Читать книгу Сказка о сказке, первый том - Алексей Эрр - Страница 2

Часть первая

Оглавление

Моим любимым дочкам, и да простят они меня за то, что Эли и Лю̀си на них совсем не похожи.



В тот ранний час все колокольчики в старом городе молчали, а один – не молчал. Это был очень бойкий колокольчик, бронзовый. Лет десять назад, чуть больше, его выковал Лео, лучший кузнец во всём городе. Все просили его сделать самый чудный колокольчик на свете, с удивительным нежным перезвоном. Кузнец был неробкой души человек, но весёлый, и в работу вложил всю душу. Вот и колокольчик получился нежный, весёлый и неробкий. Потому и позвякивал он в ранний час, когда другие молчали.

Вы, наверное, догадались, что такой чудный колокольчик должен был висеть у дверей необычного дома. Так оно и было. Домик этот был не просто домиком, это был кофик – маленькое кафе. Маленькое, но не простое. В городе этот кофик знала каждая кошка и каждая собака, каждый ребенок и его родители. Все его любили и знали. А почему – хм! Скоро сами поймёте.

Бойкий колокольчик – он висел в центре старого города, а кофик там стоял, в самом центре, почти. Вот если бы кто превратился в птицу и поднялся высоко-высоко, он бы увидел, что сверху город похож на круг, круг этот неровно делит река, а посередине круга лежит большая площадь. На краю площади стоит ратуша, напротив неё – домик, тот самый домик или кофик, про который вы уже знаете. Вот и получается, что колокольчик тоже висел в самом центре. Почти.

Впрочем, это не так важно: ведь с высоты смотреть – не много увидишь. С высоты колокольчик казался маленькой точкой, а сам кофик был похож на зелёный квадратик, не больше, не лучше. Но на деле всё было не так. Вот если бы кто перестал быть птицей, спустился с высоты и попал на городскую площадь, он бы сразу увидел много чудесного. Много! Для начала весь кофик утопал в винограде. Перед домиком стояла высокая ограда из цветных деревянных плашек, по этим плашкам вился дикий виноград – такой густой, что его листья закрывали всю площадку и половину домика. А по виноградным стеблям ловко прыгали настоящие белки, рыжие, с чёрными подпалинами. Скажите сами: в городах такое нечасто встретишь.

А ещё в этом кофике были самые вкусные бутерброды – самые вкусные во всём городе, и лимонад тоже был самым вкусным, и пирожные, и кофе. Конечно, все этот кофик любили. Когда на улице было не холодно, дождь не шёл, гости устраивались под виноградными листьями на площадке перед дверью – на площадке из больших каменных плит. Там было так уютно! Ведь виноград над оградой рос и рос, и свивался в огромный зонтик, под которым и в самую жару было не жарко.

Кстати, назывался старый город просто – Птибудошт. И кофики в нём тоже как-то назывались. Там был кофик «Васильковый», был «Уютный камин», «Райский уголок», «Вишенка», а ещё – «Диванный», «Синий», «Радужный», и ещё – совсем странные «Буриме» и «Макинтош». Но наш кофик никак не назывался, у него даже вывески не было. Правда, над дверью и под крышей были написаны какие-то слова, только их никто не мог прочесть:


ЧЕ … АЖ … ЛО … ЗЕ

ЖД … ОЕ … ВОЗ … БЯ … ДАМ

АЙ … ИТЬ … ИСИ … БЯ


Видите, это не слова были, а какие-то обрывки. Слова давным-давно выложили под крышей цветными стёклышками, только время их не пощадило, многие выпали и потерялись, и потому слова стали отдельными буквами. А вокруг них под крышей целая картина была, широкая мозаика. Но от неё время тоже оставило лишь отдельные кусочки, которые сложно было хоть как-то сложить. В них с трудом можно было разглядеть штрихи каких-то фигур: то ли маленьких драконов, то ли больших кошек.

Да! Иногда казалось, что линии сплетаются в очертания двух кошек, что сидят спиной друг к другу, будто чем-то недовольны. Причем хвост у каждой кошки был не один, у каждой было несколько хвостов. Так казалось, когда солнце светило ярко, и сквозь виноградные листья пробивались лучи, пятнами освещая старую мозаику. Но потом солнце заходило за тучи, и штрихи рассыпались, фигуры стирались. А как иначе? Раньше цветных стёклышек было много, но дожди и ветер, снег, морозы, жара сделали свое дело: многие стёклышки раскололись и выпали. Но всем о-очень хотелось понять – что за картина была над дверью под крышей, что за слова там были написаны?

Да, загадка – слова и картина! Все гости кофика ломали над ними головы, все-все, каждый, кто в кофик заходил. Гости сидели внизу за уютными столиками в плетёных креслах, смотрели наверх и спорили – день за днём, вечер за вечером. Всё пытались сложить штрихи и буквы, понять смысл. И снова спорили. Вообще, в Птибудоште любили спорить по любому поводу, в любое время.

Вот, например, в городе иногда случались Бабахи. Не каждое утро, не каждый день, не часто, но всё же бабахали иногда – вдруг непонятно откуда раздавался гром, хотя никакой грозы не было и нечему было греметь. Но всё ж такое случалось, и называлось это странное явление – Бабах.

К Бабахам, конечно, привыкли и по привычке считали, что это дело обычное, никакое не особенное. Да и бабахали они негромко, чуть слышно. Иногда только, раз в год раздавался Ужасный Бабах, как его называли. Он был погромче грома в хорошую грозу – такой о-громный, что казалось, дома вздрагивали и на целый вершок врастали в землю. Птицы тоже вздрагивали, в землю, конечно, не врастали, но срывались с деревьев и долго кружили, не могли успокоиться, кричали и жаловались неизвестно кому и на что. Все вздрагивали и пугались. Даже собаки в обнимку с кошками прятались, кто куда сможет – на всякий случай. Странно было такое слышать, и непонятно – откуда это слышалось?

А раз непонятно, значит, интересно. Раз интересно, значит, есть о чём поговорить. А если есть о чём поговорить, то и поспорить можно. И потому о Бабахах в кофике тоже спорили до хрипоты. Некоторые даже думали, что у Бабахов и старой мозаики под крышей есть что-то общее. Они тыкали пальцами в странные буквы и штрихи, а ладонями строили догадки – как домики. Всё пытались понять: почему сверху написано «ВОЗ … БЯ … ДАМ», и почему порой кажется, что там две многохвостые кошки сидят спиной друг к другу.

Иногда большие учёные вступали в спор и важно надували щёки, всем объясняли, что кошек там нет, что слова эти пока никто не разгадал, а Бабах – просто явление природы. Да, обычное явление, правда, не совсем понятное. Что, возможно, такой громыхающий звук без грозы получается от подземных толчков при высокой или очень низкой температуре. Но подземные толчки у нас редкость, и учёные никак не могут измерить температуру там, где они толкаются. Это жутко сложная задача, но наука не стоит на месте: всё когда-то было тайной природы, но потом нашло объяснение. Сейчас объяснения нет, но это дело временное. Да!

Большие учёные говорили свои слова и успокаивались, а все остальные успокоиться не могли и каждый вечер спорили и спорили. Порой так увлекались, что бородой смахивали пену от тёмного пива или длинные усы макали в чёрный кофе. А в иное время даже глазами косили в разные стороны – словно там искали ответа, да никакого ответа там не было.

Один старичок рассказывал, что в былые времена все буквы у крыши были целыми словами, их запросто можно было прочесть. И слова это были не простые, слова были очень важные, может, даже волшебные. Все они что-то значили, только он забыл – что именно. Потому что сам их не видел, но слышал от своего дедушки, когда был ещё маленьким мальчиком. Старичка слушали очень внимательно, хотя все его историю знали наизусть. Но всё равно, когда он рассказывал, всё затихало, можно было услышать, как белки шуршат в виноградных листьях. У всех замирало дыхание, хотя старичку почти никто не верил. А самые недоверчивые вообще не верили ни единому слову.

Но, верили – не верили, а сами-то ничего не могли сказать! Никто ничего толком не знал и, конечно, не помнил. Ведь небольшой домик, который потом стал кофиком, он на краю площади давно стоял, может двести лет, может, триста. Это был самый старый в Птибудоште дом. Когда-то давно его сложили из крепких камней и поставили на большие каменные плиты. И за много-много лет ни один камень не раскололся, не потрескался. Только цветные стёклышки у крыши потрескались и потерялись. Впрочем, бог с ними! Многие на них смотрели и ничего не поняли. А мы – лучше заглянем в кофик, может, и там найдём что-нибудь, на что стоит взглянуть.

Внутри кофика, конечно, не было винограда и пушистых белок. Зато там стояли старинные плетёные столики и кресла искусной работы, их на улицу не выносили, чтоб не попали под дождь. Они умели так удивительно скрипеть, словно пели песню о старых временах, когда Птибудошт был совсем другим, наверное, молодым городом. И часы-ходики на стене были молодыми, и кукушка в них тоже была не дряхлой – не сиплым-хриплым «ку-ку» считала время, куковала, что день продолжается, что ночь продолжается.

Под ходиками блестела витрина с такими вкусными пирожными – от одного взгляда на них хотелось съесть не одно, а два или три сразу. А рядом с блестящей витриной темнела резная дубовая стойка с высокими табуретами. На ней серебрились большие краны с разными сортами пива, лимонада и – самое большое чудо! – старинный кофейный самовар, что готовил самый вкусный в Птибудоште кофе.

Но самыми-самыми в кофике были его хозяйки. Это были не взрослые женщины и не девушки, а две девчонки, две неразлучные подружки с необычными именами. Одну звали Элина-Берта-Ада-Марта, а другую – Люсия-Стефани-Каролина-Вита. Но так длинно они, конечно, себя не называли, хотя в Птибудоште любят длинные имена. Любят длинные, но маленьких хозяек все звали коротко и просто – Эли и Лю̀си. Звали их просто, а вот появились они в Птибудоште совсем не просто.

II 


Одной весной небо над городом было ясное, синее, без единого облачка. Это хорошо, когда небо такое, и добрые горожане поначалу радовались. Но проходили дни, а небо над старым Птибудоштом не менялось, оставалось таким же – ни облаков, ни туч. Жара для ранней весны стояла страшная, даже почки на деревьях затвердели и не могли раскрыться. Первая зелёная трава стала желтеть, а река, что неровно делила город, каждый день теряла воду, мелела день ото дня. Такой засухи не помнили даже старые люди, они хмурились и ворчали на жару. А те, кто помоложе, сначала шутили… шутили, но потом тоже стали ворчать. Тоже беспокоились и боялись, что их зелёный Птибудошт навсегда останется серым и жёлтым. И ещё думали, что урожай в этом году может погибнуть, и тогда фермам в окрестностях плохо придётся. Всем будет плохо, много беды будет от этой безумной жары. А воды становилось всё меньше и меньше, едва хватало на еду и питьё.

Добрые горожане каждый день выходили на улицы, площади, скверы и видели, как желтеет трава и засыхают ветки. И каждую минуту смотрели на небо – вдруг где появятся облака? А ещё лучше – тучи или много туч! Они принесут в город дождь. Да, пусть будет дождь, пусть льёт проливной, зато Птибудошт вновь станет зелёным, как всегда красивым до поздней осени. А потом выпадет снег и придёт новая красота.

И вот, однажды утром вдалеке в синем небе появилась тёмная точка. Все добрые горожане высыпали на площадь перед ратушей, смотрели на неё не отрываясь, и каждый молился или просто шептал – может, тёмная точка превратится в тёмное облако? А точка росла, приближаясь к городу, и непонятно было, что это такое, пока она не приблизилась и не стала – о! – воздушным шаром в окружении чёрных грозовых туч.

