Читать книгу Не будите спящего титана - Алексей Егоров - Страница 2

День был сырой и рваный. Еще с рассветом проблескивали лучики последней мартовской надежды, в ожидании стабильного тепла. Но весна не торопилась вступать в свои календарные права. К обеду это чувство основательно прошло и испарилось. Рассосалось как счастье, как любовь, как все то, что еще могло теплиться в душе. Если оставалась она еще в телах людских; душа эта?!

Промерзлым куском грязного снежного кома чувствовалась она в животе. Там, где когда-то в юности летали ядовитого пурпура бабочки, щекоча своими крылышками и лапками влюбленное весеннее естество. Теплилось тогда в области сердца и медленным валом опускалось вниз. И каждое утро было праздником. Каждый вздох не зря. И казалось тогда что нет этому перемен. Вечно живая и юная мама на кухне со своими кулинарными шедеврами. Батя снимает стамеской замазку с зимних укутанных окон. Весна идет. Сейчас окна распахнут и влетит эта придурь в зимние, летаргические комнатки. И задышит все новым. Зашуршит. Зашевелится.

Давно уже нет там подобного движения. Умерло.

Весна. Все же опять весна. Несмотря ни на что весна.

Пора просыпаться. Весна. Пора… пора. А жить почти не хочется. Потому что счастье вот оно было. А потом не стало его. Ни внутри ни снаружи. Если бы тогда, в те времена, его в банку да засолить. На черные эти дни. А потом ночью, на маленькой прокуренной кухне открывать с самыми близкими друзьями за застольем. И каждому по немного в рюмочку. Главное не отравиться. А потом утром прятать глаза от людей. Потому что увидят этот блеск. Увидят и убьют.

Слякоть стояла неимоверная. Казалось, что небо – это та же слякоть, только душевная. Этакая последняя минута жизни божественного проведения. Отчаянная рвотная остервенелость. Бог еще что-то может, но уже ничего не хочет. Да и как сквозь это плесневелое марево смотреть на людей с облака? Что там в них «такого» можно разглядеть в подобную минуту? Но и становится понятным… эта русская тоска по несбыточному. Еще бы посадить в соседнюю камеру Рахманинова за рояль. И плеснуть немного того самого боярышника в железную кружку. Или… так плеснуть, чтобы не открыть более глаз. А упасть в лагерную грязь и ей же стать в одно мгновение. Остаться нужным своей стране. Стать перегноем.

Марк заворожено встал у тополя и пристально вцепился взглядом в набухшие почки на ветках.

– Хули встал там? – зло выругался вертухай с небольшой деревянной вышки. Его овчарка в унисон грязного ругательства отчаянно «улыбнулась», оскалившись в сторону застывшего у дерева заключенного.

– Не издох еще мир, – выкрикнул в ответ Марк, – видишь, как ему жить хочется, – сняв старую галичку с руки он нежно погладил ветку дерева и ласково добавил, – видишь как ему хорошо!

Охранник развернул в его сторону автомат и выкрикнул:

– Если ты сука через минуту не проследуешь в свой барак, я тебя… знаешь что?!

– Держись, – Марк еще раз прошелся по набухшим почкам кончиками пальцев и улыбнувшись, медленно поплелся в указанную сторону. Сказал он это дереву, конечно в первую очередь дереву. Про себя в последнее время он почти не вспоминал. Старался не вспоминать.

В честь дня окончания великой смуты в лагере объявили выходной. Это совсем не означало ходить где попало и философствовать над распухшими древесными почками. По указанию протоирея (а сам он в лагере появлялся редко) шваль должна была сидеть по своим клоповникам и изучать свежую прессу. Кормить вшей или насиловать друг друга. Что, впрочем, в лагере даже приветствовалось.

Марк вошел и аккуратно постучав по алюминиевому баку, убедившись что воды в нем нет, прошел к своему топчану. Его «коллеги» увлеченно что-то обсуждали, собравшись в кучку. Барак, где последние четыре года обитал Марк был не большим. Всего на двести мест. После последней зачистки в нем осталось всего трое заключенных. Он был четвертым. Остальных в январе выгнали на улицу в исподнем. Босые, сонные литераторы вышли на холод и замерзли там в камень. Вертухаи стояли в ватниках и дубленках, переминаясь в унтах с ноги на ногу. А заключенные падали один за другим как кегли. Как сосульки с весенней крыши, позвякивая друг о друга. Лязгая потерявшими последнюю надежду окаменевшими пальчиками о застывшие в вечности «культурного Армагеддона» лица. Так «культурная» власть экономила патроны.

Поэтому Марк так радовался этой пробивающейся сквозь смерть зелени. Это значило что его и этих троих не поведут на улицу рано утром. И поживут они еще чуток. Во всяком случае до следующих «белых мух».

Он прошел к топчану и растянулся на нем даже не разуваясь. Редко выдавались подобные деньки. А тут еще и национальный праздник в государстве. Большое дело. Точно теперь и воды свежей принесут и может даже капусты квашеной. Правда немного тухлой или перемороженной. И еще сельди. Она в руках будет разваливаться от соли и старости. Но мы будем ее жрать и улыбаться, пьянея от чувства сытости.

– Что-то вы любезнейший Фридрих ерунду городите, – яростно размахивая руками, выкрикивал молодой человек в оранжевом вязаном свитере и старых вельветовых брюках.

– Отнюдь, – отзывался оппонент. Фридрих говорил с небольшим акцентом и был гораздо старше спорщика. Высокий, с прической под Эйнштейна. Одетый в старый костюм синего цвета, и почему-то белую поношенную майку. Белой она была, конечно, когда-то в незапамятные времена. Но Фридрих отчаянно носил ее, заштопывал если она рвалась и не терял надежды отбелить при каждом кипячении в банный день. Жена подарила, а такую память просто так не убивают. Здесь вообще у каждого наверняка пребывал подобный «фетиш» из прошлой жизни. То, что в редкие минуты уединения, давало отдышаться. Вселяло надежду. Которой след в этих местах давно простыл.

Марк перевернулся на левый бок. Потом почувствовав неуютную ноющую боль в правом плече, поднялся. И вроде били его в последний раз более четырех месяцев назад. А ребра зажили только теперь. Вот только рука еще не срослась толком. Или на погоду ноет?! Или душа?

– Если бы я не был уверен в том, что мы находимся в заключении, – усмехнувшись воскликнул он, приблизившийся к спорщикам, потирая ноющее плечо, – не догниваем в бараке. Я бы предположил, что являюсь свидетелем интеллигентного разговора. А не зэковского базара, господа.

Все рассмеялись.

– Марк, дорогуша, – вспылил Фридрих, – этот молокосос утверждает…

– Попрошу уважаемый не переходить на личности, – парировал Олег, – я же не называю тебя старой перечницей.

– Об чем базар? – вмешался в спор небольшого ростка старичок. Торс его был гол, грудь и спину украшали расписные татуировки. На плечах красовались раскрытые книги. На пояснице надпись гласила следующее:

НЕ ЗАБУДУ МАНДЕЛЬШТАМА

На груди красовались в профиль Гумилев, Пастернак и Блок. На спине в одном кресле сидели Пушкин и Гоголь. Причем с первого взгляда казалось, что они заигрывают друг с другом. Пушкин застенчиво трогал коллегу за острое колено и щекотал ему пером мочку уха. На самом деле надпись на постаменте все разъясняла:

Титаны в написании третьего тома мертвых душ. Господи спаси литературу.

Все замолчали. Законника побаивались. Говорили, что у него есть связи. Опровергать этого никто не хотел. Проверять тоже. Да и вел он себя достойно. Да и сам тот факт, его живучести после зимних зачисток, говорил если не о связях то о многом. Стариков замораживали в первую очередь. А он коптил небо и был в прекрасном расположении духа.

– Что замолчал? – тихо нарушил повисшую паузу законник, – мое имя Витя, – или ты забыл как ко мне обращаться?

– Прости Витя, – строго сказал Марк, – прости, если ребята потревожили твой отдых, но ты же не литературный. Ты блатной. Зачем ты в нашем бараке Витя?

– Хочешь сказать что я к куму бегаю или еще хуже… к протоирею? – Витя достал из кармана трико заточку и почесал ею свою сморщенную небритую шею.

– Не утрируй блатной, – выкрикнул с своего места Олег, – все знают что ты не ишачишь на протоирея.

– Во ты говоришь, что я не ваш, – Витя повернулся к «Эйнштейну» и покачал заточкой в воздухе как шариковой ручкой, – а ты хотя бы ведаешь за что я тут чалюсь?

– Да это каждой вше в этом бараке известно, – усмехнулся Фридрих, – у тебя Фолкнера не нашли при ночном обыске. А ты заявил на ежегодной поверке что специализируешься по его творчеству. Нескладица вышла. Вот тебя к литераторам и подкинули. То есть к нам. Так?!

– И еще я чуть протоирею горлан не вскрыл на допросе, – Витя зыкнул глазами и улыбнулся как октябренок принятый в пионеры. И еще за стихи между прочим, но это тайна!

– Ты крут брат, – сказал Марк, – но спор то у них был свой. К тебе то он какое отношение имеет?

– Он во мне все доброе только что убил, – с обидой в голосе произнес Витя и развернувшись пошел в свой затемненный уголок за занавеской из ситца.

Здесь так делали многие. Занавешивали свои нары, отделяя свое собственное пространство от общего, лагерного. Так было просто легче существовать в этом «культурном» месте.

– О чем вы тут базарите, – Марк наклонился к уху Олега и шепотом спросил, – ты что не понимаешь, здесь за слово можно и жизни лишиться. Это тебе не там.

Олег попал в лагерь сравнительно недавно. Конечно его помотало, как и всех, по рассылкам и перегонам. Но, как правило, когда начальство разбиралось что и почем (а иногда случались и казусы, к примеру женщины случайно попадали в мужские бараки или наоборот. Что печально заканчивалось всегда) заключенный этапом отправлялся по адресу. Если ты «литературный», значит должен умирать вместе с такими же. Олега взяли за Ахматову. Да, да, была та самая Аннушкина неделя. А он, не нашелся что сказать. Взяли прямо на улице. Подкатил «веселый патруль». Улыбающийся майор попросил прочесть стихи. Олег начал смутно копаться в подсознании и единственное что смог выудить:

Уважаемые товарищи потомки!

Роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме,

наших дней изучая потемки,

вы,

возможно, спросите и обо мне…

– Не… а – сладострастно вывел майор. Потом глухой удар прикладом в лоб и коронная фраза произносимая на Аннушкиных неделях:

– Это сука не Ахматова.

– Ты зачем им Маяковского начал читать? – Марк первым пошел на контакт с молодым зеком. Когда Олега этапировали из Казанской пересылки.

– Люблю Маяковского, – сквозь разбитые губы шептал тогда Олег, – да и сам понимаешь, там нужно было что-то читать. Если бы вообще ничего не сказал могли бы и на месте пристрелить как антикультурный элемент. А так..

– А так что? Легче?

