Читать книгу Глинтвейн - Алексей Глазков - Страница 8

Утро было не из веселых. Наконец сырость стала сдаваться и начало подмораживать, распухли от холода воробьи у подъезда, потихоньку, словно пыль, сдуваемая со старой книги, пошел снег. Небольшие снежинки двигались медленно, неспешно, словно частицы в коллоидном растворе рождественского шара после взбалтывания. Вспомнился японский кинематограф, в котором решающие сцены сражения главных героев сопровождались предварительной битвой взглядов. И меж этими пронизанными злобой и решимостью взглядами было расстояние, заполненное напряженной тишиной и таким вот «киношным» снегом.

– Каждый раз одно и то же, – говорил голос внутри Тимофея, – ты знаешь, что будет плохо, но продолжаешь наступать на одни и те же грабли.

Он медленно шел через лес к станции наземного железнодорожного транспорта, тот самый лес, в котором еще недавно с Владом они поднимали высокие темы, выдыхал из себя мерзкий кисловато-гнилостный дух алкоголя вперемешку с тремя подушками мятного «Орбита».

Какая страшная, мерзкая черная магия, этот алкоголь. Это двуличный охотник на тебя, который прикидывается до поры до времени твоим другом и спасителем, но постепенно, начиная чувствовать свое влияние, он забирает по кусочкам твою личность. При этом стоит только остановиться, сказать стоп, и он снова оборачивается рубахой-парнем или приятной в общении юной девой, готовой исполнить для тебя любые, самые извращенные сексуальные фантазии. И в любых образах, пока ты еще не отдался сполна этой лицемерной склизкой мрази, она говорит тебе, что ты самый лучший, возвышает и дарит маленькие камушки творчества, иллюзию собственной исключительности, закрывает от тебя нерешенные проблемы действительной жизни, которые постепенно накапливаются. Незаметно, но неизбежно наступает момент, когда ворох жизненных неурядиц становится настолько страшным, что ослабевший трезвеющий разум не в силах выйти на свет и снова и снова с головой отдается темноте, медленному грязному умиранию, когда разум умирает раньше плоти и грязная плоть влачится, доживает, используя остатки сознания для выманивания крупицы яда у своего божества – алкоголя.

Страшные похмельные мысли на пути к станции оборвались при виде спортплощадки. Там был уютно скрыт в сени высокого тополя турник с облупленной выцветшей голубовато-зеленой краской, турник был старый, но по-прежнему крепкий, наверняка он помнил не одно поколение сдававших ГТО школьников и был по-прежнему готов и к вызовам современности.

Тимофей встряхнул головой, посмотрел на приложение с расписанием электричек, времени было еще достаточно. Превозмогая тошноту, он решительно направился к турнику.

Спустя 2 подхода по 5 подтягиваний тошнота победила и окрестности турника были орошены чернотой желудочного сока.

– Это была ошибка, – произнес сам себе Тимофей, имея в виду и вчерашний вечер, и решение запрыгнуть на турник.

В итоге он кое-как добрел до ларька, купил колы, выпил ее залпом, в нос ударило давление газов, зажмурился, потекли слезы. Он вытер их рукавом, выкинул бутылку в урну и зашел через турникет на платформу…

Через час измождённый борьбой с последствиями интоксикации Тим был близок к цели, стоял на эскалаторе и внимательно наблюдал за женщиной с недовольным лицом, напоминавшим бульдожью морду, поверх которой громоздилась лампообразная дерматиновая шапка цвета подгнившей тыквы. Все кругом было ужасно или, что более вероятно, казалось ужасным из-за внутренней посталкогольной агонии.

Здание его работы можно было увидеть сразу при выходе из метро. Оно было воплощением незыблемой мощи имперских времен, 4 колонны величественно возвышались над его входом. Удачно подобранный цвет стен, напоминающий светлую, высохшую на солнце глину, скрадывал его размеры, и оно органично вписывалось в окрестный ансамбль малоэтажного старинного района мегаполиса. Снегопад же дополнительно скрадывал очертания, и оно казалось началом Великой Китайской стены; к ней, как к спасительной защите от непогоды и суеты утреннего часа пик, из последних сил двигал свое тело путник Тимофей, когда неожиданно сзади кто-то хлопнул его по плечу.