Про воздушные шары люди в Птибудоште слышали и даже видели их – на картинках в книгах и газетах. Но настоящего шара ещё никто не видел, и потому на него смотрели, как на большое чудо. Очень большое, окружённое просто огромными-преогромными тучами. Прямо как в сказке – плотным кольцом, будто суровые великаны охраняли шар. От такой тёмной картины даже страшно становилось, и добрые горожане только тыкали пальцами в небо, в грозных великанов, но ничего не могли сказать, боязно было.

Потом шар стал опускаться на площадь, очень плавно и ровно. А тучи – они окружили город и засверкали маленькими молниями. Шар был невероятно большой, опутан сеткой, к сетке привязаны толстые верёвки, что держали корзину. И корзина была не маленькая, но рядом с шаром казалась почти крошечной, как напёрсток.

Все на площади смотрели, как она опускается, как над ней нависает шар, как над шаром сгущаются чёрные искрящиеся клубы. И вид у них был пугающий, а ещё пугала тишина. Никто ничего не говорил, только изредка раздавался треск молний и лёгкий гром. И тогда люди чуть слышно тянули воздух – «Ох!» или «Ах!». Ветра не было, воздух стоял, корзина опускалась. Опускалась, опускалась, пока не стукнула дном о камни площади перед ратушей. И тогда смелые горожане заглянули в неё и увидели, что на дне лежат два конверта – очень красивые, из атласной ткани, и в каждом пищал младенец. Они ещё не плакали, но, видно было – собираются громко расплакаться.

Самыми смелыми оказались женщины, они достали из корзины конверты и стали баюкать малышей, разглядывая их славные личики. А потом самые смелые мужчины перегнулись и постарались ещё что-то найти. Хотя ничего больше в корзине не было, только толстые верёвки и какие-то тряпочки. Но вдруг на дне что-то блеснуло, и смелые мужчины вытащили ещё один конверт – не с младенцем, а с письмом. Они хотели обшарить всю корзину, ещё что-то найти, но не успели: подул тоненький ветерок и чуть наклонил шар. За ним – почти настоящий ветер, от которого шар ещё больше наклонился и потянул за собой корзину. Самые смелые мужчины не стали её удерживать, у них всё равно не хватило бы сил. И правильно не стали! Потому что секундой позже над площадью сверкнули сразу три молнии – где-то в вышине, между тучами. А следом налетел такой вихрь, что волосы у всех на площади взвились и легли набок. За ним – ещё один вихрь, он был в десять раз сильнее. Он как ниоткуда рванул и подхватил огромный шар, как пушинку. И все смелые закричали громче ветра – что никому, слава богу, не хватило глупости залезть в корзину, потому что шар быстро поднимался, его кружило как в перевёрнутой воронке, и с каждым кругом он улетал всё выше к чёрным облакам. А потом пропал в них, и больше его никто не видел. Может, видели в других городах, но об этом в Птибудоште ничего не слышали.

Потом, конечно, пошёл дождь. Не какой-то там мелкий дождик, а ливень, как летом в далёкой восточной стране. Но ему были рады: наутро Птибудошт сверкал всеми оттенками зелени. Распустились почки на деревьях, появились листочки на кустах, трава стала не просто зелёной – пока шёл дождь, она выросла на целый вершок. Видно, природа ещё больше, чем люди, ждала воды.

Но это, в общем, неважно. Главное – все видели чудо, это чудо спасло город, и потому две малышки сразу стали почётными горожанками. Да, две малышки. В атласных конвертах лежали две крохотные девочки. А каждый человек на площади хотел их взять к себе. Многие начали спорить – что у кого-то больше прав, у кого-то меньше. Кто-то раньше заметил воздушный шар, кто-то позже, а у кого-то хватило смелости взять малышек на руки. Очень мирные и добрые жители Птибудошта чуть не подрались. И тогда мэр громко сказал своё слово, а потом вывесил на площади приказ, в котором каждый мог прочитать:


Добрые горожане, добрые горожанки. Я вижу, что благодарность переполняет ваши сердца. Я знаю, что каждый дом, каждая семья готова стать родной для двух чудных девочек, что прилетели к нам на воздушном шаре и принесли с собой долгожданный дождь, который, прямо скажем, спас наш город. Но я также вижу, что наши добрые горожане готовы разорвать бедных малышек на кусочки, а этого мы никак не можем допустить. И потому властью, данной мне городом, я принимаю такое решение:

1) Дом напротив ратуши, где сейчас никто не живет, становится родным домом наших малышек.

2) Город сделает всё, чтобы старый дом стал ухоженным и уютным, чтобы наши спасительницы могли расти в нём, не зная никакой нужды.

3) В этот дом смогут приходить все-все-все, кто хочет растить и воспитывать наших малышек.

4) Если желающих будет слишком много, им придется записываться в очередь у моего секретаря в кабинете № 1 на первом этаже ратуши.


Ваш дорогой мэр,

Филипп-Эммануил-Иоанн.


Конечно, желающих было слишком много, и бедный секретарь мэра с раннего утра до позднего вечера записывал, кто и когда будет растить и воспитывать малышек. И не успевали люди, записанные на 10 утра, накормить маленьких девочек, как в 10:30 им стучали в окно и показывали часы – что пришло время другой семьи. Другая семья понимала, что кормить два раза подряд – нехорошо. И потому начинала читать малышкам волшебные сказки, которыми так славится Птибудошт. Через полчаса в окно стучалась третья семья, где старшая дочка прекрасно играла на клавесине. И она устраивала для малышек концерт волшебной музыки, которой так славится Птибудошт. Четвёртая семья убаюкивала, пятая и шестая – охраняли сон, пели колыбельные песни. Седьмая одевала малышек, восьмая снова кормила и так по кругу, по кругу с утра до вечера и с вечера до утра.

А потом малышки выросли. Весь город гордился ими и больше не спорил, понимал, что делить на кусочки никого не надо. Город сам чуть не разорвался на кусочки, чтобы каждый добрый горожанин и каждая горожанка, тоже добрая, все чувствовали – это наши дети! Я их кормила, а я им читал, я учил грамоте, а я катала на лошади. И так по кругу, по кругу, по кругу.

Девчонки выросли смышлёными и забавными. Ведь у них было много родителей, много любви и тепла. Каждый родитель их чему-то научил, и потому иногда казалось, что Эли и Лю̀си умеют всё на свете. А от этого казалось, что они старше своих одиннадцати лет – ровно столько времени прошло с той весны, когда малышки прилетели на воздушном шаре. А ещё все в городе ломали головы, стараясь отгадать – то ли они родные сёстры, то ли не родные и не сёстры? Кто-то говорил, что они похожи друг на друга, как близнецы. Но ему тут же отвечали, что он никогда близнецов не видел, а Эли и Лю̀си в лучшем случае кузины, но никакие не близнецы. Да, в Птибудоште любили спорить по любому поводу.

А без повода, просто так, Лю̀си была светлая и сероглазая, и чуть повыше Эли ростом. А у Эли глаза были тёмно-зелёные, а волосы – прямые, чёрные и гладкие – блестели, как у японской куклы. А ещё Лю̀си обычно двигалась быстро, чем и не думала хвастаться, а Эли… Но нет! Не будем. Не будем мы раскрывать все секреты сразу, потому что этих секретов впереди – видимо-невидимо, воз и маленькая тележка. И ещё две тележки в придачу.

Только одной тайны мы ещё раз коснёмся: вы же помните про третий конверт, с письмом, что нашёлся в корзине воздушного шара? Так вот, он ничем не помог и почти ничего не рассказал – откуда появились Эли и Лю̀си? Правда, на нём было написано красивыми буквами: «Для Элины и Люсии. Это письмо надо отдать девочкам в день, когда пройдет ровно одиннадцать лет и одиннадцать месяцев со дня их появления в вашем городе!»

Так добрые горожане узнали, как зовут малышек. Некоторое время умные мужчины думали – а, собственно, кто из них Элина и кто их них Люсия? Но умные женщины быстро нашли на атласных конвертах метки Э и Л – после этого никто не сомневался, что каждая девочка получила своё имя, что их никто не перепутал. Правда, в Городской Книге Гражданских Записей двум почётным горожанкам добавили ещё несколько имён. Во-первых, чтобы было красиво. Во-вторых, чтобы потом, когда малышки вырастут, каждая смогла выбрать для своей взрослой жизни двойное или тройное имя – в Птибудоште их очень любили, двойные и тройные имена.

Но вернёмся к конверту с письмом. Конечно, в это письмо все очень-очень хотели заглянуть, хотя бы одним глазом, хотя читать чужие письма – нехорошо. Но добрые горожане сразу догадались, зачем и почему им надо раскрыть конверт. Они надеялись, что послание для Элины и Люсии поможет им лучше заботиться о девочках. И ещё надеялись, что смогут найти их родителей или хотя бы начать поиски. Конечно, добрые горожане были уверены, что письмо обязательно надо прочесть. Но никто не смог этого сделать! Конверт у письма был какой-то странный, он не открывался. Конечно, его пытались открыть. Сначала руками, потом ножами и ножницами, потом даже кузнеца Лео просили, чтобы он как-нибудь вскрыл загадочный конверт. Но кузнец тоже ничего не смог сделать – конверт был как заколдованный, он даже в огне не горел, его даже топор не брал, и пила не пилила. Его ничем нельзя было разрезать, нельзя было разорвать. И тогда любопытные горожане успокоились, отдали конверт мэру, он держал его в ящике для особо важных бумаг.

А девчонки, Эли и Лю̀си, жили в Птибудоште, не тужили. Больше всего на свете они любили принимать гостей – ведь они привыкли к этому с самого раннего детства. И потому однажды попросили мэра чуть-чуть перестроить двор и входной зал своего домика, превратить домик в кофик, чтобы каждый добрый горожанин и каждая горожанка, тоже добрая, могли приходить к ним, когда захотят.

Мэр почесал свою круглую голову и спросил: «А вы не слишком маленькие, чтобы работать?» Но девчонки ему бойко ответили, что они уже почти взрослые и никакая работа им нипочем. И они были правы, ни чуточку не выдумывали.

***

Солнечные зайцы и рыжие белки только начинали прыгать по виноградным стеблям, а Лю̀си и Эли уже трудились и трудились, как заводные – ведь даже в маленьких кофиках бывает много разных дел.

– Ээээ-ли! Ку-ку, мой мальчик!

Лю̀си не звала подругу, а так, подшучивала над ней. И над собой тоже. Она страсть как любила мультики и выбирала из них самые смешные слова, всякие там: «Ку-ку, мой мальчик!», «В попугаях я значительно длиннее!» или «Акела промахнулся!». И повторяла порой без всякого повода – сейчас она натирала до блеска витрину с пирожными, до зеркального блеска, и внимательно что-то разглядывала.

– Здесь я, дар, я здесь! – Эли отвечала серьёзно, толкая перед собой столик на колёсиках, уставленный салфетницами и сахарницами, солонками и перечницами. И её ловкие руки так быстро мелькали, что, казалось, перечницы и солонки сами выпрыгивают на столики и занимают самые удобные места.

Девчонки перебрасывались нехитрыми словами, что-то приукрашивали, что-то поправляли. Надо было успеть, пока в кофике не появились первые гости. А потом они появлялись – первые, за ними вторые, третьи, четвёртые. И так целый день до позднего вечера. Целый день маленькие хозяйки кормили и поили своих гостей, бегали от стойки к столикам, от столиков к другим столикам, и улыбались, улыбались, говорили приятные птибудоштские слова, и снова улыбались, под вечер чуть усталыми улыбками.

А иначе и быть не могло. Ведь в Птибудоште все считали девчонок своими – дочками, сёстрами, внучками. И вообще, в Птибудоште жили люди добрые. Конечно, они любили спорить и часто спорили так, что чуть не ссорились друг с другом, но по-настоящему никогда не ссорились. Больше всего на свете они любили посидеть за чашкой чёрного кофе или кружкой тёмного пива – просто, не спеша. Поболтать, о чём душе угодно, поесть что-нибудь вкусненькое. Да, добрые люди жили в Птибудоште. А недобрых и злых маленькие хозяйки даже не видели, не пришлось. Им даже казалось, что злые и недобрые – таких вообще не бывает, что они только в книжках и мультиках встречаются. Но однажды утром в их кофике появился очень странный гость.

