Читать книгу Крест бессмертных - Алексей Евтушенко - Страница 5

Ворота по ночному времени оказались заперты. Алёша толкнул калитку рядом, и та легко отворилась. Словно ждала.

– Хорошему лазутчику и месяц солнышко, – учил его Горазд. – А дружинник, которого нельзя послать в разведку со сторожевым отрядом, плох и место ему не в княжьей дружине, а в дворне. Но и у врага лазутчики имеются. Значит – что? Правильно. Ты должен видеть всё, а тебя – никто. Даже самой темной ночью можно видеть, если знать, как смотреть. Слушай внимательно и запоминай, повторять не стану. Первое – не торопись, дай глазу к темноте привыкнуть. Если нет времени, закрой глаза и резко кивни несколько раз, чтобы кровь к голове прилила.

– Зачем? – удивлялся Алёша.

– Затем, что всякий член у человека лучше работает, когда кровью хорошо снабжается. Хоть рука, хоть нога, хоть… ну, это тебе пока рано… хоть глаз. Если человек много крови потеряет, что будет?

– Человек умрёт.

– То-то. Кровь – это жизнь, в ней вся сила. Потому молодым и старым двигаться полезно, что движение кровь по телу разгоняет. Второе. Смотри не в упор, а как бы боком, краем глаза. Ночью боковое зрение лучше работает. Не спрашивай, почему, не знаю. Третье. Умей различать игру света и тени. Когда она от ветра, а когда от движения человека.

– А если животное, зверь?

– Что – зверь?

– Как отличить движение зверя от движения человека?

– Ты в лесу медведя от человека, не глядя, можешь отличить?

– Когда как… Медведь пахнет крепко, особливо ежели с наветренной стороны к нему стоять, и сквозь лес крадётся тихонько. Шумит нарочно, только когда хочет, чтобы ты ушёл. Человек обычно громче ходит. Если не охотник, знамо.

– Вот сам на свой вопрос и ответил. Ночью на слух и обоняние больше полагайся, они подскажут то, чего глаз не заметит. Дальше идём. Как самому незаметным стать?

– Двигаться тихо?

– Это само собой. Тихо и плавно. Как вода течёт. Резкое шевеление сразу заметно. Ещё?

– Тёмное, – догадался Алёша, подумав. – Нужно одеваться в тёмное, чёрное.

– Правильно, молодец. Не только одеваться. Хорошо перстатицы черные на руки надеть и лицо тёмной тканью обмотать, где можно. Нет такой возможности – куколь[6] поглубже. Но куколь обзору мешает, поэтому ткань лучше… Ещё грязью можно лицо вымазать. Но не сплошь – полосами.

– Как это?

Горазд брал печную сажу, показывал – как, потом рычал, изображая свирепость. Алёша хохотал.

Горазд учил хорошо, Алёша впитывал его учение легко, с охоткой, а потому надеялся, что прошёл ко двору Надёжи незаметно. Даже собаки не залаяли, которых в деревне было несколько. Правда, лицо мазать сажей не стал – не тот случай.

Он мог бы и не решиться, кабы сама Надёжа не подала ясный знак глазами, когда все уже вставали из-за стола и собирались по домам. И улыбнулась быстро. Да так, что сердце Алёши ухнуло куда-то вниз, затем вернулось на место, но уже не успокаивалось – так и трепыхалось взволнованно до самых заветных ворот.

Алёша оглянулся через плечо, окинул быстрым взглядом ночную тихую даль, ясный, в первую четверть, месяц, и проскользнул во двор.

Его тут же взяли за руку, прижались горячим телом.

– Пришёл, – довольно шепнула Надёжа, нашла жадными губами его губы, и дальше Алёша себе уже не принадлежал.

Они лежали поверх широкого покрывала, которым предусмотрительно было застлано сено. Голова Надёжи покоилась на груди Алёши, пальцы поглаживали его щёку.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она. Было темно, но Алёша почему-то знал, что она улыбается. – Просто так. Мальчик ты ещё совсем. Кожа гладенькая, нежная. Борода почти не растёт. И хорошо. Не люблю колючих.

