Читать книгу Тёмных дел мастера. Книга первая - Алексей Берсерк - Страница 7

Король и Шут: текст песни «Матёрый волк»

Наконечник наточен. Тетива натянута. Острый глаз видит каждое движение добычи. Ещё немного, ближе… ближе… Сейчас!

Огромный, одетый в шкуры человек сжался от боли и, захлебываясь кровью, рухнул на землю. Стрела пронзила его прямо в горло. Не было ни крика, ни шума. Никто из лагеря даже не заметил, как что-то похожее на тень выскочило у кромки леса. Они пили, смеялись, ели и разговаривали, пока тень, быстро орудуя ножом, отсекала голову только что убитой жертвы. Затем она взяла тело за руки и втащила его в лес. Горевший невдалеке костёр отбрасывал ровные блики на небольшую поляну, и люди сидели вокруг него кто на чём. Вдруг кто-то крикнул: «Э, Джек, слыхал?..» Но ответа не было.

«Джек, чёрт-тя дери, иди сюда! Где ты там?..»

Разговоры в лагере понемногу начали затихать. Джека Дикого Вепря нигде не было видно.

– Джек?..

– Джек!

– Куда он делся?..

– Да отошёл, вроде, по нужде…

– Джек, не дури!

– …Эй, сюда все, живо!

– Джек!!!

Однако тень уже этого не слышала. Она мчалась сквозь кусты и деревья подобно дикой лани. Казалось, что она знала каждую веточку, которую встречала на пути, а лес как будто расступался перед ней. Затем лес подхватил её, и она уже летела на его крыльях, подобно птице. Темнота всё ещё быстро наступала в это время года, но тень это не пугало. Лес и темнота были её стихиями.

Взошла луна. Лес немного посветлел от её мягкого серебристого света. Набегающий северный ветер время от времени раскачивал высокие сосны, и тогда их треск раздавался эхом по всей округе. Откуда-то доносилась прерывистая трель соловья. К небольшому родничку, струившемуся сквозь заросли дичника, подошла напиться воды осторожная лиса. Огромная сова, заметившая что-то на земле, мягко и плавно слетела с ветки дуба. На поляне за родником догорал маленький огонёк. Его неровный свет выдавал фигуру сидящего рядом одинокого человека. Человек был одет в странный кожаный доспех. Доспех имел стандартные, хотя и давно уже устаревшие воинские наплечники с загнутыми вниз острыми краями. Каждый наплечник состоял из двух металлических половинок и был обрамлён по краям красивыми узорами. Грудная и спинная части доспеха во многих местах тоже имели металлические вставки, что защищало его обладателя от открытых ударов, хотя и не давало ему полной защиты. Также весь доспех был снабжён ремешками с кармашками, которые отчасти превращали его в универсальную сумку для путешественников. Левая рука человека лежала на ещё более странном составном луке со сложной металлической рукоятью и изогнутыми плечами, похожими на те, что использовали в своих луках народы дальних пустошей. Тетива была сделана из чего-то тёмного, а у каждого конца к загнутым наконечникам лука, за которые она крепилась, было привязано по паре невесомых перьев. В тетиву была вложена одна стрела. Её зубчатый наконечник время от времени поблёскивал от всполохов догорающего костра. Это была аккуратная, но всё же самая обычная стрела с белым гусиным пером, что само по себе сильно выделялось на фоне такой необычной амуниции. Рядом с луком в траве лежал и колчан, сделанный из дорогого меха северного волка, а также небольшая серая сума с длинным ремешком, наполовину пропитанная кровью. Человек сидел, выдвинув вперёд одну ногу, согнув другую в колене. Опираясь на колено правой рукой, он вяло ворошил угли в костре длинной веткой. Левая рука его оставалась покоиться на луке. Лицо человека было давно не брито. Ото лба до щеки через весь правый глаз у него проходил узкий шрам, и ещё два небольших шрама были видны у него на переносице. Ветер слегка потрагивал его длинные с проседью волосы, всё ещё влажные от того, что недавно ему пришлось переплывать реку. Взгляд человека таил в себе глубокие раздумья. Иногда человек немного оживал, оглядывался по сторонам, но потом снова уходил в себя.

Вдруг что-то шелохнулось в тёмных зарослях неподалёку. Человек вздрогнул и почти сразу же перекатился назад через левое плечо. За одно движение он успел не только подобрать под себя ноги, но и утянуть за собой свой лук, прижав стрелу указательным пальцем к рукояти. Лук описал в воздухе полоборота, и когда человек коснулся ногами земли, то моментально натянул его, целясь в ту сторону, где было замечено движение. Застыв на одном колене, человек направлял лук то вправо, то влево, выискивая свою цель. Пару секунд он ждал, пока враг как-то не выявит себя, затем встал и начал пятиться назад, то и дело оборачиваясь во все стороны, пока полностью не скрылся в темноте. Через три минуты человек сам появился возле тлеющего костра с той стороны, куда недавно целился, держа в руках охапку молодых берёзовых веток. Раскидав угли от костра сапогом, он как следует притоптал их и расстелил сверху берёзовые ветки. С левой стороны от этой поклажи он поместил свой лук, затем вставил одну стрелу хвостовиком в тетиву, вынул из колчана ещё три, положил их рядом и стал устраиваться на ветках сам.

Наконец всё стихло. Человек лежал на спине, касаясь левой кистью рукояти лука, и смотрел в небо. Редкие тучи ветер разогнал еще к вечеру, и теперь перед лежащим на земле человеком открывалась вся небесная панорама в лучшем своём исполнении. Большая луна, плывущая по небесному своду как огромный белый кит, казалось, могла упасть на землю в любой момент. Хороводы звёзд вырисовывали затейливые узоры, на разгадку которых не хватило бы и десяти жизней. Мягкий ночной воздух обдувал лицо, а лес вокруг напевал свою колыбельную из шорохов, скрипов и теней.

