Читать книгу Дама на ривере - Алексей Борисов - Страница 3

Префлоп

¹

Венедиктина очнулся вечером того же дня в относительно чистой постели в незнакомой комнатушке с обшарпанными обоями. Ныло все тело, в черепушке словно перекатывались чугунные шары. Слегка подташнивало. «Брали» его вчера на ленкиной кровати по всем правилам штурмового искусства, словно какого диверсанта.

Вдобавок ко всему кто-то тряс его за плечо.

– Здравствуйте! Мне сказали, вы моим новым соседом будете! – сквозь туман Венедиктина разглядел возле себя маленького человечка, почти что гномика из детской сказки, аккуратнейше одетого в стиранную-перестиранную рубашонку-ковбойку и штопанные джинсы, исходящего лучами сочувствия и доброжелательства сквозь диоптрии массивных очков. – Вам надо успеть в столовую! Понимаю, как вам тяжело, но если не покушаете сейчас, до утра тут есть нечего.

– Нах столовую! – простонал Венедикт. – И так хреново! У тебя водочки нет?

– Водки? – опешил гном. – Что вы? Вам в вашем состоянии пить совершенно нельзя!

– Не нельзя, а даже нужно! – поправил гнома молодой человек побитой наружности. Тот буквально отпрыгнул от венедиктова ложа страданий.

– Нет! Нет! Водки я вам дать не могу! То не разум в вас говорит, а бесится ад в душе вашей! – Венедикт приподнялся и нашарил взором неканонического вида распятие над кроватью соседа.

– А-а! Так вот тебя сюда за что!

–Нет! Вы неправильно все понимаете! – по-заячьи заверещал гномик. – Я сам! Только сам! Я долгом своим и счастьем почёл придти сюда и стать поддержкой для тех, кому терновый венец стал путем к духовному выздоровлению! – Венедиктина со скорбью подумал о том, что бывший однокурсник осложнил ему возврат на лоно прогрессивного человечества сожительством с мессией одной из одержимых спасением человечества сект.

– А там-то, на воле, что? Поддержкой-то не нужно уже заниматься?

– Здесь нет неволи! – брызги слетели с губ гномика. – Это же община! Собор некоторым образом! Здесь те, кто в духовном слиянии решил искать спасения. А там… Там… люди еще не готовы, слишком одержимы еще суетой, погоней за мирским и тленным. Автомобили, квартиры, женщины! Автомобили, квартиры, женщины, – гном запальчиво перечислил несколько раз все то, чего он был лишен всю свою сознательную жизнь. И несознательную тоже. – Автомобили, квартиры, женщины! И все всё рвут к себе! Где уж тут принять истину! – гномик застыл в позе просвещенного бодхисатвы, и лупы его очков неожиданно засветились лучезарным, хотя и отраженным от лишенной абажура лампочки светом. – А здесь ведь Вячеслав Петрович собрал тех, кого уже коснулся лучик света. Тех, кто понял, что спастись можно только совокупно, всем вместе, общинно! Кому выпал терновый венец, но ведь недаром для этого венца была избрана именно Россия? Она пройдет сквозь тернии, выйдет неопалимой из купины и возвестит миру новую эру!

– Слышь, земляк, – просипел Венедиктина, стараясь удержаться на уровне торжественности момента. – Ты бы и вправду меня поддержал. Сгоняй на кухню или что у вас тут! Принеси похавать, а то что-то ты во мне солитера разбудил…

… Наутро, опираясь на верное плечо соседа, Венедикт спустился в столовку сам. Кормили тут по армейской моде кирзой без масла. На запивку давали компот, настоянный на мешковине.

После завтрака Рякин вызвал его в кабинет и сообщил, что в общине даром никого не кормят, и он принимает бывшего однокурсника на работу – дворником.

– Славка! Ты охренел! У меня ж сотрясение мозга! Мне лежать надо!