Алёша хотел было обидеться, но не успел, – рука Надёжи скользнула к его животу, потом ниже…

– Ох, какой, – прошептали горячие губы ему на ухо. – Беру свои слова назад. Не мальчик. Муж. Иди ко мне, любый, иди…

Летние ночи короткие. Вот уже и месяц нырнул с неба за ближайший лес, и первый петух проорал где-то на краю деревни свою бодрую песню. Этот предрассветный час кажется самым тёмным. Но он недолог, и тот, кто проявит терпение, обязательно увидит, как очень скоро на востоке разгорится заря.

– Пора, милый, – сказала Надёжа. – Не нужно, чтобы тебя видели. Бабы, конечно, и так догадаются, но это совсем другое. Не видел – не знаешь. Моё дело.

– Как же они догадаются?

– Бабы они такие… догадливые, – тихо засмеялась Надёжа. – Ведают то, что и не видели. Оно ведь как? Ум без догадки векши[7] не стоит.

– А лишние догадки на худое падки, – тоже пословицей ответил

Алёша, чья мама знала их великое множество.

– И это верно, – вздохнула Надёжа.

– Значит, правду бают, что все бабы – ведьмы?

– Конечно.

– Но это же… неправильно это. Батюшка мой говорил, что ведовство – грех великий.

– А кто твой батюшка?

– Поп. Был.

– Был?

– Умер он.

– Царствие Небесное, – Надёжа перекрестилась. – Правильно твой батюшка говорил. Грех. Но что делать? Мы вот сейчас с тобой чем занимались? То-то. Не переживай сильно, бог простит. На то он и всеблагой.

Алёша промолчал. Вступать в богословский спор не хотелось. Хотелось совсем другого. Совсем. Но он понимал, что Надёжа права. Пора идти.

Он поднялся, оделся. Рядом быстро оделась Надёжа.

Дверь сеновала открылась бесшумно.

– Будешь меня ждать? – обернулся на пороге Алёша.

– Незачем это, – ответила женщина. – Поверь. Вспомнишь меня хоть иногда – и то хорошо. А всё остальное… незачем. Но…

– Что?

– Если вернёшься, не прогоню. Всё, иди.

Алёша скользнул за дверь. Ещё долго на его губах таял вкус последнего сладкого поцелуя. И даже утром, когда солнце поднялось над лесом, все проснулись и собирались в путь (пару часов поспать всё же удалось), он чувствовал на своих губах губы Надёжи. Только что ставший настоящим воином и мужчиной, он даже не мог представить, сколько жарких поцелуев и убитых врагов его ждёт впереди, но точно знал, что прошедшие ночь и день он запомнит на всю жизнь.

Владимир открылся за поворотом дороги во всём своём великолепии сразу.

Так распахивается жадному взгляду море, когда видишь его впервые или после долгой разлуки.

Русская неоглядная даль с опушки соснового бора на вершине холма.

Звёздное небо морозной ночью, когда шагаешь под него из жарко натопленной избы.

Моря Алёша не видел, а вот всё остальное – много раз. И большие города он видел тоже. Рязань, в которой он родился и вырос, была не многим меньше Владимира. Да только стольный Владимир всё равно поражал воображение.

Одни Золотые ворота, к которым вела дорога, чего стоили!

Мощное основание-подклет с высоченным и широченным арочным проходом посередине было оббито, казалось, чистым золотом, в листах которого горело и плавилось летнее солнце. Да так, что глазам больно. Из подклета вторым ярусом вырастала надвратная белокаменная церквушка с одинокой золотой же маковкой купола на высоком барабане.

Алёша приставил ладонь козырьком ко лбу.

– Золочёная медь? – спросил он у Первуши, который правил лошадкой, запряжённой в телегу.

– Она, – подтвердил староста. – Покойный князь Андрей Юрьевич Боголюбский денег на Владимир не жалел. Что, красиво?

– Не отнять, – сказал Алёша. – А там дальше, в городе, что за купола сияют?