III 


Да, появился, ранним утром! Большой-пребольшой, с толстыми ручищами и выпуклыми глазищами – таким, что любая жаба позавидует. А ещё со здоровенными сапожищами, великанского роста ВЕ-ЛИ-КАН. И такой он был огромный, что назвать его человеком язык не повернётся. Или повернётся, да не вывернется. Хотя, чего там… не в языке дело, а в великане. Появился он, и всё тут!

Вида он был странного. Одет в роскошные одежды: плащ чёрного бархата с золотым шитьём, за плащом камзол виднелся, тоже весь шитый золотом, а под ним сорочка с такими кружевами, что обычно зовут белоснежными. Только белоснежность они давно потеряли, кружева стали серыми, грязными, бурыми, и сорочка тоже стала грязной, и камзол с плащом. Их словно триста лет мяли, жали и пыль на них сыпали – каждый день, как нарочно, такой толстой коркой она наросла. И теперь только гадать оставалось – какой раньше эта роскошная одежда была? Или сейчас была бы, если её выстирать и выгладить хорошенько. Только вместе с камзолом-плащом и самого великана пришлось бы стирать да гладить – у него даже длинные волосы и борода были пылью присыпаны. И за триста лет в такие космы замотались, что и думать было страшно – как их вычёсывать?

Всё это было странно, да. Девчонки никогда живого великана не видели, а такого толстого и нечёсаного – вообще никогда не видели, и всё же смотрели на него ровно одну секунду, а потом перестали смотреть. Потому перестали, что он тащил за шиворот девушку. Да, девушку! Ухватил её за высокий воротник парчового платья, будто овечку или барашка за шею. А девушка – она не какая-нибудь там простушка была, она была удивительная красавица, и во сне не приснится, сказочной красоты. Потому и взгляд от великана отскакивал – на красавицу. Взгляд отскакивал, только этот громадный в сапогах с жабьими глазами мало думал – смотрит на него кто или не смотрит? Он тащил свою пленницу толстой лапой, будто поймал где и напугал до смерти, еле ноги она передвигала. Зато великанские сапожищи тяжко гремели. И дышал он, сипел, будто большая гора задыхалась.

Так и протопал он по площадке кофика, по каменным плитам, положил ладонь на столик, полстола прикрыл своей лапой, и плюхнулся сразу на два кресла. Они аж застонали под его тушей, а куда делись плетёные ручки, этого и вовсе не понять – не то оборвались, не то провалились. Но великан и об этом не думал; он отдышался чуть, поводил по кругу жабьими глазами, а красавицу подтащил поближе, приподнял и запросто так бросил на третье кресло, как игрушку. Потом ещё раз перевёл дух, задёргал толстым носом и… увидел девчонок, что выглядывали из кофика и моргали в удивлении. Он же, не моргая на них уставился, а потом так хитро щёлкнул толстыми пальцами, что указательный после щелчка прямо на Лю̀си показал. И Лю̀си поняла – это на неё толстый палец показывает.

– Э-эй т-ты, х-х-аа-зяйка! П-пади-ка сюда и п-подай м-мне м-маароженого ку-клуубничного ш-шесть ш-аариков. И ка-аанфет. И пи-иирожных ч-четыре шшш-туки! Два мм-ииндальных, два ав-всяных. И бб-аальшую кк-ружку пп-ива!

Великан заикался, заметно заикался. Иногда замолкал, словно думал – говорить дальше или оборвать слова? А слова вылетали из него с таким жёстким хрипом, неприятным таким, словно все ему много денег были должны, да никак не отдавали. И хотя хрипел он негромко, Лю̀си показалось, что он чуть не орёт на неё, а обидеть – точно хочет, такие злые у него были слова, и смотрел он недобро.

Но Лю̀си знала, что никаких денег ему не должна. И вообще не привыкла, чтоб на неё невежливо хрипели всякие там великаны. «Господи, до чего ж он на большую жабу похож!» – Лю̀си сморщила нос, будто на за её столиком и впрямь сидела большая жаба. Да, всякие там великаны и бба-аальшие жабы! Тут она поперхнулась, проглотила обиду, молча записала в блокнотик, что великан сказал, кивнула, отодвинулась боком, вырвала листок и отдала Эли.

Эли тоже не привыкла, чтобы на Лю̀си хрипели всякие там непонятно кто, но тоже решила пока не ругаться. И потому просто перехватила листок, положила в вазочки клубничное мороженое, конфеты и пирожные разложила на блюдечках, налила большую кружку пива, красиво расставила всё на золотистом подносе и принесла странным гостям.

И хотя она всё сделала быстро, за минутку, великан ворчал и ворчал что-то под свой толстый нос, недовольно так, будто Эли два часа возится. Ворчал, пока все вкусности не оказались перед ним. И только тогда задвигал носом, словно принюхивался, а ленивой рукой вытянул из-за широкого пояса старинный кошелёк, кожаный мешочек с тесёмками, и стал в нём шарить. Толстым пальцам было тесно в кошельке, но великан жадничал высыпать деньги на стол и от жадности ещё больше злился. Злился, и всё же нашарил в кошельке золотую монету, швырнул её в воздух, золотую, некрупную.

Монетка не успела взлететь, как Эли её ловко поймала и удивились – первый раз к ней такая денежка прилетела в руки, непонятно из какой страны. Золотая, конечно, но сколько за неё сдачи давать – это надо подумать. Эли даже брови нахмурила, прикинула монетку на вес, ещё подумала. И не спеша стала отсчитывать сдачу серебряными денежками. Одну положила на стол, вторую. Но тут плетёные кресла под великаном снова застонали, он нагнулся, захрипел и… попробовал шлёпнуть Эли по попе. Но не шлёпнул, а просто лапой махнул, потому что Эли, быстрая, как белка, уже стояла с другой стороны столика и продолжала отсчитывать серебро. Не спеша.

– Ааах! Паа-прыгучая каа-кая! Ещё паа-прыгаешь у мее-ня ещё!

Этот великан точно был похож на большую жабу, Эли об этом тоже подумала. Он сверкнул на неё выпуклым глазом и ещё что-то беззвучно губами прошевелил. Видно, Эли рассердила его не на шутку, у него даже лицо стало тёмное. А монетки он смёл со стола в карман, кошелька не доставая. А потом – потом облизал губы шершавым языком, выпил полкружки пива, проглотил мороженое сразу из двух вазочек, выпил ещё пива, съел все конфеты и, запрокинув косматую голову, противно зафырчал остатками в большой кружке.

Эли и Лю̀си повидали многих людей, всяких и разных, забавных и не очень, но таких гостей в их кофике никогда не было. И во всем городе таких не было.

– Лю̀си, – шепнула Эли, – видела, какая она красивая?

– Видела, – еле слышно выдохнула Лю̀си. – Только она…

Тут Лю̀си запнулась, не смогла договорить – почему «только она» или что «только она» – всё непонятно было. И сказать по правде, маленькие подружки не понимали, что у них в кофике творится, то есть совсем не понимали. А когда пытались, их славные личики застывали – застывали в тихой задумчивости. От неё всё вокруг замерло, даже солнечные зайцы притихли, даже белки перестали прыгать и свесили вниз любопытные уши с длинными кисточками, а в воздухе повисла полная тишина. Но висела она недолго, потому что секундой позже произошло нечто такое, такое нечто, что ни в одно непонимание не влезет. Что-то страшно невероятное, будто трясли, трясли кусок земли, и вышло из этого целое землетрясение.

Этот великан – Большая Жаба, как его девчонки называли – опять приподнялся. Поломанные кресла под ним застонали жалобно, постояли секундочку и рухнули, точно сил у них больше не было. Великан же о них не думал, он потемнел лицом ещё больше, хотя больше некуда было темнеть, и широким взмахом отшвырнул от себя столик. Резко так, что плащ хлопнул, а бедный столик полетел кувырком, и вслед за ним скользнули в воздухе и разбились на каменных плитах большая кружка и вазочки, и блюдечки. Великан присел, точно, как жаба, хватая воздух открытым ртом, и запустил длинные и толстые пальцы прямо в каменные плиты, из которых была выложена площадка перед кофиком. И подружки не успели глазом моргнуть, как глаза их быстро-быстро заморгали – великан заскрипел зубами от натуги и со скрипом, скрежетом приподнял одну здоровенную плиту, и вбок её сдвинул. Сдвинул и начал дальше толкать, и опять зубами заскрипел, и толстым носом задёргал, видно, от сырости, что выползла из подземелья и дальше вверх поползла.

А девчонки всё стояли, пошевелиться не могли, только ресницами хлопали. Смотрели на красавицу, на великана, снова на красавицу, снова на великана, что возился с тяжёлым камнем, пихал его в сторону и тяжко, тяжко хрипел. Но как справился с каменной плитой, вдруг обернулся на подружек и снова щёлкнул пальцами так, что указательный на них показал. И от этого им снова стало жутко, они прямо замерли, как столбики, – остолбенели. Стояли так, одним глазом на великана глядели, а другим – на девушку. А красавица хоть и смотрела в ответ, но странно как-то, очень странно, будто спала. Глаза её, правда, открыты были, но глядели в никуда и ничего не говорили, молчали.

Если бы Эли и Лю̀си могли подойти ближе и заглянуть красавице в глаза, они бы о-очень удивились. Глаза у красавицы были зелёные, и не просто зелёные: формой они напоминали миндальный орех, а над скулами их «миндаль» сужался, превращался в стрелку, которая шла дальше вверх, к вискам. Но самое странное было, что зрачки этих глаз были не круглые, а вытянутые, как у кошки, заострённые сверху и снизу.

Если бы маленькие хозяйки могли подойти ближе, они бы всё это увидели, но сейчас они ничего не могли: ни слова вымолвить, ни просто губы раскрыть. Только застывшими глазами смотрели: вот великан чуть разогнулся, не оборачиваясь, потянул назад здоровенную лапу и сгрёб прекрасную пленницу под плащ. Потом ещё раз дёрнул носом от сырого воздуха и стал спускаться, как по невидимым ступеням, куда-то вниз. Вот он наполовину исчез, вот нырнула под плиту его триста лет немытая голова, и остались только толстые пальцы. Остались, пошарили, потрогали камень, ухватились за его край и с глухим стуком задвинули вход в подземелье.

От этого стука Лю̀си и Эли очнулись. И хотя с места не двинулись, опять стали быстро моргать. Стояли недвижно и только хлопали, как в ладоши, хлопали длинными ресницами. Казалось, так громко, что могли бы спящих детей разбудить, да, к счастью, никаких детей рядом не было.

Время шло, как обычно, уже пришло к той секунде, когда девчонки в себя должны были прийти. Но что-то не получалось у них, не приходилось в себя – никак. Они просто глазам не верили и, если б не перевёрнутый столик, не переломанные кресла, осколки да свежие царапины на камне, они бы и впрямь подумали, что не проснулись ещё, и не взаправду всё происходит, а в каком-то дивном, глупом сне.

Но прошла минутка, другая, третья, пятая…

– Эли, ты меня ущипни, если что не так. Паа-жалуйста. – Лю̀си наконец зашевелилась и поглядела на подругу.

– Ущипнуть-то я тебя ущипну. Только, кажется мне, всё это «ж-ж-ж» неспроста!

Эли говорила тихо и грустно, и головой качала, даже губы закусила, сначала одну, потом другую. И полная тишина снова повисла в воздухе.

IV 


Вслед за тишиной пришла задумчивость и осталась надолго. Лю̀си она сразу не понравилась: обычно мысли в её голове были живые, а сейчас замирали, еле шевелились, и от этого Лю̀си морщилась, будто ела что-то невкусное. А Эли – Эли просто и тихо думала. Думала, что всё на свете проходит: хорошее и плохое, горькое и сладкое, даже неприятности проходят, надо только подождать, пока они все пройдут.