– Да ладно! Физический труд на свежем воздухе – самое то для твоих мозгов! Хотя нельзя сотрясти то, чего нет! Валяй! Лопата, ведро для мусора в чулане у входа. Территория в пределах забора. Не вздумай сбежать со своим сотрясением в поликлинику. Им о фактах обращений с жалобами на физические повреждения полагается в ментовку докладать. А там заява ленкина на тебя лежит. Так что трудись, ни о чем не беспокойся. Обед в двенадцать. Good luck – так говорят у вас в покере?

Через полчаса на Венедиктину было жалко смотреть: щеголеватое пальтецо не грело, руки в тонких кожаных перчатках заледенели, из носа текло, тонкие сигареты, настрелянные в покерном клубе, выпадали из посиневших губ. Попытка войти в отапливаемое впечатление была жестоко пресечена. У входа в общагу торчал долговязый субъект с длинным унылым носом, растущим прямо из-под челки, и бейжиком «Служба безопасности» на нагрудном кармане.

– Иди! Тебе работать надо! – и на венедиктов вопрос:

– А ты тут кто? – переросток молча толкнул молодого человека замерзшей наружности в грудь, вроде бы не сильно, но так, что Венедикт, теряя равновесие, скатился кубарем по обледеневшей лестнице.

Видя бедственное положение соседа, на помощь ему выскочил гном-сосед по комнате.

– Эх, люблю морозец! – кричал коротышка из-за сугробов, взметывая лопатой клубы серебрящейся снежной пыли. – Эх, зимушка! Русская зима! – но мессианского запала у него хватило на четверть часа. По истечении какового срока Венедиктина прислонил его к стенке общежития, сунул в рот недокуренную сигаретку и принялся для сугреву расстреливать снежками.

За этим занятием и застал молодых людей Славка Рякин: грузный, мужиковатый, в лохматой дохе и разлапистой шапке–ушанке, окутанный клубами пара от натужного дыхания, с массивной папкой, торчащей из-под мышки:

– Резвитесь, суслики? Венедиктина! Тебе, я смотрю, работать на свежем воздухе полезно! Ишь как зарозовелся! На человека похож стал! Молодец! Молодца! А я вот из обладминистрации! С совещания. Грант получать будем! По весне производство откроем. Соседа твоего вон, Викторыча, мастером назначим! Будет вам проповеди читать на индустриальную тематику! А, Викторыч! Пойдешь в мастера?

– На все воля вышняя, – пролепетал задубевший гном-проповедник.

– Что, замерзли, что ли? Ну, ладно! Хватит на сегодня. Ступайте, грейтесь! А то, может, самогоночки с устатку? Венедиктина! Выпьешь со мной самогона? – не совсем уверенно предложил Рякин.

Жизнь отучила молодого человека приятной наружности отказываться от какой-либо халявы. Они прошли в рякинские апартаменты. Жил Сла-авик в такой же комнатушке, как и все в этом общежитии, только один. Койка была аккуратно застлана солдатским одеялом, бархатная накидка на столе создавала впечатление старомодного уюта. Почти треть комнаты занимал шкаф – массивное строение, покрытое рояльным лаком, с зеркалами, окантованными медью дверцами и зубчиками наверху. Сразу возникало впечатление помеси добротного жилища крепкого деревенского мужика с походной экипировкой дореволюционного фельдшера-ходока народ.

Самогонка у Славки была знатная: пружинила на языке и обдавала изнутри мягким теплом.

