Читать книгу Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе - Алексей Евдокимов - Страница 20

К «Жуткому году» отсылает название латвийского исторического фильма, нашумевшего в конце девяностых – «Baiga vasara», «Страшное лето». Действие этой довольно высокобюджетной (по местным очень скромным меркам) программно-идеологической мелодрамы разворачивается в том самом июне 1940‑го – правда, русские появляются только в финале, как статуя командора в «Каменном госте». По сюжету там славный латышский парень Робертс влюбляется в Изольду, славную барышню из балтийских немцев – как раз накануне ее репатриации в рейх.

В октябре 1939‑го – после того как СССР, «получив» Прибалтику по пакту Молотова – Риббентропа, вынудил три страны впустить советские войска – Германия заключила с Латвией договор о репатриации здешних немцев. Переселяли не только латвийских – всех остзейских. Уезжать их силой не заставляли, но всячески побуждали и запугивали последствиями в случае ослушания. Председатель Немецкого народного объединения Латвии объявил, что оставшиеся «на веки вечные отрываются от германского народа». Инициатива по переселению принадлежала Берлину, но латвийскими властями процесс тоже поощрялся, а рижский минюст велел судам в приоритетном порядке рассматривать дела о разводах – чтоб латыши побыстрее избавлялись от немецких родственников.

Лишь за несколько месяцев 1939‑го из страны уехало 45 тысяч немцев – побросав почти все имущество, не влезшее в пару чемоданов, и за копейки продав бизнес и недвижимость (а ее в Риге немцам принадлежало почти 40 процентов). Латвийские власти тем временем меняли немецкие географические названия и публиковали рекомендации, на какую латышскую фамилию менять прежнюю немецкую. К моменту пресловутого въезда в Латвию русских танков семисот-с‑лишним-летняя история остзейских немцев закончилась. Последние потомки основателей и строителей Риги покидали ее второпях, запуганные и фактически ограбленные.

В фильме «Страшное лето» фройляйн Изольда уплывает на пароходе, а оставшегося Робертса в первый же день оккупации прошивает очередью из «ППШ» горилла в советской военной форме.

Закадровая судьба Изольды, скорее всего, была трагична. Вывезенными из Латвии арийцами Гитлер заселял уже захваченную к тому времени Западную Польшу. В 1945‑м им и оттуда пришлось уезжать – в раскатанный по камешку фатерланд.

Впрочем, в истории немецкой Риги есть еще одна, теперь уже точно последняя – но самая страшная глава. Из этого города, столицы рейхскомиссариата Остланд, координировалось окончательное решение еврейского вопроса и борьба с партизанами на территории всей Прибалтики и большей части Белоруссии. В Латвии за три с небольшим года уничтожили девяносто с лишним тысяч евреев: своих и специально привезенных. Это не считая коммунистов и сочувствующих, советских военнопленных, цыган, душевнобольных. Значительную часть работы взяла на себя латышская вспомогательная полиция – местные шуцманы активно использовались и в карательных антипартизанских акциях в РСФСР и Белоруссии. В 1943‑м был создан Латышский добровольческий легион СС, воевавший с Красной Армией вплоть до капитуляции Германии. (Подобнее о Холокосте в Латвии – в главе «Эхо войны. Рига времен рейхскомиссариата Остланд».)

Были латышские национальные формирования и по другую сторону фронта. Первой советской дивизией, сформированной по национальному признаку, стала 201‑я стрелковая Латвийская, воевавшая под Москвой и Старой Руссой (потом, преобразованная в 43‑ю гвардейскую Латышскую Рижскую, будет участвовать в разблокировании Ленинграда и освобождении Риги). Были в Латвии и силы, пытавшиеся бороться и против нацистской Германии, и против СССР. Но если представить идеализированный образ латыша в его современной версии, эдакого Робертса из «Страшного лета», избежавшего русской пули в 1940‑м, то в советской форме он, конечно, непредставим. В легионерской – пожалуй.

Возможно, Робертс даже оказался бы в легионе не по принуждению (как очень многие латыши, поставленные перед выбором: либо на оборонные работы, либо в легион, где по крайней мере хорошо кормят), – возможно, он пошел бы туда по идейным соображениям, поверив, что Гитлер даст Латвии государственность, как Словакии или Хорватии. Конечно, он бы быстро понял, что его, как и прочих латышей с обеих сторон фронта, используют злые силы, но, верный присяге, продолжал бы безнадежную борьбу вплоть до 1945‑го. Тогда его судьба могла бы сложиться по-разному. Воюй он в 1‑й латышской дивизии СС (15‑я гренадерская), отступил бы в Германию, в Шверине сдался бы американцам, уехал бы в Канаду и умер на чужбине. Попади Робертс во 2‑ю латышскую дивизию (19‑ю гренадерскую), оказался бы в Курляндском котле, сдался советским войскам, отправился бы в Сибирь, по возвращении до конца жизни скрывал бы прошлое – если бы, конечно, не дожил до независимости, когда Курляндский котел стали величать Курземской крепостью и трактовать как пример стойкости «национальных воинов», державших оборону даже после падения Берлина.

Но мне при разговоре о латышах-ветеранах всегда вспоминается история, услышанная мною от внука гвардии старшины, полкового разведчика, снайпера с личным боевым счетом 116, единственного латыша – полного кавалера орденов Славы, участника московского Парада Победы в 1945‑м. Уже во времена независимости, когда в Латвии советские ордена не были поводом для гордости, Янис, гвардии старшина, лежал в одной больничной палате с тремя такими же пожилыми соотечественниками. Все трое, как выяснилось из разговоров, были ветеранами Латышского легиона. Пока те увлеченно и гордо вспоминали свои военные подвиги, Янис отмалчивался. «А ты-то воевал, Янка?» – дружески спросили соседи, полагая, что если латыш и воевал, то тоже против русских. «Нет, – ответил он, – по здоровью не взяли». Легионеры понимающе покачали головами: «Ну, жаль, что мы с тобой на фронте не встретились». «Да, – задумчиво согласился знаменитый снайпер, – действительно, жаль».