Читать книгу Время московское - Алексей Фомин - Страница 7

– Ну ты это… Как тебе, а? – стараясь казаться небрежным и незаинтересованным, буркнул Сашка, в очередной раз сваливаясь с податливого девичьего тела в жаркие объятия пухлой перины.

– Хорошо. Наверное… – Фленушка ответила так скромненько, словно у нее поинтересовались, достаточно ли сахару в ее чае.

Развивать эту тему Сашке сразу же расхотелось, но говорить о чем-то все ж таки надо было, и он спросил:

– Слушай, Фленушка, а чего это сегодня вы все на меня таращились глазищами такими…удивленными? И ты, и Манефа, и матушка…

– Так ведь, Тимофей Васильевич… – теперь уже ее голосок звучал не только скромно, но и смущенно.

– Давай без этих… без величаний. Попросту, – перебил ее Сашка. – Мы все ж таки с тобой теперь… Странная ты девчонка какая-то. К другой не успеешь еще под юбку залезть, а она уже с тобой запанибрата. А ты… Васильевич. Зови меня просто Са… То есть Тимофей или Тимоха, как тебе больше нравится.

– Да, да, да… – Она резко повернулась к нему и, крепко обняв, жарко зашептала ему прямо в ухо: – Тимоша, ненаглядный мой, любимый, единственный… – И еще целую кучу слов, которые в подобных ситуациях говорят друг другу влюбленные.

«Эк ее прорвало-то, – с легкой досадой подумал Сашка. – Это, пожалуй что, уже лишнее».

– Ты подожди, подожди, – пытаясь слегка отстраниться, оборвал он Фленушку. – Ты мне не ответила, чем же я всех сегодня удивил.

– Так ведь вы…

– Ты.

– Ты. Ты же… – Она вновь замялась, не решаясь выговорить следующее слово.

– Что я же? Дурачок, да? – решил помочь ей Сашка.

– Ну да, – охотно согласилась Фленушка. – Ты раньше плохо разговаривал, все мычал и гукал больше. И еще слюни пускал. И пальцем в носу ковырялся.

– Па-анятно, – подытожил он. – Идиот, значит. Слушай, а я всегда такой был?

– Да.

– А-а… Одеваетесь вы всегда так? Ну ты, Манефа, другие девчонки, матушка, брат мой?

– Конечно, а как еще? Лето ведь. Жарко. Подожди, вот придет зима, полушубок и валенки надену. А матушка твоя – шубу парчовую на соболях.

– Да я не о зиме…

– А о чем?

– Ладно, проехали.

«Да она просто не поняла моего вопроса, – сообразил Сашка. – Так куда ж все-таки я попал?»

В Сашкиной памяти зияла нескромной пустотой не то что огромная пробоина, но самая настоящая черная дыра. С того самого момента, как он вышел из поезда на перрон Курского вокзала, и до сегодняшнего дня Сашка не помнил ничегошеньки. Ему неоднократно доводилось слышать истории о внезапно пропавших, а потом столь же внезапно обнаружившихся людях. Причем память о собственной персоне у них отсутствовала напрочь, так, как будто кто-то ее специально стер. Нечто подобное он усматривал и в своем случае. Правда, себя он помнил, но только до определенного момента.

«Судя по всему, – подумал он, стараясь критически оценить ситуацию, – я попал в какое-то реалити-шоу. Эти допотопные наряды, лошади, запорожцы, струги – все это аксессуары какого-то представления на историческую тему. Хозяйка сегодня все поминала князя Дмитрия. Это какой еще Дмитрий? Донской, что ли? И Мамай… Мой брат Иван – Мамай. Точно. Мамай – враг Донского. Только… ведь Мамай – татаро-монгол. А тут… Мамай – Иван Вельяминов – русский, значит. Ерунда какая-то получается. Что, у них нет консультанта-историка? Впрочем, это не мое дело. Главное, чтобы бабки заплатили. – Мысль о предстоящей оплате его участия в шоу не только согрела радостью Сашкино сердце, но и кое-что прояснила относительно мотивов его дотоле необъяснимых поступков. – Точно. Скорее всего, так и было. Кто-то в поезде или на вокзале предложил мне подзаработать, поучаствовав в шоу. Видимо, деньги неплохие предложили, раз я согласился. Может быть, тот самый мужик и предложил, который со мной об отце говорил. А чего не согласиться? Роль несложная, текста никакого. Подумаешь, идиота играть. Только мычи да слюни пускай. А интересно, сколько ж все-таки обещались заплатить?»

