Читать книгу Стой под дождём - Алексей Галкин - Страница 2

Надо прогрунтовать холст. Хватит пить пиво, тупо смотреть на Яна и соображать, о чем думает наш философ. Смешной он. И имя у него смешное, если разобраться, и сам-то он непонятно кто такой. Насмешник, нахлебник, нахаленок, ненавистник, нумизмат… О, Господи, причём здесь нумизмат? Хотя мат в его философских исканиях надо признать, иногда присутствует. Ничего не скажешь, повезло ему с родословной: бабки – одна полька, другая немка; деды – один еврей, другой русский цыган; мама – естественно еврейка, а отец, почему-то просто цыган, с доставшейся от деда фамилией Садкевич-Валбенков. Поэтому, видимо, и сидит он так красиво, цинично поглядывая, как мутузят друг друга наши юные футболисты. Надо мне с него портрет написать. Только обязательно с каким-нибудь вывертом, как-то надо «прилепить» его к собственному имени. Имя свое Ян получил при рождении, а вот фамилию и национальность взял у матушки, при получении паспорта в шестнадцать. Отец к тому времени уже умер, а сам Нужный на вопрос: «Почему?», – неизменно отвечал, то ли шутя, то ли всерьез: «Скажешь – цыган, подумают – конокрад; скажешь – еврей – подумают – умный. Что поделаешь, у большинства людей всегда было трафаретное мышление. Так что из двух зол я выбрал более нужное». Но самое смешное, что наш Ян, по жизни, был абсолютно никому не нужен. Дурак он, а не Нужный! Всё у него «хи-хи, ха-ха»! То он токарь, то ученик повара, то автор программ на городском «TV», то дворник, то вахтер в Доме Культуры и все твердит: «Я хочу быть полезным для общества». Вот и договорился, и дофилософствовался, – хватанул инсульт. Теперь сидит, и мир созерцает, хотя башка варит по-прежнему, не отнять.

Эх, сейчас бы в Европу… Организовать бы выставку… Это не Китай, это нам ближе…

Помню, как, оказавшись после полугода китайской эпопеи в Благовещенске, первым делом все, и ребята-музыканты, и девчонки-танцовщицы, не сговариваясь, бросились в магазин за водкой и черным хлебом. У них там собаки, змеи, да рис. Рисовая водка, рисовый хлеб, рис с овощами, рис с фруктами, с ума сойти можно. Набрали мы тогда этих «кирпичей», водяры, забежали за магазин и стали жрать, запивая хлеб водкой. Она текла по рубахе, затекала в брюки, а мы, давясь этим хлебом и водкой, смеялись и орали всего два слова: «Мы дома!», так, что чуть было, не опоздали на поезд…

