Читать книгу Микстура - Алексей Еремин - Страница 7

Питер включил фонарь и вонзил короткий меч света над собой. Справа и слева пение затихло, наступила тишина, и тишину, как сирена полиции в его мирном городке, разорвал вой. Питер улыбнулся, выключил фонарь. Он смотрел, как с криками к нему неслись и прыгали факелы. Через минуту толпа мужчин и женщин, тяжело дыша, стояла перед ним на коленях. За его спиной по морю протянулась полоска света.

Его одели в шерстяной хитон до колен, обули в сандалии. Он поманил из толпы к себе девочку. Она встала перед ним на колени. Повинуясь словам, пролезла головкой под юбку хитона и несколько раз заглотнула его замёрзший твёрдый челен. В детском горячем ротике он согрелся, стал расти, и Питер отпустил её.

Профессор шёл по берегу. Под ногами хрустела мокрая галька, за спиной раздавалось нестройное пение. Несколько человек шли рядом, рассказывали новости случившиеся за его отсутствие. Питер возвышался над окружавшими его людьми на целую голову.

Через час они вышли на каменистый пляж. Перед ним на брёвнах покоилась чёрная ладья. Дальше ещё одна. Питер подошёл к выпуклому днищу корабля. Между толстыми досками лежали глубокие щели, из рассохшегося дерева выступали бугристые шляпки бронзовых гвоздей. В море торчало круглое бревно тарана, окованное блестящим панцирем, шитым из бронзовых листов.

У кромки моря стояла молча толпа мужчин и женщин в пурпурных, серых, полосатых одеждах. Над ними поднималось ослепительное солнце, словно мощный прожектор светил в глаза. Питер повернулся.

Между двух гор от моря в глубину острова поднималась долина. Мощёная камнем узкая дорога вела вверх по склону между деревянными и сложенными из камня домами, что поднимались как ряды в кинотеатре. По склонам холмов, на террасах, укреплённых плитняком, корчились оливковые деревья, торчали палки в листьях лозы, пятнами зеленел ячмень. Выше домов стоял большой дом с колоннами, а ещё выше тянулась колоннада храма под терракотовым скатом крыши.

Питер приказал расходиться до вечера по домам, мужчинам готовить корабли в плавание и пошёл вверх по каменной дороге между домами, собранными из глиняных блоков или дерева, между оград, сложенных из камней или сплетённых из прутьев. Хотелось спать. Отчего-то вспомнилась Джоан, её крики, как колыхалась её грудь. Питеру захотелось увидеть её здесь. Он представил, что сделал бы с ней, улыбнулся.

Со свитой из рабов и приближённых он поднялся к дому. Гладкие стволы деревьев, окрашенные в синий цвет, проросшие чёрными вертикальными трещинами подпирали жёлтые балки крыши. Три длинные ступени, сложенные из блоков обожжённой глины, поднимались к деревянным створкам в глубине, между колоннами. На створках, окрашенных в золотой цвет, озарённых утренним солнцем, с каждой ступенью вырастала его тень, пока не погасила солнечный блеск. С порога Блие приказал оставшимся ждать у ступеней, чтобы срочно готовили оружие, корабли, припасы в плавание, к вечеру готовились к пиру и жертвоприношениям.

Через проход, открытый в обе стороны длинными глухими коридорами, Питер прошёл в квадратный двор. На утоптанном глиняном полу, на коленях, склонив лысую голову, его ждал управляющий, одетый в полосатый, сине-жёлтый хитон. Питер приветствовал его. Лысый щуплый старик проворно поднялся с колен, умными глазами встретился с Питером. Старик доложил, что его покои готовы, баня готова, все ждут повелений. Питер поднялся по ступням в галерею побелённых столбиков, с трёх сторон окружавшую двор, прошёл мимо череды дверей в стене, как кабинетов в колледже.