– Фленушка, а сколько здесь платят? – поинтересовался Сашка.

– Чего?

– Ну, денег ты сколько за роль получаешь?

– Каких денег? Ничего я не получаю. Я дворовая.

– Я понял, понял, – начал раздражаться Сашка. – Ты – дворовая. Прислуга. Рабыня. Но дурой-то зачем прикидываться? Ты ж не из любви к искусству тут тусуешься! Зарплата у тебя какая?

Совершенно неожиданно для него она расплакалась и сквозь частые всхлипы загундосила:

– Чем прогневала я вас, государь? Что не так сделала? – Горе ее, казалось, было беспредельно и искренно настолько, что Сашке пришлось утешать ее, осушая поцелуями слезы.

«Ну актриса! – с восхищением подумал он. – Изобразила так, что я чуть было ей не поверил. Хотя… И чего запираться? Партизанка… – В поисках причины столь странного поведения своей партнерши он перебирал в памяти все события сегодняшнего дня и вдруг сообразил, что за весь день не видел ни одной камеры, ни одного человека в нормальной человеческой одежде. – Скрытая камера… Здесь всюду натыканы скрытые камеры! И прямая трансляция в Интернете… Поэтому она и не колется даже сейчас. Постой, постой…Это значит, что и сейчас нас видят? То есть… Как мы кувыркались – это видел весь мир? Прикольно. Но… То, что я вышел из роли мычащего полудурка, это ничего? Выходит, ничего. Иначе бы она ко мне не пришла. Значит, этой линии и буду придерживаться. Но интересно, сколько еще продлится шоу? Спросить у нее? Ведь не ответит… Надо хотя бы побольше разузнать об общей ситуации и других участниках».

На Сашкины вопросы о других участниках шоу, вернее об их персонажах, Фленушка рассказывала охотно, не запираясь. Девчонка она оказалась неглупая, наблюдательная, а положение прислуги, живущей постоянно в хозяйском доме, давало ей возможность быть в курсе всех семейных дел. И из ее ответов перед Сашкиным мысленным взором предстала следующая картинка. Бояре Вельяминовы – один из знатнейших и богатейших родов на Руси. Пожалуй, побогаче великих князей и по знатности им не уступают. Владения Вельяминовых обширны и разбросаны по всему миру (она так и сказала: «… по всему миру»). Глава рода, Василий Васильевич Вельяминов помер год назад. Родовое поместье Вельяминовых называется Воронцово, так же зовется и большая деревня рядом. Вдова Василия, Мария Ивановна, твердой рукой ведет немалое хозяйство и руководит семьей. Но старший сын, Иван Мамай, с ними не живет. Он вдовец, бездетный и почти все время проводит в Орде. Второй сын, Николай, женат на родной сестре великой княгини. Человек он мягкий, домашний, любящий уют и комфорт и не очень охочий до ратных трудов. Мать его из-под своей руки не выпускает, да он не особо и рвется. Положение Николая в доме несколько комично и, судя по тому, что об этом судачит и подхихикивает прислуга, не совсем прилично и достойно. Дело в том, что дом (его вернее было бы назвать дворцом) делится в соответствии с местными обычаями на две половины: мужскую и женскую. Причем в женскую половину любой мужчина, за исключением хозяина, может попасть только по приглашению хозяйки дома. А поскольку и хозяйкой, и хозяином дома является матушка Марья Ивановна, то Николаю, чтобы попасть в спальню к собственной жене, каждый раз приходилось просить разрешения у матери. Может быть, поэтому, а может быть, по какой-то иной причине, ночевать он предпочитает на мужской половине, в собственной спальне. Это-то и создает повод для смешков и пересудов. Ну а с Тимофеем и так все ясно. Идиот он и есть идиот.