Человек не боялся ночного леса. Он знал, что лес, как и всё другое в мире – тоже имел свою душу. Далеко не каждого человека лес мог принять обратно в своё лоно, ибо многие народы Сентуса уже давным-давно отдалились от леса. И, конечно же, ещё меньше людей могли принять лес за свой дом. Но когда такое случалось, то между человеком и лесом происходило духовное единение, и человек отбрасывал свои природные страхи. Он больше не боялся неизведанного, не боялся ни зверей, ни темноты в лесной чаще. Он становился лесом, а лес становился им. Человек помогал лесу, а лес помогал ему. Лес давал человеку защиту от неосторожных путников, блуждающих по его просторам, а человек помогал лесу тем, что так или иначе отводил людской вред от его границ. Человек следил за лесом днём, а лес следил за ним ночью. Однако если сам человек не был осторожен и не следовал лесным порядкам, то лес никогда не щадил его, и тогда человек становился его добычей. Человек учился у леса, брал от леса своё, а лес с радостью открывал свои запасы и тайны перед ним, благодаря чему жизнь такого человека всё больше отдалялась от людских законов и становилась навечно связана с миром леса.

Яркое солнце озарило всю окрестность. Тот самый лес, казавшийся ночью таким угрюмым, обрёл новые яркие краски. Повсюду веяло утренней свежестью. Лесные птички взлетали высоко в воздух и кружились там хороводами, радуясь новому дню. Туман клубился у подножья небольшого хребта. На его вершине стоял человек в кожаном доспехе. Он проснулся с первым лучом солнца и решил взобраться туда наверх, чтобы тоже пропитаться свежестью утра. Закрыв глаза и расставив руки в разные стороны, он старался почувствовать и принять в себя каждую крупицу рассветного солнца, падающую на него. И хотя лицо его было спокойно – душа цвела от счастья. В такие моменты мир казался ему безмятежным, словно в нём никогда не случалось ничего дурного, ничто не обременяло его своей горечью, и все живые твари жили в нём счастливо и открыто. Наконец он открыл глаза. Постояв ещё немного и посмотрев вдаль, он вдруг спешно закинул через плечо свой лук, вставив его рукоятью в специальную кожаную перетяжку на одном из своих ремней вокруг доспеха, поправил пропитанную кровью суму на правом боку, затянул потуже пояс на штанах и кинулся резво спускаться по пологой стороне хребта вниз. Спустившись, он огляделся по сторонам и неожиданно, сорвавшись с места, побежал на северо-восток. Прошлой ночью ему пришлось взять западнее своего места назначения, чтобы никто из возможных преследователей не мог найти его или увидеть дым от костра. Однако человек мог себе это позволить. Ловко огибая кусты и перепрыгивая сломанные деревья, сейчас он бежал почти так же быстро, как и ночью, когда убегал от лагеря бандитов на юго-востоке, неся свою драгоценную добычу. Но в этот раз ему не нужно было кого-то выслеживать или от кого-то скрываться. В этот раз ему нужно было лишь успеть к полудню добраться в порт Каррон за обещанным.

Порт Каррон находился в устье реки Вотран, где она впадала в Кальст. Это был один из тех промысловых портов-деревень, откуда в столицу доставляли свежую речную рыбу. Здесь было не так много магусов, как в городах, ведь работа, связанная с добычей рыбы, всегда считалась работой для простого люда. Однако после осуществления «МАГ» это место тоже постиг ряд изменений.

По всему порту можно было увидеть немалое количество заведений, пестрящих магическими вывесками закусочных для проезжих, мелких товарных лавок и частных домов торговых предприятий, которых год от года здесь становилось всё больше. И, конечно, проезжавшие мимо особы, обременённые своим достатком, не упускали возможности посетить созданные специально для них места покупок и отдыха, из-за чего портовый причал кишел их шикарными судами практически все семь дней в неделю. Разодетые гости ходили от одного такого заведения к другому, бросали брезгливые взгляды на местных рыбаков и аккуратно переступали своими блестящими туфлями навозные кучки, оставленные на дороге ослами и лошадьми.

Ну а местным просто не хватало денег на подобные заведения. С утра до ночи рыбаки тянули сети на своих лодках, а их жёны и дети надеялись, что хотя бы сегодня река наконец-то пошлёт им хороший улов. За широкими домами главной улицы один на одном стояли их ветхие дощатые хибары, ютясь в тени тотального магического режима, установленного королём и государством, благодаря обновлённым субсидиям которого часть их только ещё больше прогнила и развалилась. Как бы шикарно ни жило высшее общество, простой народ продолжал существовать своей обычной жизнью, кормя и их, и себя одним хлебом, непристанно молясь лишь о том, чтобы грядущее «завтра» хоть чем-то отличалось от погрязшего в нужде «сегодня».

Со стороны леса местные возделывали поля под яровые. Кое-где стояли хуторские домики и амбары.

Как всегда, ближе к полудню Вакка несла свой узелок мужу через поля. Вот уже неделю он с друзьями огораживал поля с запада, чтобы туда не забредали кабаны и не рыли посевы. После всех этих хмурых деньков припекающее сегодня солнце было ей непривычно, и Вакка решила свернуть с дороги, пройдя к дальним полям по краю леса, в тайне надеясь приготовить сегодня весенних грибов, которые, возможно, попадутся ей на пути. Но, конечно, их нужно было ещё как следует поискать. Достигнув спасительного леса, Вакка вооружилась сухой берёзовой палкой и, перешагнув небольшую ямку с водой, направилась в лес. Она старалась всё время держаться кромки, особо не заходя вглубь. Прохлада леса помогла Вакке прийти в себя после ужасного пекла, и она не заметила, как стала напевать себе под нос, осторожно ероша старую листву в поисках грибов.