Тёмную комнату через длинные узкие окна вдоль потолка рассекал свет. В солнечном луче, посреди белокаменного пола стоял медный чан. Над ним в солнечном свете дымился пар. Рядом стояла розовая мраморная скамья. Из угла выступал квадратный бассейн, сложенный из глиняных блоков. На деревянном столе, слева от входа стояла родосская амфора – на оранжевом фоне сидела чёрная птица с белым глазом, к ней шла чёрная лошадь, между ними густо проросли узоры белых трав. С афмору возвышался вулкан жирной красной глины, рядом лежали щётки, пышная губка, деревянная плошка с маслом. Голый раб Солон поклонился, закрыв стриженым черепом в точках волос гениталии.

Посмотрев на него Питер распорядился о желаниях, сбросил одежду и наступив на спину Солону перебрался в чан. Тёплая вода обволокла тело. Нежные пальцы Солона мяли шею, тело, плечи.

В открытую дверь вошёл мальчик лет двенадцати. Профессор пристально посмотрел ему в лицо; мальчик опустил глаза, поднял их и спрятал в босых пальцах, на секунду смело взглянул на Питера, и снова потупился.

Вошла женщина в длинном, до пят, белом хитоне с серебряными застёжками на плечах, подпоясанном тканным алым поясом. Красный платок спускался вдоль толстых щёк и сквозь кулак, поджатый широким серебряным браслетом, повисал под полным подбородком. На лице, обсыпанном белой мукой, чернели ресницы и веки, намазанные сажей.

Её большое белое тело вылупилось из одежды в глаза Питеру круглым животом, толстыми бёдрами, двумя круглыми щитами грудей. Она подошла к мальчику, расстегнула костяную застёжку на его плече; серый короткий хитон упал между ними. Она взяла своей полной рукой, унизанной серебряными кольцами, его маленький орган, и он стал на глазах у Питера толчкам расти вверх. Женщина нагнулась, её большие груди повисли, словно уши собаки. Низкий мальчик встал за ней на холмик из одежды. Сооружение из почтенной супруги одного из его приближённых и мальчика-раба стало дёргаться, а Питер, расслабленный движением нежных пальцев по шее, голове, тем не менее с интересом следил, как менялись их лица.

Наконец, мальчик задрожал и с испугом на лице впервые кончил. Питер отпустил его движением кисти, вылез из чана подошёл к ожидавшей его матроне. Он звонко шлёпнул её по голой заднице, улыбнулся. Ущипнул пальцами горошины её сосков и развел груди словно крылья. Её карие глаза, обведённые по глазнице сажей, в строчках морщин и чёрных лучиках ресниц были близко-близко и смотрели не него, удивлённо и восхищённо. Блие отпустил соски, и груди шлёпнулись о тело.

Профессор прошёл в парную. Густой пар пах сосновой хвоей. Подумалось высечь её собственноручно розгами, но это было скучно.

После парной были холодные обливания, после чего его на руках, словно врачи новорождённого, отнесли на кровать, где он заснул.

На закате всё население Аполлонии собралось выше дворца, на сухой земляной площадке перед ступенями храма. Десять побелённых деревянных колонн несли покатую терракотовую крышу. Над колоннами тянулся барельеф разноцветных фигур; зелёное лицо морского дьявола с золотыми ветвями волос и белыми глазами, раскинуло в стороны шесть рук; рядом бежал ногами, но лицом смотрел на зрителя розоволицый Геракл, к нему скачками кардиограммы несла голубое змеиное тело Лернейская гидра, раскрыв зрителю красную пасть под оранжевыми всплесками глаз. Питер отвёл взгляд от пёстрой ленты, тянувшейся под карнизом крыши, к праздничной толпе перед ним, поросшей оливковыми ветвями. Толпа ждала чуда, распевая песнопения, колыхаясь телами, шелестя зелёными листьями олив.