– Все дуешься на меня? – Славка мучительно долго цеплял склизкий грибок вилкой. – А ты не дуйся. Я тебе добра желаю. Можно сказать, эксперимент на тебе поставить хочу. По возвращению человечества на правильные рельсы, – Викторыч от самогонки отказался, и Рякин отправил его на кухню жарить картошку. – Глянул я тогда на тебя в ментовке, и подумал: вот типичный экземплярчик! Продукт эпохи. Если все такими станут, то род людской вымрет, как мамонты. Надо из тебя обратно человека делать, – Славка разлил по второй, порезал буханку толстенными ломтями: – Так что не мурзись на то, что обратную эволюцию тебе придется в не совсем комфортных условиях проходить. Сам видишь: я тоже вполне по-спартански обитаю! В комфорте-то только плесень хорошо разводится! Давай, закусывай! Смотрю я на вас и думаю, как вы вообще выживаете? Как вы до сих пор вообще не вымерли? Наблудетесь по подворотням и родительским дачкам. Потом будущие мамки будущих детенышей травят, травят, травят! А если вытравить не удастся, так берут женишка за хиботину и в ЗАГС тащат. Грех прикрыть! А сейчас и того нет! Гражданским браком называется! Свобода! А что толку в ней – в свободе? Вот ты! Пошел в катран, продул больше, чем за всю жизнь заработал. Это и есть свобода?

– C'est la vie! – не очень твердым языком поддержал беседу юноша пьянеющей наружности. – Fortuna non penis, в руках не удержишь!

– Не фортуна у тебя пенис, а просто нет у тебя, Венедиктина, ни бога в душе, ни царя в голове! Пустота! Безотцовщина!

– Причем тут близкородственные связи?

– А притом, что в меня знаешь, как в детстве отец понятие о жизни вбивал? Палкой! Пока не измочалится! Потому и толк получился! – Сла-авик тоже быстро хмелел. – А иначе нельзя! С семьи все начинается! Будет в семье порядок, будет прядок и в деревне, и в городе, во всей стране, – уже неверной рукой Сла-авик разлил по третьей, утер ладонью губы, повернулся к холодильнику за новой порцией грибков. – А отец – он и есть порядок! Ты вот скажи: тебя отец в детстве бил? Что молчишь? Бил или не был? А помню, помню! Он же у тебя был вечный командировочный! В родной город заезжал только чтобы с поезда на самолет пересаживаться! Жену чмокнуть, тебе гостинчик оставить!

– Работа у него была такая, – проскрипел Венедиктина.

– Вот то-то и оно! Работа! Значит, не бил. Вот и выросли вы такими! Одно слово – безотцовщина! – Славка быстро и нахраписто заводился. В самогонке было верных градусов шестьдесят. – И девки туда же! В ЗАГС идут, живот огурцом торчит. Так она его так затянет-перетянет, что не то, что будущему детёнышу, самой дышать нечем!

Хорошо, если родить сумеет, а уж если родит – молока нет! Откуда у бабы с вашей пищи молоко будет? Выкармливают детей черт знает чем, каким-то киселём на известке, а потом бегают по больницам, заразу разносят и себе подхватывают!

И пошло поехало: ясли-сад, в школе по восемь уроков, чтобы времени у детей на то, чтобы своей головой думать, не было. Вот вы прямо на выпускном и срываетесь! В подворотни и на родительские дачки взрослые свободы праздновать!

Будь моя воля, я б все не так устроил. На лето – подальше от таких родителей! Чад в лагерь, в деревню. К речке, к солнцу, картошке белой, рассыпчатой с парным молоком! В поле, в огород, на грядку! Что б к труду приучались! Пацанов на зиму – в механические мастерские, технику чинить, руки из жопы в плечи пересаживать! Девок – шитью-мытью учить. А то замуж выйдут, и не знают, как труселя своему мужику постирать! Лет с тринадцати, как у пацанов в яйцах будущие кадры запищат – раздельное обучение. Пацанов – в интернаты. Девок – в пансионы. Чтоб не испоганились раньше времени!

– А как же роль отца? Семьи? –егозливо поинтересовался славкин собутыльник. Рякин на секунду нахмурился:

– А ты умный. За то и люблю, что умный! Только одного не понимаешь. Есть отцы-папашки. Источники сперматозоидов. А есть ОТЕЦ, – это слово Славка произнес с особым ударением. – Всем отцам отец. Вот на нем-то и держится все: и порядок, и воспитание, и кнут, и пряник… И ему не грех детей отдать, чтобы строил он из них то великое и вечное, что движется через время и пространство и через что мы осмысляем свою жизнь.