Сашка попробовал у нее выяснить хоть что-то о монголах и Орде, но толком ничего не добился. Похоже, Фленушка так и не поняла его вопросов. Знай только твердит: «Орда – войско значит». Местная география (или познания в ней самой Фленушки) была весьма своеобразной. Поместье Вельяминовых стояло над речкой под названием Яуза. А пристань, на которой успел побывать Сашка, находилась на реке под названием Москва. Из городов Фленушка знала Дмитров, Коломну, Рязань, Нижний Новгород и даже Казань, а вот о Москве ничего не слышала, хотя ей, по всему, надлежало находиться на том самом месте, где сейчас и лежала Фленушка в обнимку с Сашкой. «Ну и ладно, – мысленно согласился с ней Сашка. – Нет Москвы, и не надо. Значит, в этом шоу такие правила».

Пропели петухи, и Фленушка спохватилась. Она соскочила с пуховой постели и, присев на корточки, принялась шарить рукой по полу в поисках своего сарафана. Лунный свет, вливаясь в раскрытое окно, серебрил ее длинные русые волосы, рассыпавшиеся по спине, делая ее похожей на русалку. Сашка, не удержавшись от мгновенно возникшего соблазна, перекатился по перине, подхватил Фленушку на руки и, бросив ее на кровать, вновь подмял под себя. Он впился в ее свежие губки долгим страстным поцелуем, заражая ее своей страстью и вожделением.

– Ты похожа на русалку. Тебе никто об этом не говорил? – спросил он, перебирая пальцами ее длинные волосы, когда они уже опять лежали бок о бок.

– Нет. – Она засмеялась тихим переливчатым смехом, похожим на звон серебряного колокольчика. – Русалкой меня еще никто не называл. Разве это хорошо – быть русалкой? Русалки и навки – нечистая сила. Я что, похожа на нечистую силу?

– Ты похожа на самую чистую-пречистую силу, – успокоил он ее, погладив рукой по голове.

Она вновь тихонечко рассмеялась.

– Так меня мама гладила по голове, когда я была совсем маленькой. Только она называла меня кошечкой, а не русалкой. Меня ведь забрали в хозяйский дом от родителей еще маленькой, – пояснила она. – Так вот, мама гладила меня по голове, плакала и приговаривала: «Meine liebe Katze…» Это по-немецки. Моя любимая кошечка, значит. Она вообще со мной по-немецки говорила. Я его тогда хорошо знала, а теперь почти все забыла.

Сашкины познания в области иностранных языков были почти нулевыми, но еще в те времена, когда был жив его отец, полковник ФСБ Ракитин, когда они всей семьей еще жили в Москве, а он, Сашка был не бойцом спецназа, а студентом авиационного института, у него была девчонка из «Мориса Тореза»[4]. Это самое «Meine liebe…» ему от нее частенько доводилось слышать. Но не сами немецкие слова, произнесенные дворовой девкой, поразили его, а то, как на их фоне звучала русская речь Фленушки. Она, несомненно, говорила по-русски. Но это был очень странный русский язык. Это был не язык Пушкина и Чехова. И не язык Солженицына. И даже не язык Сашкиного комбата, подполковника Кубасова. Он больше походил на тот самый церковнославянский, на котором вел службу их полковой поп, отец Михаил. Все эти бяху, бяше, бысть… Короче говоря, понятно через два слова на третье. А Фленушку он прекрасно понимал и, впрочем, она его тоже. Сказать, что Сашка был изумлен, значило ничего не сказать. Подумать только… Попасть в реалити-шоу на историческую тему, где все персонажи разговаривают по-старославянски. Понятно, что ему в таких условиях, как человеку неподготовленному, досталась роль мычащего полудурка. Но почему же все-таки он все понимает без каких-либо затруднений? Более того, он и сам говорит на этом языке. И это для него просто и естественно.