Питер понимал, что чудо для них непознаваемо, как было бы непознаваемо чудо людей, живущих через три тысячи лет после 21 века для него, но всё равно презирал их. Ему даже захотелось истребить их, как неудачное творение. Но он знал, что может уничтожать их, а они ещё больше будут восхищаться им, распознав в его раздражении праведный гнев. Потому Блие достал из-под хитона «Беретту», прицелился в глаз быка, что спокойно стоял в десяти метрах перед ним, и выстрелил раз, и не давая глазу выпасть из прицела, второй, третий.

Бык рухнул. Гимн перешёл в вой.

Брезгуя испачкаться, Питер дождался отделения тёплого сердца и бедра, и, вытянув перед собой истекавшее кровью мясо, пошёл вдоль колонн к главному входу. Народ за ним вошёл в храм. Профессор Блие на жертвенном огне сжёг мясо, провозглашая хвалу отцу своему, лучезарному Аполлону, и отцу отца своего, всемогущему Зевсу.

Затем был пир. Деревянные столы и скамьи разместили во внутреннем дворе дворца. На блюда разложили остатки жертвенного быка, мясо кур, свиней, баранов. Расставили глиняные кувшины, расписанные травами, поросшие деревьями, пронзённые копьями гоплитов и покрытые белоснежными парусами чёрных кораблей. Лепёшками лежал хлеб, горками маслины и луковицы, сушёный виноград. Отдельно ото всех, перекрывая проход во внутренние покои, стоял стол Питера, за которым восседал он в резном кресле.

Питер объявил, что через два дня поход. Все они вскочили, подброшенные радостным криком, как школьники, узнав об отмене уроков.

Питер клал в рот хлеб, пил белое вино, свысока смотрел на двор, заставленный столами, погружёнными в тень, – лишь в дальнем левом углу ещё пекло солнце. Здесь кричали, шумели, не ели, но жрали, но Питеру всё равно пир напомнил обед в университетской столовой. Только здесь, среди этих головорезов, ему было гораздо спокойнее, чем там, среди любезных преподавателей.

По очереди вскакивали пьяные бородатые мужики, поднимали бокалы, восхваляя его. Если речь ему нравилась, он отвечал, молчал, оставшись равнодушным. Устав однообразным пиром, Блие захотел послушать певца. Молодой человек с чёрными кудрями до плеч, с длинным прямым носом, в коротком белоснежном хитоне уже с мишенью от вина на груди вышел на площадку, отделявшую Питера от остальных столов.

В руках у юноши была цитра. Он забренькал струнами, как начинающий гитарист и запел. Он пел под монотонное вздрагивание струн, которые лишь изредка, на несколько секунд превращались в последовательность мелодии, а затем снова распадались в разорванные звуки. Он пел песню из «Падения Илиона».

Был жаркий летний вечер. Уже весь внутренний двор покрыла тень, но небо ещё светлело. Блие отпивал белое вино из золотого кратера, смотрел на певца, на замолчавшую толпу пирующих. Раздавался звон цитры, растягивались в песне слова о грозном копьеносце Менелае, о доблести Одиссея, облачённого в доспехи Ахилла, о страхе троянцев, бегущих по домам, о том, как сражаясь, один за другим гибнут сыны Приама. И удивительным было то, что это безыскусное пение, эти простые вирши были прекрасны. Профессор чувствовал, что и в этих полуживотных, сидящих перед ним, есть нечто, способное возвышаться. Он пил вино и размышлял, как удивительно, что эти грубые простейшие способны иногда подняться до его божественных высот.

Блие наградил певца золотым кратером, после чего пир возвратился к пьянству и обжорству. Довольные его щедростью, обилием мяса, вина, все они спешили наесться и напиться впрок. Питер кусал ячменную лепёшку, кивал их выкрикам и складывал про себя речь, которая в переломный момент напомнит им его доброту и могущество, заставит умирать за него. Но Питера уже злило, что в угоду этим мужикам он должен томиться здесь, в то время как в покое уже ждут его три самых красивых женщины Аполлонии, в треножниках, расставленных по углам широкого ложа горит ароматный огонь, и сквозь прозрачные одежды видны их тела, умелые в искусстве любви.