– Много что. Те, что ближе к нам – церкви святого Георгия Победоносца. Ещё самим Долгоруким Юрием заложена. Дальше, в детинце, пять куполов, видишь? Успенский собор. Первый во Владимире. За ним – Дмитровский…

Оказалось, Первуша Жердь неплохо знает город, и Алеша услышал от него много полезных сведений, пока подъезжали к Золотым воротам.

Наконец, копыта лошадей простучали по дощатому настилу широкого моста через оборонительный ров, и путники приблизились к высоченной каменной арке ворот. Дубовые мощные створки были по дневному времени распахнуты настежь, как бы приглашая проследовать внутрь. Но не сразу.

– Кто такие? – из густой арочной тени выступили два стражника, лениво преградили дорогу.

Первуша остановил лошадь, слез с телеги.

– Здравствуйте, люди добрые! – снял шапку, поклонился в пояс.

– И тебе не хворать, – ответил дюжий высокий стражник с круглым добродушным лицом. – Только сразу говорю, дядя, без мыта не проедешь. Со всех брать велено, кто б ни был. Хоть с товаром, хоть без; хоть хромой, хоть босой, хоть убогий. Нет мыта – ночуй за воротами в чистом поле. А мыто нынче не малое, – он вздохнул нарочито сочувственно, – по полкуны с головы.

– Да ты что! – не выдержал Первуша. – По две векши было!

– Так то когда! Ещё снег лежал. Нынче – полкуны. Или плати, или поворачивай. Вам решать, моё дело маленькое.

Рука Первуши полезла чесать затылок. Полкуны с головы – это было много. Очень много. Стражник явно намекал на мзду. Оно, конечно, можно было и заплатить, но не хотелось. Последний раз, когда Первуша был во Владимире, стража мзду не брала, и это было справедливо. Мытная изба сразу за воротами стояла. Путник шёл туда, платил мытарю, что положено, и был свободен. Само его нахождение в городе означало, что мыт он уплатил. Стража, понятно, следила, чтобы никто мимо избы не проскользнул даром, но это и всё.

– А ежели по княжьему делу? – выехал вперёд Алёша.

Стражник окинул всадника опытным глазом, ухмыльнулся:

– Ты, балабола малолетняя, на ветру сначала постой с годик-другой, чтоб молоко на устах обсохло, а потом о княжьих делах толкуй.

Второй стражник – среднего роста, с рыжеватой, клочьями, бородой – равнодушно помалкивал, опершись на копье и лениво помаргивая маленькими, болотного цвета, глазками. Видно было, что всё он видел, всё ему надоело и хотелось только одного – выпить жбан пива, закусить тёртой редькой да завалиться в тенёк поспать, пока дневная жара на убыль не пошла.

Алёша перекинул левую ногу через седло, подбоченился.

– Ты, дядя, гляжу, ростом велик да умом коротковат. Сначала бы выслушал, а потом балаболой обзывался. Я хоть летами и молод, а зазря трепаться не люблю. Ежели говорю, что дело у нас важное к самому князю Юрию свет-Всеволодовичу, значит так оно и есть. Князь ещё нам приплатит, когда узнает, что мы ему привезли. Так что смотри, верста, не считай чужое до ста, а лучше своё до трёх, – Алёша рассыпал слова с прибаутками, будто сухой горох по избе. – А то как бы не просчитаться да без порток не остаться. Кто верной чуйки не имеет, тот службу толком не блюдёт.

Последняя приговорка была Горазда, который частенько её повторял.

– Это кто здесь такой говорливый, кому князь приплатит? – раздался громкий весёлый голос.

Стража расступилась, из-под арки выехал молодой богато одетый всадник на сильном, откормленном вороном коне. За всадником теснилось ещё несколько верховых в одежде попроще, но тоже явно недешёвой. Одни шапки, отороченные у кого выдрой, у кого бобром, а у кого и соболем говорили о многом.

Горазд учил Алёшу запоминать увиденное сразу и в подробностях.