Надо изобразить его китайским философом, но в ермолке, а главное, запомнить вот этот взгляд. Это даже не взгляд, а буравчик какой-то, но теплый, не сверлящий, а скорее просвечивающий, изучающий и излучающий что-то. А чего он может излучать? Смерть? Жизнь? Нет, ни то, ни другое, а что тогда? Или как у Жванецкого: «Я не стал тем и не стал этим, и я передам тебе свой опыт». Он что, опыт излучает? Нет, наш Ян немного умнее, чем герой из монолога Михал Михалыча. Скорее, он одиночество излучает. Это ближе. Инвалид, безработный, никому, в сущности, до него дела нет. А как можно показать одиночество на холсте? Один человек в раме, это ещё не одиночество. Народу может быть тьма, количество людей – не показатель. Может быть, падающее со стола кольцо? Но как изобразить это падение, как показать движение кольца? Просто подвесить его в пространстве? Нет, не годится. Примитив. Ясно одно, надо увязать китайского философа в ермолке с отсутствием женщины в его жизни. Мужчина без женщины или женщина без мужчины есть существо среднего рода, кажется, именно так говорил Ян. Стало быть, это и есть первый признак одиночества. Итак, женщина! Но не рисовать же её? Нет, нет, он должен быть один. А с чем ассоциируется образ женщины? Духи, косметика вообще, цветы, различные туалеты, сумочки, бельё, наконец. Стоп! Сумочки! Сумки! Кошёлки, авоськи, пакеты, заполненные продуктами. Затем, когда всё съедается, остается немытая посуда, и у раковины опять она, а её нет! Далее стирка, сушка, глажка, а её нет! Уже горячо! Значит, мы получаем, на заднике раковину с немытой посудой, на ногах рваные носки, эх, запах бы изобразить! Стоп! А если кругом: на столе, под ногами, в раковине – дохлые мухи? Ладно, с антуражем потом разберемся. Что на переднем плане? Пожалуй, нога, небрежно лежащая, по-американски, на своей соседке, а на ноге с дырявой пяткой носок. Есть! Но это нижняя часть полотна, а что в центре? Чего наш дурак любит? Выпить, закусить? Ну, положим, каждый любит выпить-закусить. А он, конкретно, этот индивидуум? Любит читать. Нет, книга и дохлые мухи – не эстетично. Шахматы любит. Стоп! Гениально! Доска, шахматная доска, а на ней не фигуры, а обручальные кольца. И играет он не в шахматы, а чёрт, как же игра-то называется? Забыл. Неважно. Шашки выбивают с поля. Забыл, зараза, «вышибалки» или в «Чапая», неважно. Только он хочет одно кольцо выбить другим. С поля! С глаз долой! Вот и движение! По краям шахматной доски, два обручальных кольца. Его палец сейчас щёлкнет по одному из них, но мысли его далеки. Он знает, что выбьет кольцо с поля и ему этот факт уже неинтересен, а вокруг, на столе, дохлые мухи, а ниже, нога, в дырявом носке на пятке, и эта пятка смотрит прямо на нас. А позади, чуть влево, гора немытой посуды в раковине, а правее – рассвет в окне, но он не видит его. Взгляд! Надо запомнить его взгляд. Это не взгляд одиночества или пустоты. Это, скорее, мудрая обреченность. Это не тоска, а скорее, предвиденье.

Что у нас получается? Да, ничего не скажешь, хорош философ. Китайский философ в российской квартире на фоне заката, а вместо… торчит лопата, вот зараза, причем здесь лопата, да и не закат у нас, а рассвет. Фу! Муть какая-то в башку лезет. А как нарисовать китайца? Да очень просто! Надо напялить на него красную, обязательно красную, хламиду, толи халат, толи рубаху с вышитыми желтыми драконами, и хламида эта должна быть сильно потертой на локтях. И придётся сажать его в полупрофиль, дабы зацепить ермолку, ну, всё это детали, будем сажать – поглядим. Может фату куда-нибудь присобачить? Нет, пожалуй, не надо, фата будет лишней, фата ни к чему.

Надо еще о раме подумать. Желтая, вряд ли подойдет, веселого мало. Черная вообще не годится, примета плохая, синяя – какие-то полунамеки, ещё, чего доброго, неправильно поймут: сколько же анекдотов про ментовские номера на машинах наш народ напридумывал. Какую же раму сделать? Остается белый цвет. Цвет чистоты и величия. Пожалуй, на нем и остановимся.

Смешной он все-таки, или придуряется. Когда его просят представиться, Ян всегда называет имя и фамилию, опуская при этом одну из удвоенной «н». Звучит довольно забавно: «Я – Нужный», и почти всегда, если присутствует недоброжелатель, следует вопрос: «Вы в этом уверены?». «Точно так же, как в том, что сейчас вижу вас», – молниеносно отвечает веселый философ, так как заранее знал вопрос, и ответ у него заранее готов.

– Послушай, Ян, – обратился я довольно осторожно, потому что он всегда воспринимает подобные вопросы, как прикол. – А не махнуть ли нам к твоим родственникам, в Краков? У тебя ведь там тетка родная? Авось примет двух дураков на время?!