Утром Питеру захотелось на завтрак девочку, что приглянулась ему на пляже. Её быстро привели. Он нагнул её, но сзади она была слишком узкой для него. Потому, не меняя позы, под стон её подавленного страха, он вошёл в неё. Внутри было тесно, она кричала, и Питер насладился её твёрдым, ещё не пожившим телом и криками боли, которые возбуждали ещё больше. Наказав привести её через пару дней, он позавтракал хлебной лепёшкой с кувшином молока и овечьим сыром.

Жарким утром профессор Блие в нарядной белой тунике и широкополой соломенной шляпе обходил Аполлонию. За ним следовали, звякая металлом, обливаясь потом, по его прихоти снаряжённые в броню телохранители. Он спускался по главной улице. Он заходил в дома, смотрел, как женщины сшивают куски холста в паруса, мужчины чистят доспехи, как на берегу забивают косматые верёвки деревянными молотками в щели корабельных днищ, как смолят корабельщики остроносые чёрные ладьи чёрными палками с намотанными на концах тряпками, похожими на фаустпатроны, с головок которых стекает на камни пляжа смола. В обед, в самую жару, в тени навеса он разбирал споры жителей Аполлонии. Выстроившись в очередь, они с поклоном подходили к нему, он же решал их судьбы. Затем он принимал подробный отчёт управляющего о доходах своего дворца. Под вечер наварх доложил о работах на кораблях, приготовленных запасах, воинственном духе воинов.

В большом зале на стене висели доспехи Питера; слуги вытащили их из мешка, начистили до блеска, пропитали маслом засохшие ремни. Здесь же стояли два его копья с широкими лезвиями, между ними овальный щит с выпуклой фигурой Аполлона натянувшего лук.

С помощью раба Питер надел панцирь, поножи, застегнул ремешок высокого шлема с конским хвостом, свисающим с гребня, опоясался мечом, закинул за спину щит, уложенный в походный мешок, взял два копья. Привыкая к доспехам, он ходил по пустому залу, выстукивая деревянными подошвами ремённых сандалий на белокаменных плитах. Представилось, что сказала бы Джоан, увидев его в броне, он сделал выпад двумя копьями ей в живот, выхватил меч и стал рубить и колоть преподавателей университета, избивая беззащитное стадо.

Вечером следующего дня корабли спустили на воду. На рассвете, истощённый бессонной ночью, Блие принёс на берегу жертвы богам. Затем мужчины взошли по перекинутым с камней доскам на чёрные корабли с высокими хвостами на корме, с жёлтыми истуканами Аполлона на носах. Питер смотрел на толпу на пляже у подножия созданного им города похожего на микросхему, поросшего вверх по склону словно сухой лишайник по камню.

С плеском вёсел берег медленно удался, удалялся совсем иначе, чем удалялся в будущем, быстро, с шумом мотора. И тишина, и медлительность движения, и скрип вёсел, и отрывистые команды наварха позволили Питеру почувствовать, что он совсем в другом мире. Он счастливо улыбнулся.

Островок Блие находился в стороне от постоянных ветров и течений Эгейского моря, этих хайвэев греческого мира. Для Аполлонии это означало безопасность. Лишь случайный шторм или упорство исследователя могли привести чужеземца в царство Питера. Но именно поэтому, три дня, сменяя друг друга на вёслах, они гребли в оживлённый мир. Всё время Питер жил в отдельной палатке на корме. Он слушал скрип вёсел, шум моря, рабочие песни гребцов, и в этих простых словах, простых звуках была так жива история, что Питер плакал от счастья.