«Иногда от одного твоего взгляда зависит, жить тебе или умереть», – говорил он и убирал скатерть со стола. Под скатертью обнаруживалось вперемежку разное: пара ложек, стрела, грибы,

горшок, несколько монет разного достоинства, мамины колт[8] и бусы, кольца, нож, кусок хлеба…

Горазд считал до пяти и снова набрасывал холстину, после чего его ученик должен был перечислить всё, что увидел и запомнил. С каждым разом предметов становилось больше, а счёт быстрее и короче. До тех пор, пока Алёша не научился безошибочно запоминать до дюжины предметов на счёт «два».

Теперь ему хватило одного взгляда, чтобы понять, кто перед ним.

Он подал товарищам знак соскочил с коня, воскликнул:

– Будь здрав, великий князь! И ты сам, и вся родня твоя, и дружина верная!

После чего снял шапку, склонился в земном поклоне. Затем распрямился, надел шапку, посмотрел богатому всаднику в глаза:

– Дозволь слово молвить, надёжа-государь!

– Как ты меня назвал? – удивлённо спросил всадник.

Вместе со спутниками он уже выехал из тени арки, остановил коня, и теперь все, включая резко посторонившихся и ставших почти незаметными стражников и Первуши со своей телегой, расположились живописной группой прямо на небольшой площади перед Золотыми воротами.

Несколько пеших крестьян, направлявшихся в город, и два воза с сеном, запряжённые волами, видя такое дело, встали в отдалении, не решаясь пересечь мост. От греха подальше.

– Надёжа-государь! – чётко повторил Алёша и снова поклонился. На этот раз поясным поклоном.

– Впервые слышу, – поднял густую тёмную бровь князь (а это был он, великий князь Юрий Всеволодович). – Сам придумал или слышал от кого?

– Сам, надёжа-государь. Только что. Прости, коли не по нраву пришлось.

– Боек, боек, – усмехнулся князь и обернулся к спутникам. – А?

Пятеро всадников – все молодые, ровесники князя, с луками в кожаных налучьях, притороченных к сёдлам и тулами, полными стрел, за плечами, переглянулись, засмеялись охотно. Мол, что боек, то боек. Не отнять.

Князь окинул быстрым взглядом спешившихся товарищей Алёши; Первушу, почтительно сдёрнувшего шапку; пленного половца с перебитой ногой, упрятанной в лубок и связанными впереди руками, сидящего с понурым видом на заводной лошади. Снова посмотрел на Алёшу.

– Кто таков?

– Лёшка, Алексей, прозвище Попович. Отец попом был, Леонтием звали. Рязанские мы.

– Рязанские, значит, – хмыкнул князь. – То-то, гляжу, рожи хоть и молодые, а уже наглые. Бунтовщики?

– Как можно, надёжа-государь, великий князь! – со всей возможной искренностью воскликнул Алёша. – И батя мой покойный, Царствие ему Небесное, – он быстро перекрестился, – и отчим, он же вуй, княжий порубежник Горазд, учили к великим князьям с великим же почтением относиться. Ибо несть бо власть, аще не от Бога, как завещал нам апостол Павел в послании к римлянам. Первом соборном.

– Ого! Да ты, гляжу, не только боек, но и в Писании силён. Редкий случай… Грамоте и счёту обучен?

– Обучен, надёжа-государь.

– Хм. Погоди, как ты сказал, порубежник Горазд?

– Он самый. Мой отчим. И вуй.

– Как это? – нахмурился князь. – Брат на сестре женился?

– Дальний он, – пояснил Алёша. – Троюродный.

– А, тогда ладно, – лицо князя разгладилось. – Горазд?

– Горазд.

– Не слыхал о таком.

– Так он нашего рязанского князя порубежник был, Романа Глебовича.

Великий князь снова обернулся к своим.

– Помню, – сказал всадник, выглядевший старше остальных, в чьей тёмно-русой бороде уже пробивалась седина. – Храбрый был вой и порубежник умелый, дай бог всякому. Шрам у него ещё заметный, от сабли половецкой, вот так через лоб идёт, – он показал.

– Прости, уважаемый, – поклонился Алёша, – не знаю твоего имени-отчества и звания, но не через лоб. Через щёку, от левой брови, – он провёл пальцем по щеке. – Вот так. Может, ты какого другого Горазда-порубежника знавал?

