Читать книгу Некриминальная повесть - Алексей Борисов - Страница 8

Жена не спала и читала на кухне:

– Чай будешь? – спросила она.

– Не буду! Что проку в воде? Я пива напился. Последнее, душа моя, бочковое пиво мы с Петром сегодня пили! Исчезнет скоро оно. И будут продавать его в бутылках – не на разлив из деревянной бочки. А будут, как квас сейчас продают – из металлических в палатке.

– Так хорошо же… – не понимала жена.

– Вкус будет не тот. Им не выгодно так. Надо, говорят, больше производить. А где больше – там вкуса и нет. Ты уж поверь мне – художнику!

Он вернулся в коридор, поднял за ручку мольберт и понес в мастерскую.

Пошаря по стенке ладонью, Савелич нашел выключатель. Свет, моргая, зажегся. То был яркий свет длинной линии ламп по всему потолку и от двух таких же светильников по концам мастерской. Савелич пошел вдоль станков со своими работами.

В этот год как-то мало ему рисовалось. Возникал вроде замысел, и этюд получался, а на холст – не входило. Виктор Савелич смотрел на какой-то набросок и не понимал, зачем было его рисовать. Зачем он вообще ввязался в эту историю? Как так получилось и до чего он дошел, что, взяв министерский заказ, не может его начать рисовать? Он брался за кисть, но каждый набросок казался без смысла ему и халтурой.

А вот ты – художник. Вот как чертежник, ты нарисовал корабль. Но только к чему? Нет жизни в картине. Есть волны и чайки и дым из трубы. А душе не хватает чего-то. Не хватает в картине того, что должно заставлять на картину смотреть не с любопытством техническим, а для души.

– Испи-сал-ся! – прошептал Старик.

Это пугало. Не хватало духа в картине. Не хватало пока лишь в этюдах. А там – на картине будет совсем не хватать: во всю высь и ширь! Конечно! Он – признанный художник. Никто на это говно не выпустит дельной рецензии.

И друзья – того хуже, не скажут: «Старик! Да ты дерьмо написал! Возьми себе отпуск и отдохни!» Или плохо совсем, если – станут хвалить. И ты начнешь в болтовню эту верить и успокоишь себя: «Сойдет! Переживем! Не такое бывает». И только в глубине нет-нет, а возьмет и уколется совесть, что на лучшее ты уже не способен и держишься ты на плаву оттого, что входишь в когорту. Ты форму и тени рисуешь правдиво. Но ты – не просто фотограф? Ты раньше им не был.

Савелич шагнул шаг назад и споткнулся о ножку другого станка. Он снова всмотрелся в этюд. Ведь не на выставку это он пишет! Да и всем все равно, что в холле будет висеть министерства иль какого-нибудь пароходства! Заказ – то от водников. Кто из них в галереи-то ходит? Прорисует неплохо: и катер Ракета» несется по руслу, и матрос возле рубки судоводителя смотрит вперед. И движение есть… «Чего надо еще? Или я перегрелся сегодня?»

Савелич, ощутив нехватку сил, присел на табурет и часто задышал.

Они, заказчики – как все, конечно, люди. Они ничего не поймут – заберут и повесят все это творенье (если он нарисует) на какой-нибудь мраморной. И картина для мух будет висеть. Не сразу, конечно, они облюбуют ее. Но через год – когда высохнет масло, и им перестанет «вонять», – как говорит жена Петьки: «Welcome!!!» Ах! Нет! Так говорят англичане. Или на хрен она этим мухам нужна. Но сидеть-то им надо хоть где-то на чем-то. И тараканы. Если рядом – столовая, непременно же будут за рамой спасаться. Картина будет большая, и лишь впятером ее с рамой снять! Просто рай для тараканов!

А теперь – гонорар. Заказ достать было не просто. Но взял, вырвал себе по праву старейшего. И давно пропускал свою очередь. В этот раз – не пропустил. Деньги очень нужны. Не ему – его дочери: внуки растут, квартира их с мужем стала тесна. Они наведываться стали чаще, и как-то совсем по-хозяйски уж смотрят на его – родительскую квартиру.

Пять-шесть тысяч рублей помогли бы. На денежки эти он мог поменять их квартирку на сталинский дом, на четырехкомнатную, на такую к примеру, в которой жил Петр с коридором длиной метров десять, кладовой, просторною кухней, отдельною ванной.

Савелич взглянул на свободный мольберт и пошел к стеллажу. На верхней полке, проложенные мелованной бумагой, стояли работы Петра. Чтоб опять у него ничего не сгорело, Савелич работы его принимал на хранение. Иногда, как сегодня, Савелич их снова и снова просматривал.

Портрет. Савелич взял нужный портрет. Внизу он прочел: «Дед Андрей» и поставил картон пред собою на полке, сложив на груди свои руки, чуть отошел и просто смотрел.

Старик с бородой и в крестьянской рубахе сидит за столом и смотрит куда-то. Наверно, закончен обед. Ендова с края картины видна. У деда в руке деревянная ложка. Ложка своя. На обед приходил каждый с ложкой. И нет ведь тарелок. Едят из ендовы. Но обед уж закончен. Ложка облизана или протерта. Чуть посидев, дед встанет сейчас и пойдет.

За дедом на беленой стене отрывной календарь, фотографии. На скатерти чисто: нет даже крошки. Старик просто смотрит.

Не жалеет о чем-то: на то не похоже. Не желает исправить. Было – как было. Каждый должен пройти сквозь свое, понаделать ошибок, сделать что-то не так, на что-то решиться. И не сделать ошибок – тоже ошибка, большая ошибка. «Было все», – говорит как бы дед… Савелич перевернул лист картона, на обратной его стороне он увидел: этюд и был так подписан.

– Мощно… – прошептал Савелич. – Но куда мне все это девать? Когда этот дурень для дела созреет? Время идет и пора! Пора заявлять о себе, а то будет поздно. И мне дураку надо успеть! Я ж могу сделать многое. Я могу дать дорогу. Я вывел уже его на нее. А он – понимает?! Меня надо лишь один раз услышать и сделать, что я скажу. А дальше! Когда уж признают, когда станешь членом – иди куда хочешь, зигзагом, аллюром иль рысью, вращайся на одной ноге, прыгай вперед и назад, все будет можно – в пределах и чуть-чуть за рамками… И! В время от времени – Стоп! Реверанс: шляпой – вправо, потом ею – влево, пером – по земле – зафиксируй поклон! И пой свою песенку дальше! Если после поклона совсем не забудешь, что хотел спеть!