Долго искать ей не пришлось – большой красивый сморчок в компании двух своих меньших товарищей выглядывал из-под гнилого пня прямо напротив неё. Не ожидая сразу такой удачи, девушка даже негромко взвизгнула от неожиданной находки. Присев на колени, она положила узелок рядом с собой и стала осторожно отламывать гриб от корневища двумя руками, попутно оглядываясь в поисках других таких же подарков неподалёку.

Вдруг по непонятой для себя причине Вакка вздрогнула. Что-то было не так со стороны леса. Какое-то тёмное пятно плавно передвигалось вдоль берёз и елей. Молодая девушка замерла. Она следила за ним взглядом, боясь вздохнуть. Неожиданно пятно остановилось и повернулось в её сторону. Вакка повалилась с колен на землю, но тут же заполозила ногами, кое-как поднялась и, не найдя лучшего решения, бросилась бежать в сторону полей. Словно сквозь спину она почувствовала, как существо сначала медленно, но постепенно набирая ход, помчалось вслед за ней. Вакка оглянулась назад – огромный бурый медведь, ревя и сопя, стремительно надвигался на неё, словно стена. Девушка онемела от ужаса. Она хотела закричать, хотела позвать на помощь хоть кого-нибудь, но голос её как будто исчез. Медведь приближался всё ближе и ближе. Вакка обернулась ещё раз и увидела, что он был уже в паре метров от неё. Промелькнувшая в голове мысль о смерти заставила её совсем потерять самообладание, и девушка уже не видела, что происходило вокруг.

Неожиданно она резко влетела во что-то на всём ходу и чуть было не потеряла равновесие. Поспешно одёрнув голову, Вакка увидела чьё-то суровое лицо, смотревшее на неё сверху. Не подавая ни малейшего знака волнения, этот возникший из ниоткуда на её пути человек тут же схватил девушку за запястье, отдёрнул от себя в сторону и, не отпуская её руки, остался стоять как раньше. Вакка упала на колени и со всей силы взялась колотить его по предплечью, но человек продолжал её держать. Тут она заметила, что медведь уже не гонится за ней, а стоит напротив человека и просто смотрит на него. Человек тоже смотрел на медведя, не отрывая взгляда. Девушка прекратила вырываться, в ужасе наблюдая за этой странной картиной. Медведь в любой момент мог кинуться на человека и растерзать его, однако он смирно продолжал стоять на месте. Время текло невыносимо медленно, секунды растягивались, и Вакке показалось, что прошла целая вечность, пока лесное чудище вдруг вновь не зашевелилось, после чего осторожно развернулось и, не спеша, направилось обратно в чащу. Девушка перевела взгляд на человека, однако тот всё ещё не двигался и ждал, пока медведь полностью не скроется за деревьями. Затем он тоже посмотрел на девушку. «Ты кто?» – человек говорил немного хрипловатым, но от этого не менее серьёзным голосом. Вакка чувствовала, что к ней вернулся её собственный голос, однако единственное, на что она оказалась способна, стали всхлипы и стоны.

– Давай-ка, подымайся, – человек поднял её с колен, как поднимают с пола маленького ребёнка, и поставил на землю, но Вакка лишь вцепилась в него со всей силы и зарыдала.

– Ну-ну, – легонько похлопал он её по затылку, – не реви.

Вакка отошла от него, вытерла нос рукой и всхлипывающим голосом заговорила:

– М-меня Вакка з-зовут, Вакка Ральтен… Я к мужу шла, решила по дороге грибов, а тут… тут… – она снова заплакала.

Человек вновь подошёл к ней и приобнял рукой за плечи, точно родную дочь:

– Пойдём на дорогу. К мужу, говоришь, шла? А он, значит, у тебя в полях работает? – Вакка закивала головой.

– Понятно…

Человек говорил ровно, спокойно, даже как-то суховато, а Вакка всё всхлипывала и подрагивала.

Вскоре они вышли в поля, где Вакка показала куда идти. Тут она вспомнила про узелок, который оставила у гнилой берёзы.

– Этот что ли? – спросил человек, доставая откуда-то белый тряпичный свёрток.

– Д-д-да! – выдохнула радостным, но всё ещё дрожащим голосом Вакка. – Спасибо!

– Я сначала узелок твой увидел, а потом и тебя. А ты что же – меня не видела? – подбадривающее добавил он к протянутым вещам, но девушка только удивлённо замотала головой, совсем не желая вспоминать только что пережитый ею ужас.

Всю дорогу они провели в беседе, разговаривая то об одном, то о другом, пока не добрались до большого шалаша, стоявшего посреди развилки между дальними полями, откуда уже вовсю доносились мужские голоса. Заслышав их на полпути, Вакка тут же рванулась вперёд, не помня себя от волнения и радости, оставив своего спасителя немного позади.

– Фольт! Фольт! – в проходе на этот зов почти сразу показался черноволосый бородатый мужчина в поношенной белой рубахе.

– Фольт! – упала, наконец, Вакка ему в объятья и зарыдала, на что тот только в недоумении посмотрел на неё, раскинув руки в разные стороны, и даже не успел толком подняться во весь рост, оказавшись снаружи.

– Здорова же она у тебя реветь! – с укоризной в голосе сказал подоспевший к ним человек.

– Фольт, я решила лесом пройти, – затараторила девушка – а там… там… – дрожь тут же сковала всё, что она пыталась сказать дальше.

– …Медведица за ней погналась, – продолжил за неё стоявший в стороне человек. – Видать, детки у неё там первогодки малые неподалёку бегали, а жена твоя к ним подошла близко – вот медведица за ней и побежала.

Услышав это, Вакка зарыдала ещё сильнее.

Через несколько минут человек уже сидел в шалаше вместе с Ваккой, Фольтом и другими рабочими, обедая тем, что девушка приготовила своему мужу в узелке. И хотя простор его скромных обкиданных валежником и ветками приземистых перекрытий не дотягивал даже до пяти метров в диаметре, каждому из находящихся внутри людей было вполне себе уютно и сытно.