– Того самого, – засмеялся всадник. – Прости, Попович, надо было тебя проверить, – обратился к князю. – Правду говорит парень. Через щёку шрам у Горазда. Точно по его слову.

– Хорошо, – князь Юрий Всеволодович довольно кивнул. – Люблю правду. Так это Горазд тебя ко мне послал?

– Нет, я сам. Вернее, мы сами. С товарищами моими. Горазд шуйцу по локоть потерял в бою с половцами, служить не может больше. Теперь наша очередь. А он нас всему научил. Так и сказал. Хотите русскую землю защищать, – езжайте к великому князю Всеволоду свет-Юрьевичу, проситесь к нему в дружину, пусть он вас испытает и скажет, годитесь вы или нет. Слышал, он человек справедливый и умелые вои ему нужны.

– А вы, значит, умелые? – засмеялся князь.

– А ты, вон, у него спроси, – кивнул Алёша на Первушу, стоявшего с тихим видом у телеги с шапкой в руках.

– А и спрошу. Раз уж день такой выдался… Говори, – разрешил он.

– Первушей меня звать, – поклонился низко Первуша. – Прозвище Жердь. Староста деревни Липники твоей вотчины…

Не затягивая и не путаясь в словах, коротко, по делу, Первуша описал недавние события в деревне.

Князь и его свита слушали, время от времени перебрасываясь короткими недоверчивыми взглядами.

– И вот мы здесь, перед твоими очами, великий князь, надёжа-государь, – закончил Первуша, который быстро понял, что новое обращение, придуманное на ходу Алёшей, князю нравится, а значит, лишний раз употребить точно не во вред будет. – Коли моих слов мало, вели половца допросить, которого мы… то есть Алёша Попович со товарищи в полон взяли, – Первуша показал на пленного. – Он подтвердит.

Князь молчал, думал. Остальные тоже. Только кони похрапывали, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Что скажете, братья и дружина? – наконец, спросил князь у своих. – Ты, Ратибор?

То самый всадник, старше всех годами, который устроил Алёше проверку, почесал бороду.

– Горазд, конечно, вой был умелый, опытный, – сказал он. – И мог научить многому. Но чтобы четверо мальчишек положили пятерых матёрых степняков во главе с самим Тугариным Змеем? Встречался я в бою с этим Тугариным. Хитрый, смелый и сильный враг. Чтобы он вот так за здорово живёшь попал в ловушку? Как-то не верится, уж прости, великий князь. Что до пленного… – он тронул коня, подъехал к половцу вплотную, поднял ему подбородок рукоятью плети.

– По-русски разумеешь?

– Всё он разумеет, – сказал Первуша. – И разумеет, и говорит.

– Тогда говори, коли жить хочешь. Правду тут про вас сказали или как?

Половец оскалился, молча сплюнул на сторону, уставился в глаза Ратибору, издевательски рассмеялся.

– А я жить не хочу. Убивай. Ничего не скажу.

– Ты посмотри, – удивился Ратибор. – Смелый попался. Что, и дыбы с калёным железом не испугаешься?

– Да бес с ним, – сказал Алёша. – Потом всё равно расскажет, а сейчас время теряем. Жалко. Ты, дядя Ратибор, баешь, что знавал Тугарина Змея лично?

– Ну, знавал, – подтвердил Ратибор. – И что?

– Тогда гляди сюда.

Алёша подошёл к телеге, вытащил из-под сена кожаный мешок, развязал, перевернул, тряхнул. Посыпались сморщенные листья крапивы. Вслед за ними из мешка вывалилось что-то круглое, завёрнутое во влажную тряпку. С глухим стуком упало на дорогу. Алёша пихнул свёрток ногой.

Тряпка размоталась и взорам присутствующих явилась отрубленная человеческая голова.

Княжеский конь вскинул голову, всхрапнул, попятился, замер под сильной рукой всадника, кося испуганным глазом.

– Тихо, тихо, – сказал князь, похлопывая коня по шее. – Привыкай, дурачок.

Алёша наклонился, поднял мёртвую голову за волосы так, чтобы хорошо было видно всем и спросил:

– Ну что, дядя Ратибор, признаёшь Тугарина Змея али не он это?