– Так я братишка жив пока, – и Олег хлопал Марка по плечу, как будто вбивая в него немного надежды. Как будто она здесь могла жить? Надежда эта! В этих стенах, за этими заборами? В этой стране!

– Так о чем спор то у вас зашел, – спросил Марк.

– Эйнштейн рассказывал о своей работе до лагеря, – Олег уже успокоился и вытянулся на своих нарах, – он же биологом батрачил.

– Зоологом, – выкрикнул Фридрих, – и изучал поведение подводных млекопитающих.

– А загремел за что? – вдруг вмешался в беседу законник. Витя отодвинул свою расписную занавесь и повернулся к со лагерникам.

– Я книги менял на спирт, – уныло прошептал «Эйнштейн».

– Вот ты конченый, – констатировал Витя и снова задернулся.

– Меня соседи сдали. Они Огонек выписывали, а я нет. У меня же от деда библиотека огромная осталась. И это позволяло мне многое. Вы же знаете что к тем у кого библиотеки не приходили! А они, твари, за этот Огонек зацепились. Ну и пацаненок их начал с дружками следить за мной. А я Грибоедова и Тургенева на литр спирта выменял в переулке на старом Арбате. Ну вы должны знать это место?! Там еще…

– Да знаем, – выкрикнул законник, – очень некультурное по нынешним меркам место. Говорят, там в далекие незапамятные времена художники и литераторы собирались. Бомонд. Теперь помойка городская, отхожее местечко. И патрули там пасутся постоянно. Идиотом нужно быть чтобы сунуться туда, ей богу говорю ребзя!

– А вы Виктор, – стараясь не напрягать обстановку, вдруг спросил «Энштейн», – по какой статье? Нет, не вообще. А именно по последней ходке?!

– Я за стихи собственного сочинения, – совершенно спокойно ответил законник.

– Это круто, – добавил Марк, – в наше время это самая тяжелая. Не прочтете?!

– Вот последнее, – Витя подскочил с нар и встал в позу «Лермонтов над обрывом».

Макароны я поем с котлетой.

С мясом, извиняйте за банальность.

И в широких стенах туалета.

Я к культуре проявлю лояльность.

Все зааплодировали.

– Да, – замотал седой головой «Эйнштейн», – это уже на двадцатку тянет в наше время.

– Сразу вспоминается то стихотворение, с которого все и началось, – тихо сказал Олег, – оно как будто про нас всех и написано.

– А кто его сейчас помнит, – брезгливо парировал Витя и ушел в свой полумрак за занавеской.

– Я хорошо помню, – ответил Марк.

И все пристально посмотрели на него. Марк почему-то прикрыл глаза. Наступила мертвенная тишина. И встав как лицеист у доски, вытянувшись в струну, начал читать:

– Хорошее, – с завистью пробубнил из-за своего укрытия поэт Витя, – мне такое никак не написать.

– За такое сразу кедрач лобзиками валить, – рассмеялся Олег, – если не пулю в лоб. Хотя нет. Скорее на сквозняк. Пули то дорогие.

– А мы поживем еще немного, – Марк открыл глаза. Мало кому в этом месте было известно авторство этого знаменитого стихотворения.

Марк написал его еще в институте. Тогда «Культурная революция» еще только набирала обороты.

Не было патрулей. Не забирали по ночам. Он родился в те времена когда лук еще не хранили в женских чулках. Пакеты не стирали и не сушили а просто выбрасывали в них мусор. Читать тогда было не модно. Его дед рассказывал что когда-то даже в метро читали настоящие бумажные книги. В школах неохотно ходили на внеклассные чтения и общество в основной своей массе занималось накопительством. Поэтому он вырос не избалованным молодым человеком.

Как все это началось?

Скорее всего для каждого по-разному (по-своему).

Для молодого студента Марка она началась так:

****

Динь, динь, динь.

Колокольчик постоянно и навязчиво звонил и звонил. Динь, динь, динь, леска натягивалась струной, рискуя порваться в любую секунду. Но он специально купил на Шроте самую толстую. На роботорговлю уже не было средств, да и здоровье уже было не то. Чтобы просто попасть на рынок роботорговли (место распродажи подержанных роботов), нужно было вывалить до двенадцати фиолетовых. А еще и за порядочную охранную модель возьмут от одного желтого до половинки белого, а это порядочное количество энергии. Да еще от соли агрегаты быстро выходили из строя, а на новые энергии не хватало.

Вот и приходилось мастерить причудливые самодельные системы. Натягивать леску низко над камнями, подвешивать звонкие колокольчики и своевременно реагировать на звон. Иногда опасность была напрасной, леску тревожил легкий приземистый ветерок или случайно зашедший в каменную пустошь зверь. Вообще – то животные сюда не стремились, побаивались. Да и климат был не подходящий, ветер, камни, жара днем и ноющий холод по ночам. Каменная пустошь простиралась от северной гряды голубых гор до череды соленых озер, безжизненных и даже смертельно опасных для редкого путника или зверя.

Специально сюда никто не пойдет, это Аэрфайн, край смерти.

Он купил его почти даром. Этот удел. Это не земля. Это планета попроще.

Всегда хотелось одиночества. Аэрфайн с древних наречий так и переводился, край одиночества. Разве что мальчишка что приходил обучаться из соседних деревень, проделывая нелегкий путь через соленые озера, иногда скрашивал его.

Динь, динь, динь, звонил колокольчик.

Пришлось вставать и смотреть что же случилось. Он лениво приподнялся с лежака и приник к биноклю. Пустошь была безмолвна.

– Что опять за фокусы? – он зло сплюнул на каменный пол и снова прильнул к прибору.

Одиночество давно принудило его вести беседы с самим собой. Так он делал и теперь, аккуратно рассматривая пространство в пустоши:

– Когда мне сказали, зло пробубнил он себе под нос, – Ни в чем себе не отказывай, я именно так и сделал. Правда у меня не сильно – то чего и было, точнее у меня не было вообще ничего. Пустые карманы, голова и все остальное.

Ветру, что дул третьи сутки без перерыва, было совершенно нечего выдувать из меня, странная потеря времени. Почему странная? Да давайте сделаем вид что я просто сказал так как мне понравилось, а вы снесли мне мою малограмотность и просто и прилежно помотали головой, как это вытворяла моя учительница по аэрфайнскому языку (которого я до сих пор, так и не знаю в совершенстве) когда я пробовал выдавить из себя буквы алфавита, и делал это не только правильно и последовательно, но и вполне по-местному. Это сложно понять, просто поверьте мне на слово и все. Она запросто сидела и мотала головой как китайский болванчик в отбиваемый временем такт. Тик – так, тик – так, тик – так.

Динь, динь, динь.

Как же все это было давно. На земле кажется.

Вот так время и выкачивает из нас счастье.

Да, и я совсем ни в чем себе не отказывал. Я мог дышать сколько угодно, пялится на синеву неба и пересчитывать звезды слева направо и обратно. Возможно тогда я и был… счастлив, подыскивая в нем свою звезду подешевле и подальше от всех?

Динь, динь, динь.

– Да что за холера такая, – простонал он.

Но, вдруг заметил ее. Она усердно махала крыльями и пыталась высвободиться из плена.

– Ах ты тварь, – зло взвыл он, – убирайся с моей земли, верно не добрый знак.

Старик схватил сучковатую палку и побежал к попавшей в ловушку птице. Это был, кажется, буревестник, огромный с небывалыми бело – розовыми крыльями. Молодой и сильный, он непонятно как очутился среди его безжизненных земель. Сел и чуть коснулся каменной плоти Аэрфайна, как тут же его правая лапа запуталась в сети мелких лесок с колокольчиками. Птица попыталась рвануть в небо, но леска еще сильнее впилась в него, затянулась сотней смертельных узелков, не давая шансов на жизнь. В дело пошел мощный клюв, но, чем больше тяжелый флагман неба пытался вырваться, тем более запутывался.

Он резво подскочил к птице и начал усердно орудовать своей палкой, как мечом, пытаясь прибить буревестника к соленой земле:

– Вот тебе вот, вот, – не унимаясь выкрикивал он и когда попадал по крылу или клюву, восхищенно ликовал и вскидывал свое орудие к небу.

– Никто не смеет приходить на мою землю без спроса, – зло рычал он, попадая все точнее и точнее, ненавижу вас всех, убирайтесь с моей земли, убирайтесь.

Птица металась и ничего не могла поделать, ее правая лапа совсем запуталась в расставленной ловушке, к тому же при попытке атаковать старика клювом, она получила сильный удар по голове и теперь в глазах у нее потемнело. Она еще пробовала кричать и сопротивляться, но жесткий и сокрушительный удар в основание клюва погасил свет. Покачнувшись, она упала к ногам убийцы и более не шевелилась. Колокольчики замолкли.

– Вот так, вот так скотина безмозглая, – радостно ликовал старик.

Он пнул птицу ногой, убедившись в свой полной победе и тут же отправился обратно в свою лачугу.

– Тоже мне гость не прошенный, – бубнил себе под нос старик, – я всю жизнь энергию копил не для того чтобы гостей встречать. Я участок на этой планете покупал чтобы жить счастливо.

Вдруг он остановился.

– Счастливо, – прошептал он и обернулся.

Птица все так же безжизненно лежала на просоленной смертью земле.

– Чучело сделаю или зажарю, – возликовал старик собственной идее. Он быстро сбегал за последним своим действующим роботом, приобретенным на последней воскресной роботорговле. Проверил заряд и, включив его направился к месту недавнего сражения.

Зацепив птицу лебедкой, предварительно обрезав пленительную леску, он загрузил массивную тушу в грузовой блок робота. Крылья пришлось оставить снаружи, они не помещались в грузовом отделении и торчали в разные стороны как огромные паруса воздухопланера – лета. Старик видел такие в столице. На подобном виде старомодных системах любят выпендриваться молодые прожигатели энергии. Старик знавал некоторых из них и старался обходить стороной.

– Так-то, – он был теперь вполне доволен собой, привязывая окровавленную голову птицы к креплению в грузовом отсеке, – отлетался окаянный.

Посмотрев и оценив успех предприятия, старик уселся в кабину робота и тихонько направил его к своему ветхому жилью.

– Еще энергию на тебя тратить, – он обернулся и зло плюнул в сторону мертвого груза.

Солнце уже медленно начинало закатываться за голубые горы. Здесь природа вещей вела себя по-другому нежели привык старик видеть на своей прошлой планете, на земле. Закат как и рассвет греющей звезды длился по девять часов подряд. Там ему все не нравилось. Жизнь стала непомерно дорогой. Купив мертвые земли и уединившись, он как будто обрел самого себя. Ему нравились эти много часовые закаты над голубыми горами. Он даже был готов простить Аэрфайну его безжизненность и мертвенность. Старик не ощущал здесь своей нужности, но и не нужности он не ощущал тоже. В последнее время он часто вспоминал свою сделку и переезд на эту планету. Дело он тогда имел с правителем по имени Тат. Верховным визирем правителя Астарпата, вселенной в которой продавались участки на свободных, не обжитых еще планетах. Каждый находит в жизни то, что ищет. Старик искал тогда этого просоленного одиночества. Самого же правителя звали черным оракулом. Или Ашдаром, что с местного наречия примерно так дословно и переводилось. Некоторые так же именовали оракула – Лаплас. Старик не знал на каком это было наречии.