– Как же звать тебя, отец? – спросил Фольт сидевшего рядом с ним спасителя своей жены, дожёвывая последнее яйцо.

– Зови меня Гортер Устен, – ответил ему тот, вытирая губы рукой.

Фольт показал на его лук:

– Луком владеешь? Охотник?

– Следопыт, – мрачно отозвался Гортер, и несколько рабочих в шалаше сразу же настороженно переглянулись.

– …Спасибо тебе ещё раз, Гортер, за то, что жену мою спас! – благодарно вымолвил на это Фольт.

– Да что там-м… – лукаво протянул его собеседник и умолк, от чего бородатый мужчина лишь немного улыбнулся и украдкой посмотрел из шалаша в сторону леса:

– А как же ты всё-таки медведицу отогнал?

Вакка тоже посмотрела на Гортера. Следопыт вздохнул:

– Не обижайся, друг Фольт, но всё равно не поймёшь, даже если скажу.

– Ладно, молчи, знаю я вашего брата, – с ухмылкой промолвил тот, – а послушай, Гортер, не хотел бы ты у нас остаться на время?

– Нет, Фольт, спасибо! Ждут меня в порту давно. Дела у меня там.

Сказав это, Гортер взял свой лук, и они с Фольтом вышли наружу.

– Ну, тогда бывай! А так: заходи к нам, если что. Дом наш у входных ворот в порт стоит по правую сторону, сразу отыщешь.

Гортер провёл рукой по щетинистому подбородку:

– Зайду непременно! – решительно пообещал он.

После этого следопыт снова заглянул в шалаш, попрощался с Ваккой и остальными, подобрал у выхода свою суму, от которой уже начало попахивать из-за жары, пожал руку Фольту и спешным ходом отправился дальше по дороге в порт. Отныне дорога больше не предвещала для него ничего хорошего.

Сэр Дестер ван Тардос, один из главных чиновников в Сыскном Министерстве Сентуса, снял себе шикарный, по местным меркам, трёхэтажный каменный дом в центре Каррона. Такие дома обычно сдавались по одному, реже двум-трём в провинциальных городах и селениях. Весь дом был нарядно украшен коврами и гобеленами, мог похвастаться несколькими шкафами книг, в основном о магии и магической культуре, размещал в холле первого этажа королевский бюст и портрет в полный рост, герб Сентуса и Кальстерга, а ещё повсюду в доме маячила прислуга из местных, вычищающая в комнатах каждую чёрную точку и зажигающая везде иностранные благовония. У входа в дом стояла местная добровольная стража в красных мантиях и шляпах с загнутыми по бокам полями. Владельцем дома был господин Дорнтамус, местный глава управления, живший по соседству со своим «детищем». Дом самого Дорнтамуса был тоже сложен из камня, но имел только один добротный этаж в основании и второй дощатый этаж как пристройку сверху. Он жил там вместе со своей семьёй, заставляя одну и ту же прислугу держать в идеальной чистоте оба дома. Однако в этот раз вся прислуга безотлучно проводила время в доме на сдачу, и на то была причина. Когда сэр Дестер прибыл в порт Каррон, то Дорнтамус без всякого раздумья и за полцены отдал этот дом ему в распоряжение вместе с постоянным комплектом прислуги, так как замолвленное перед королевским советом слово о маленьком управляющем порта на юго-западе ценилось им намного дороже обоих своих домов, семьи, торговых контрактов на стороне, не говоря уже о такой мелочи, как наёмная прислуга, которую он считал продуктом заменяемым по мере необходимости.

Сэр Дестер сидел в углу за резным столом кабинета на первом этаже, работая с толстыми папками бумаг, когда в дверь дома постучались. «Это ты, Гаррольд? Кто там пришёл, пусти». Дверь открылась, и Гортер зашёл внутрь. Рука в красном рукаве закрыла за ним дверь. Дестер сразу же посмотрел на него оценивающим взглядом:

– Явился… На день ведь задержался, мерзавец!

Ничего ему не ответив, Гортер лишь молча подошёл к столу, снял свой лук, взял его в левую руку, затем свободной правой рукой отогнул ворот окровавленной сумы у себя на боку и вытянул из неё за волосы голову Джека Дикого Вепря с запёкшейся по всему лицу кровью. Дестер спешно достал из кармана платок и прикрыл им нос:

– Дмести!

Гортер нахмурил брови.

– Уговор был на триста! – грозно прорычал следопыт.

– Дмести и убеди эту днянь осюда! – настаивал на своём чиновник.

Гортер взмахнул рукой с головой убитого Джека и шлёпнул её прямо на стол Дестеру, замазав ему кровью все отчёты. Дестер вскочил со стула, но прежде чем он успел позвать стражу, Гортер опёрся той же рукой о стол и оказался с Дестером прямо лицом к лицу.

– Послушай меня, боров усатый! – тихим, но жёстким голосом начал говорить следопыт. – Эти твои двое ряженых у двери – считай, что уже не дышат. А я гонялся за башкой у тебя на столе целых два паршивых дня без сна, и всё-таки всадил в него стрелу на лесной поляне близ Силкона! К тому же потом я ещё полночи и полдня тащился сюда, в Каррон, с пересыпом всего в четыре часа. Никто из твоих министерских крыс не сделал бы эту работу быстрее, и ты это знаешь! А ещё ты знаешь меня и знаешь, что я с лёгкостью могу снова найти его шайку и сказать, кто заказал их вожака, и тогда ты, Дестер, вряд ли успеешь доплыть до Кальстерга целым и невредимым! Я слышал, что они очень любят слушать агонию и крики знатных особ… Мне даже не нужно сейчас об тебя пачкать древко своей стрелы за какие-то лишних сто серебряков, которые ты потом будешь долго вспоминать, когда шайка отлучённых будет медленно поджаривать тебя на калёных штырях!