– О да! Слышали! Понимаем! Как же без «отца»? Чтоб и о немеркнущих идеалах вещал, и в тундру шпалы выращивать посылал! – внезапно продемонстрировал полную трезвость Венедиктина. – Ты хоть своими-то детьми обзавелся, чтобы чужими распоряжаться? А то много вас – желающих – развелось под сурдинку о «величии» к чужому прихалявиться. Ряшку шире плеч под призывы к жертвенности отращивать!

– А ты что, думаешь, если своей Иринке по пьянке двух пацанят выстрогал, так это – твои дети? Какой ты им отец? Благородно, видите ли, ушел! Потеряв работу, не пожелал быть обузой семье! Оставил жене и детям квартиру с телевизором и холодильником! Пошел по притонам побираться да по шлюхам ночевать! А то, что этим пацанам не холодильник с телевизором, а отец нужен, ты не думаешь?

Гнида ты, Венедиктина! Знаешь, как человека достать. Чем попрекнуть. Тем, что не было у меня времени гены месить! Делом занимался! Не о себе думал, а обо всех!

И потому знаю, что ответить. Я ведь не просто так тебя сюда затащил. Крепко ты меня сейчас задел! Сильнее даже, чем позавчера у Ленки. Я за ней, может, полжизни ухлёстываю! И ни на шаг не подошел. А у тебя: «Раз, два, где тут между ног дырда?»

И отчего девки на таких типов, как ты, вечно вешаются? Жена твоя, Ленка теперь… Нищета ведь, вшивота и никакой переспективки! Почему не выбирают толковых и сильных? Правильных и достойных? У баб что? Инстинкт продолжения рода отсох? Эволюция вразнос пошла?

Я с тобой не счеты хочу сводить. И не на тебе одном эксперимент буду ставить. И на себе тоже. Лена, кстати, у меня в общине живет. И обязана мне, между прочим, по гроб жизни! Но у нас с тобой все по-честному будет. Fair game –так у вас в покере выражаются? Вот, Викторыч –свидетель! – Рякин мотнул растрепанной башкой в сторону венькиного соседа, возникшего в дверях со сковородой дымящейся картошки в руках. – Я нам, двоим, полгода определил. Уйдет она через полгода с тобой, – катись тогда все в тартарары! Приданое даже дам этой курве, лишь бы свалили отсюда поскорее, не видеть ее больше!

Выберет меня – тогда извини! Провали на все четыре стороны и больше на глаза не показывайся. Значит, крепок еще в бабах инстинкт полового отбора, нечего таким, как ты, хлюстам, на нашей земле топтаться! Ну, что? По рукам?

– По рукам! – зевнул Венедиктина. – Вот уж не думал, Сла-авик, что ты в спасители человечества заделаешься! Да еще путем полового отбора!

На запах жареной картошки и самогонки начал стекаться местный бомонд. Первым явился некто «Билли» – обрюзгший       мордоворот в рыжей кожаной косухе по моде шальных 90-х и с самодельными нунчаками в красных шелушащихся лапах. Викторыч уже успел рассказать Венедиктине, что Билли – седьмая вода на киселе самому Вячеславу Петровичу, что Рякин три раза вытаскивал его с зоны, а после очередной ходки взял в «общину» не то завхозом, не то завскладом – с неограниченными полномочиями на воровство.

– Значит, в покер играешь? – солидно поинтересовался Билли, доставая из кармана замусоленную колоду. – Типа нашей свары что ли? Сыграем? – четвертым к ним пристроился Хан, пацан неопределенного возраста с орденской колодкой на засаленной тельняшке и с десантным беретом на седеющих вихрах.

Подходили, еще какие-то люди, но Венедиктина из-за клубов табачного дыма и пьяной мути в глазах даже не пытался их разглядеть. Последней, откуда ни возьмись, возникла падла-Ленка в сопровождении подруги – какой-то абсолютно бесцветной девицы в такой короткой юбке, что в ее сторону даже смотреть было неловко.