– Здорово, продюсер, – весело скрипнул догнавший его Костик. Видно было, что ему тоже было нелегко с утра, однако, судя по свежему амбре, он это дело уже исправил. – Ну ты и разрулил вчера с Родиком, – весело продолжил он.

– Что? – мысли заметались в голове Тимофея, словно мокрые кошки при звуке пылесоса. – Как я с Родиком, что разрулил?

– У-у-у-у, брат, да тебе бы подлечиться не помешало, глазенки-то смотри какие тяжелые, ну-ка пойдем, – он схватил под руку Тимофея и потащил его в сторону.

– Не-не-не, – категорически и одновременно жалобно, скороговоркой произнес Тим, – ни за что, я хочу просто добраться до работы, закрыться в туалете, передернуть и умереть.

– А-ха-ха, ну раз в тебе еще не умерло чувство юмора, значит, надежда на исцеление есть, – настаивал Костя, продолжая тянуть горе-философа в сторону «Старбакса», – да и, потом, ты же не понял, ты что подумал: я тебя опять на орбиту хочу посадить, чтоб неправильное лечение привело к затяжной болезни?

– А что ты хочешь, Мефистофель? Знаю я ваши сладкие речи, вчера вон как все начиналось пристойно, а теперь вот я ничего не помню, к Семёну мне пора, он ждет меня там, на трезвых небесах спокойствия, – Тим вскинул руки в призыве.

– Нет, скорее он ждет тебя на углях нерешенных проблем злой реальности! – шипящим шепотом, словно демон-заговорщик, продолжил Тимон. – Давай, шнель, шнель, кофеин тебе в помощь и еще кой-чего, – подмигнул искуситель. Внутренние голоса Тима, успевшие уже передраться и замолчать, сдали его тело на заклание…

***

Присев к окошку, ожидая, пока принесут кофе, Тим прислонил лоб к холодному стеклу и медленно, тяжело дышал, словно издыхающая собака, которая не в силах более сопротивляться давлению атмосферного столба.

Костя пнул его ногой под столом и глазами показал вниз, там Тим увидел маленькую серебряную фляжку.

– Вот странный ты демон, Константин, серебро не жжёт тебе руки?

– Это ты больше похож сейчас на слегка опаленного вчерашним солнечным «Курвуазье» Дракулу.

– О боже, только не напоминай, пожалуйста, – Тимофея опять начало мутить, и он поспешно ретировался в уборную.

Через пару минут вернувшись из фаянсового царства, он заметил за столом ароматно дымящийся американо с корицей и лёгкий молочный омлет с расплавленным поверх сыром.

– Угощайся, друг, бон, как говорится, аппетит.

– И вам не хворать, – обняв стакан с кофе, с едва заметным облегчением молвил воин эпистолярного жанра. После пары осторожных глотков стало понятно, что содержимое серебряной фляжки частично переместилось в кофе.

– Подлил-таки, друг, масла в огонь, ну, спасибо тебе… лекарь, – грустно ухмыльнулся на глазах приходящий в себя Тимофей. За окном маленький сквер с отключенным фонтаном заиграл красками, серое утро прояснилось, люди вокруг стали улыбчивыми, лёгкий снежок заиграл с лучиками света, которые, словно спешащие пассажиры, протиснулись сквозь ползущую по небу толпу ватных туч. Возникла замечательная минута, которую он назвал прогрессом облегчения, сознание возвращалось в свои права над раненым телом. Он присутствовал здесь и сейчас, его не тошнило, не трясло, только спокойное падение снежинок, легкая музыка в кафе, неторопливые, но четкие действия баристы за стойкой, мягкие шаги официантов по ковролину. Хорошо…

…Не успел Тим расслабиться и насладиться гипнотическим ощущением, которое называется в народе «отлегло» или «попустило», как Костя деликатно выдал:

– Ты что же, мой оживший друг, не помнишь даже, как Петру Павловичу бланш организовал под левым глазом?

Тим поперхнулся, и его тут же опять замутило.

– Твою ж мать, да не может быть такого. – Тим, конечно, не сильно хорошо относился к старикашке, но все-таки никогда не питал к нему злобы, способной побудить к насилию над пожилым человеком. – Как это произошло?