Дестер, стоявший всё то время, пока Гортер говорил, с округлёнными глазами, уронил свой платок и сел от неожиданности обратно на стул, когда следопыт упомянул про то, что найдёт шайку Джека Дикого Вепря. Отлучённые были страшны в гневе и имели свои лагеря во всех лесах и на всех берегах Кальста. Если в одном из их лагерей что-то происходило, то об этом тут же узнавали все остальные лагеря. Не всякая магия могла так быстро передать новость, а отлучённые уже были готовы и никогда не опускали свои мечи и топоры, пока не добивались мести любой ценой. Чёртов следопыт был слишком хорошо осведомлён об этом. И наверняка знал лагеря поближе от порта Каррона, чем лагерь Джека.

Сэр Дестер «Великолепный», как сам Дестер любил себя иногда называть, оказался сейчас великолепно скован тесными рамками королевского заказа на убийство главарей отлучённых. Он всё ещё мог позвать стражу за входной дверью, но добровольная стража могла заколдовать кого угодно, кроме Гортера Устена. Этот следопыт умел стрелять быстрее любого произнесённого слова.

– Хорошо, хорошо! Забирай все триста! Только отдери это от моего стола и возьми с собой как пойдёшь!

Чиновник быстро достал из своего стола кошель с монетами и протянул его Гортеру. Следопыт взял его из руки ещё взбудораженного Дестера, подкинул ладонью на вес и прищёлкнул к своему поясу за какой-то незаметный крючочек. Затем он дёрнул голову Джека за волосы, резко развернулся и вышел.

– О, боги… – промямлил Дестер, подобрав с пола платок и промокнув им свою лысину.

Когда Гортер снова оказался снаружи, то заметил на противоположной стороне улицы проезжую телегу с навозом. Не долго думая он сразу же направился в ту сторону и, проходя мимо телеги, лихо впечатал в навоз голову Джека. Дремавший на козлах старик-возничий ничего не заметил, а одного из стражей сэра Дестера, углядевшего эту выходку, пробило на грубый смех. Казалось, что эти ребята не слышали ровным счётом ничего из того, что творилось в доме. Следопыт прошёл дальше по улице и завернул налево за угол.

Теперь его путь лежал в одну из двух таверн порта Каррона. Сегодня к поясу Гортера был пристёгнут кошель с тремя сотнями серебряных монет, и уж на этот раз он надеялся заплатить старику Жарту за все три прошедших дня и даже ещё за день-другой вперёд. К тому же следопыту очень не хотелось смущать Фольта и Вакку своим присутствием, ведь они наверняка и так ютились в маленьком доме, как все местные из рабочего люда. Но он решил обязательно оставить им пятнадцать серебряников и отдать перед уходом из Каррона.

Гортер всегда старался не привлекать к себе внимания, быть незаметным даже в городах и сёлах. Он никогда не разговаривал с людьми больше, чем было нужно, никогда не влезал в дела «большого общества», да и что было скрывать – в обществе он чувствовал себя неуютно, и ему стоило больших усилий оставаться таким же сосредоточенным в чертах деревень, сел и особенно городов, как и за их пределами. В большинстве случаев он просто молча брал заказ, выполнял его, получал деньги и каждый раз чувствовал облегчение, когда покидал очередное поселение, возвращаясь обратно на тракт или в леса. Поэтому он был холоден к политике, нуждам бедняков, государственным реформам вроде «МАГ» и просто выполнял свою работу. Но всё же Гортер Устен был далеко не слеп, всегда имел своё мнение и, проходя по улицам новой деревни или села, вроде порта Каррона, часто недоумевал от тех вещей, которые видел.

С каждым днём новый королевский режим казался ему всё отвратнее. Мимо него проходили надменные магусы, разного рода купцы и чиновники в расшитых золотом мантиях и нарядах, обмахивающиеся веерами, а из подворотни на него смотрели скручивающие свои дырявые сети рыбаки, их дети, бегающие по двору в рванье, и женщины, стирающие единственное в доме бельё и развешивающие его на палках перед дряхлыми хижинами. Наблюдая подобную картину с завидным постоянством, Гортер не мог понять, зачем король этой страны прикрывался маской золотого благополучия перед теми, кому бывало нечем поужинать перед сном? Кому приходилось работать день и ночь, чтобы обеспечить продовольствием громадную прослойку общества, созданную для невесть какого блага Сентуса вслед за его же собственными реформами. И кому надлежало рождаться только затем, чтобы до конца жизни служить этим зарвавшимся магусам!

Следопыт опять погрузился в раздумья. К счастью, он ещё мальчишкой научился следить за тем, что происходит вокруг него, дабы всегда оставаться настороже и успевать думать при этом о чём-то своём. Гортеру было не по себе от того, что сегодня он ночует хоть и в небогатом, но всё же хорошем и тёплом месте, а этим людям приходится жить в своих ветхих хижинах, где из утвари были только гнилые кровати да самодельные печи. Но всё же он не давал этим мыслям подчинить свою душу и повлиять на ясность своего ума. Ведь для человека, живущего в дороге, даже триста серебряных монет кончались очень быстро, и вскоре следопыту опять бы пришлось искать новый контракт или много дней добираться до одного из своих лесных убежищ, разбросанных по всему Сентусу, так как постоянного дома у него не было уже целых 25 лет… Да и вряд ли бы он сильно помог этим людям, если бы раздал им всем по серебряной монете.

Гортер заметил обмазанный белой глиной дом с высокой крышей, который он видел три дня назад, уходя из порта по южной дороге. За ним и должны были находиться «Три соловья», – и он не ошибся: двухэтажное здание с железными птицами на вывеске показалось сразу же за этим домом. Подходя к двери таверны, он уже намеревался открыть её, как вдруг она сама с шумом отлетела и врезалась в стену, чуть не слетев с петель. Из таверны поспешно вывалился человек. Сегодня он явно перебрал, и от него за версту несло перегаром и чесноком. Мрачным взглядом сильно потрёпанного жизнью существа он посмотрел на Гортера, развернулся к нему боком, нагнулся и начал спокойно блевать в поильную для лошадей. Гортер обошёл его, словно бревно на дороге, и вошёл внутрь.