В задумчивости девчонки стали тихими. Они посмотрели на погром, что великан сотворил. Такая жаба! Чуть не разломал их славный кофик. Молча собрали осколки большой кружки, перебитые вазочки, блюдечки, поставили на место столик – ему ещё повезло, ничего ему не сделалось. Но тут они увидели кресла, а у кресел вид был такой пострадавший, такой несчастный и поломанный, что девчонки сами стали несчастными и поломанными. Они просто руки опустили, вздохнули тяжко и побрели за двери кофика – ставить на место самих себя. Если вы пробовали ставить себя на место, вы знаете – это дело непростое и небыстрое. Эли и Лю̀си об этом догадывались и на всякий случай приладили на стеклянной двери картонный листок:


ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ, НЕ БЕСПОКОИТЬСЯ.

МЫ ПЕРЕСЧИТЫВАЕМ МОРОЖЕНОЕ,

ПОДОЖДИТЕ НЕМНОГО!

ПОЖАЛУЙСТА! СПАСИБО!


Колокольчик за дверью тихонько позвякивал. Может, ветер его шевелил, а может, и сам он о чём-то думал. На стене тикали ходики с немолодой кукушкой. Время уже к половине седьмого подошло, механизм у ходиков заскрипел, зашипел, приготовился отбивать время, но кукушка только высунулась из резной дверцы и… обратно спряталась. Посмотрела на несчастных девчонок и поперхнулась – обычное «ку-ку» у неё застряло в горле.

Эли и Лю̀си не находили себе места, бестолково бродили по кофику. Ходили, ходили, столько шагов прошли от угла к углу, что по обычной своей скорости могли две улицы пробежать и обратно вернуться. Но сейчас ноги у них вяло передвигались, как ватные, а ватные руки только начинали зачем-то подниматься и опускались.

Девчонки ещё раз отворили стеклянную дверь, посмотрели внимательно – может, они чего не заметили? Может, под виноградным зонтиком что-то новое случилось? Но нет, не случилось. Только рыжие белки продолжали свешиваться и прислушиваться, и два голубя прилетели поклевать пирожные, миндальные и овсяные. К ним великан и притронуться не успел. Или не захотел.

Подруги покосились на голубей – те были очень заняты, крошили и отнимали друг у друга сладкие кусочки. Посмотрели на белок – эти рыжие только сверкнули бусинами глаз, махнули хвостами и скрылись в виноградных листьях.

Ох, что ж тут поделаешь! Пришлось снова прикрыть дверь и хоть что-то придумать: от бестолковости, несносной ходьбы, от тишины – никаких сил не осталось.

И тогда Эли взяла чашечки, две. Дернула ручку кофейного самовара и приготовила кофе, чуть крепкий, чуть сладкий, добавила молока. У девчонок был замечательный старинный самовар. А ещё – редкий дар, они умели варить такой вкусный кофе, от его аромата даже самые печальные гости кофика оживали.

Подруги уселись на высокие табуреты у дубовой стойки, зажали чашечки так, что ладошкам стало тепло, горячо, и маленькими глоточками начали выгонять, выталкивать свою задумчивость. Но она не хотела уходить, её толкали, она упиралась, её выгоняли, она возвращалась и мучила.

А девчонкам уже надоело мучиться, и потому кофейные чашечки в их руках стали вести себя беспокойно. А когда подруги с новой силой подтолкнули задумчивость, по тёмному кофе в чашках пошли волны. Вообще, маленькие хозяйки редко молчали, разве что во сне или когда были о-очень увлечены каким-то делом. Но сейчас никакого дела не было, и спать не хотелось, и молчали они слишком долго, особенно Лю̀си. И потому молчание дулось, как мыльный пузырь, дулось, дулось и… лопнуло!

– Нет, ты подумай! Какая жаба бессовестная!

Девчонки как проснулись и сразу закричали громко и одинаково. На самом деле, кричать они не любили, но сейчас, как пошли волны по тёмному кофе, всё вокруг будто взорвалось от сердитости, и волны, казалось, прямо по кофику ходят взад-вперёд и плюхаются. Если бы кто со стороны смотрел – мог бы подумать, что Эли и Лю̀си на табуретах качаются и брови хмурят, чтоб покрепче друг с другом поссориться. Но они, конечно, только на великана сердились, у них даже руки чесались – так хотелось дать ему по башке чугунной сковородой.

– Невероятно! Дар. Не-веро-ятно!

– Да нет, ты вспомни, как он её! Что он её?!

– Да ты сама вспомни!

– И вообще!

– А послушай, она!

– И такая красивая!

– И такая несчастная!

– Я бы его за это!

– Просто п-придушила!!!!

– А я бы его за это!

– Просто р-растерзала!!!!!

«Ррррры!!!» Девчонки уже р-разобрать не могли: то ли кричат они сердитые слова, то ли р-рычат. Руки у них держали горячие чашечки, хотя им больше хотелось мелькать и крутиться. А рычащие слова вместе с волнами носились по кофе и кофику, и будь у них сил побольше – ох, несдобровать бы простой посуде и расписным тарелкам, что висели на стенах для красоты. Но силы хватало только, чтобы всё вокруг дребезжало и подпрыгивало, и снова дребезжало, и снова подпрыгивало.

Сердитые волны в кофике стали большущими, огромными. Кукушка, что полчаса готовилась прокуковать семь раз подряд, выглянула и опять спряталась, все свои «ку-ку» проглотила. А девчонки не успели коленки отвести, как весь кофе из чашек на них вылился – огромными горячими волнами. Ну, не весь, в каждой чашечке осталась пара глотков. Но, главное, крик оборвался, будто его оборвали. От горячего кофе на коленках стало тихо, в кофик снова забралась полная тишина.

«Господи-боже-ж-ты-мой!» – прошептала Лю̀си, и Эли прошептала, других слов у них не нашлось. Но от тихого шёпота они вдруг поняли – им вдруг стало ясно, что кроме обиды есть вещи похуже. Что бог бы с ним, с этим лупоглазым великаном! Или даже чёрт бы с ним. Пусть он нахамил, нагрубил, столько славных вещей поломал и каменные плиты поцарапал. Всё это гадость обидная, но он же, такая жаба, красавицу под землю утащил! Прекрасную пленницу. Утащил, как соломенный тюфяк! Как старую куклу! Вот это – да, гадость! Ог-ром-но-про-тив-на-я-нес-тер-пи-мая! Вот какая.

– А тебе не показалось, что она у нас помощи просила? – Эли уже по-другому, с вопросом, нахмурила брови.

– Конечно, показалось! – Лю̀си даже не задумалась, хотя, если честно, никакого знака от пленницы не видела и не помнила.

Девчонки ещё раз внимательно посмотрели друг на друга и хором перешли на новый крик:

– Вот, жаба! Ну не-ет, этого я ему точно не прощу, ни за что!

Это у них бывало часто. Очень часто маленькие хозяйки вместе начинали говорить совершенно одинаковые слова, что всегда получалось смешно. И они смеялись до поросячьего визга, поддразнивали друг друга – что слишком они задружились и надо им пореже видеться. Тогда и разные мысли к ним будут приходить. Хотя бы иногда.

Но сейчас им почему-то не хотелось смеяться и дразниться. Люсины серые глаза в такие круги расширились, что казалось, вот-вот выскочат они и по полу покатятся. А Эли свои зелёные сжала в совсем узкие щёлочки, будто спрятала. Но и так было видно, каким огнём они горят.

– И я не прощу, вот ещё, прощать всякую шушеру!

Крик девчонки сбавили и чуть не прыснули смехом. Лю̀си уж точно смеялась и злилась одновременно.

– Знаешь? Лучше, знаешь, мы его догоним. Мы его. И… – и тут она надула щёки, стала воображать, что будет, когда они догонят лупоглазую большую жабу.

– Ну, догоним. И что? – Эли недоверчиво посмотрела на подругу. – Что мы ему сделаем? Ты же видела, какой он здоровенный?

Эли спросила, но в ответ получила не слова, а далёкий взгляд, очень далёкий. Лю̀си смотрела сквозь стены, унеслась в погоню, откуда-то взяла сковородку, не чугунную, правда, а лёгкую, медную. Зато этой сковородой она надавала Большой Жабе таких тумаков! Отняла у него прекрасную пленницу. А он весь сжался и стал маленькой жабой, сидел под кустом и тихо квакал. А красавица обнимала Лю̀си и слёзы лила ручьём. От счастья. Ручьём. Всё получилось так ясно, прекрасно, никаких вопросов не было! Что мы с ним сделаем? Фу-ты, ерунда! И так всё понятно!

– Фу-ух! – Лю̀си вернулась из воображения и выпустила воздух из щёк. – Ну что за вопросы дурацкие? Главное догнать, а там что-то придумается. Да-да-да-да, не бойся, придумается само. А пока…

Тут она замолчала, так надолго, что Эли успела снять картонку с двери, повернула её и толстым синим фломастером написала что-то новое – на другой стороне. Потом пощёлкала пальцами, чтобы Лю̀си к ней повернулась, дала взглянуть и снова приладила картонку на стеклянную дверь:


ДОРОГИЕ ГОСТИ!

СЕГОДНЯ У НАС ВЫХОДНОЙ.

ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА.

ЖДЁМ!


– Ты что? – Лю̀си даже выглянула из кофика, чтобы ещё раз на картонку взглянуть, – ты что, думаешь, мы за один день одолеем это чудище-юдище?

Она снова уселась на высокий табурет, выпила оставшиеся в чашке капли и голову наклонила от удивления. А Эли серьёзно усмехнулась:

– Ой-ой, дар, кто-то из нас не читал одну хорошую книжку. Да, моя дарагая, кто-то не читал. – Эли тоже прикончила свой кофе и со стуком поставила чашечку. И ещё раз серьёзно усмехнулась. – Сама подумай, ведь завтра, завтра кто-то прочтёт, что надо приходить завтра – и придёт послезавтра. А послезавтра он снова прочтёт, что надо приходить завтра. Только это будет уже послепослезавтра. Так что времени у нас сколько хочешь!

Лю̀си ещё больше наклонила голову.

– Времени сколько хочешь?

– Угу! Сколько угодно.

Эли отвечала спокойно, но Лю̀си почему-то засуетилась и стала искать что-то на стойке, под стойкой и даже за кофейным самоваром.

– Сколько угодно? Ничего не угодно! Всё это ерунда. Из книжек. А мы-то, если торопиться. Уже сейчас некогда! Поняла? Собираться в путь и спасать!

– Какая ерунда? Почему некогда? Кого спасать? – Эли ничего не поняла, даже головой задёргала.

– Кого спасать? – Лю̀си задумалась, она как-то не заметила, что половину слов не успела сказать, проглотила. – Хм. Кого спасать?! – она повторила слова и снова стала что-то искать. – Кого спасать?! – тут Лю̀си заулыбалась и так подмигнула подруге, будто всё на свете поняла. – Ха! Уж не этого лупоглазого мы будем спасать! Жабу твою большую!

Под конец у неё прямо музыка в голосе зазвучала, а сама Лю̀си вся засветилась от каких-то хитрых мыслей в голове и легко слетела с высокого табурета.


Эли недовольно дёрнула плечами, ей совсем не понравилось, что Лю̀си сказала: «Жабу твою большую!», будто она с этим великаном дружила. Ничего она с ним не дружила…

Но Лю̀си над словами не задумывалась, легко слетела с высокого табурета и стала вытряхивать всё-всё-всё из своего ярко-жёлтого рюкзака. На пол посыпались какие-то листочки, расчёски, заколки, фенечки, цветные камушки – много чего, и всё это попадало в небольшую горку. А Лю̀си вдруг бросила рюкзак и заметалась по кофику, захлопала разными дверцами и ящиками. И пока было непонятно, что она ищет, Эли сидела, не двигалась и с тихим интересом смотрела, что её подруга делает. А подруга разворошила кучу вещей, нашла коробку с красками и кисточками, наполнила склянку водой, взболтала её. Интересно, что ей в голову пришло? Нарисовать что-то? Хм, нашла время! И, вообще, странно.