Первые мишени – пять набитых соломой чучел в человеческий рост – были установлены в пятидесяти саженях от черты, на которой стояли лучники.

Стрельбище располагалось недалеко от городских стен, княжьи холопы выехали раньше и успели всё приготовить.

Сам великий князь достал лук, и встал рядом со всеми. Всего в шеренге стрелков оказалось ровно десять человек, включая Алёшу, Милована, Ждана и Акимку.

– Готовы? – спросил распорядитель.

– Готовы! – разом откликнулись стрелки.

Распорядитель поднял и резко опустил руку:

– Бей!

Десять луков поднялось на уровень плеча, десять тетив рывком натянулись, десять стрел ушли в полёт и все десять нашли цели.

Следующая мишень – малый деревянный щит, выкрашенный в три круга один в другом: белый, синий и красный, была укреплена на столбе и отнесена на десять саженей дальше.

– Бей! – махнул распорядитель.

И снова никто не промахнулся.

Две стрелы из десяти вонзились в самый широкий – белый круг. Четыре – в синий. И четыре в центральный красный.

– Ага! – воскликнул князь азартно. – Вот сейчас-то и начнётся настоящее веселье. – Ещё сорок саженей!

Мишень-щит установили в ста саженях от черты. С такого расстояния щит казался совсем маленьким, три круга на нём были едва различимы.

С востока потянуло ветерком. Не сильно, но достаточно, чтобы увести стрелу с прямого полёта.

– Белый круг – не в счёт, – напомнил распорядитель. – Только синий и красный. Готовы?

– Готовы!

– Бей!

Теперь луки поднялись выше и стрелки целились дольше, стараясь учесть не только расстояние, но и силу ветра.

Только не Алёша Попович.

Казалось, он и вовсе не целился, пустил стрелу небрежно, словно играючи, и она первой с коротким стуком вонзилась точно в красный центр щита.

Тух! Тух! Тух!

Ещё три воткнулись рядом.

Остальные четыре поразили синий и белый круги, а две и вовсе пролетели мимо.

– Чёртов ветер, – пробормотал с досадой кто-то из стрелков, снимая тетиву и убирая лук в налучье.

– Негожему плясуну, Стёпа, известно, что мешает! – захохотал князь.

Раздосадованный Стёпа и ещё пятеро участников, среди которых оказался Акимка (белый круг) и Милован (синий круг), ушли с черты, встали в сторонке, превратившись в наблюдателей.

На черте остались четверо: сам князь Юрий Всеволодович, Ратибор, Ждан и Алёша.

Столб со щитом-мишенью отнесли ещё на двадцать саженей дальше.

– Три выстрела на каждого, – объявил распорядитель. – Два из трёх в цель – зачёт. Два мимо – незачёт. Бой по готовности. Начали!

Теперь уже никто не торопился. Алёша так и вовсе стоял, опустив лук, и наблюдая, как бьют остальные.

Первым спустил тетиву князь. По широкой дуге стрела ушла в полёт и закончила его точно в центре щита.

– Есть! – воскликнули лучники, ставшие зрителями. – Слава князю!

Ждан поднял лук, долго целился, щурясь и ловя ветер. Наконец, выстрелил и… промазал. Стрела лишь чиркнула о край щита и воткнулась в землю дальше.

– Мазила! – радостно закричал Степан. – В белый свет, как в яблочко!

Ждан недовольно поморщился, снял тул и принялся тщательно выбирать следующую стрелу.

Ратибор и Алёша выстрелили одновременно и оба попали.

Вторая стрела князя воткнулась в синий круг, почти на границе с белым.

– Не всегда коту масленица, – заметил князь Юрий Всеволодович, доставая третью стрелу.

Бах! Бах!

Стрелы Алёши Поповича и Ратибора снова задрожали рядом в центре щита.

Второй выстрел Ждана пришёлся в синий круг, чуть-чуть не достав до красного.

– Нашего полку прибыло! – громогласно объявил вконец развеселившийся Степан. – Или сюда, криворукий да косоглазый, вместе будем смотреть, как бить из лука надо.