В нижнем зале «Трёх соловьёв» не всегда было приятно находиться, так как там иногда было очень шумно из-за пьянчуг и дебоширов, а в такую жару там было ещё и очень душно. Кто-то сидел за стойкой, кто-то за столами, но основная масса народа просто ходила туда-сюда или стояла, подпирая стены. На этих стенах висело несколько кинжалов, копий и луков, а также множество голов разных животных, водящихся в местных лесах.

В былые времена в Сентусе существовала добрая традиция для тех, кто уходил на покой после странствий и открывал свою собственную таверну или трактир: хозяин всегда украшал стены его нового заведения оставшимися у него от старой жизни трофеями, оружием, доспехами или тем, что находил в странствиях и путешествиях. Войдя в такую таверну, можно было всегда понять, чем занимался её владелец раньше, до того как отошёл от дел. Но в последнее годы такие места в Сентусе стали исчезать – столичное правительство и это умудрилось поставить под закон, заменив их серыми бездушными домами для временного проживания и оставив от того, что раньше считалось таверной, лишь одно название. Даже хозяина для этих новых «таверн» теперь выбирал совет поселения. Вот почему Гортер был приятно удивлён, когда обнаружил в Карроне «Трёх соловьёв» 10 лет назад, и с тех пор он всегда останавливался именно здесь по прибытию в порт. И хотя впоследствии сам порт Каррон постоянно менялся, обзаводясь постройками нового типа, таверна продолжала стоять на старом месте.

Впрочем, тех, кто был внутри, это не очень-то волновало. Улов в Кальсте падал год от года, и многие рыбаки спивались от безработицы, продавая последнее, что у них было. Ремесленники разорялись, продавали лавки торговым домам, а те, кто не мог позволить себе остановиться в других тавернах порта, предоставленных советом, почти всегда останавливались здесь. По этой причине в «Трёх соловьях» вечно толпился народ.

За стойкой как всегда стоял невесёлый Жарт, протирая пивную кружку фартуком. Время от времени он покрикивал на толпу, чтобы та не слишком увлекалась, от чего никто и не заметил, как Гортер вошёл внутрь. Но когда он сделал пару шагов, началось нечто странное.

Многие посетители, завидев его, терялись и умолкали на полуслове, от чего другие начинали их переспрашивать, но, когда и сами замечали следопыта, то тоже поспешно замолкали. Кто-то из пьянчуг начинал неожиданно икать или что-то бубнить себе под нос, а пара человек и вовсе протиснулись к выходу, когда он прошёл мимо них. Люди плавно расползались перед ним на две стороны, уступая дорогу. А Гортер всего лишь продвигался к стойке своим обычным шагом, ни на ком не заостряя взгляда. Драки для этой таверны были обычным делом, и лишь каким-то чудом она каждый раз избегала закрытия, когда господин Дорнтамус снова и снова узнавал о новой потасовке. Но те, кто были здесь тогда, четыре дня назад, ещё отлично помнили, какую драку учинил в тот день этот странно одетый лучник.

В тот день всё начиналось как обычно. Жарт как всегда протирал свои кружки и покрикивал на кутящую толпу, которая между тем была тогда особенно шумной даже ещё до полудня, так как все праздновали освобождение Нагосиса Вертикта из тюрьмы города Тент.

Нагос был мелким землевладельцем и однажды повздорил, а потом и убил своего партнера по их общему делу, когда тот решил утаить от него часть прибыли и оставить её себе, или, во всяком случае, так говорила про эти дела молва. Новая система правосудия, недавно введённая в королевстве, предполагала судить людей и за совсем мелкие провинности, которые сотни лет до этого решались между собой, поэтому такое тяжкое преступление, как убийство, уж никак не могло ускользнуть от нового комитета Сентуса по общественным наказаниям, но всё же эта система сразу возымела в то время один большой минус, который сохранила затем на долгие годы, до сего дня. Любой новый осуждённый приговаривался либо к штрафу, либо к работам в колониях, либо к заточению на месяцы и годы в специально созданные для этого тюрьмы крупных городов. И всё, что отныне считалось преступлением, – не оставляло после себя никакого физического урока ни совершившему его преступнику, ни народу вокруг, так как, проведя даже несколько лет за решёткой или в колонии, преступник возвращался в общество целым и невредимым, как будто он и не совершал ничего такого. По этой причине в городах и сёлах стала появляться новая прослойка людей, отмотавших свой срок в одной из городских тюрем, в компании таких же преступников закона, и вышедших обратно ещё злее, чем раньше. Именно это и произошло с Нагосисом. Его выпустили через пять лет после убийства, направив в родной порт Каррон, где он был «несказанно счастлив», узнав по прибытии, что новый городской совет отдал его бывшие земли местным рабочим, и уже на следующий день Нагос подал прошение о том, чтобы ему присвоили должность начальника над этими людьми, пытаясь таким образом хоть как-то вернуть себе поля, коими он когда-то владел как их полноправный хозяин. Тем более что некоторые из местных, как оказалось, всё ещё помнили его и по старой памяти очень уважали. Поэтому буквально через день после возвращения Нагос был уже неофициально признан их новым лидером, а тот в свою очередь обещал многих взять с собой, когда снова начнёт свой поход за властью.