Птицу он выгрузил на заднем дворе, аккуратно прикрыв толстой холщовой тканью. Пристально осмотрел труп и вдруг заметил оставшуюся леску на сморщенной лапе.

– Вот еще добру пропадать, – усмехнулся старик и сходив за ножом, стал аккуратно высвобождать нужную снасть. И снова разговорился сам с собой:

– На губах соль и ветер, как всегда. Не то что в тени, что упрямо тащится сзади, поместился бы весь земной город, – сморщенный, со всеми своими разбитыми окнами, паутинами проводов, застывшими трамваями и орущими от весны улочками. С лужами, куда кубарем свалилось небо. С витринами, где красуются безголовые пластиковые женщины в космических позах. Со всеми правдами и не правдами. Эх земля матушка как ты там?

Помнится, со всем этим я вышел на теплую от кошачьей любви, крышу. Макнул свою кисть в небо и провел по безжизненному белоснежному полотну. Разбавил солнечным, добавил утреннего тумана и вдруг вспомнил о ней… о своей надежде.

Он оглянулся, как будто боясь, что кто – то неведомый сейчас подглядывает за его работой или еще хуже, подслушивает, но все же продолжил:

Что будет, когда она уйдет? Просто встанет в такое вот обычное утро и уйдет …навсегда. Может, по причине скукоты ненасытной. И не может напиться она этого яда, не может наесться до отвала. И все грызет и грызет ее плоть. О чем она скучает? О чем мучается? Куда уходит? Какие планы вынашивала ночами? Или, может просто, проснувшись этим утром не увидела блеска в своих глазах. И отправилась искать такое зеркало, в котором будет отражаться глубина ее цвета. В моих зеркалах уже нет прежнего, уже нет ее. Моей умирающей надежды. Надо будет вечером записать, а то забуду.

Старик распутал леску и уложив ее в клубке, принялся разделывать свою добычу. Он аккуратно приноравливал свой нож то к груди птицы, то к горлу, силясь начать свою работу, но не зная как это сделать правильно и быстро:

– Знаешь, – обратился он уже к мертвому буревестнику, – Я думаю, что все мы уже давным-давно умерли, просто забыли об этом. Представляешь, настолько закрутились по жизни, погрузились в печали и радости, что совсем забыли о своей собственной смерти. Умирали, среди сотни таких же счастливых сестер и братьев. Рассказывая друг другу про то как пахнет море, ветер и небо. Веруя лишь в то, что после, все будет намного привлекательнее. Это будет завтра, обязательно завтра и обязательно будет. Каждому свое. Одним, – огромная голубая планета. Другим, маленькая звезда. Третьим, – тесная железная банка или кусок просоленной земли на далекой планете.

И пускай, за то так легче. Легче существовать если уверен что тебя ждет в небе высоко, высоко, маленькая звезда, или у кого то на кухне, – и он занес руку высоко над головой, приготовившись нанести удар ножом, – А еще проще, – улыбнулся он, – когда точно знаешь что уже мертв. Тогда ничего не страшно. Жить не страшно, умирать не страшно….

И вдруг, птица открыла глаза.

Старик отскочил от нее как от смерти. Птица огляделась, привстала и расправила свои необъятные розовые крылья. Правое крыло открылось на половину, и птица истошно крикнула от боли. С клюва все так же капала кровь.

– Жива тварь? – старик потянулся за палкой. В этот самый момент и появился мальчик.

– Не убивай его дедушка, я стану ухаживать за ним, – взмолился он.

– А кормить я его чем буду, по твоему? – старик зло замахнулся на опостылевшую ему птицу и с злобой бросил палку в сторону.

– Я правда, правда, правда буду сам собирать для него корм, если понадобится сам буду ходить на озера и вылавливать для него рыбу.

– Что это ты с порога и сразу начал заступаться за эту чертову бестию? – старик теперь говорил более спокойно, он вообще не любил показывать свою плохую сторону при мальчике, старался сдерживаться не сквернословить и не повышать голоса. Выходило плохо, а иногда и вовсе не выходило. Мальчик относился к нему снисходительно, улыбался на его брань и просто ждал когда старик успокоится. Вот и теперь кажется дождался.

– Я выучил уроки учитель, – все так же улыбаясь ответил мальчик, – о чем мы будем беседовать сегодня?

– О том как ты прокормишь этого буревестника, или альбатроса, что для меня в сущности все равно – пробубнил себе под нос старик, но мальчику ответил другое:

– Сегодня мы пройдем пройденное, – сказал он, – тьфу ты, сказал как масло масляное, – старик даже улыбнулся, но при виде раненого буревестника настроение у него опять пропало.

Мальчик достал из своего холщового мешка тряпку и вытер кровь с клюва птицы. Флагман неба доверительно позволил проделать эту процедуру и со своим крылом.

– Крыло сломано, – выкрикнул мальчик, придется туго перевязывать чтобы срослось правильно.

– Делай как знаешь, – старик уныло махнул рукой, – сразу не издох, видать богу так угодно что – бы чалился поганец на этом свете. Может в столице цирк гастроли дает, вот эта скотина и сбежала.

Мальчик радостно принялся за работу:

– Вот мы тебя сейчас полечим, – ласково шептал он птице, перетягивая ее крыло веревкой. Предварительно расправив сломанную часть, он аккуратно притянул ее к корпусу и завязал в морской двойной узел. Птица поморщилась от боли, отвернув голову в сторону она мужественно пережила процедуру лечения. На глазах у раненой птицы появились слезы радости за свое будущее, она аккуратно положила свою массивную голову мальчику на плечо, давая понять что можно погладить, и мальчик погладил его по раненой голове. Он закрыл глаза и успокоился.

– Ты закончил с этим псом летающим? – выкрикнул старик, напоминая мальчику о цели его визита.

– Мне нужно учиться, – прошептал птице мальчик и схватив сумку юркнул в хибару к старику.

– Наигрался?

– Я готов к учебе, – перевел тему мальчик и прилежно уселся на старый скрипучий деревянный пол. Огляделся, все здесь было по-прежнему. Одинокое окно в центре зияло дырой в страну смерти. Усталые занавески пытались прикрыть всю нелепость за оконного пейзажа, но это получалось с трудом. Стены были изготовлены из старых струганных досок, когда-то новых и пахнувших смолой вековых деревьев. Теперь она скорее напоминали оттиск отпечатков пальцев древнего великана, серые и извилистые, они уходили высоко к потолку пытаясь придерживать соломенную крышу кишащую мышами или еще неведомо какими гадами. В углу стояла старая глиняная печь, труба выходила наружу. Мебель и утварь были старыми и убогими. Все, кроме патефона в углу и полок с пластинками.

Старик аккуратно достал одну из них, сдул пыль и поставил ее в проигрыватель. Прокрутил ручку, и… комнату насытила божественная музыка. Мальчик просто открыл рот от удивления.

– Это Моцарт, – пояснил старик, – он поможет нам разобраться в наших вопросах лучше чем кто-либо из живущих на серединных планетах.

– А теперь он где, этот Моца?

– Моцарт, – поправил старик, – где-то в аду или раю пишет свою гениальную музыку. В прочем я не в курсе мой мальчик. Давай лучше перейдем к делу. И так, ты должен был выучить строение вселенной материального мира. Райские миры, адские и серединные. Я слушаю вас молодой человек.

– Вселенная имеет форму яйца, отчеканил мальчик, – Таких вселенных в иллюзии божества создавшего нашу вселенную, – мальчик задумался, – впрочем человек не знает таких чисел.

Вся Вселенная делится на 14 областей. Области отличаются уровнем сознания обитателей. Из них семь – высших планетарных систем, семь – низших. К примеру Земля находится на границе, являясь самой высшей из низших. Аэрфайн на границе низших миров с адскими.

Все планетарные системы имеют в разной степени материальную проявленность. Есть еще подземные адские области и высшие-низшие астралы.

– Про астралы мы будем говорить гораздо позже. И… дальше… говори дальше, – старик уселся в свое скрипучее кресло и начал медленно раскачиваться в такт мелодии.

– Материальная проявленность на серединных планетах трехмерна. По данной причине люди на земле не видят очевидного, – продолжил мальчик, – На райских планетах нашей вселенной тела живых существ уже не обусловлены тяжелыми энергиями и по большей части имеют бестелесную субстанцию. Но не везде и как правило по собственному желанию. При преобладании в некоторых планетарных системах стихий огня, эфира или воздуха, тела становятся не нужны. Подобный эффект присутствует и на адских планетах, духи и демоны как правило редко обретают существенные очертания, без надобных на то причин или кармических влияний из прошлого.

– Чего?

– Ну, – мальчик почесал за ухом и смутился, – это дополнительная литература.

– Не лезь ты в эти дебри с кармой и сансарой, – пробубнил старик, – это вообще сложная философия землян, я сам в ней плохо что понимаю, и тебе не советую. Да воссияет Астарпат и не упадет Аэрфайн в мыслях черного властелина. На чем мы там остановились?

– На демонах.

В это время в окно заглянула шляпа. Обыкновенная старая шляпа – цилиндр. Черная, не очень широкополая. И ее владелец. Молодой человек с большими как у рыбы глазами. Маленькими ресницами, тонким ртом и бледными скулами, как будто выбеленными пудрой или мелом. С грязной торчащей из-под шляпы в разные стороны шевелюрой. В сером шерстяном костюме в галстуке бабочке и белоснежной рубашке с остроконечным воротом.

Незнакомец принюхался, затем увидев мальчика скривил пренебрежительную гримасу. И наконец, прищурившись и увидев старика, расплылся в улыбке и произнес следующие:

– Первый день весны, ты совсем забыл? Раньше ты зажигал старые фонари по периметру соленого озера. Раньше ты видел цвет неба, раньше ты не торопился успевать что-либо. Раньше ты был.

– А вот и они, – с испугом в голосе произнес старик, – как увидел этого чертового буревестника так сразу понял что не добрый знак, надо было его прикончить.

– Кто они? – смущенно спросил мальчик.

– Демоны, – устало ответил старик и направился к выходу из лачуги, – кто как не они.

****

Марк проснулся. Впервые ему приснился «такой» сон. Он еще не знал, что с этого момента сны ему перестанут сниться вообще. Кроме этого, странного. Он будет преследовать его непрестанно. Как продолжение. Как некая история. Он слабо понимал некоторые моменты в этом сне. Откуда брались или появлялись эти образы? Это оставалось загадкой.

Но это сильно повлияло на его мировоззрение. Марк начал писать стихи. И… он одним из первых начал осознавать что меняется в его жизни. Копаясь в библиотеках он находил подтверждение знаниям всплывающим в своих снах. Он читал о энергиях и потусторонних мирах. А в стране в это время поменялась власть. И начали приучать к великой русской литературе. Сначала легонько, непринужденно. Потом маятник раскрутили.