– Да-ар! – Эли тихонько потянула Лю̀си за рукав.

– Угу! – та даже не обернулась, так была занята.

Эли пожала плечами, а Лю̀си снова взялась за рюкзак и, быстро перебирая руками, встряхнула его, перевернула, рассмотрела со всех сторон, размешала зелёную гуашь, и с очень серьёзным лицом пошла красить красивые жёлтые строчки, кармашки и вытачки, и блестящие замочки с цепочками и брелоками. С очень серьёзным лицом, будто только что не было разговоров про погоню и Большую Жабу. Будто Лю̀си мечтала и мечтала последние дни взять да покрасить свой рюкзак. И, наконец, нашла минутку. С очень серьёзным лицом. И только кисточка мелькала и размазывала, размазывала зелёное на жёлтом.

А Эли никак не могла понять, что с подругой творится, и растревожилась не на шутку. Сами представьте: сидит себе человек, сидит и вдруг начинает рисовать прямо на своём рюкзаке, прищуривается, как большой художник, густо кладёт краску на краску, хотя её уже некуда класть – весь рюкзак позеленел, а самые красивые кармашки хрустящей корочкой гуаши покрылись.

– Если ты думаешь, что я, того, с ума… спрыгнула! Можешь не волноваться. – Лю̀си чуть не насвистывала и нацелилась кисточкой в ту часть рюкзака, что была ещё просто зелёной, травяной, а не цвета сказочного болота.

– Может, объяснишь?

– Объясню, объясню, не бойся, – Лю̀си не отрывалась от работы. – Это чтобы прятаться в траве. Помнишь, эта вредная старуха в мультике говорила: «Вы! Лежите на газоне! И вас! Не видно…»

– Помню! – Эли улыбнулась. – Только ещё раньше она сказала: «Хорошо, что вы такой зелёный и плоский». А тебя с такой штуковиной на спине заметят за версту. Или за две, но точно заметят!

Лю̀си пару раз моргнула.

– Угу! Ладно. Не придирайся! Я не на газоне лежать собралась. А тебе! Тебе вот краски может не хватить. Да!

Она почти обиделась, но потом ещё раз окинула взглядом рюкзак, прищурилась и осталась довольна. Отдала кисточку подруге, а сама понеслась к любимой витрине с пирожными, что часто заменяла ей зеркало. Впрочем, «понеслась» – слово неточное. Лю̀си так и перескакивала по кофику, как шальной кузнечик, в один миг оказываясь то там, то тут, и уследить за ней было ох как непросто. Эли не успела кисточку перехватить, как её подруга пропрыгала по всему кофику и вдруг резко припала к любимой витрине, и внимательно стала разглядывать…

Что она там разглядывала – всегда было непонятно, но это стекло с пирожными попадалось ей на глаза часто, чаще, чем обычное зеркало. И дело не в том, что в кофике не было зеркала, просто в обычное Лю̀си смотрела не с таким удовольствием, а в витрину – очень даже мило! – всегда можно взглянуть, будто тебя сладости интересуют, да, только сладости, а собственная красота – нет, ни капельки.

И сейчас бы никто не понял, на что Лю̀си любуется. Но вдруг в руках у неё появились огромные ножницы и лихо отхватили большую часть её прически, а остатки стали ровно подстригать, как редкие кустики.

– Господи, дар! Это тебе зачем? – Эли даже заморгала, чтобы ресницами сбросить видение. И решила оставить свой красный рюкзак, достать валерьянку и успокоить подругу.

– Неужели не понятно? – Лю̀си превратилась в хорошенького мальчика и лукаво обернулась. – Этот великан, он нас слишком хорошо разглядел и сразу узнает. А вот если мы преобразимся как следует, может, и в траве не придётся лежать.

И с этими словами, страшно щёлкая ножницами, Лю̀си потянулась к голове Эли. Эли сначала дёрнулась, будто бежать собралась, но потом вздохнула и позволила ножницам пройтись по своей голове. Лю̀си работала быстро, она вообще всё делала быстро, и через пару минут Эли тоже стала хорошеньким мальчиком – ну, никто бы не поверил, что девочка по своей воле согласится так себя постричь. А Лю̀си опять осталась довольна, но продолжала что-то выдумывать на ходу.

– Угу, угу! Так! – она пальцем ставила в воздухе точки, а потом понеслась к нескольким ящикам сразу, выгребла из них целую кучу джинсов и джинсовых курточек, шорты, рубашки, бейсболки. – Теперь одежда! Покрасить! Ты оставь краски, надо одежду покрасить в зелёный.

– Да-ар! Дарагая-я! Ты что, всё на свете собираешься сделать зелёным?

Свой рюкзак Эли замазывала не густо. Ей не краски было жаль, но она видела, как её любимый красный рюкзак превращается в скучную зелёную дерюгу, прямо на глазах превращается. И от этого Эли печально кивала головой. А словом «дарагая» девчонки обычно дразнили друг друга. Иногда колко, чтобы не крутить пальцем у виска (это – невежливо!), иногда – просто подшучивали друг над другом, добавляя еле заметную шутку в слова. И тогда от колючего «дарагая» оставалось ласковое «да-ар».

Но сейчас Эли чётко сказала – «дарагая», а Лю̀си этого даже не расслышала. Она копошилась и копошилась в джинсовой куче, пока не вытащила самые потёртые курточки с заплатками на локтях и джинсы с разодранными коленками.

– Ну-у, нет! – она жалобным звуком потянула воздух. – Нет, на всё краски не хватит. Придется только эти, протёртые. Зато их не жалко!

Тут она заулыбалась, просунула руку в джинсовую дырку и помахала из дырки пальчиками. И сразу стало ясно, что с её умом всё в порядке, что она не сошла с него и не спрыгнула. Но не успела Эли успокоиться, как Лю̀си отбросила кучу одежды и шальным кузнечиком снова куда-то сорвалась. Куда-то пропала, но сразу вернулась с большой раскрытой книгой. Эли уже закончила красить свой рюкзак и теперь с новым интересом смотрела на Лю̀си, пыталась отгадать, что она ещё придумает или в книге разыщет.

– Угу! Угу! В путешествие. В путешествие надо брать…

Лю̀си взад-вперед щёлкала страницами и водила по ним пальцем.

– Угу, вот, нашла! «Человеку нельзя долго лежать на снегу…» Нет, это не то. Сейчас найду, вот! «Она использовала все волокна кокосовых орехов…». Нет, это тоже не то, не то, не то! Это не подходит. Угу, вот! «…бросила в кофе кусочек льда, чтобы осела гуща…». Нет, это тоже какая-то ерунда! Какая-то неправильная книжка про неправильные приключения!

Лю̀си поджала губы – опять обиделась! – и уже собралась запустить книжку подальше, но Эли потянулась и на секунду остановила подругу, кинула взгляд на обложку:


ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Белое Безмолвие

и другие…


Последние слова Эли не успела прочесть – книжка-таки полетела в дальний угол – но и непоследних ей хвалило, чтобы промолчать и ещё раз тихо улыбнуться.

Хотя подруги часто говорили одинаковые слова, и даже понимали друг друга с половинки слова, они не всегда делали одинаковые дела. Конечно, когда шла работа в кофике, дело было общее. Но когда появлялся час-другой для отдыха, Эли и Лю̀си находили разные занятия. Эли обычно устраивалась в большом кресле, которое почему-то называлось «бабушкино кресло», хотя никакой бабушки у девчонок не было. Бабушки не было, а кресло было, и Эли каждый вечер проводила в нём чу̀дные часы, читала любимые книжки, мечтала и думала. Думала и мечтала. А Лю̀си тем временем отправлялась в парк развлечений «Луна-Парк», где допоздна работал тир «Барбарос» с шестью ружьями и шестью пистолетами. Она брала ружьё или пистолет (по настроению) и много пулек, и весело постреливала в разных чудиков и чудовищ, которые появлялись из темноты, бормотали непонятными голосами или рычали страшно, но никогда не успевали увернуться от Люсиной пальбы. Не было у них ни единого шанса.

Правда, порой случалось, что книжка попадала и в Люсины руки. Да, такое бывало, и обычно Лю̀си так увлекалась, что даже до «бабушкиного кресла» не успевала дойти, она устраивалась где-нибудь на полу, сидела по-турецки и читала, читала. Только вот какое дело: даже если ей в руки попадалась очень толстая книжка, Лю̀си хватало полчаса, чтоб её прикончить, не больше. С книгами она расправлялась, как с чудовищами в тире, – быстро! Страницы так и летали под её пальцами, а глаза пулей носились по строчкам.

Иногда Эли видела в её руках знакомую книгу и вспоминала, как она наслаждалась этой книгой целую неделю, смаковала страничку за страничкой. Вспоминала и спрашивала: «Ну как? Понравилось?» А в ответ получала беззаботную улыбку, Лю̀си легко отмахивалась: «Да ну! Ничего особенного…». И улыбалась, так забавно улыбалась, что сердиться на неё было невозможно. А Эли порой очень хотелось рассердиться и даже нахмуриться, потому что книжки она любила больше, чем клубничное мороженое. Ну, может, не больше, почти так же.

Но сейчас Эли не стала хмуриться, она тихонько вздохнула и спрятала улыбку.

– Ладно, дар, ты собирай еду, чтобы на три дня хватило, а я соберу вещи. Времени у нас мало, джинсы мы потом покрасим.

Лю̀си кивнула – она уже забыла, что ничего не нашла в неправильной книжке – и зашагала по кофику, размахивая руками, искала и набивала в пластиковые пакеты всякую съедобную всячину, а сами пакеты запихивала в свой совершенно зелёный рюкзак. И только когда он вспух, как воздушный шарик, очень вкусный воздушный шарик, Лю̀си успокоилась и опять осталась довольна.

Правда, со стороны рюкзак выглядел странно. Если бы на него посмотрел какой-нибудь кругосветный путешественник – ну так, случайно – он бы сильно удивился, что из сладкого и круглого аромата выглядывают несъедобные ноги куклы, которая умела говорить «ма-ма» и «уа-ааа». А рядом с кукольными ногами из рюкзака торчали колесики совершенно несъедобных роликовых коньков. Но Лю̀си это не казалось странным – напротив, очень даже понятным.

Эли тем временем внимательно и серьёзно набивала свой рюкзак. Она вела взгляд по кофику, вела, иногда останавливалась, задумывалась на секунду, и дальше вела. Но если глаза хватали что-то, что хоть как-то могло пригодиться, это что-то сразу заворачивалось в пакет и устраивалось в рюкзаке. Поудобнее. И через десять минут рюкзак Эли тоже вспух, как не очень вкусный воздушный шарик, и из него тоже торчали ролики – ну, как без роликов гоняться за великаном?!

Хотя и без них великану пришлось бы туго. Из всех карманов красно-зелёного рюкзака выглядывали, на первый взгляд, самые странные вещи: ножи и вилки, прищепки для белья, верёвки и пять тюбиков суперклея, что в одну секунду крепко-накрепко склеивал всё. Да, всё на свете.

– Ого, тяжесть какая! – Лю̀си потянула свою ношу, а потом сравнила с рюкзаком Эли. Вес получился хорошим, одинаковым, но Лю̀си вдруг ужасно огорчилась и страшно расстроилась. Да, ужасно и страшно – её славное личико с новой стрижкой, как у мальчика, даже сморщилось, будто Лю̀си превратилась в стриженную старушку. И когда удивленная Эли потрясла её за плечо, Лю̀си в ответ только головой замотала в разные стороны и еле выдохнула:

– Ой, да-ар. Кажется, мы зря собирались. Никого мы не догоним. Ничего мы не поднимем. Плиту-то. Без подъемного крана. Мы вот на столечко. Не сдвинем.