В последовавшей за этим событием долгожданной пирушке приняли участие почти все завсегдатаи его любимой таверны, крича и хлопая Нагосиса по плечу. Однако «исправительное» заключение много чему научило Нагоса, и к тому моменту он уже давно заприметил хорошенькие вещички на странном человеке, сидящем за столом в дальнем углу. Этот человек был уже немного староват, не обращал никакого внимания ни на него, ни собравшуюся здесь ради его чествования толпу и был занят только тем, что точил и начищал свои стрелы одну за другой, изредка отхлёбывая пиво из кружки. Он носил странный кожаный доспех с металлическими наплечниками и вставками из таких же пластин, а к стене рядом с ним был приставлен даже ещё более странный лук. Позже Нагос углядел потрепанный рюкзак у ног человека и колчан под стулом из дорогого меха северного волка. С детства Нагосис Вертикт ненавидел думать о чём-то и ждать, предпочитая сразу действовать, и возможно, именно эта черта его характера когда-то и подтолкнула бывшего землевладельца к убийству своего напарника. А сейчас Нагос очень хотел заполучить себе всю эту странную экипировку. Глаза его горели яркой завистью, когда он как бы невзначай бросал свой взгляд на этого диковато выглядящего лучника.

Наконец Нагос решил встать из-за стойки. Процокав сапогами по всей таверне, он вальяжно подошёл к отрешённому незнакомцу и нагло спросил его, почему тот не веселится вместе со всеми, на что человек в устаревшей амуниции даже не соблаговолил обратить в его сторону хотя бы малейшей крупицы своего внимания, продолжая сосредоточенно вычищать очередную взятую в руки стрелу. От этого Нагосис сразу же поменялся в лице. Он грубо окликнул его бранным словом и начал дознаваться у человека, уважает тот его или нет. Вновь не получив ответа, Нагос решил напрямую спросить человека о том, не хочет ли он продать свой лук и доспехи.

На самом деле такими вопросами Нагос лишь искал для себя повод ударить этого человека первым, чтобы потом иметь некое оправдание своим действиям, а, возможно, и вовсе свалить всё на него. Это было ещё одно «золотое» качество, так любезно предоставленное ему другими заключёнными из тюрьмы, когда он однажды поведал им, за что его посадили сюда. Поэтому сейчас он не спешил лезть на рожон без причины. Однако когда человек не удостоил вниманием и третьего его вопроса, Нагосу уже стало ясно, что настала пора для кулаков. Он знал, что даже старый охотник Жарт скорее всего спишет ему все выходки в своём заведении на нет, какими бы жестокими и кровавыми они не были, поэтому решил, что смело может разбить сегодня пару стульев и столов, а заодно и рожу этого сноба, если тот не отдаст ему свои вещи по-хорошему.

Резким, уверенным движением Нагос ухватился за край стола молчаливого проходимца и опрокинул его в сторону, намереваясь сразу же отвесить ему хорошую оплеуху в челюсть, пока тот ещё сидит, однако в этот же самый момент, по какой-то причине, его поразила жуткая боль. Первый раз в своей жизни он нелепо вскрикнул от боли на людях, его скрутило, и безжалостный Нагосис оказался просто вынужден присесть на одно колено. Все как-то разом стихли, наблюдая за тем, как их новый лидер стоял на одном колене, зажимая обеими руками кровоточащую икру. А из самого кончика носка сапога сидящего перед ним человека торчало маленькое заострённое с обеих сторон выкидное лезвие. Всё ещё не отрывая взгляда от древка стрелы, которое он шлифовал, человек упёр носок лезвием в пол и задвинул его обратно в подошву. Потом он посмотрел на корчащегося от боли и злости Нагоса таким взглядом, каким люди обычно смотрят, закончив одно дело и переходя к следующему, встал со стула и, предугадав ловкое движение, отскочил в сторону, когда убийца попытался схватить его за ноги и свалить на пол и на мгновение остановился. Но лишь на мгновение. Следующим движением человек оказался позади Нагоса, присел, зажал его шею рукой в замок и поднял застонавшего убийцу с пола. Затем он что-то прошептал ему на ухо, после чего сразу же отпустил. Нагосис оглянулся и посмотрел в лицо своему противнику стеклянными глазами. Было видно, что человек его чем-то очень сильно напугал. Тем не менее, корчась от каждого шага и волоча за собой ногу, Нагос поспешил уковылять из таверны так быстро, как только смог.

Никто и никогда доселе не видел Вертикта таким. Все те, кто находились в нижнем зале таверны, стояли отныне как вкопанные, пока странный человек спокойно ставил на место стол и собирал свои вещи, а когда он направился к стойке, то толпа испуганно расступилась в разные стороны, освобождая ему дорогу. Никто не посчитал нужным выступить против него или хотя бы окликнуть его. Присутствующие лишь молча наблюдали за действиями человека, не выказывая ни страха, ни смелости. Всё это время Жарт находился за своей стойкой с тем же лицом, что и всегда, возился с посудой и выпивкой, быть может лишь с той небольшой разницей, что теперь за его спиной стояли двое кухарей, как всегда выглянувших из кухни на шум драки, но к своему удивлению ничего уже не заставших.

Было что-то странное в общении трактирщика и человека с луком. Конечно, оба они были далеко не молоды, оба имели шрамы, и было похоже, что тот человек тоже был охотником, как и старик Жарт когда-то, но дело было не только в этом.

По какой-то необъяснимой причине их действия казались одинаково мимолетны и легки, как будто им обоим довелось пройти одну школу жизни, где их научили так легко двигаться и словно парить. Это были обычные движения, но оба выполняли их так ловко и грациозно, что остальным это казалось похожим на танец. А под конец этого «танца» с выдачей и заполнением расписки о комнате, передаче небольшого количества денег в качестве задатка, поворотами и переходами человек всё так же мимолётно похлопал Жарта по плечу, отчего тот слегка улыбнулся ему в ответ. Затем человек взял все свои вещи и направился к лестнице на второй этаж, а трактирщик, всего лишь как обычно, продолжил протирать свои кружки. За всё время, пока они таким образом общались, никто из них не промолвил ни единого слова. А спустя всего пару минут люди в нижнем зале стали постепенно разбредаться по своим местам, допивать свою выпивку, доедать недоеденную закуску и тихо переговариваться между собой. И хотя было совершенно ясно, что Жарт что-то знал об этом человеке, сейчас никто и не осмеливался вот так просто спросить его. Сторонники Нагосиса и все те, кому пришлось наблюдать за происходящим, были ещё слишком потрясены увиденным.