Со всех экранов орали:

Вся проблема современного общества от «бескультурий». Мир вокруг превращался в одну большую чашечку петри. И кто-то умный или не очень, наблюдательно и назидательно вытворял ЭТО со своей страной. С его страной.

В один из дней, в институте, Марку подсунули лист бумаги с текстом. Текст был провокационный. На самом деле его просто проверяли. Смотрели на его реакцию. Текст был следующего содержания:

На самом дне в вязкой повседневности и непроглядном густом «настоящем», барахталась маленькая жизнь. Жизнь имела семью, ходила «инфузорить» и имела определенное ей с момента осознания себя в мыслительном поле Петри – социума, имя. Звали ее Туфль. Да и всех их там звали Туфль.

Но наша Туфль была индивидуальностью. Клала в кофе лимон, спала головой на север и вязала оранжевые гольфы.

Днем, отжимая «просроту» на работе, как и все ее сородичи, она порою задумывалась о смысле своего мира. К вечеру эта мысль проглатывала ее целиком. И ближе к полуночи ей уже ничего не оставалось, как влезть с ножками на крышу своей чашки Петри, и мучительно задумываться о вселенском.

«Где-то там», -думалось Туфль, – есть другая жизнь. Отец рассказывал однажды, что видел большой вселенский глаз из коммуникационной трубы сознания, присматривающий за их миром. Он называл это, «высшие существа».

Отец любил философствовать и так иногда говорил о мире магического глаза, в котором они жили:

– Потрогай этот мир пальцами. Эти струны мостов, натянутые канаты нервных волокон больших городов. Эти раковые опухоли ларьков. Тромбы и бляшки в артериях дорожных пробок. Эрогенные зоны, стрелки и сборки. Морщины спальных районов. Небритость площадей. Им можно подышать. Отдаться ему с головою, дозволяя проглотить себя этому взъерошенному чудовищу. Не один еще не приручил. Не один еще не разгадал. Шкатулка с китайской резьбой. Если у вас есть билет на поезд из этого места, поспешите на него. Если вы раздобыли карту, бегите. Если сможете, потому как окунувшись всем своим сознанием в материю, теряешь то духовное, что было дано просто так.

О своей жизни отец, напившись вечером, говорил подолгу:

– В наше время как? – говорил батя Туфль, своей маленькой Туфль, – Просрал время, получи заслуженную просроту. А на просроту, каждый это знает, можно выменять у государства аминокислоты. Вечером, добропорядочный Туфль пришел с просроты в свою Петри. И от чего ему получать позитив? А супруга уже ставит ему инъекцию аминокислоты и тут же включает черную дыру, на стене. Всем же известно, что трезвым взглядом, да еще после просроты, в черную дыру смотреть глупое занятие. Там же вечные дебаты, партийные баталии, великая смута. За идеолога выступает Туфль —претендент, как обычно занимая собой все свободное от пролабированного времени. В остальное время ОН же, ест приплаченный инвесторами продукт. Пьет, прокаченную «Коку», и катается на лыжах, в кошерных местах.

Чтоб я так жил!!!

И все должны понимать. Что если ОН, хоть на день пропадет из сферы влияния черной дыры. Его попросту забудут. Его даже переименуют в анекдотах. Ведь как отличить одну Туфль от другой?

И еще… аминокислота. Это же главное достижение бытности. Она уже как сто пятьдесят лет, вытеснила наличность из оборота. Зачем нужен этот неликвид, если не понимаешь, что происходит в черной дыре? А так… все по понятиям. Просрал время …получи дозу. Получил много доз, поменял на шмот. Чем круче шмот, тем ты ближе к глазу. А чем ближе к глазу тем дальше бульон вечного.

Про увиденное из черной дыры он говорил так:

– Бомбардировки это тоже метод демократической защиты. И не стоит от этой модели так экзальтированно отстраняться. Наши руки чисты, когда мы целеустремленно и вполне давая себе оценку, в том числе и нашим действиям. Коими является основная задача правящего режима Главное это выкачивание черной жижи, из недр петри. Потом мы поменяем ее на тонны кислоты. А это и означает благая стабилизация политических устоев. И пускай он конечно медийный член. Но, по понятиям электората, у него не больше не меньше, в голове позитивный маркетинг. А что нам надо….а нам надо много кислоты. Чтобы все выплеснутое в уши Туфль, из глубин вещания, было правильно, а значит и позитивно понято. Вот и понимай нашу политику как хочешь, или полная и урезоненная стабилизация всех внешних и внутренних процессов. И это вы отрицать не смеете. Стабильность же?! А иначе мы мелочно и обывательски мыслим. И всем нам место в бульоне вечности.

От этих слов Туфль становилось скучно существовать. И она даже подумывала о растворении себя в бульоне вечного. Но вера во вселенский глаз останавливала ее. Она точно была уверена. Более высшие существа не тратят свою жизнь на протокольные и обывательские штучки. Не просирают время, не смотрят в черную дыру на стене и не дарят друг другу оранжевые гольфы.

Ведь на то они и высшие существа.

Конечно Марк улыбнулся, сложил лист вдвое и аккуратно всунул между страниц как закладку. А должен был выругаться и скомкав выбросить лист как носитель холеры. Или, еще лучше, отнести это в деканат и публично заявить. Но Марк улыбнулся и на него сразу завели папочку.

По институту уже тогда начинали ходить слухи о ночных зачистках. Хотя по телевидению непринужденно шли ток шоу. На востоке отгремела война, на западе отмечали годовщину потопа северо-западной части материка и великого переселения европейцев в Сирию, Ирак и Афганистан. Америка разделилась еще на четыре государства. А у нас началась великая культурная чистка.

Показательно обучали уголовников литературе и они на глазах перековывались в филологические батальоны первых «веселых нарядов».

Потом, не помню правда в каком это случилось году. Москву переименовали в Солженицын. Питер в Достоевский, и так далее. «Понеслась душа в рай» – говорили тогда на городских площадях и рынках.

От литературных утренников в школах до замены математики и астрономии на внеклассные чтения. Общество нужно было окультурить, хотело оно этого или нет. Так и довели до абсурда.

В сухом остатке получалось очень культурное общество. А всю шваль по лагерям.

Все это Марк видел отчетливо. Потому и написал это стихотворение.

Конечно ЭТО не началось за один день. Хотя… кто сейчас уже припомнит те времена? Когда все с отчетливой брезгливостью только и хотят, что стереть это из своей памяти и закопать в илистых болотах подсознания. Забыть место захоронения. И не вспоминать об этом более.

Самое отчетливое, спаявшееся как тавро памяти, было следующее: женщину тащили двое вертухаев по сонному утреннему коридору. Марк смиренно сидел на стульчике, покачиваясь из стороны в сторону, ожидая вызова дежурного протоирея. Ее ноги волочились по затертому линолеуму. Из-под нее что-то текло, оставляя след. Глаза она выкатила в побеленный потолок коридора и истошно орала:

– Я нормальный человек… почему я должна читать эти ваши книги!

Потом его тронули аккуратно за плечо и он вошел в кабинет. За столом, старым, полированным и кособоким. Сидел дежурный протоирей. Он что-то писал, не отрываясь. И его лакированная, прилизанная с усердием шевелюра отливала мерзостью.

– А это ты, – он посмотрел на Марка как на бутыль с опротивевшим самогоном.

– Вызывали, – констатировал факт своего присутствия студент и смело уселся в кресло напротив.

– Стихи говорят пишешь хорошие? – вдруг неожиданно спросил он и ехидно улыбнулся сквозь зубы.

– Иногда, – спокойно ответил Марк и тоже выстроил подобие приветствия на лице.

– Прочтешь? – не отрывая головы от своей «писанины» спросил офицер литслужбы.

Марк откашлявшись начал читать стихи:

и усну я, где клевер душистый

где роса в изумрудной траве

где цветок, золотисто- пушистый

улыбается желтой луне

где веселые эльфы на струнах

пропоют о вселенской любви

где гадают старухи на рунах

где степные растут ковыли

там закрою глаза, и на веки

по течению, властью огня

нас уносят смертельные реки

от любви, от мечты, от тебя..

– Уснешь, куда же ты денешься, – сухо сказал протоирей и опять улыбнулся казенно.

– А дальше?

– А дальше поедешь ты в лагерь сынок, – сказал он, хотя они кажется были ровесниками.

– Вы наверняка шутите? – спокойно отреагировал Марк. Не укладывалось еще в его юношеской голове это. Как можно человека посадить в тюрьму за то, что он не читал Ремарка или Бредбери? Как можно все общество привести к единому знаменателю? Как все… все жители одного государства могут быть одинаково культурны? Как?! И эта женщина. Кричащая в немой, побеленный потолок…

…я нормальный человек…

Его дело стало показательным. Прогремело на всю страну. Двадцать лет лагерей. А потом еще добавили. Когда узнали что он рассказывает о своих странных снах сокамерникам. А это, по новым законам, было ересью. Несоизмеримой с культурным пластом прошлого и тем более настоящего.

– Так о чем вы господа спорили? – Марк устало опустился на нары и вытянулся. Ноги гудели, в пояснице что-то хрустнуло. В своих размышлениях и воспоминаниях он совершенно потерял нить разговора сокамерников.

– Любая концепция русских сказок совершенно непритязательна и недвусмысленна, – пытался что-то донести до своего оппонента Олег, – К примеру, возьми колобка. В своей абсолютной подсознательной ипостаси он символизирует голову. Убежать от дедушки с бабушкой, повстречать диких животных, угодить в лапы к лисе, все это о потере головы. Не в буквальном конечно смысле. И сказка нравоучительно говорит нам: не теряй головы и все не будет настолько печально. Или, всегда думай своей головой.

– Ну хорошо, – почти соглашался «Эйнштейн», – а что ты скажешь про Ивана Дурака? Что он по-твоему символизирует в подсознательной проекции?

– Дурак, вот ты говоришь дурак. А кто он по-твоему? Но тебе сразу и выложу свою концепцию: живет себе человек и вдруг начинает разочаровываться в людях. Один его обманул, другой подвел, третий просто отвернулся. И пропала у человека вера в людское в вечное в святое.

– А дурак?

– А дурак верит несмотря ни на что. Знаешь, как в народе говорят; «ему ссуть в глаза, а он божья роса». Значит в своей абсолютной подсознательной ипостаси он символизирует святого.

Олег любил рассказывать такие прибаутки, – подумал Марк. Но с «Эйнштейном» они спорили с утра по другому поводу. Тот рассказывал о своей диссертации в которой он описывал встречающиеся в природе случаи нападения дельфинов на людей. С его слов, в последнее время многие млекопитающие совсем не стремились спасти тонущего человека. Скорее наоборот. Дельфинья стая, окружая «жертву» демонстративно сопровождала ее в сторону открытого моря. А если и возникали случаи чудесного спасения, утверждал «Эйнштейн», они были явно связаны с перепутыванием дельфинами сторон света. Попросту говоря, дельфин, тянущий человека в глубину, просто путал «педали». И, вместо аппетитного ужина получал спасенного моряка. Витю это и задело более всего. Законник был обескуражен данным исследованием. И в конечном итоге раздосадовано попытался вспороть рассказчику брюшко.