Профессор много спал и много совещался с приближёнными. Решая события ближайших дней для сотен людей, постоянно ощущая поклонение подданных на тесном корабле, ощущая превосходство своего ума, своего тела, своих знаний, своей воли, он чувствовал себя богом. Это чувство божественного могущества и божественной безнаказанности было особенно упоительно рядом с воспоминаниями о Джоан, Бет, университете, декане, улыбочках преподавателей и студентов.

На ночь в палатку Блие пригласил юношу, предварительно приказав выкупать его за кормой на верёвке.

Крепкое, мускулистое тело, холодная кожа, покрытая мурашками, мокрые волосы с капельками воды на кончиках, девственные, мягкие усики, скрип мачты, качающаяся палуба, овечьи шкуры на полу, тени плывущие по холсту палатки, дрожание огня в стальном котелке и запах лаванды.

Питер проснулся поздно. В палатке было жарко, он потел. Откинув полог Блие вышел на палубу. Справа и слева внизу, за обрывами палубы ходили вперёд-назад чёрные головы, загорелые, сверкающие на солнце потом спины, приподнимая и пряча за бортом длинные мокрые вёсла. Справа по курсу была видна башня. Он прошёл на нос, обнял ребристую фигуру Аполлона. Теплый боковой ветер пах морем, брызги воды кололи тело прохладой.

На старинном медном блюде, по краю украшенному кольцом из выбитых животных в чёрточках травы, подали хлебную лепёшку, сушёный виноград, чищеные орехи, молоко в медном кувшине. Голый Питер сидел на колючих досках палубы, пил, ел под плеск волн, скрип вёсел, единый вдох и выдох десятков людей. Проглатывая невидимую еду, он, словно подросток, впервые зашедший на порно сайт, заворожено смотрел на приближающуюся башню. Каменистый берег склоном осыпался в воду, где лежал полосой каменных глыб. На конце каменного языка берега возвышалась башня, на фоне заросшей сосновым лесом горы с белой вершиной. На каменном фундаменте, кривые брёвна, проложенные кое-где камнями, поднимали высоко в небо пеплос дыма. Проплывая рядом с башней, он поднял приветственно руку. Утонув по грудь, с башни на корабли смотрели двое бородатых мужчин в соломенных широкополых шляпах. Узнав Питера они подняли руки, подняв над шляпами короткие копья. С кормы раздался крик, – вёсла правого борта опустились в воду, гребцы по левому борту налегли на вёсла; корабль медленно повернулся.

Перед ними лежала бухта. С одной стороны тянулся поросший сосной берег, поднимавшийся вверх тупоконечной хвойной горой с меловыми сколами на вершине, с другой – каменный мыс с башней, а двухстах метрах по курсу стояли низкие стены с башнями, сложенные из каменных блоков. В воде перед стенами лежала триера без мачты, несколько больших лодок. С озарённых солнцем стен здесь и там поднимались в голубое небо дымы. Питер знал, что горели дрова под чанами с кипящей водой. Он внимательно смотрел на зубцы стен; на солнце вспыхивали шлемы и латы горожан.

Под плеск волны, крики чаек, молчание людей Питер сошёл на песчаный берег по стукающей доске. Стук доски под ногами грохотал в его сердце.

Один, утверждая свою смелость, он прошёл к вооружённой до бойниц крепости. Блие подошёл к воротам. Сейчас любой мальчишка, любой испуганный старик мог убить его камнем или стрелой, любая небрежность грозила смертью, – могли случайно обварить кипятком, могло случайно сорваться со стены бревно… Профессор Блие приветственно поднял руку, просьбой коснулся пальцами подбородка и заговорил.

Речь, заготовленная Питером, была божественна. Как могущественна была риторика в прошлом, как ослабла к веку двадцать первому. Нет, только здесь он был богом! Дома драгоценные знания, ставшие достоянием всех, людские условности, гипертрофированная мораль, поддержанная силой, умаляли его власть.