– А почему твоя мать говорила с тобой по-немецки? – теперь-то он отдавал себе отчет в том, что сказал это по-старославянски, а не по-русски. Более того, он сконцентрировался, сделал над собой усилие и попробовал сформулировать то же самое на языке, на котором говорил с младенчества. Но… У него не получилось ничего, кроме нечленораздельного мычания.

– Что с тобой, милый? – испугалась Фленушка, услышав его мычание. – У тебя опять началось?

– Нет, нет, все в порядке, – успокоил ее Сашка. – Это я так…Пошутил. Не обращай внимания. – Количество открытий и плохо объяснимых фактов, свалившихся на него за последние сутки, явно превысило любой вообразимый предел, и ему теперь настоятельно требовалось время и спокойствие, чтобы все обдумать, увязать одно с другим и постараться хоть как-то объяснить себе произошедшее. Еще полчаса назад он сам остановил девушку, когда она порывалась от него уйти, но теперь самым большим Сашкиным желанием было остаться в одиночестве. – Слушай, Фленушка… Кстати, что за имя у тебя такое странное? Это тебя так родители назвали? Ты знаешь что… Ты иди, а то скоро светать начнет.

Но она, казалось, и не услышала его последних слов. Ластясь к его могучему плечу, она, растягивая слова, нежно мурлыкала, как большая пушистая кошка:

– Н-нет, Фленушкой меня государыня назвала, когда в дом взяла. А мама меня звала Герти, Гертруда то есть. Она у меня немка. А батюшка венгр. Но они уже здесь родились, в имении. Отец родного языка и не знает, а мама хорошо по-немецки говорит. Они на скотном дворе работают и на огороде. Черные люди, смерды, одно слово. А меня государыня к себе взяла, в господский дом. Здесь хорошо, и работа нетяжелая. Ах, Тимоша, – расчувствовавшись, мечтательно вздохнула она, – как же я люблю тебя. Ты всегда мне глянулся, даже когда дурачком еще был. А уж сегодня… Ты как взял меня, так я прям вся и обомлела. Ноженьки мои подкосились…

Насколько помнилось Сашке, ее реакция на его первый приступ была совсем не такой, как она сейчас расписывала. Но это в настоящий момент и неважно. Новые факты, выданные Фленушкой-Гертрудой, кирпичами свалились на его голову и никак не хотели укладываться в правильную, ровную кладку.

– Так твои родители иностранцы? – осторожно попробовал уточнить он.

– Н-нет, – вновь промурлыкала она. – Они не иноземцы. Они же здесь родились. А вот родители моих родителей были иноземцы. Их в плен взяли во время большой войны. Мамин отец у себя дома, в Саксонии, маркграфом был. Вот… – мечтательно пропела она, – раньше, говорят, закон был, чтоб пленных дольше семи лет в рабстве не держать. Я бы маркграфиней была… – Она вздохнула. – Вот Манефа…

– А что Манефа? – по инерции переспросил Сашка.

– Она ведь тоже из ордынских, из пленников, значит. Но она ромейка, то есть почти своя. Семь лет отбыла в рабстве, а теперь – свободная. Могла бы давно на родину вернуться, но предпочла остаться в дому у государыни, твоей матушки. Она вообще-то добрая, государыня Марья Ивановна, зря не обидит.

Она, наверное, еще долго могла бы удивлять Сашку своими затейливыми россказнями, если бы не петух. Он вновь заголосил срывающимся, хриплым со сна фальцетом.

– Ох… – испугалась Гертруда-Фленушка, – совсем я припозднилась. Побегу.

В этот раз Сашка даже и не подумал ее задерживать.