– Я с детства относился к дельфинам по-доброму, – орал Витя, – а ты убил во мне все светлое! А все литература проклятая! А еще про дураков треплешься мне тут. Или ты думаешь что мы тут все дураки. Или же они? Или и те, и другие святые? Я между прочим нормальный человек. Почему я должен читать какие-то книги?

Марка будто передернуло током. Он подскочил с нар и огляделся.

– Что с тобою? – спросил Олег.

– Якорная мысль, – отшутился Марк, – из какого-то удивительного прошлого.

Он снова прилег и закрыл глаза. Коллеги что-то еще монотонно обсуждали, убаюкивая его разум. Все о сказках или дельфинах в свободном еще море. Он еще попытался о чем-то подумать, повертеть это в голове. Но уснул. Сон ему снился то же. Точнее его продолжение…

****

– Динь, динь, динь, – добавил ко всему прочему незваный гость, – открывайте.

Старик неспешно вышел из лачуги и увидел второго приближающегося гостя. Он был огромен. Здоровенный детина с небывалыми ручищами, пальцами как стальные трубы и морщинами на ладонях как иссохшие реки. У этого, напротив глазки были маленькие и глупые. Зато челюсть была под стать самого великана тяжелая и постоянно снующая из стороны в сторону. На лысоватой голове красовалась маленькая шапочка походившая на старомодный летательный шлем. Серая рубаха с косым отворотом подвязанная пеньковой веревкой на поясе. И малюсенькие ножки. И как они носили такую громадину?

За спиной великан нес корзину. Похожую на те, в которых по воскресениям в столице продавали павлинов. Вот только изготовлена она была из более крепкой лозы и скорее имела форму втянутого купола, а не шара. Крепилась она к спине длинными и широкими кожаными ремнями, перекинутыми в районе шеи и груди. Великан выглядел немного смущенным и растерянным и потому усердно продолжал молчать. Но говорить продолжил первый гость. При этом его постоянно гнуло в разные стороны, будто от ветра и он размахивал руками в разные стороны и постоянно принюхивался к окружающему его миру:

– Познакомьтесь, – эксцентрично выгнувшись и расширив свои рыбьи глаза произнес он, – его зовут Тула.

Великан почтительно снял шапочку и неряшливо улыбнулся.

– Наш путь идет из далеких городов и предместий, – согнувшись в другую сторону проговорил гость номер один, – и идем мы теперь к храму греющей звезды. Ты разлюбезный у нас последний должник, – гость учтиво снял шляпу и театрально раскланялся в реверансах.

Великан расхохотался и потряс корзиной на своей могучей спине. Из корзины донеслись возгласы и плачь.

– Не плательщики, – с растянутой улыбкой на своем бледном лице произнес первый демон и ласково обнял старика вокруг шеи.

Старик сразу почувствовал этот мертвенный холод и отстранившись от него бегло ответил:

– У меня сейчас все равно только две банки с желтой осталось. Но если я отдам вам все, мне совсем не останется на жизнь, а у меня еще…

– Какой вздор, – нервно перебил его импозантный гость в шляпе, – что по – твоему жизнь? И разве жить у подножья голубых гор стоит так дорого? Столичный сбор проходит раз в пять лун, неужели не сгоношил для храма греющей звезды хоть немного своей драгоценной. Вся энергия от низа и до верха подчиняется музыкальным нотам и цветам. Ты же знаешь что значит желтый цвет?

При этом он постоянно гнулся и принюхивался:

– Нижний центр это нота «До» и ее цвет энергии красный. Самая дешевая и никчемная энергия в живом существе. Отвечает за половое влечение, оборону и пропитание. Одно слово, животное. Я вот чую что ты птичку себе завел, а говоришь энергий нет?! Тула, а ну.

Великану приказали и он точно знал свое дело. Резво подскочив к старику он уложил его на соленую землю и уселся прямо ему на грудь, безнадежно прижав руки к туловищу. Старик теперь был совершенно беспомощен. Тула тем временем аккуратно начал поглаживать старика по морщинистой шее:

– Готлиб, – обратился он к первому, – разреши я придушу его прямо здесь, уж очень хочется.

Но первый даже не обратил на случившееся никакого внимания и продолжил свою речь:

– Следующий цвет оранжевый, энергия поинтереснее, но все тот же хлам. Далее желтая, та самая что у тебя скопилась для меня, энергия силы. Потом фиолетовая, голубая, зеленая и белоснежно божественная. Самая дорогая и привлекающая. У тебя случайно нет пару канистр подобной? Да, у моего большого друга есть талант. Он душит свои жертвы, а потом воскрешает их снова. И так пока не наиграется. Таскает их за своей спиной все время словно котят для игры. Как соскучится, так и достает одного или двух. Душит и воскрешает потом опять душит и воскрешает. Прямо ребенок а не исчадие. Правда?

– Готлиб, позволь а? – Не унимался Тула и еще сильнее надавил на грудь старика, – я его доооолго убивать буду и меееедленно. Почти удушу, потом по щечкам похлопаю и он очнется, потом пальчики пооторву, он у меня помучается. Потом опять душить буду или еще того лучше, утопим его в соленом озере, а?

Демон великан так теперь с надеждой в своих маленьких глазках смотрел на своего старшего коллегу, что более всего походил сейчас на мальчугана выпрашивающего у отца разрешения покататься на маленькой лошадке.

В это время из лачуги и вышел мальчик:

– Отпустите дедушку, -громко и с героизмом в голосе выкрикнул он, – я отправлюсь в столицу вместо него.

– Малолетний кретин, – выдавил из своего, сжатого пальцами демона горла, старик.

– А вот это уже что – то интересненькое, – Готлиб поднырнул к мальчику и пристально обнюхал его со всех сторон, – молодой растущий и смелый, то что нужно.

– Он не принадлежит мне, – пытался выкрикнуть старик, – он не можеееееттт… Но Тула так сильно придавил его к земле, что он потерял сознание. Демон потряс старика и слез с него оставив в покое. Сделав несколько шагов он схватил мальчика и начал засовывать его в корзину.

– О, нет нет, – скомандовал Готлиб, – молодой человек пойдет самостоятельно, ведь это так, – при этом он пристально посмотрел в глаза мальчугану и трогательно улыбнулся.

– Я только возьму с собой друга, – согласился мальчик и взглядом указал на раненого буревестника в грузовом контейнере робота.

Тула рассмеялся. Готлиб застыл на мгновение и тут же ожил:

– Ладно мальчик, бери друга только тащить его будешь сам.

Старик все так же продолжал лежать без сознания.

Мальчик быстро отстегнул грузовую часть робота от основной. Приторочил к петлям веревку и перекинув ее через плечо попробовал выкатить тележку на середину двора. Птица, как и тележка оказались довольно-таки легкими. Мальчик даже улыбнулся своему успеху и дав утвердительный кивок демону направился в сторону гниющих, тенистых болот.

– А с дедушкой попрощаться? – с ехидной в голосе прошипел Готлиб.

Он, все так же импозантно покачиваясь подошел к Туле и тот с легкостью подставил ему свою громадную ладонь. Демон аккуратно ступая влез на нее как в ковш экскаватора и Тула быстро переместил его на свою мощную слоновую шею. Готлиб аккуратно уселся там и свесив ножки интеллигентно потеребил своего исполнительного коллегу по загривку:

– Значит с дедушкой прощаться не станем, – произнес Готлиб и улыбнулся, – тогда вперед. Нас ждет столица.

Мальчик обернулся в сторону стариковой лачуги и уныло всхлипнул носом:

– Прости меня старик, если что – то я сделал не так, как ты учил меня. В скорости ты очнешься и будешь снова в своем уединении. Как и всегда мечтал. Ты будешь счастлив, обязательно будешь. И возможно, мы еще встретимся. Где-нибудь в лучшем из миров, но обязательно встретимся.

И процессия выдвинулась. Впереди шел мальчик за ним величественный Тула с вертлявым на шее. Демон шел не торопясь и поэтому у мальчика хватало времени что – бы забежать немного вперед и дать своим ногам и плечам отдохнуть от поклажи что он волок за собой. Птица вела себя спокойно. Мальчик знал куда теперь они держали путь. Единственного, чего он не мог предвидеть, так это то, чем может закончится вся эта история. Ведь они шли к храму греющей звезды. И его спутниками были настоящие демоны, собиратели подати владыки греющей звезды.

– Почему ты решил заступиться за старика? – неожиданно прервал гробовое молчание Готлиб. Его выражение лица сейчас граничило с подлинным любопытством, хотя и было серьезным и проницательным.

– Он стал дорог мне, – ответил мальчик без смущения, – он сам учил меня принципам человечности.

– Человечности? – Готлиб округлил и без того огромные рыбьи глаза и произнес:

– А разве ты человек?

– Моя мама была с земли, – сказал мальчик и приостановился что – бы отдохнуть, – отца я к сожалению не помню. Меня воспитал старик, я признателен ему.

– А птица тебе к чему?

– Я, мне, – мальчик быстро начал перебирать все известные ему фразы, – мне стало его жаль. Он не будет вам, он не причинит, он, я сам буду хлопотать…

– Да мне плевать на твоего бройлера, мне важно знать, знаешь ли ты на что подписался. Мы, демоны верим только слову. Ты же учил, наверняка старик преподавал тебе это. Если демон подошел к жилищу, его достаточно пригласить в дом и он войдет. Во сне, достаточно сказать ему «да» и он больше не уйдет из твоего тела. Так ты знаешь…

– Мы идем к храму, там вы заберете часть моей энергии и отпустите меня, ведь так?

Демоны переглянулись, на секунду замолчали и наконец разрыдались оглушенным хохотом.

– Ведь так? – настойчиво вопрошал мальчик.

– Так-то оно так, – успокоившись ответил Тула, – только хватит ли твоей энергии на погашение всех долгов старика, – и они снова окунулись в демонический смех.

– Я читал что на земле люди не пользуются энергией собственных тел. В быту у них ходят некие деньги, правда ли это?

– Бумажки и жестянки, – хохоча отвечал Готлиб. Он яростно начал опустошать свои карманы от всевозможных купюр. Здесь были и рубли и доллары и фунты и франки и их было множество. Пестрые бумажки разлетались в стороны покрывая собой всю безжизненную пустыню по которой они следовали.

– Денежный дождь, – яростно выкрикивал Тула.

– Собирай мальчик, – покачиваясь орал Готлиб, – может откупишься в храме этим барахлом.

Оба демона хохотали и хохотали. Мальчик приуныл и подняв одну из бумажек посмотрел не нее. Там был портрет незнакомца в парике. Он попробовал ее на вкус и посмотрел на просвет. Бумажка была зеленоватого оттенка с цифрой сто.

– И разве этим можно заменить энергию? – Уже серьезно спросил демон у мальчика.

– Действительно ерунда какая – то, – мальчик выбросил банкноту и ветер быстро унес ее в сторону гор.