Лю̀си медленно, как из тюбика, выдавливала слова, а пальцами показала, что каменную плиту на площадке кофика не получится сдвинуть даже на полноготочка. Но Эли почему-то не расстроилась. Она как раз достала два электрических фонарика, один оставила себе, другой отдала Лю̀си и спокойно смотрела – ждала, пока подружка выберется из своего горя. Ждала. А Лю̀си и не думала из него выбираться, будто ей нравилось в горе сидеть. Наконец Эли устала ждать – даже у неё порой терпения не хватало.

– Да-ар! Да-ар! Ты что, забыла, что у нас там внизу, под кофиком?

– Ну, подвал…

– А в подвале? Что там у нас?

– Ну, всякая всячина, – Лю̀си недоверчиво смотрела на подругу, не понимала, куда она клонит, только фонарик вертела в руках.

– И куда наш подвал тянется?

– Ну, вперёд. Значит, там… – Лю̀си наконец представила себе подвал и стала мысленно по нему пробираться. – Там, как сойдешь по ступенькам, и сразу! А-а-а! Это, значит, он как раз прямо! Прямо под нашей площадкой! Чёрт побери!

Эли кивнула двойной улыбкой. Одной подтвердила, что Лю̀си правильно догадалась, а второй показала, что ей совсем не нравится, что подруга ругается – как мальчишка. Но Лю̀си, видно, всерьёз решила превратиться в мальчишку: хлопнула себя ладошкой по лбу, потом свистнула, лихо надела бейсболку и повернула её козырьком назад. И сразу, будто они обо всем договорились, стала ногой подпихивать рюкзаки к лестнице, к той, что вела в тот самый подвал.

Да, в тот самый, что находился под кофиком. Странно, что Лю̀си про него забыла. Хотя нет, не странно. Маленькие хозяйки редко в нём бывали, он им достался вместе с домиком, а когда домик готовили для двух почётных горожанок, все ненужные вещи перетащили вниз, в подвал. И потом, когда домик переделывали в кофик, туда свалили ещё много ненужных вещей. И славные жители Птибудошта, очень добрые, очень любящие двух почётных горожанок, просто не подумали, что подвал может пригодиться в хозяйстве.

Раза два в год подруги в него спускались, чтобы ещё раз убедиться – ни на что он не годен! Вернее, так: он бы очень пригодился, в нём можно было устроить кладовую для продуктов, можно было поставить огромный холодильник и положить столько полезных вещей… Только вот беда: подвал уже был завален до самого верха старыми бесполезными вещами. Девчонки называли их «сокровищами» (в шутку, конечно), старыми, древними, бесполезными.

Эли и Лю̀си каждый раз вздыхали, когда смотрели на них. И «сокровища» в тёмном подвале тоже смотрели и тоже вздыхали. Это были резные ножки и спинки поломанных стульев и кресел, целые и разбитые сундуки, дырявые гобелены, свернутые в огромные трубочки, и ещё много-много чего. Девчонки смотрели на «сокровища» пять минут и понимали, что им пяти дней не хватит, чтобы всё вытащить и выбросить. И что? Целых пять или шесть дней их любимый кофик не будет работать?! Этого девчонки даже представить себе не могли. Даже мысль о том, что их кофик не будет работать хотя бы один день, казалась им ужасной. И потому они только руками разводили – ну, когда-нибудь потом разберём, не сегодня. Или двумя руками разводили: одной Эли, а другой Лю̀си. Ну, не было у них свободного времени! Они на вечерний отдых еле-еле находили час-другой.

Но сейчас это было неважно. Сейчас девчонки не думали, что кофик придётся оставить – может, даже на целую неделю или две. Может, и три недели придётся гоняться за этим лупоглазым великаном. Сейчас их беспокоило другое: им надо было не просто заглянуть в подвал, им надо было добраться до дальнего края подвала. А там! Ох! Об этом Эли и Лю̀си даже боялись думать.

Они ещё раз окинули взглядом свой уютный кофик, прошлись по всем его углам, уголкам и даже зажмурились, соображая, чтобы ещё прихватить с собой. Но на ум больше ничего не шло, и потому девчонки вздохнули кротко-коротко, заперли двери и потащили рюкзаки по лестнице вниз.

VI 


Лестница вела вниз, в тот самый подвал. Обычно девчонки её быстро проскакивали – через две, через три ступеньки, но сейчас не торопились. Вдруг этот лупоглазый сидит там внизу и ждет их? И ка-ак выскочит! Или ещё какую гадость сделает, жаба такая! От этих мыслей становилось не по себе, но подруги их храбро отгоняли. И от большой храбрости дышали еле слышно, фонарики забыли достать и долго искали выключатель на стене. Он там словно потеряться решил, радовался, что его так долго ищут. И только когда Лю̀си стала сердито сопеть и ворчать что-то про «дурацкий выключатель» – только тогда нашёлся.

Нашёлся и щёлкнул, и под потолком зажглась пара тусклых лампочек в серых кривых колпачках, а в полумраке перед девчонками выросла целая гора старых «сокровищ», покрытых толстой пылью. Гора эта как настоящая выросла, всё собой заслонила, казалось, весь свет в себя втягивает. Но девчонки и в полутьме смогли понять – место, где великан спустился под каменные плиты, было у дальней стены.

– Да-ар, нам вот туда надо пробраться!

Эли шептала тихо, а пальчиком показала на дальний угол, но Лю̀си её не дослушала и на пальчик не посмотрела. Она стала на цыпочки, дотянулась до ножки жёлтого дивана, что высовывался из горы, и – оп-ля! – через секунду сидела верхом на этой ножке.

– Давай мне рюкзаки, я их здесь прилажу.

Лю̀си говорила так, будто они с Эли всё вместе решили. Впрочем, она не ошибалась: девчонки умели договариваться без слов, порой просто кивали друг другу и всё понимали, а потом делали дело так, будто превратились в одного человека. И сейчас превратились. Они почти не глядя передавали рюкзаки из рук в руки, за ножки «сокровищ» осторожно хватались, а толстую пыль просто смахивали. Быстро-быстро девчонки добрались до самой верхушки, под потолок и там увидели, что дальше гора скатывается в глубокую яму. Не сама, конечно, скатывается – просто в ней глубокая яма образовалась, будто какая-то бомба взорвалась, разорвалась и раскидала старые «сокровища» в разные стороны.

Подруги осторожно, тихонечко сползли вниз, к самому дну, стали на ноги, осмотрелись, но ничего опасного не увидели. И ничего страшного тоже не увидели. Под ногами у них лежали спинки старых кресел, а на одной спинке спокойно перекатывался кудлатый моток из толстой шерстяной пряжи. Круглый и кудлатый.

Лю̀си секунду подумала и недовольно фыркнула – рассердилась. Не могла понять, куда дальше пробираться. Вот они на дне ямы стоят – ямы, которую великан раскопал. Ну да, великан, кто ж ещё? А дальше что? Куда он делся? Он, наверное, тайную дверь здесь нашёл, или тайный ход. А потом завалил этот ход, чтобы никто за ним не погнался. Это понятно! Но как найти этот ход? Они же не великаны, чтобы голыми руками ворочать тяжёлые «сокровища».

Лю̀си пару раз наступила на старые спинки и отпихнула кудлатый моток, чтоб не мешался под ногами. Отпихнула и удивилась: моток прыгнул вниз и покатился по ровному кругу – раз, другой, третий – и пропал, будто не было. Лю̀си потянулась за ним, сделала шаг и вдруг замахала руками, словно птичка на сухой ветке.

Конечно, птичка не руками машет, а крыльями. А если сухая ветка под ней ломается, очень быстро машет, чтоб не упасть. Вот и Лю̀си быстро замахала руками, но взлететь не смогла. Она чуть не провалилась вслед за клубком, но каким-то чудом встала на пятки, перегнулась пополам и перескочила на другой край опасной дырки. Клубок в этой дырке исчез, а Лю̀си даже испугаться не успела, только округлила глаза и застыла. Но потом поняла, что никуда не падает, осторожно повернулась и заглянула в тёмную дыру – удивилась, как она её сразу не заметила, такую большую. Правда, в этой дыре ничего не было видно – там, где клубок исчез, было совсем черно.

А Эли в это время смотрела наверх и ничего не могла найти в верхней темноте, пока не догадалась щёлкнуть фонариком и острый лучик направить прямо в потолок. Она провела лучиком по каменным сводам и плитам, что нависли над сводами.

– Смотри, дар, видишь?! – Эли перешла на совсем тихий шёпот, – Этот великан спустился на гору наших «сокровищ». Потом задвинул плиту и стал раскапывать проход.

– Вижу, вижу! – потянула Лю̀си, – Это понятно. А потом он вот в эту дыру чёрную полез.

– Куда полез?

Лю̀си тоже щёлкнула фонариком, провела лучиком по тёмным краям большой дырки, чтобы Эли их рассмотрела.

– Вот он туда забрался, наш великанчик. Ничего там не видно!

Да, там ничего не было видно. Острые лучи фонариков терялись, пропадали в густой темноте. И от этого у девчонок мурашки побежали по коже. Побежали, но вдруг замерли: подруги увидели, что от самого края дыры вниз тянутся серые полоски – ступеньки подземной лестницы.

Ох! Лестница под землей! Фонарики заскользили по ступеням: по первой, второй, третьей. Девятую ещё можно было разглядеть, а десятую – только угадать, она еле виднелась в непроглядной мгле, будто лестница началась и сразу закончилась.

– Что-то какая-то невесёлая картинка у тебя там внизу, – Эли посветила своим фонариком и нахмурила брови, потому что два лучика тоже не справились с подземной темнотой.

И пока она раздумывала – опасно это или не очень, спускаться в подземелье или не надо? – быстрая Лю̀си уже взвалила на плечи рюкзак и ногой нащупала первую ступеньку. Потом вторую, третью, четвертую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую… Десятую она нащупала осторожно, не зная, будет за ней одиннадцатая или вообще ничего не будет? Но одиннадцатая ступенька оказалась на месте – там, где должна была быть. Лю̀си обрадовалась, но всё равно не собиралась сильно рисковать: она прицепила фонарик к кармашку курточки и теперь крепко держалась за лестницу двумя руками.

– Слышишь, дар? – снизу Люсин голос звучал гулко и глухо. – Похоже, здесь долго придется. Спускаться.

– Долго? – Эли вздёрнула брови, перестала их хмурить, поняла, что от хмурых бровей ничего нового не придумается. – Подожди, не спеши, я сейчас! – Она тоже прицепила фонарик к кармашку курточки и отправилась вслед за подругой.

VII 


Сначала девчонки медленно перебирали ступеньки-полоски – всё боялись непонятно чего, да и оступиться, сорваться было страшно. И вообще, не каждый день им такая длинная лестница попадалась, да ещё подземная, да ещё отвесная! И распухшие рюкзаки сильно мешали: они тянули вниз и неприятно скребли по подземным стенам. Но потом неуверенность и страхи куда-то пропали, руки и ноги ловко научились хвататься и перебирать, и ступеньки пошли быстрее.

Эли и Лю̀си их считали, с самого начала. После девяти было десять. Потом одиннадцать, потом – сорок – сто – двести – триста – девятьсот. А после тысячи счёт сбился и потерялся. Подруги сначала этого не заметили, а когда потеряли счёт, уже было поздно – они сами немного потерялись, не могли понять, то ли они глубоко ушли под землю, то ли очень глубоко? Девчонки устали, всё чаще зависали на лестнице, хватали фонарики и пытались хоть что-то новое разглядеть. Но лучики каждый раз показывали двадцать ступенек – десять сверху и десять снизу, и ничего больше, всё остальное пропадало в чёрной темноте. Она была очень тёмная, но потом…

– Знаешь, дар? – Лю̀си долго молчала и теперь не узнала своего голоса, он стал глухим и каким-то хриплым. – А темнота наша вокруг стала другой, она светится немного. Да, по-моему, немного, чуть-чуть.