В этот раз безмолвный разговор между Гортером и Жартом происходил почти так же, с той лишь разницей, что, когда Гортер уже поднимался по лестнице, трактирщик всё же окликнул его и сказал, что им интересовались какие-то приезжие королевские адъютанты. Услышав такую новость, некоторые посетители в таверне переглянулись между собой. Однако следопыт нисколько не изменился в лице, немного помолчал, затем резко повернулся и зашагал по трескучим ступенькам наверх.

На втором этаже таверны располагались шесть комнат, по три с каждой стороны коридора. Комната Гортера была второй слева. Следопыт достал маленький потёртый ключик из кармана и открыл им дверь.

Всё внутри комнаты оставалось лежать так же, как и четыре дня назад. И только ставни в комнате были наглухо закрыты деревянной заслонкой, из-за чего туда почти не проникал дневной свет. Сама комната не выглядела использованной, так как Гортер снял её в тот самый день, как пришёл в порт Каррон по объявлению и ушёл оттуда через пару часов, взяв заказ. Простая, но добротная деревянная мебель, широкая кровать, лавка, умывальник и ещё пара вещей – всё это было тем, что обычно требовалось путешественнику от комнаты в таверне, не больше и не меньше. И только махровый красный ковёр на стене с изображением золотого орла с мечом в когтях придавал этой комнате какую-то торжественность.

Следопыт осторожно закрыл за собой дверь, затем подошёл к окну, открыл ставни и стразу же обернулся направо, где стояла кровать. Ворвавшийся в комнату свет упал на прикроватную тумбу, мирно расположившуюся между кроватью и оконной стеной, но лишь через пару секунд стало заметно, что в углу за тумбой на полу стоял сероватый поношенный рюкзак. Этот рюкзак был главным сокровищем Гортера, так как уже несколько лет содержал в себе много ценных вещей, которые он тоже носил с собой, но не мог их брать на время выполнения заказа. Рюкзак был расположен в комнате таким образом, чтобы вошедший на первых парах со стороны двери непрошеный гость, или залезший в окно человек никак не мог его сразу заметить.

По правде сказать, за все те дни, пока Гортер выслеживал одного из главарей отлучённых, на втором этаже таверны «Три соловья» её вторая комната по левую сторону использовалась только как хранилище для поношенного рюкзака следопыта. И лишь старый трактирщик Жарт знал об этом. Однако Жарту это было абсолютно всё равно, а Гортер поступал так каждый раз, когда мог позволить себе снять комнату в поселении, чтобы оставить там свой рюкзак на время выполнения заказа. Это был не самый экономный, но вполне себе надёжный способ для сохранения вещей в целости, к тому же во всём Сентусе не было ни одного человека, которому бы Гортер Устен мог в полной мере доверять.

Рюкзак смотрел в сторону окна и был слегка повёрнут к левой стене. Незаметный кусочек бумажки и ткани под серый цвет рюкзака, которые следопыт оставил на нём таким образом, что если бы кто-то залез в него, то обязательно их задел, – всё ещё оставались лежать в нужных местах. Это была ещё одна хитрость – простой охотничий маячок на неосторожную добычу. Гортер облегчённо вздохнул. Он аккуратно достал из-под складок рюкзака какой-то флакон с бесцветной жидкостью и поставил его на прикроватный столик, затем вынул рюкзак из своего убежища, расстегнул на нём все пряжки, после чего стал доставать из ремешковых карманов на своих ремнях, протянутых вдоль доспеха, коричневый тряпичный мешочек с чем-то сыпучим внутри, катушку с тоненькой нитью, маленький точильный камешек, перья какой-то птицы и другие подобные вещи, старательно укладывая их в разные отделы рюкзака.

Гортер никогда не расставался со своим оружием и всегда клал его рядом с собой. В тавернах, как правило, для этой цели отлично подходил стул, и когда всё, наконец, было убрано и собрано, следопыт взял у стены небольшой стульчик, поставил его по левую сторону от кровати и положил на него свой лук и колчан. Затем он принялся расстёгивать ремни на своём кожаном доспехе. Этот доспех состоял из двух половинок, как нагрудник или стальная кираса в старое время, однако был сделан так искусно, что когда Гортер одевал его и стягивал ремни, то доспех сидел на нём как единое целое и в нём нельзя было найти ни одной щёлочки. Освободившись от доспеха, следопыт размял плечи и так же повесил его на спинку стула.

Потом он подошёл к окну. Солнце только-только прошло середину неба, однако порт казался ему каким-то сонным. В широком речном устье Вотрана качались ветхие рыбачьи лодки. На улицах было не так много народу. Две полные женщины из местных с большими медными тазами для стирки в руках стояли в переулке и о чём-то оживлённо беседовали. Откуда-то доносился лай собаки. Жаркий день неумолимо клонил всё вокруг к отдыху. Гортеру тоже захотелось вздремнуть. Он потянулся и раскатисто зевнул. Наверное, после двух недель путешествия по пыльному тракту и трёх дней блуждания по местным полям и лесам он мог себе позволить немного спокойного сна, тем более что делать пока всё равно было особо нечего. Во всяком случае, не сегодня. Следопыт прикрыл ставни, отошёл от окна, снял свои сапоги на особой подошве и лёг поверх суконного одеяла на кровать. Сейчас он по желанию мог даже не запирать дверь в свою комнату – полы у старика Жарта безбожно трещали, и Гортер поневоле мог слышать все шаги в коридоре.