Дорога немного повела путников левее, и они подчинились ей. Греющая звезда начала медленно склонятся над голубыми горами и это означало начало сумерек.

– Как мы пойдем в темноте? – вдруг спросил мальчик, – ведь здешние места славятся ужасающими тварями. Тем более наш путь будет вскоре лежать через гниющие болота?

– Доверься мне, – прошептал Готлиб, – а теперь лучше расскажи чему тебя еще старик обучал?

Но в это момент греющая звезда почти скрылось за остроконечной вершиной и в долине стало невыносимо холодно и тоскливо. Повеяло гнилью и затхлостью.

– Болота, – принюхавшись произнес демон, но мы пойдем другим путем.

Соскочив с загривка, пошатываясь в своей манере, он вычертил в пустоте круг и что – то прошептал себе под нос. Вдруг воздух зардел, как это бывает при мираже. И в центре обведенного Готлибом круга появилась черная точка. Как будто нарисованная неизвестным художником. Демон улыбнулся и ткнул в точку своим бледным пальчиком. Аккуратно он начал размешивать ее содержимое против часовой стрелки и точка потихонечку начала увеличиваться в размерах, покуда не достигла нужных очертаний. Тогда демон резко завернул свою руку в обратную сторону и случилось необыкновенное. Чернота наполняющая точку вдруг развернулась и окутала собой все пространство. Мир пропал и тут же возродился из черноты и пустоты. Но все тут было по – иному.

– Добро пожаловать в мир теней, – учтиво произнес Готлиб.

****

Утром Марка вызвали к протоирею. Общаться с этим подлым человеком ему хотелось меньше всего. Но уж лучше поговорить чем поработать.

В кабинет он вошел спокойно, снял шапку и аккуратно присел на край длинной лавочки у стены с вымпелами и кубками филологических олимпиад.

– Вызывали? – его вопрос был скорее направлен в пустоту утреннего кабинета, нежели его обитателю.

– Это правда что ты крошишь хлеб в похлебку? – молодой следователь сразу взял быка за рога.

– И что с того? Если честно это хлебом то назвать можно с трудом. Глина а не хлеб.

– Прекратить, – строго приказал протоирей и нахмурился, – это мещанство в чистом виде.

– Да мне то что с того? – Марк устроился поудобнее и расстегнул телогрейку.

– Ты мне тут не выпендривайся, – следователь явно пытался настроить Марка на какой-то лад.

– Давайте, выкладывайте, для чего вызвали. Уж не для того же, чтобы про похлебку разговаривать?!

– Конечно нет, – протоирей высморкался в чистый носовой платок и брезгливо бросил его в черную пластмассовую корзину у стола, – знаю что ты не на столько глуп, поэт.

– Я уже давно не поэт, и вам ли этого не знать, господин товарищ следователь, – Марк специально заводил теперь его издевками. Хоть какое-то развлечение в его положении.

Протоирей улыбнулся казенной улыбкой и достал из стального массивного сейфа у стены, потертую кожаную папку. Аккуратно развязал бельевые завязочки и извлек лист бумаги, исписанный мелким но аккуратным подчерком.

– Очередной донос, – предположил Марк вслух.

– Ты поэт что-нибудь слышал о пленочках?

– Нет, а что это? – он устало и безынтересно взял лист и вопросительно глянул в глаза протоирея; мол, почитать можно, или только посмотреть?!

Тот в свою очередь аккуратно дал согласие на ознакомление с документом, учтиво кивнув головой. Сам он тяжело вздохнул и отвернулся к окну, не мешая Марку в чтении.

Марк прочитал следующее:

Министерство политического здравоохранения. Строго секретно. Лично в руки товарищу Лунину.

Марк растерянно приподнял глаза но уперся в каменную молчащую спину следователя. Первые строки немного смутили заключенного. Но он успокоился и продолжил чтение:

Открытие сделанное профессором Нечепоренко на основании трудов профессора Мандельброта, показало что могилы поэтов серебряного века обязательно следует раскапывать. Так же следует раскапывать и могилы более поздних литераторов прошлого. Все это вполне полезно исследовать для нас. И на в коем случае считать это кощунством нельзя. При извлечении трупа, по мнению профессора, следует удалить у умершего голову и попытаться аккуратно доставить ее в лабораторию литературного института. Далее, нужно произвести трепанацию черепа в районе гипофиза. Где, по мнению автора гениального метода, и можно найти следы оставшихся «пленочек». А проще сказать, запись тех мыслей, слов или убеждений, прибывающих в голове человека в последнюю секунду его жизни на земле. По мнению ученого именно этот участок тела отвечает за выработку некого вещества. В древней медицине его именовали как диметилтриптамин. Его обнаружили в головном мозге во время фаз быстрого сна человека. В свое время его даже именовали частицей бога. Вот эту частицу бога в виде слайдов и исследовал ученый.

Сначала опыты проводили на простых людях. И опыт этот не дал значимого результата. Из ста удаленных голов лаборатория извлекла несколько молитв и дюжину матов. Но ошеломительное открытие нас ждало при исследовании пленочек из головы поэта Есенина. Раскрутив запись его содержимого, мы прочли следующее:

Не кутайте зеркал полотнами из ситца,

Не плачьте, не ропщите обо мне.

Не нужно убиваться и молиться

Я с богом все решу наедине…

После этого правда произошел казус. При раскопках могилы Гоголя головы обнаружено не было. А потом из захоронения пропало его правое бедро. По слухам, оно было впоследствии распилено. И в виде оберегов продано на одном из столичных рынков. Бедро Гоголя, как показало дополнительное следствие, помогает от сглаза, порчи и ночного литературного шмона. Говорят, на черном рынке пользуется большой популярностью.

Но это открытие повлекло за собой что-то более значимое. И мы поняли это когда начали читать пленочки из головы Достоевского и Толстого. Это было ужасающе. За последнюю секунду своей жизни писатель Толстой надумал на четыре тетрадные страницы. Там много в тексте воды, но суть я определю в следующем тезисе:

«Абсолютно счастливое общество, если мы таковое выстроим в будущем, сможет жить в первобытном состоянии и не испытывать негатива. Человека сначала нужно окультурить, дать ему свет в голову, зажечь лампадку. А затем образованное общество само выстроит свой вектор развития. Вектор без правителей, царей и богов. Вектор знания, просвещения, счастья и любви».

У Федора Михайловича мы прочли совершенно противоположную идею. Он мыслил следующим образом:

«Если убрать у общества литературу, через несколько поколений можно брать прутик и гнать это тупое стадо в любом направлении. На убой или на голгофу. Но стоит только окультурить то же общество, оно тут же начнет хвататься за пистолетики и мастерить бомбочки. Убивая правительство, царей и богов. Меняя историю. И где в этом проблеск? Где истина и где правда? Где середина?»

Ознакомившись с данными. Правительством было принято решение о запуске проекта под кодовым названием «Город культурного счастья»

На этом текст заканчивался. Марк бросил лист на стол и напрягся в ожидании чего-то серьезного и неприятного.

– Так вот, – протоирей выждал волнительную паузу и продолжил, – проект этот длится уже более пяти лет. А точнее пять лет и шесть с половиной месяцев. Его суть заключалась в следующем; для эксперимента был взят отдельный район. Точнее город в Сибири. Профессора из литературной лаборатории разработали специальную программу для жителей.

Глава первая: окультуривание общества нужно было произвести в кратчайшие сроки. Для этого в город прибыло усиление. Произвели жесткие чистки рядов. На объекте должны были остаться только абсолютно культурные люди. Проверенные на сотню раз. Всю шваль мы удалили по лагерям.

Глава вторая: Город полностью закрывался. В городе отключали свет.

Глава третья: В город прекращалась подача продуктов и воды. Переставала функционировать канализация. Не вывозился мусор и не убирались улицы.

И наконец последняя глава эксперимента: границы и кордоны у города снимались.

Все это может показаться чушью. Если не знать, какую именно цель собирались преследовать экспериментаторы?!

– Абсолютно счастливое общество? – предположил Марк.

– Да, – следователь устало присел на свой скрипучий стул и тяжело выдохнул, – ты совершенно прав поэт. По замыслу верхушки ничто не должно было переубедить общество оставшееся в «городе культурного счастья» стать другим. Ведь оно же окультурено до невозможности. И отсутствие бытовых благ не может превратить интеллигентного знатока Паустовского и Ремарка в убийцу и вора. Так же требовалось благодаря этому эксперименту, нащупать ту самую золотую середину. Усредненное человеческое счастье.

– А я тут причем?

– Тебе сны твои космические все еще снятся? – Вдруг сменил тему протоирей.

У Марка похолодело внутри, – я смотрю, ваша служба копает гораздо глубже.

– Копает Марк, еще как копает.

– Тогда вам наверняка должно быть известно что кроме этого дурацкого сна мне вообще более ничего не снится. И зачем тогда спрашивать?

– И то верно, – протоирей встал и приблизился к Марку, – дело в том, что границы мы должны были от города убрать еще на прошлой неделе. Но наши агенты на объекте пропали. По слухам, там творится нечто ужасающее. А по проекту, назревшее первобытное счастье, при устранении границ, должно хлынуть через край и захлестнуть все остальное общество.

– И что, не захлестывает?

– Каждый день на границе отстреливают голодных, изодранных и изможденных людей. Они мычат как звери. Это просто поразительно, за какой короткий срок общество абсолютной культуры превратилось в черти что. А в последние дни все люди вообще пропали. Точно мы об этом судить не можем, мы просто не знаем, что там происходит.

– А сны то мои причем? – полюбопытствовал заключенный.

– По нашим данным уже давно никто снов не видит. Не только из заключенных но и в верхушке аппаратной власти. Это нонсенс. Но это факт.

– И?

– Правительство хочет освободить вас товарищ, – перейдя на официоз, сообщил следователь.

– А что так, вдруг?

– Полная амнистия. Только…

– Вот оно, – Марк привстал и натянул шапку на голову, – как всегда это страшное «но».

– Но мы хотим, чтобы вы посетили город и дали честную оценку всему тому, что происходит там.

Марк рухнул на лавочку и снова стянул шапку, – я тут причем?

– Ученые из литературной лаборатории считают ваши сны неким знаком. Добрым знаком. В них мальчик идет навстречу трудностям, хочет спасти своего благодетеля, заступается за птицу. Борется с демонами.

– Ого, – воскликнул Марк, – а эти сны точно мне снятся? Не вашему правительству или ученым?

– Не ерничайте заключенный, вы же прекрасно знаете про возможности современной науки. Мы же читаем все мысли неугодных или подозрительных субъектов. Потому как слова можно скрыть. А мысли нет. Ну литлаги то само собой под колпаком специальных служб. Так что у вас нет выбора.

Марк улыбнулся и встал:

– Если только смерть?!

– Расскажите свой последний сон Марк, – вдруг попросил следователь.