Падла-Ленка бесцеремонно протиснулась к столу и самолично набулькала себе полстакана самогонки. Рякин набычился и, раздувая ноздри, просипел:

– Опять? – Ленка смерила его сверкнувшим, словно ятаган, взглядом и демонстративно чокнулась с бесцветной подругой. Венедиктине внезапно поперло, и он взял три банка подряд. Со славкиной самогонки непрерывно хотелось ссать, и когда он в очередной раз возвращался из туалета, в коридоре его подстерегла падла –Ленка с традиционным бабьим:

– Я не хотела! Он меня заставил! – возможно, этой фразой она и хотела ограничиться, но алкогольные пары качнули ее вперед; Венедикт попытался поддержать сексапильную тушку, и она с готовностью повисла на нем, ища жаркими алкогольными губами его губы.

Несколько секунд они целовались взасос, потом из темнотищи коридора возникла долговязая фигура местного секьюрити:

– Это! Вы! Здесь это… Нельзя!

– У кого хрен во лбу растет – тем нельзя! А остальным – можно! – неожиданно звонко выкрикнула Ленка в лицо долговязому, и блудливая парочка опрометью бросилась от него по коридору, хохоча и пиная на бегу двери общежитских 12-метровок. Вломились в венедиктову комнату; задыхаясь от смеха, кинулись на кровать. В перерывах между сеансами погружения одного полового органа в другой Ленка курила, царственно стряхивая пепел в ушную раковину застывшего в целомудренном ужасе лицом к стенке Викторыча. И выбалтывала историю своей подлости и, заодно, славкиной жизни и любви.

Впрочем, на правах однокурсника былых времен, большую часть этой истории Венедиктина знал сам – с того момента, когда Сла-авик, буколически-голубоглазым агнцам в лазурном костюме, скроенным по моде 50-х годов, предстал перед сообществом будущих соратников по вгрызанию в гранит науки – сын директора совхоза (или как они тогда назывались), в связи с чем – медалист сельской школы, лауреат районных олимпиад, и прочая, и прочая.

Дитя природы явно ожидало, что большой и интересный мир распахнет перед ним свои объятия. Но это было ошибкой: оказалось, что мир не большой, не светлый, и с коллаптической скоростью схлопывается до узилища скучных лекций, непрерывной зубрежки в обшарпанной комнатушке студенческой общаги. Все многоцветие Вселенной всего за несколько дней деградировало до двух цветов – серых буден и черных, наполненных тупым сном, ночей.

Потенциальные друзья, заслышав его правильную, обстоятельную речь, переставали его замечать; девушки с латексными лицами и блатным сленгом демонстративно отвергали его. Его круглые пятерки за первый семестр вызывали лишь в соболезнование в глазах однокурсников; после того, как он рассказал понравившейся ему девушке про крепкое, сколоченное отцом хозяйство, к нему приклеилась клички «Курощуп» и «Свинолоп». В этом сообществе блестючая тряпка, скроенная где-то в Милане или Париже, значила больше, чем все амбары, стойла и питомники, которые только и ждали его вступления в наследство.

В попытке разорвать этот круг, Сла-авик записался в лыжную секцию. Выступал на соревнованиях, даже получил разряд. Но весь его интерес к спорту пропал после того, как одна красивая девушка с манекенным лицом и жесткими, словно прорезанными тушью на макияжной маске, глазами сказала другой, не менее красивой девушке с не менее жёсткими глазами:

– А… Это нас лыжник… Бегает!

Он старался стать «своим парнем» и ходил на все студенческие «пати-афтепати», дурацки скакал под оглушающий рев динамиков, орал козлиным голосом непонятные песни и хлестал водку стаканами, демонстрируя залихватскую забубенность. И вдруг, однажды, корчась в приступах блевотины в кабинке туалета, чудовищно ясно увидел, что он должен сделать.

Он должен им всем отомстить. И он знает как!