На черте остались трое.

Теперь первым выстрелил Алёша. И неудачно. Его третья стрела ушла в сторону, на ладонь пролетев мимо щита.

– Два из трёх! – объявил распорядитель. – Зачёт.

Князь выстрелил и попал. Не в самый центр, но из пределов красного круга стрела не вышла. Довольная улыбка тронула его губы:

– Ну-ка, Ратиборушка, сделай получше.

– Как скажешь, князь.

Ратибор спустил тетиву, и третья стрела воткнулась на излёте в центр щита рядом с остальными.

– Три из трёх! – воскликнул распорядитель. – Последнее испытание!

Сто пятьдесят саженей и не вершком меньше отмерили холопы от черты и там воткнули в землю девять прямых, очищенных от коры ивовых веток-прутьев. Каждый высотой по плечи взрослому мужчине и толщиной в руку годовалого ребёнка. По три на каждого стрелка.

– Ну что, победитель Тугарина Змея, ударимся об заклад? – подмигнул князь Алёше. – Коли обстреляешь меня и воеводу Ратибора, возьму тебя и товарищей твоих в младшую дружину на службу. Коли нет – не взыщи.

– Кем возьмёшь, князь? – поинтересовался Алёша.

– С конюхов начнёте, – усмехнулся князь. – Как все. Ну, может, кто в ловчие сгодится или даже в сокольники, посмотрим.

– Богатое предложение. А давай так, надёжа-государь. Я срезаю три из трёх. Потом поворачиваюсь спиной к полю, и твои холопы втыкают ещё три ветки дальше. Но не более, чем на двадцать саженей. По слову я поворачиваюсь и срезаю все три прежде чем ты досчитаешь до десяти.

– Ого, – приподнял бровь князь. – И ты не видишь, как далеко воткнут прутья?

– Не вижу.

– До десяти?

– До десяти.

– Как быстро считаю?

– Как сам решишь.

– Хм… Что хочешь за это в случае удачи?

– Младшая дружина. Но не в конюхи и не в ловчие.

– В гриди, что ли, сразу метишь? – прищурился князь.

– Нет, – сказал Алёша. – В лазутчики. С правом перехода в старшую дружину после первого удачного дела, – он чуть подумал и добавил. – Ладно, после второго.

– Много хочешь, парень. Люди годами служат, прежде чем в старшую дружину попасть.

– Твоя воля, надёжа-государь. Ты об заклад биться предложил, не я.

– Ловок, ловок! – засмеялся князь. – А коли не выйдет?

– Тогда, князь, как решишь, так и будет. Хоть в конюхи, хоть домой, в Рязань.

– А в Рязани, небось, в дружину к князю Ярославу проситься станешь?

– А почему бы и нет? Нам землю пахать или сапоги тачать – только время терять. Не к тому на свет народились.

– Боек, ловок, молод и нахален, – заключил князь. – Ну ладно, будь по сему. К бою!

Трое лучников – двое взрослых, опытных и знатных мужей и один безвестный шестнадцатилетний мальчишка встали у черты с луками в руках.

– Бой по готовности! – провозгласил распорядитель. – Начинайте!

Постороннему наблюдателю, никогда не видевшему, как бьют из мощного боевого лука настоящие стрелки, задача показалась бы невыполнимой. На таком расстоянии прутья-мишени едва можно было различить даже острым глазом. Плюс ветер, который ещё усилился.

Первым выстрелил Алеша. Быстро, почти не целясь. Он был явно слабее остальных, а потому не мог долго удерживать натянутую до предела тетиву. Стремительно, с едва слышным шелестом, стрела ушла, миновала высшую точку и устремилась вниз.

Р-раз!

Верхняя часть прута, срезанная бритвенной остроты наконечником, упала в траву.

– Хороший выстрел, – похвалил воевода Ратибор, чья стрела, пущенная через мгновение, тоже нашла цель.

– И твой неплох, дядя Ратибор, – сказал Алёша.

Князь, сильной рукой удерживая натянутую тетиву возле уха, целился дольше обычного, щурился, менял угол подъема. Наконец, выстрелил. Прут, оцарапанный стрелой, качнулся в сторону.