Марк почему-то даже не удавился этой просьбе. Он немного обнаглел, попросив стакан горячего сладкого чая. Разделся, сняв телогрейку, и пристроился у батареи в углу:

– Знаете уважаемый начальник, – вдруг сказал он, – лучше вы мне расскажите зачем вам все это нужно. Не ВАМ, как члену нового культурного общества. А вот лично тебе. Как человеку. Как гражданину. Ты лично веришь в пленочки эти самые и в светлое культурное будущее страны? В город этого самого счастья. Которое должно по мнению вашего ученого совета, захлестнуть мир. Я, когда был еще студентом, читал в одном журнале про стародавние времена. Так вот там люди устраивали революции. Они называли их «цветными». Тоже хотели счастья по-своему. Одних убрать. Других поставить. Или вообще всех поставить, только раком. Может и у вас есть такая надобность? Раком нас всех поставить и того.

– Что ты несешь?

– Да так начальник, просто мне иногда кажется что над вами всеми стоит некая субстанция. Не знаю как ее правильно назвать. Предположим говноразум. И вот управляет он вами всеми. А вы думаете что происходит что-то вразумительное. Честное происходит, нужное. И это ничего что на самом деле ерунда полная. При которой люди гибнут сотнями и слезы текут реками. Но ведь идет же поток сознания чистого и культурного сверху. Значит все правильно! И счастье в натуре.

– А что по-твоему такое счастье? – следователь вдруг изменился в лице. Стал как будто человечнее. Проще. С его лица пропала бравада и лицемерие. Маска слетела и он обнажил свою истинную плоть.

– По моему счастье, это когда все хорошо. Просто и честно хорошо. И все равно как. И все равно кто ты при этом. Беден ли богат? Воспитан, женат, любим или нет. Маленький или большой. Пожилой или младенец. Живешь ты себе. Точнее не так. Идешь себе по улице и живешь.

– А это как?

– А это идешь ты товарищ политический литературный следователь, и вдруг останавливаешься, и понимаешь, что хорошо тебе. Просто от того что город вокруг тебя твой родной. Что дождь помыл его улицы. Что цветы подняли свои головы к солнцу, пробивающемуся сквозь тучи. Что птицы запели. Что мухи снуют. Что люди живые кругом. Хорошо тебе. И еще ты обязательно нужен. Где-то обязательно нужен. Если хотя бы одному живому существу на планете нужен, значит уже не зря. Вот тебе и счастье.

– А если тебя не ждет никто, – вдруг голос его задрожал и перешел на шёпот.

– Посади дерево. Поливай его и ухаживай. Ему ты точно будешь нужен. Оно тебя точно станет ждать. Заведи котенка. Щенка. Да бабу себе заведи.

– Давайте заключенный вернемся к теме. Расскажите свой последний сон пожалуйста.

– А я смотрю хреново тебе, – Марк улыбнулся но тут же сделал строгое выражение лица, – но не переживай. Ты на своем месте товарищ замполитре. Ты точно необходим стране и тому говноразуму что я для вас придумал. Так что не переживай. Счастье есть, его не может не быть. Кстати автор этой фразы древняя правительница нашей страны. Я это из студенческой программы еще помню.

– Рассказывать будешь? – Он явно напялил свою маску обратно.

– На здоровье…

****

Когда старик очнулся уже стемнело. С соленых озер потянуло сыростью. Наступала ночь. Он приподнялся с земли и отряхнулся.

– Мальчик, – позвал он и огляделся по сторонам.

Мертвая земля Аэрфайна не отозвалась взаимностью. Только ветер гнал от голубых гор холод. Старик поёжившись вздохнул. И вдруг его взгляд скользнул по грузовому отсеку робота и он молниеносно понял все.

– Боже, мальчик мой, – старик схватился руками за голову и начал бегать вокруг отсоединенного управляемого блока:

– Как же так? Как же такое могло произойти? Зачем я рассказывал тебе о земле. Зачем забивал тебе голову сказочными мирами и планетами?

Старик заплакал. Слезы сами собой выступали и он с трудом убирал их с морщинистых скул рукой. Старик вошел в свою лачугу и огляделся:

– Всегда хотел быть один а тут вот такое несчастье. Вот урок тебе старая каракатица, – выругался он сам на себя, – но ведь он ушел с ними…

При этих словах старик побледнел, – с демонами, к храму греющей звезды. Мой маленький заступник, зачем ты так поступил? Что же теперь ждет тебя? На столе все так же лежала его тетрадь с домашним заданием. Старик приблизил ее к себе и начал аккуратно перелистывать записи. Вдруг на полях он увидел записи, и кажется это были стихи. Да, да стихи. Старик зажег лампадку и поднес тетрадь поближе.

И усну я, где клевер душистый

где роса в изумрудной траве

где цветок, золотисто- пушистый

улыбается желтой луне

где веселые эльфы на струнах

пропоют о вселенской любви

где гадают старухи на рунах

где степные растут ковыли

там закрою глаза, и на веки

по течению, властью огня

нас уносят смертельные реки

от любви, от мечты, от тебя..

Старик горестно прикрыл руками лицо и погрузился в уныние.

А в это время…

– Добро пожаловать в мир теней, – учтиво произнес Готлиб.

Мир перестал существовать. Исчезли незамысловатые очертания синеющих гор. Пропала долина с ее болотами и солеными озерами. Мальчику даже показалось что пространство окружающее его, превратилось на мгновение в мельчайшую тканную паутину. Она обволокла его с ног до головы и искусно проникла в глаза рот и уши. Он даже попытался отряхнуться от этого неведомого наваждения.

Вдруг вдали что – то показалось. Это «что – то», двигалось в сторону нашей процессии слегка переминаясь с ноги на ногу. Мальчик разглядел его. Это был высокий не молодой Аэрфанянин. Одет он был в желтую тунику до пят с красными выцветшими пятнами и на голове носил точно такой же шлем, как и Тула. Его вытянутое, худое и бледное лицо с маленькими пустыми глазницами не предвещало ничего неожиданного. В руках он нес старый желтый чемоданчик с железными набойками на краях и желтой полированной ручкой слоновой кости.

– А вот и он, – тихо прошептал Готлиб, но мальчик услышал его и почувствовал смущение в голосе демона.

Гость так же неспешно подошел к процессии и устало осмотрел ее. И только спустя минуту произнес:

– Тула, – твои гости знают правила?

Тула радостно подбежал к высокому и погладил его по спине своей ручищей:

– Приветствую тебя страж мира теней, – учтиво сказал демон и поклонился перед высоким, – они конечно знают правила.

Высокий опять пристально оглядел присутствующих и его взгляд остановился на мальчике с повозкой.

– И это знает? – сурово спросил он.

Готлиб покачиваясь быстро поднырнул под руку мальчика и так же быстро начал шептать ему на ухо:

– Мотни ему головой и ничего не бойся. Все пройдет очень быстро. Я ходил через это место сотню раз и как видишь жив и здоров. Ну, кивни же ему головой, ну…

Мальчик нерешительно кивнул. Высокий улыбнулся и открыв свой чемоданчик достал длинный ржавый нож:

– Кто первый, – учтиво спросил он.

Мальчик пошатнулся от ужаса, но Готлиб удержал его на ногах.

– Сейчас чик и усе, – радуясь как ребенок пропел Тула. Он снял корзину и освободив ворот встал перед длинным на колени таким образом, чтобы тот оказался позади него. Детская непосредственность не переставала сиять на его лице.

– Демон Тула, – выкрикнул страж мира теней, – готов ли ты к переходу в мир скорби?

– Затем и пришел мой сударь, – улыбаясь пропел демон, и закрыл глаза.

Произошедшее далее пронеслось перед глазами мальчика как страшный сон или дурно поставленная пьеса. Длинный также закрыл глаза, что – то прошептал себе под нос и приближавшись к демону сзади приставил к его горлу свой ржавый клинок. Тула мог бы одним пальцем сломать ему шею. Но теперь стоял перед этим длинным незнакомцем на коленях и учтиво подставлял свою. Длинный еще что – то прошептал себе под нос и молниеносным движением резанул демона по горлу. Кровь хлынула фонтаном. Тула все так же улыбаясь схватился за шею и захрипел. Он попытался подняться, но у него плохо вышло. Еще мгновение он покачнулся и рухнул к ногам мальчика замертво.

– Ты следующий, – сказал Готлиб и подтолкнул мальчика в сторону стража теней.

Ноги стали ватными и мальчик с ужасом шагнул к своей неминуемой расправе.

Ранее он рассуждал со стариком на тему жизни и смерти. Тех миров что могли ожидать человека в загробных ипостасях. Но… прочувствовать это на своей шкуре он был не готов:

– Дедушка миленький спаси меня, – заплакав прошептал мальчик.

Но длинный приблизил его к себе и наклонившись оказался с мальчиком лицом к лицу:

– Тебе страшно малыш? – спросил страж. Лицо его было безмятежным и спокойным. С ножа еще капала свежая не успевшая свернуться кровь демона Тулы.

– Я хочу…

– Жить? – перебил его высокий и улыбнулся, что казалось совсем для его натуры не характерным, – а что такое жизнь по твоему? Готов ли ты из жизни перейти в мир скорби?

– Нужно сказать что готов, – затараторил Готлиб, подсказывая мальчику.

– Что?

– Разочароваться можно во всем, – начал говорить страж мира теней, – Но только не в самом себе. В последнюю очередь человек посчитает себя виновным в какой – либо выходке. В последнюю очередь будет каяться и молить о собственном прощении. Виновных на костер, меня на пьедестал! Так устроена оскверненная душа человеков с голубенькой планетки на границе адских миров. А ведь они уже стоят у своей последней черты. Один шаг и в аду, по сути они уже находятся там, но проблескивает сквозь толщу небытия этот тоненький луч света. Сквозь непроглядную тьму как игла высокой телебашни втыкается в небосвод, так и входит он в нутро темных лабиринтов души и ворошит, и щекочет там то сокровенное что еще было когда – то дорого простому и незатейливому землянину. И говорит голосом совести из-под ребер. А зачем я? Зачем Вы все вокруг меня? Почему так, а не иначе? Откуда я? Почему кислое? Зачем зеленое? И еще миллионы подобных вопросов.

Колени дрожали и мальчик совсем не понимал о чем говорит страж, но он вежливо продолжал:

– Все они, когда – то, кем – то были. Впрочем, как и мы. Знали правду умели любить старались верить и спали чистым и беззаветным сном. И душа во время сна потихонечку, почти шепотом общалась с мирозданием. С той всесильной ипостасью что создала весь удивительный мир с его дуростями и прелестями просто подумав об этом. У себя в величественном божественном уме. А потом шарахнуло их вниз и как преступники расползлись они по земле и расплодились. И остались они отголосками и осколками волшебного зеркала жизни. И смотреть в него страшно, и не смотреть невозможно.