Он записался в какую-то молодежную организацию. После того, как его отец приехал в черном, заляпанном до крыши грязью джипе и переговорил с секретарем Центрального совета городского комитета, Славке дали должность. Теперь, после занятий, он бежал в студенческое «бюро», где парни и девчонки, именуемые «актив», о чем-то говорили, бесконечно перебирали лежащие кипами на столах бумажки, и вдруг начинали смеяться непонятным Славке шуткам.

Но для него это не имело значения. Он уже понял, что это и есть власть – вот этот подчеркнутый междусобойчик с невнятными разговорами ни о чем, летающие из рук в руки бумажки и непонятный смех. И почувствовал, что ему не составит труда оттеснить всех этих мальчишек и девчонок от той кормушки, на которую они все нацеливались.

Он научился выхватывать из рук самой суматошной из девиц две-три бумаженции, пристально вглядываться в них, веско бурчать:

– Вот здесь есть ошибка! Нет, товарищи, так нельзя! – обзавелся маркерами и подолгу сидел над протоколами, малюя по строчками фиолетовым и желтым колёром. – Я думаю, на это надо обратить внимание!

На выборы он ездил в родную деревню. И хотя все знали, что деревня в любом случае проголосует как надо, возвращался в измотанном виде и, зайдя в кабинет к главному, трагически сипел:

– Село за нас! – после окончания института устроился на завод и попал даже в тот же цех, что и Венедикт, но на производстве появился лишь пару раз. Все остальное время сидел в комнатушке в заводоуправлении, перебирал кипы бумажек на столе, когда кто-нибудь входил, деловито открывал и закрывал дверцу сейфа и поправлял портретик на столе, обрамленный в добротную, массивную рамку. Это называлось «заводским комитетом».

У него появился свой актив, и раз в две недели он сидел в президиуме в актовом зале заводоуправления, рисовал на бумажке голых теток, слушал «доклады с мест» от «лидеров звеньев», а потом подолгу и с наслаждением читал нотации нижестоящим товарищам. Заставлял переписывать протоколы. Поручал проводить в цехах и отделах анкетирование на предмет отношения к патриотизму. И так далее.

Папашины ресурсы помогли ему взять шефство над районным отделением милиции. Проще говоря, когда парочка его активистов по пьяни попала в обезьянник, Славка выкупил их телячьим окороком. Тогда же ему намекнули, что такому энергичному пацану неплохо бы заняться созданием ДМД – Добровольной Молодежной Дружины. А то район отстает от плана.

Сла-авик взял под козырек и всем скопом записал своих активистов в добровольные дружинники. На дежурства они не ходили, но ставили свои подписи в качестве понятых и свидетелей. За что Славку стали приглашать на планерки в ОблУВД.

На одной из таких планерок ему и пришла в голову идея, сделавшая бы честь Остапу Бендеру. Он зарегистрировал управляющую компанию и взял на аутсорсинг заводское общежитие. И преспокойно поднял цены на свет, газ, воду и квадратные метры.

В день этого судьбоносного события напротив дверей общежития дежурил воронок. На непуганых идиотов, потащившихся в районную администрацию искать правды, завели уголовные дела: кто пьяный ругался матом на улице и оказывал сопротивление, кто воровал цветмет. Славка на пару дней почувствовал себя королем.

Но ему не повезло. Буквально через месяц завод по мановению пальца неведомых акционеров был преобразован в холдинг. То бишь, в ангар по «отверточной сборке» чего-то, еще более неведомого, чем акционеры. Из Китая привозили ящики, их распаковывали, переклеивали ценники, и увозили. «Лишние рты» были сокращены; Славкина общага опустела; осталась лишь дюжина старух, всю жизнь отпахавших на родном заводе и навечно прописанных в этом общежитии.

Так невинная хитрость с аутсорсингом поставила Славку на грань финансовой пропасти; даже если отбирать у общежитских старух всю пенсию, на содержание трехэтажки с канализацией и водопроводом денег бы все равно не хватило.