– Зачёт! – объявил распорядитель.

Ратибор выстрелил два раза подряд. Одна стрела прошла мимо, вторая расщепила прут.

– Два из трёх у воеводы Ратибора! – объявил распорядитель.

Князь покосился на Алёшу. Тот стоял молча и спокойно. Лук, с наложенной на тетиву стрелой опущен, глаза полузакрыты. Казалось, он слушает ветер и кожей старается уловить его направление и силу.

Князь выстрелил и промазал. Поморщился и выстрелил снова. На этот раз точно – верхушка прута отлетела в сторону.

– Два из трёх у великого князя Юрий Всеволодовича!

– Хорошо стреляешь, великий князь, – сказал Алёша. – И ты, дядя Ратибор. Трудно мне будет.

Он стащил с головы шапку, отороченную старым полувытертым заячьим мехом, выдрал из неё щепотку пуха, отпустил. Ветер понёс пух в сторону под углом к черте, на которой стояли стрелки. Алеша проводил пух глазами, удовлетворённо кивнул и вскинул лук, одновременно плавным рывком натягивая тетиву. Отпустил. Мгновение, второе, третье…

Расколотый стрелой ивовый прут еще не успел сложиться пополам, а третья стрела почти догнала вторую, и срезала третий прут.

– Три из трёх у Алёши, называемого Поповичем!

– Ура!! – крикнули Акимка и Милован.

Ждан молча вскинул руку, сжатую в кулак.

Ратибор наклонился к уху князя, что-то прошептал.

– Думаешь? – спросил князь?

– Уверен, – ответил Ратибор.

– Слыхал, молодец? – обратился князь к Алёше. – Воевода Ратибор предлагает взять тебя со товарищи в младшую дружину лазутчиками без дальнейших условий. Доказали, что достойны.

– Благодарю, – Алёша поклонился в пояс. – Однако дозволь, князь, всё-таки дострелять до конца. Негоже бросать начатое.

– Стреляй, коли есть охота, – согласился князь. – А мы поглядим.

Алёша снял с плеч тул, проверил оставшиеся стрелы, уложил их так, чтобы можно было удобно и быстро достать нужные. Снова надел тул, вытащил стрелу, наложил на тетиву, повернулся спиной к стрельбищу:

– Готов!

Князь за его спиной выкинул распорядителю дважды по десять пальцев и один – пять. Распорядитель понимающе кивнул головой, сделал знак помощнику. Тот подхватил три свежих прута и помчался на край стрельбища. Отсчитал ещё двадцать пять саженей, воткнул прутья, отбежал в сторону, крикнул:

– Можно!

– Бей! – поднял и опустил руку распорядитель.

– Один, два… – начал счёт князь.

Алёша повернулся и выстрелил. Он увидел, что прутья отнесли дальше положенного на целых пять саженей, но ничего не сказал и только чуть выше поднял лук.

– … семь, восемь…

Первые две стрелы были ещё в воздухе, снижаясь по дуге, когда третья отправилась вслед за ними.

Князь замолчал, приложил ко лбу ладонь, следя за их полётом.

Раз!

Упал первый прут.

Два!

Наклонился, почти разрезанный надвое, второй.

Три!

Стрела расщепила третий, самый толстый, и застряла в нём.

– Три из трёх! – крикнул распорядитель и повторил, – Три из трёх!

– Господь свидетель, – князь перекрестился. – Ты сумел меня удивить, Алёша Попович. Никогда я не встречал столь умелого стрелка. Надеюсь, и лазутчики из тебя с товарищами твоими окажутся, что надо.

– Испытай нас, надёжа-государь, и ты не пожалеешь, – поклонился Алёша.

Солнце почти добралось до полуденной высоты, когда кавалькада всадников во главе с великим князем Юрием Всеволодовичем достигла Золотых ворот и скрылась за стенами Владимира. Замыкали её четверо новых младших дружинников. Никто из них не знал своей дальнейшей судьбы, но в сердце каждого трепетала великая радость: первая и важнейшая цель была достигнута.