И печаль о содеянном. Ведь никто же не хотел такого для себя. Где – то глубоко в подкорке грызет червячком и подтачивает совестливостью. Грусть берет за горло холодными пальцами, как будто ты уехал куда-то далеко и очень скучаешь о родине. Как будто ты однажды прозрел и увидел небо с его мириадами, млечными путями и черными дырами, а потом снова ослеп. Как будто ты заглянул в рот Богу и все понял в единый момент, и истина эта отпечаталась у тебя между бровей знаком мудрости. И все это опыт и не более. Так почему же так горестно искать счастье там, где возможно его и не было никогда? Там, у последней черты на границе адских миров. Вот она жизнь, – длинный развел руками в стороны и склонил голову перед мальчиком, – со всеми ее болями и радостями. С восходами греющей звезды, закатами лун и падением метеоритов. С надеждами и разочарованиями. С любовью и ненавистью. С дружбой, – и он указал ему ножом в сторону раненой птицы в повозке, – и отвагой. С преданностью, – и он указал ему в сторону того места откуда они пришли. В сторону дома старика.

– Вот она жизнь, – он пододвинулся к мальчику поближе. Так, чтобы можно было слышать стук его сердца, что колотилось теперь от леденящего ужаса.

– И вот она смерть, – прошептал длинный.

Нож с хрустом вошел мальчику между ребер. Его сердечко замерло и встретило ржавую сталь на вдохе.

***

Что и сказать? Выбора теперь не было вовсе.

Говорят что из любой ситуации есть выход, даже если этот выход вперед ногами. Но так только говорят. Слова в наше время мало что весят.

Марк даже не раздумывал; перспектива вмерзнуть в историю на очередной чистке его не грела. Да, он прекрасно понимал, что где-то там его ждало еще что-то более непонятное. Но именно эта непонятность и непроглядность в своем завтра и вспахивала в его душе благодатную почву для урожая. Чего он ждал? Он давно уже ничего не ждал от завтрашнего дня.

Собрался быстро, трепетно обнял ребят и даже с законником постоял пошептался как- будто с родным человеком.

– Присядем на дорожку, – вежливо предложил тот и аккуратно примостился рядом. В глазах его была невыносимая тоска по той свободе, которой Марк будет дышать через некоторое мгновение.

– Чему завидовать то, – спокойно сказал Марк и похлопал его по плечу, – на убой ведут, не иначе.

– Мы тут Маркуша все на убой, – улыбнувшись произнес законник, – только там за колючей проволокой воздух другой. Ты им легкие наполнишь и тяжелее станешь. Понимай меня пожалуйста! Он там жирный что твое сало свиное с двумя прослойками из темного мяса. С легким ароматом чеснока и тмина. Отвечаю, если к стенке поведут и спросят меня: что тебе сука нужно чтобы распрощаться с этим светом в конец? Попрошу вывести за колючку и дать подышать. Так вот и ты подыши там Маркуша. За меня подыши, за нас всех родненький. А потом как выйдет, ты же не дурак, понимаешь что к чему. Только у Бога на нас с тобою другие планы.

Затем он наклонился к его уху и тихонько шепотом добавил:

– И на всю эту кодлу тоже.

Через минуту Марк уже сидел в служебной машине стилизованной под старинную «волгу». Он видел такие в студенческом музее да и то только на картинках. Автомобиль легко тронулся с места и повез его в неизведанное.

Шофер был молчалив и угрюм. А вот его сопровождающий, молодой человек в сером костюме и пижонской шляпе на манер описанных в шпионских романах прошлого века, наоборот был явно расположен к беседе.

Даже удивительно теперь было вспоминать, про вчерашнего поникшего при слове «счастье» следователя. При взгляде на «Этого» пижончика, Марк не мог об этом не припомнить. Он явно принял с утра прохладный душ. Побрился и сделал гимнастическую зарядку. Поцеловал жену, позавтракал яичком с белым намасленным хлебушком. Какао с пенкой. И сидит теперь тварь в том же своем вчерашнем кабинетике. Делает вид что жизнь удалась. А ведь он понял меня вчера. Не мог не понять.

А этот точно знал всю свою гнилую нужность. В отличие от моего вчерашнего. Этот точно любому счастье между ребер впихнет своими лакированными сапожками. Сто процентов Блока может центнерами цитировать. С этим нужно поосторожнее.

– Путешествовать мы будем долго, – скромно начал он, – поэтому сразу буду вводную вам давать. Надеюсь вы в курсе куда и для чего вы едите на объект? – тон его был керосиновым. Холодным, простеньким. Но с отдушкой.

– Так это место называть следует объект? – съязвил Марк и улыбнулся.

– Так в курсе или…

– Ваш, этот, – смутился ответом Марк, – рассказывал о небывалом эксперименте на территории какого-то города счастья. Вроде так. Или я опять путаюсь?

– Ну, в общих чертах так и есть. Городок этот удален от основных веток и трасс. И связь с ним уже давно утеряна. Вам предстоит попасть на территорию объекта и связываться с нами один раз в сутки в заданное время. На сеансах связи мы ждем от вас самого откровенного: правды происходящего за стенами объекта. Что там вообще происходит?

– В контакт входить с местными можно? – непринужденно спросил Марк, как будто являлся старым и проверенным агентом секретной службы.

Серый с удивлением посмотрел на него и более серьезно добавил:

– Делайте все что считаете нужным, ведите себя естественно. Естественно, не обязательно всем подряд рассказывать о вашей истинной миссии.

– А что если я деру дам? – вдруг сменил ход разговора Марк и снова улыбнулся.

– Далеко не убежишь, – тихо по-змеиному прошептал серый, – да и всю жизнь бегать нет никакого смысла. Разве нет?

– А сидеть всю жизнь на привязи есть смысл? – Марк спросил его в лоб, без стеснений и притворства.

– Вы говорят стихи пишите? – серый учтиво сменил тему.

– Писал когда-то в юности.

– Почитайте пожалуйста.

– Да на что они вам, стихи мои?

Собеседник в ответ учтиво промолчал и устало отвернувшись к окну надвинул шляпу на глаза:

– Тогда давайте поспим, – устало зевнул он и затих.

Марк посмотрел в окно и вдруг сам того не подозревая, толкнул его в плечо:

– Можно я тебе про себя что-нибудь расскажу? – заявил Марк и улыбнулся.

Тот опешил, но противится не стал. Хотя и не произнес ни слова. Просто надвинул свою шляпу на глаза и мирно засопел.

– Иногда мне казалось что моя жизнь это слон бегущий постоянно в сторону горизонта, – начал свой монолог Марк, – Причем Я, как единица измерения человеческого начала как души, или еще чего – то понятного любому прожигателю жизненного пространства, плетусь у этого слона в хвосте. Перед моим взором постоянно одна и та же картинка, – огромная слоновая попа. Конечно он ласково машет мне веселеньким хвостиком (и это позитивно, между прочим), и все время кажется, да и не жизнь это еще, черновик. Все еще перепишется и перекрошится, и все мы родимся еще ангелами с большими и пушистыми крылами. И над головами сограждан мы будем сыпать разноцветным конфетти из маленьких желтеньких ведерочек. А сограждане будут с сарказмом и завистью смотреть на верх (прямо как я в попу моему незамысловатому слону), и сплюнув через зубы, говорить: «Хорошо, что коровы не летают!»

Но, все это вода, сухостой и ерунда. А ерундой, как известно, не болтают. А сухость лечится водой. И нечего на Бога роптать коли рожа крива. Да и он, сидя на облаке видимо импрессионист еще тот.

А может я художник, я так вижу.

Но в желтом ведерке заканчивались конфетти и это начинало раздражать. Тем более сограждане совсем не приняли такого широкого жеста, и отчетливо матерясь, прятались от падающих разноцветных кружочков. И тогда я подумал:

«Если бы я был Богом, конфетти бы никогда не заканчивались, тем более что все начинается с любви, даже смерть»

Так я интересно размышлял еще до лагерей. В голове явно ветер гулял. Не было тогда зим у меня в жизнях. Говорю так потому что каждый день был целой жизнью. А вот теперь, иногда, так откровенно хочется жить. И вот, кажется пожить бы еще немного, еще чуть – чуть. И скажутся самые главные слова. И найдутся самые нужные вещи. И разберется хлам и выбросится все дурацкое и невостребованное. И сразу ты поймешь зачем родился и рос на этой земле. И небо в алмазах и жизнь в шоколаде и …увидеть бы еще Париж. Почему бы не Париж?

А слон тем временем начал притормаживать на узкой тропинке моего бытия, и я почуял что скоро мне с этой попой будет тесно в маленьком, но уютном мироздании.

А что же тогда до ЭТОГО?

Не жил? Не было тебя что – ли?

И садишься и начинаешь писать (ну, я не знаю как это у вас, так что извините заранее).

Здравствуй уважаемая моя судьба, – пишу я.

Пишет тебе простой (проще и не вышепчешь), обыватель и прожигатель жизненного пространства. Жил я себе жил, горя не знал, и тут выясняется, что я есть. И представьте себе мое искреннее разочарование. Я-то думал что мы все единый слаженный организм. Мы сила, я-то думал, что я, это «МЫ». А выясняется, что я просто есть и все. И все.

И все…

– Как меня бесит этот ваш лагерный фэйк, – вдруг выпалил брезгливо замполит, – тематические сравнения и идиомы философского блевотного толка. Каждого по отдельности послушаешь, прямо умница и личность. А совокупи, так стадо необразованных баранов.

– Да я так, от души поразмышлял.

– От души он, – следователь отвернулся к своему окну и брезгливо бросил, – путешествие затянется, я настоятельно рекомендую вам не умничать тут. Не развлекать меня своей чушью про жопы слонов и божественные кружочки. А выспаться. Лично я сегодня очень рано поднялся.

– А этот то не понял меня, – Марк произнес это вслух. Не опасаясь, что замполит услышит или отреагирует. Теперь ему было уже все равно. Поспать так поспать. Мало ли когда еще придется.

Но вдруг замполит тоже заговорил:

– Я вот не пойму вас, уголовников литературного этапа! Нет, ну правда. Кто вот тебе мешал начать читать русскую литературу? Зарубежную затем? Никто же насильно не сделает тебя культурнее. Как вот вам тварям это еще объяснить? Если каждый из вашего племени мне про кружочки и жопы рассказывает. А я потом должен все это в уме у себя держать и жить с этим говном как-то!

– Ан нет, вроде понял, – усмехнулся заключенный, – только вот не совсем понятно, каким образом я зацепил твое окультуренное сознание своей эмпирической слоновой жопой?

– А может я импульсивный, – вскрикнул на него замполит, – может мне твои образы идиотические снится потом станут? Ты то тварь бескультурная совсем не знаком с трудами наших передовых ученых. Тебе-то откуда знать, как сны влияют на ум человека?! Хотя мне там что-то рассказывали о твоей вшивой исключительности! Мол ты там сны какие-то видишь. А я не вижу. Потому что это не сны твою мать, это кошмары.

– И что тебе снится родненький, – Марк вел себя спокойно и развязано, понимая, что ничто они ему уже не сделают. Во всяком случае сейчас.

– Я слушал по радио передачу про открытия одного профессора. Не помню его фамилию. Что-то на «М». так вот этот профессор рассказывал что сны очень сильно влияют на жизнь. На свой ум и на умы окружающих тебя людей.

– А как вы думаете коллега, – уже совсем охамев спросил Марк, – если вы обитаете в местах не столь отдаленных, сны влияют на вашу жизнь?