Как раз в этот момент Рякин и подцепил гр-ку Семихатько. Которая к тому времени оказалась жертвой, не более, не менее как политических репрессий.

– Понимаешь, человек, который помог мне после универа устроиться на работу, – деликатно обрисовала ситуацию падла-Ленка, стряхивая очередную порцию пепла в ухо Викторыча, –двинул в губернаторы. На него тут же накатали заяву, будто он еще при ваучерах принуждал рабочих за бесценок продавать ему акции. И отправили до конца выборов в ДОПР, –ленкина начальница, которой незадачливый кандидат в губернаторы самой в свое время помог «устроиться с работой», всей душой ненавидела молодых специалисток и сразу же уволила Ленку и заодно ее подругу Людку – ту самую бесцветную девицу в юбке короче трусиков, на которую неудобно было смотреть даже во время пьянки.

Ленкина мать, которая проживала в то время на Кипре, мыслила в европейских масштабах и велела дочери зарегистрировать экспортно-импортную фирму: мамкин кипрский сожитель будет подгонять из Турции товар, «а лейблы мы и сами умеем переклеивать».

Ленка поверила. Чтобы зарегистрировать ООО «Seven Huts ImpEx» пришлось заложить квартиру. Мамкин сожитель пригнал первую партию товара и бесследно исчез с мамкиными деньгами на бескрайних турецких просторах. Чтобы хоть как-то закрыть долги, Ленка с Людкой в две смены торговали из ларька на базаре вонючими дубленками:

– Понимаешь, на этой работе не пить нельзя, – доверительно объясняла она Венедиктине. – Холодно и никто ничего не покупает, – выборы миновали, ленкиного благодетеля выпустили из ДОПРа, но какие-то суки уже настучали ему, что «девок из комка» попеременно «ставили на хор» то братки, то охранники рынка. Когда пришел срок отъёма квартиры, Ленка-таки кинулась к всеобщему трудоустроителю.

Благодетель в деньгах не отказал, но благожелательнейшим тоном порекомендовал пройти сначала анализы в вендиспансере. Вылетев из высокого кабинета, Ленка у самых дверей напоролась на Рякина, который шел подписывать очередную аутсорсинговую цидулину. Лена вспомнила, что этот мужиковатый «гимор» когда-то не ровно к ней дышал и даже авансировал титулом председателя Комиссии по юридической защите прав молодых специалистов. Растрепала губенки, смазала тушь в уголках глаз, и в ответ на сакраментальное:

– Как дела? – простонала:

– Да ничего… Все нормально…

В тот же день микрофинансовую организацию, нацелившуюся на ленкину квартиру, посетили товарищи из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Параллельно зашел и Славка с предложением реструктуризировать долги гражданки Семихатько. В ходе беседы с управляющим МФО в его мозгу родилась еще более увлекательная комбинация:

безнадежные должники переселяются в славкину общагу;

их квартиры поступают в распоряжение рякинской управляющей компании;

управляющая компания сдает квартиры «гостям» с Кавказа и из Средней Азии;

полученные деньги идут на погашение долгов страдальцев перед МФО;

страдальцам дается клятвенное обещание, что после погашения долгов квартиры им вернут.

Так Ленка Семихатька оказалась в общаге у Рякина. Заодно с ней – Людка, которая успела на пару дней устроиться коммерческим директором в частный пенсионный фонд и вдруг оказалась лицом к лицу с внешним управляющим и под уголовным делом.

Затем список жильцов пополнился ветераном горячих точек Ханом, пожертвовавшим все свое достояние «братиям и сёстриям», епископом какой-то секты Викторычем, полудюжиной заурядных алкашей и примерно таким же количеством жертв ипотечного кредитования и долевого строительства.

Заяву на Венедикта Ленка накатала под рякинскую диктовку после того, как тот пригрозил отобрать за долги квартиру и продать. В связи с чем благовоспитанный юноша заподозрил, что так просто она заявление из ментовки не заберёт.