Лю̀си щёлкнула фонариком, выключила, Эли тоже щёлкнула.

– Хмм! Кажется, ты права. Я тебя почти вижу. Странно, откуда свет? Не должно быть здесь никакого света.

Лю̀си дважды щёлкнула – включила, выключила.

– Не должно. Но я тебя – вижу. Свет откуда-то идёт, снизу, по-моему.

Девчонки очень внимательно посмотрели вниз, даже глаза прищурили, будто искали иголку, и увидели слабое сияние. И от этого им снова стало немного страшно, но ещё больше – любопытно. Лю̀си чуть не сорвалась вниз, но не сорвалась, а попрыгала по лестнице к слабому сиянию. Она так спешила, что перескакивала через ступеньку-другую. Эли только успела крикнуть: «Ты там поосторожнее!» Но Лю̀си этот крик не услышала, и тогда Эли снова вздохнула и тоже стала быстро спускаться. Конечно, не так быстро, как Лю̀си.

А слабое сияние внизу становилось сильнее. Сильным оно так и не стало, потому что лестница вдруг – закончилась. Да, так просто: тянулась, тянулась вниз и закончилась. И привела подружек в небольшую пещеру – она была круглая, а пол у неё был ровный. Теперь стало понятно, откуда шёл слабый свет: это сама пещера светилась – несильно и как бы сама по себе, будто её стенки намазали какой-то волшебной краской. Но даже в слабом свете девчонки могли видеть друг друга без фонариков, им даже не надо было вглядываться, щуриться, глаза напрягать.

Впрочем, сейчас они об этом не думали. Лестница кончилась, а руки так привыкли хвататься за ступеньки, что снова хотели за что-то схватиться. А ноги так привыкли нащупывать ступеньки внизу, что невольно сгибались и норовили нащупать ещё одну. Но лестница кончилась, больше не за что было хвататься и нащупывать было нечего. Эли пошевелила руками-ногами и решила чуток постоять, привыкнуть к гладкому полу. А Лю̀си не могла стоять на месте: ноги её плохо слушались, но она пошла-заковыляла, пока не упёрлась в стену пещеры. Потом подумала чуть, щёлкнула фонариком и дальше вдоль стены пошла, светила лучиком во все стороны, искала что-то.

Так она прошла по небольшому кругу, а когда круг кончился и снова начался, стало ясно, что лестница, хоть и тянулась долго, никуда толком не привела. Пол маленькой пещеры – он по кругу в стенки упирался. А потолок потихоньку сужался и уходил наверх вместе с лестницей. И никакого другого выхода, даже крошечного, даже мышиной норки нигде не было видно. Лю̀си ещё раз пошла по кругу, всё рассмотрела, всё обшарила.

– Странно! – она сбросила рюкзак, привалила его к стене и сама привалилась. – Странно. Не мог же этот великан сюда притопать и вот так (Лю̀си щёлкнула пальцами) раствориться?

Эли тоже сбросила рюкзак, но ничего не ответила. Она всё стояла, с места не двигалась и думала. Да, думала. Только мысли её по кругу ходили, как Лю̀си вдоль стены. А потом остановились и тоже сказали: «Странно!» Будто поняли, что дальше им некуда идти. Эли даже плечами дёрнула, не любила она, когда мысли в голове стоят. Не любила, и оттого сама решила пойти вперёд, наугад сделала маленький шаг. Потом ещё один. И почти наткнулась на стенку, ощупала её ладошкой. Стена была шершавая, но сухая, не противная. Ладошка двигалась по ней, чуть шурша, и вдруг – стенка разгладилась, все неровности под ладошкой пропали.

Эли посветила фонариком и увидела в стене блеск сероватого света, а в нём – свое слабое отражение, будто прямо перед ней в пещере висело тусклое зеркало. Конечно, никакого зеркала там не было, просто часть стены была очень ровная и свет отражала. Ладошка потянулась, ещё раз провела по гладкой стене. И вслед за движением свет стал ярче, и отражение появилось почти ясное.

– Да-ар, смо-три! – Эли старалась быть спокойной, но всё равно запнулась от волнения. – Смо-три, что я нашла!

Ноги у Лю̀си уже хорошо научились ходить, она подошла к подруге, и тоже провела рукой по гладкой стене, отчего свет в ней стал ещё ярче. И тогда Лю̀си, как хорошая хозяйка, сказала: «Хм, пыль!» Потом пожала плечами и добавила: «Наверное». Она снова провела по гладкой стене, и отражение в ней стало ещё ярче – как в светящемся зеркале. Теперь в пещере было столько света, что фонарики превратились в горящие кружочки, их лучики уже не были видны. От стены с гладким зеркалом шёл ровный свет. И каждое движение ладошек делало его сильнее, ярче, словно стирало невидимую пыль.

Девчонки про всё забыли, начали играть в волшебное зеркало, как в игрушку, и забыли про всё на свете. Лю̀си водила и водила рукой, а зеркало светилось и светилось ярче. Эли стояла рядом, помогала. Подруги даже про великана забыли, про пленницу, про круглую пещеру, в которой непонятно было, куда дальше идти – разве что обратно домой… Ладошки так и мелькали, а зеркало уже не просто светилось, оно почти горело ярким огнем. И вдруг вся стена вспыхнула, будто загорелась. Эли и Лю̀си еле успели зажмуриться, чтоб не ослепнуть. И ещё долго не решались открыть глаза. Они испугались, сердечки их колотились, но любопытство щекотало изнутри: «А что там в зеркале? Светится так же сильно или погасло?» А в закрытых глазах расплывались круги разных цветов.

И когда девчонки наконец перестали бояться и осторожно приоткрыли глаза, сквозь разноцветные круги они увидели в зеркале мягкий свет. И это был не просто свет, а картинка, как в кино. А в картинке появилось… Нет! В картинке появился! Очень злой великан с выпуклыми глазищами – точно, как большая жаба. На его лице дергался толстый нос, а губы беззвучно шевелились, он что-то бурчал под свой нос. Потом лицо отодвинулось, весь великан стал виден, а под распахнутым плащом даже прекрасную пленницу можно была разглядеть. Она всё смотрела в никуда странными глазами, а этот, такая жаба, неласково обхватил её большой лапой. Девчонки хотели разозлиться, но не успели, даже пошевелиться не успели, как великан поднял вторую лапу и погрозил им толстым и длинным пальцем. Потом отступил ещё дальше и пленницу затиснул глубже под плащ. Стал пятиться, пятиться, дошёл до стены. И начал в ней… растворяться. И не только растворяться, он опускаться куда-то вниз, словно за стеной были новые ступеньки.

Подружки так и застыли. Увидели Большую Жабу и двинуться не могли, стояли столбиками, пока великан не исчез и зеркало не потухло. Еле-еле мерцало.

– Ха! Это он нам грозить будет! Это мы ему! Как сейчас погрозим! – Лю̀си встрепенулась и щёки надула.

– Подожди, дар, подожди. Тут, кажется…

Эли не договорила, снова нахмурила чёрные брови, пытаясь что-то сообразить. Она провела пальчиком в воздухе черту, ещё одну, словно рисовала картину, словно картина ей помогала думать. И вдруг начала пятиться.

Лю̀си с удивлением следила за её шагом, смотрела, как Эли осторожно ступает, как она движется от зеркала к дальней стене. А потом удивление Лю̀си стало большим – Эли пятилась и пятилась, но как дошла до стены, не остановилась, а вошла в неё спиной и наполовину исчезла.

– Всё понятно! – Эли говорила тихо и спокойно, будто делала что-то обычное. – Всё понятно, здесь можно выйти из пещеры. Здесь лестница продолжается.

Тут Эли неловко махнула рукой и снова нахмурила брови, ей что-то открылось, не очень приятное.

– Да-ар, ты дай мне рюкзак, только осторожно. Пожалуйста.

Лю̀си вышла из удивления и подтащила красно-зелёный рюкзак поближе к стене, из которой выглядывала половинка Эли.

– Дай мне в руки, я сама не могу взять.

– Почему не можешь?

– Стенка не пускает. Она пускает только в одну сторону, когда в неё пятишься.

– Когда пятишься? А, может, это ловушка?

– Не знаю, я пока только лестницу нащупала. Но мне уже деваться некуда, так что давай рюкзак. Лучше я с ним в ловушку попаду, чем без него. А ты пока тут стой.

Эли по привычке хмурила брови, но всё равно пыталась улыбаться.

– Ну и шуточки у тебя, дар! Ф-ф-фр! – Теперь Лю̀си не стала надувать щёки, не стала возмущаться, а просто фыркнула на подругу. – Что, я здесь стоять буду? И ждать непонятно чего? Нет уж, бери свой рюкзак, а я следом за тобой попячусь.

Эли взяла свой перепачканный зелёной краской рюкзак, осторожно протащила сквозь стену и взвалила на плечи. Очень осторожно. Сейчас руками не за что было схватиться, вот она и старалась не упасть. Потом опустилась на одну ступеньку, на другую, и наконец смогла руками опереться на гладкий пол.

– Да-ар, ты только, это, не свались, когда будешь проходить сквозь стену.

– Не свалюсь, дарагая, сама не свались. А я не собираюсь тут сваливаться.

Лю̀си снова фыркнула, взвалила на плечи рюкзак и попятилась сквозь стену. Пройти в неё оказалось совсем просто, будто и не было никакой стены. Лю̀си нащупала ступеньки и тоже стала осторожно спускаться. Очень быстро её лицо погрузилось в каменные трещины, и когда камень сомкнулся, оказалось, что там за стенкой было почти светло, а здесь за стенкой – совсем темно. Зато снизу раздался голос Эли:

– Да-ар, ты здесь?

Лю̀си щёлкнула фонариком, осветила макушку подруги.

– Здесь! А у тебя что там внизу?

– Лестница. Такая же, как раньше.

– Хм! Это я сама вижу!

В свете фонарика Лю̀си, действительно, видела очень знакомую лестницу. А больше ничего не видела.

– Можешь не вертеть головой! – голос Эли слышался как издалека. – Здесь больше ничего нет!

Лю̀си опять хотела фыркнуть, но скоро убедилась, что Эли права: снова у них под руками и ногами была лестница и ступеньки, ничего, кроме ступенек и лестницы.

VIII 


Да, за стеной ничего нового не было. Девчонки уже не пытались считать ступеньки, и так было понятно, что их много, очень много. Руки и ноги опять устали и тихо ныли – жаловались. А потом прошло какое-то время, и плечи под тяжёлыми рюкзаками тоже заныли, так измучились, что Эли и Лю̀си чуть не вслух стали жалеть свои бедные плечики. Они всё чаще останавливались, переводили дух, светили фонариками, но ничего нового не видели – всё те же десять ступенек сверху, всё те же десять снизу. И ничего больше.

Но вдруг лестница снова закончилась, а подруги попали в новую пещеру. Она была не круглая, а длинная, вытянутая, и секрета в этой пещере не было: в одном конце ступеньки входили в неё, в другом – выходили. Эли и Лю̀си сразу это увидели, потому что новая пещера тоже светилась, даже посильней первой. Увидели, но не обрадовались. Видно, им так хотелось отдохнуть, они так мечтали сбросить рюкзаки, подумать, потереть волшебное зеркало – всё что угодно, лишь бы отдохнуть. Плечи под рюкзаками снова заныли, застонали так жалобно, что девчонки сжалились над ними, сбросили тяжесть с плеч и сразу – будто взлетели от маленького счастья. Им вдруг так легко сделалось, каждая косточка распрямлялась и радовалась, что на неё больше ничто не давит. Эли даже глаза закрыла от удовольствия, села на пол и привалилась к своему красно-зелёному рюкзаку. И Лю̀си к своему привалилась, зажмурилась и, не раскрывая глаз, скрипнула молнией большого кармана – вытащила из него пакетик с яблоками и конфетами.

Глаза не хотели открываться, шевелиться было неохота. Подруги молчали, жевали потихоньку. Но потом их глаза сами раскрылись и стали разглядывать стенки и уголки, искали замурованное зеркало или ещё что-то чудесное. Но ничего такого не было видно, стенки быль просто шершавые, а тёмный выход со ступеньками – он будто сам говорил, что впереди ещё долгий путь.

– Слушай, дар, интересно. А эта лестница бесконечная или когда-нибудь кончится? Или нам вообще придётся здесь вечно спускаться? Может, она на другой край Земли ведет? – Лю̀си задумчиво покусывала яблоко, чуть сползла с рюкзака, растянулась на полу пещеры.

– Хм, кончится! – почему-то уверенно сказала Эли. – Всё когда-нибудь кончается.


… СЛУШАЙ … ДАР … ИНТЕРЕСНО … ЭТА ЛЕСТНИЦА … КОНЧИТСЯ … ДАР …

… ИЛИ … ПРИДЁТСЯ … НА ДРУГОЙ КОНЕЦ … КОГДА-НИБУДЬ …

… СПУСКАТЬСЯ … КОНЧАЕТСЯ … СПУСКАТЬСЯ …

… КОНЧАЕТСЯ … СПУСКАТЬСЯ … КОНЧАЕТСЯ … СПУСКАТЬСЯ …


Слова, что только что негромко прозвучали, вдруг загремели со всех сторон – да так, что подруги не на шутку испугались. Было чего пугаться, на них просто град слов посыпался, целой грудой. И грохотали слова, будто их какой-то Змей Горыныч рычал или ещё кто побольше, какой-то бронтозавр простуженный. Лю̀си так и застыла, лежа с куском яблока во рту, а Эли вскочила на ноги и конфету уронила, но вовремя успела поймать.

– Ничего себе! Что это? – девчонки от страха даже головы пригнули и в плечи втянули, как черепашки, и перешли на тихий-тихий шёпот.


… ЧТО ЭТО? … НИЧЕГО СЕБЕ … ЧТО ЭТО? … НИЧЕГО СЕБЕ …

… ЧТО … СЕБЕ … ЧТО … СЕБЕ …

… СЕБЕ … СЕБЕ … СЕБЕ …


На этот раз слов было не так много, но звучали они совсем не тихим шёпотом, а таким ревущим шёпотом, что уши от него совсем оглохли, и в глухоте ещё долго звенело и потрескивало. Девчонки ещё сильнее головы втянули – и страх стал больше, и уши было жалко. Подруги их даже ладошками зажали, потрясли, подёргали, заморгали, затихли. Они озирались по сторонам и прислушивались: как бы новый грохот на них не свалился и совсем не придавил. Но в пещере стало тихо – так тихо, что, когда Эли и Лю̀си перестали бояться, они даже какой-то скрип услышали.

Эли нахмурила брови и посмотрела на подругу. Потом по привычке приставила указательный палец к губам, виску, стала водить им в воздухе. Она так всегда делала, когда о чём-то думала, когда ей что-то надо было сообразить. Эли рисовала картинку в воздухе, смотрела на неё и понимала – что, зачем и почему.

Так она минуту водила пальчиком, и вдруг пальчик замер, а глаза моргнули пару раз. Эли выпрямилась, набралась духу и изо всех сил закричала: «Это что? Эхо такое?!!»

Очень быстро её слова вернулись и тихо подтвердили: «Это эхо такое, это эхо такое, это эхо…»

Тут Лю̀си догадалась, о чём Эли догадалась, и тоже заорала, как резаная, во всё горло:

– Я поняла, дар! Тут чем громче орёшь, тем тише возвращается это дурацкое эхо!!!

Девчонки прислушались и быстро получили тихий ответ: «Я поняла! Тут чем громче орёшь, тем тише возвращается это эхо…» Эхо помолчало немного и добавило совсем другим голосом: «И ничего я не дурацкое, сами вы дурацкие!»

– Тогда не пугай нас, а нормально говори, – Лю̀си по привычке фыркнула и чуть надула губы.

– А я не пугаю! Я здесь тыщу лет такое. И меня ещё никто дурацким не обзывал! – Эхо тоже фыркнуло и тоже, казалось, поджало губы, но отвечало простым, негромким голосом.

– Эхо, послушай! Ты не обижайся на нас! – Эли всегда умела улаживать споры. – Ты лучше скажи, тут проходил великан, похожий на большую жабу?

– Проходил. Похожий. Жабу… – ответило Эхо и замолчало.

Девчонки немного послушали тишину.

– Ну, ты что? Отвечаешь или передразниваешь? – Лю̀си никак не могла сдержать свою сердитость.

– Передразниваешь, – ответило Эхо Люсиным голосом, а потом добавило другим, своим. – А будешь так со мной разговаривать, вообще ничего не узнаешь!

Лю̀си опять фыркнула и отвернулась с таким видом, будто ей никакого дела до этого противного Эха нет. И никогда не было! И Эхо тоже замолчало – так замолчало, чтобы всем стало ясно, что ему уж точно никакого дела ни-до-кого-ни-до-чего-не-было-и-нет! Оно здесь уже тыщу лет такое.

Эли попыталась сказать словечко, чтобы помирить Эхо и Лю̀си, но они не хотели мириться, только обиженно сопели друг на друга.

– Очень надо, – Лю̀си опять заворчала, – и без него разберёмся! Тоже мне, драгоценность подземная, тыщу лет оно здесь. Подумаешь!

Видно было, Лю̀си разозлилась не на шутку, она взвалила на спину рюкзак и, не оглядываясь, пошла к продолжению лестницы.

– И без него ясно, куда дальше идти, сами справимся! Фф-ррррр…

– Ну-ну, справляйтесь, – ответило Эхо и тоже фыркнуло.

– Справимся, справимся!

Лю̀си успела на пару ступенек спуститься, но снова поднялась и язык высунула. Эхо в ответ помолчало, а потом каким-то загадочным голосом добавило:

– Ну-ну, давайте! Справляйтесь! Ещё погляжу, какой ты язык высунешь, сама себе покажешь!

Эли только руками всплеснула от этой ссоры, но ничего поделать не могла. И она грустно вздохнула, закинула на плечи рюкзак и отправилась вслед за подругой. А Лю̀си всё ворчала на Эхо, никак не могла успокоиться. Но потом ворчание затихло, потому что ступенек опять оказалось много, а девчонки толком не успели отдохнуть. Лестница тянулась и тянулась: иногда шла вниз, резко, иногда вниз, но не резко, а то вдруг начинала идти вверх или прямо, что было странно. Но совсем стало странно, когда лестница пошла вперёд, пошла и вдруг разошлась в три стороны. Вот так! Как в сказке: «Налево пойдешь – коня потеряешь. Направо пойдёшь – счастье найдёшь…».

IX 


Да, может, и найдёшь счастье. В сказках всё просто. Там ты знаешь, что добрый мо̀лодец победит, потому что он, во-первых, добрый, а во-вторых, умный. А ещё справедливый. Какую дорогу ни выберет, всё равно победит и женится на царевне, даже если она лебедь или лягушка заколдованная. И всё у них будет хорошо. За доброго мо̀лодца Эли и Лю̀си не волновались, ни капельки, и за царевну тоже, а вот за себя – очень волновались. Им опять стало жутко в этом подземелье, они даже оглянулись пару раз, проверили – может, кто смотрит на них из темноты? Или не смотрит? А потом сели на ступеньки, свесили ноги и крепко задумались.

– Нет, дар, это нечестно! – Лю̀си заговорила недовольным голосом и снова замолчала.

***

А тем временем толстый косматый великан с жабьими глазищами тоже шёл где-то под землёй. И всё время недовольно бурчал что-то под свой толстый нос. Наверное, он всегда был недоволен чем-то или кем-то, но сейчас был недоволен вообще всем на свете – проголодался очень, и оттого бурчание было громче обычного. А ещё он устал топать по подземным дорогам и красавицу тащить под плащом. Он, конечно, был ужасно сильный. Если б захотел, могучий дуб мог вырвать из земли и забросить далеко-далеко. Но последние триста лет он мало двигался, отяжелел, растолстел. Силы у него было много, а ходить долго – к этому он не привык. И потому сипел, дышал тяжко. Но всё же шёл, не медлил, шёл, как по очень знакомым дорогам, точно зная, куда поворачивать, где направо идти, где налево, а где – прямо.

И вот эти левые-правые-прямые дороги привели его к подземной комнате за дубовой дверью. Не пещере, а комнате: сразу было видно – её человеческие руки сделали. Хотя никакого света здесь не было, дубовая дверь не светилась, но великан, похоже, в полной темноте всё мог разглядеть.

Он стукнул кулачищем в дубовую дверь и зарычал низким голосом:

– Эй, Дд-ух пп-одземный, от-ккрывай!

Дверь отворилась, но никто из неё не выглянул, не попросил великана зайти, быть дорогим гостем – как дома. Большой Жабе это не понравилось. Он зашёл, щёлкнул пальцами, и в подземной комнате свет появился, а великан снова зарычал:

– Ну! Дд-ух пп-одземный! Пп-омер, что ли?

– Оооу. Сам ты помер! – отозвался подземный Дух очень каким-то недовольным, заспанным голосом.

– Чч-его не открываешь?

– Да ты и сам открыл, не спросяся. Кулачищи вон какие, чуть дверь мою не расколол. Мама не горюй!

Великан недовольно пошевелил губами, очень хотел сказать гадость подземному Духу, но не стал, видно, этот Дух ему сейчас был очень нужен.

– Тт-ак встречай дд-орогого гостя. Нн-акрывай давай на стол.

– Ха! Дорогого! Мне-че, почитай, ты триста лет жалования не плачена. Али, может, денег принёс, рассчитаться хочешь? Мама не горюй!

Великан снова пожевал губами.

– Тт-ы, вот что! Ты не зз-ли меня. Об деньгах позже поговорим, а пп-ока давай на стол. Быстро! А то вообще нн-икаких денег не увидишь, нн-е услышишь.

Теперь Дух, казалось, недовольно пожевал губами и даже крякнул с досады. Но спорить не стал, а щёлкнул невидимыми пальцами и в комнате за дубовой дверью появился стол каменный, большой. И стулья тоже большие, каменные. На столе скатерть белая – не простая, самобранка. А на самобранке кушанья всякие: паштеты, рыба заливная, мясо чуть прожаренное, с кровью, и другая еда. И, конечно, вилки, ножи-ложки, кубки – всё из серебра. Да ещё большой кувшин крепкого вина.

Великан довольно задёргал носом – кушанья пахли так, что он чуть не бросился к ним, но не бросился. Он бережно обхватил прекрасную пленницу, посадил на большой каменный стул. Посмотрел на её недвижные глаза с нежностью и чуть слышно щёлкнул толстыми пальцами. Красавица от щелчка ожила, но сильно живой не стала, только глазами повела направо, налево, увидела великана и отвернулась.

– Дд-ушечка, кк-ошечка. Ты пп-оешь нн-емного, вкусная еда.

Красавица послушно наклонилась к столу и отломила корочку белого хлеба.

– Да, пп-оешь, пп-оешь хорошо. Нн-ам с тт-обою ещё дд-олго ходить нн-адо.

Красавица посмотрела в его лупоглазые глаза, ничего не сказала и клубком свернулась на большом стуле. Великан же, продолжая светиться нежностью, подвинулся к столу и, всё ещё глядя на свою пленницу или не пленницу, начал рукой брать вкусные паштеты и рыбу заливную и запихивать в свой заросший грязной бородой большой рот. Руки его хватали и запихивали, а потом схватили кувшин и запрокинули так, что вино толстой струей потекло прямо в раскрытую пасть.

Сказка о сказке, первый том

Подняться наверх