Читать книгу Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника - А. Грищенко, Алексей Грищенко - Страница 9

В еврейском приюте

3 декабря

В течение многих дней не заглядывал в мой дневник. Должен записать в нём важные события. Уже моё отправление в дорогу не было обычным. Но моё прибытие было и вовсе драматичным. Я завидовал людям, которые покидали грязный трюм и отвратительную палубу. Приходили турки, предлагали очень дорогой хлеб, забирали путников (имевших деньги).

За два дня трюм опустел, и я ночевал один в атмосфере, наполненной пронзительным холодом. Чувствовал себя, как в тюрьме. Все мечты моих снов укрылись там, за глубокими водами. Ещё один раз каик приплыл – забрать капитана.

– Мне не разрешают даже на час сойти на землю.

– Вы должны были быть солдатом, – твёрдо ответил мне командир корабля. – Я не могу выпустить вас иначе, как поручив вас военному атташе⁴⁶.

Чего хочет от меня этот дурень? Я же был в Севастополе в комиссариате и получил свой паспорт.

Дело становилось трагическим. Корабль отплывал в Яффу. Как затравленное животное, бросался я с одного борта на другой, запертый в клетке между Скутари и Стамбулом, который стал для меня обетованной землёй.

Охрана, примкнув штыки, охраняет лестницу Корабль покинутый, одинокий посреди вод. Не будет подходить сюда больше ни одна лодка, и я никогда не поеду в Царьград… Жестокая ирония судьбы!

Однако человеку дана возможность влиять на события. По какой-то причине перевозчик вернулся на корабль. Я наблюдаю внизу, совсем у лесенки, белый челнок, который покачивается. Перевозчик-турок ходит передо мной. Безумная надежда вырывает меня из отупения. Хватаю мой узел, вытаскиваю три «катерники» по двадцать пять рублей⁴⁷.

– Вот мои вещи, – говорю, умоляя его отвезти меня на сушу. К счастью, командир зашёл в свою каюту. Турок смотрит на деньги (они не стоили более одного гроша), не говоря ни слова, сворачивает их презрительно и прячет в кожаном поясе.

– Айда, – отвечает мне.

Со страхом прохожу перед солдатом с ружьём. С каждым шагом представляется мне, что меня пронизывают пули. Остроконечный каик покачивается под моими пьяными ногами. Здоровенный лодочник садится возле меня. Ещё минута страха, и мы спрятались за скачущими волнами. Сердце прыгает от радости. Белые гребни забрызгивают мой плащ. «Быть или не быть», – эта мысль пронизывает молнией. Каждую минуту может обрушиться несчастье. Вёсла ритмично ударяют, вода ёжится волнами. Вокруг нас разворачивается величественная картина. Стамбул угадывается дальше и ниже. Боюсь оглянуться. Мой турок гребёт, глядя одним глазом на «рус буюк икмэк» – большой новороссийский хлеб. Он начинает просить. Отрезаю ему большую горбушку, обязательный бакшиш.

Галатский мост. Вид на район Галата. 1910-е

Переезд длинный. Под конец прокладываем себе дорогу между четырьмя корпусами кораблей-трансат-лантиков. Въезжаем в тесные ряды лодок (какие краски!). И причаливаем совсем рядом у моста Стамбула в Галате. Закидываю мой узел на плечо и, прижимая к животу двумя руками мой хлеб, бреду неизвестно куда.

Какая-то неведомая сила толкает меня к Стамбулу: увидеть Св. Софию. Перехожу мост. В толпе не перестают показывать на меня пальцами: – «рус икмэк, рус буюк икмэк». В конце моста, за будкой часового закутываюсь комично в мой пресловутый плащ.

Опускается ночь, а я не знаю, куда идти спать… Без всякой цели перехожу мост, мучимый тревогой за первую ночёвку. Поднимаюсь по лестнице Галаты⁴⁸ до высот Перы.

– Смотри, вы тоже здесь! – восклицает, сияя, музыкант – еврей из Феодосии. – Какие шикарные магазины в Пере!.. Есть здесь чехи, продающие знаменитые колбаски… У вас есть, где ночевать?

– Нет ни приюта, ни денег, а, однако, какой красивый город – Царьград!

– Есть здесь американская ночлежка. Хотите, чтобы я выдал вас за еврея? Туда не принимают никого, только евреев.

– Но кто-то сможет принять за еврея эту украинскую рожу?

– Не печальтесь об этом.

Галатский мост. Вид на старый город. 1910-е

В одном доме в Галате мерцает свет. У входа охрана в чёрных шлемах на голове, сжимают обеими руками винтовки на высоте колен (избегаю встречи, потому что могут спросить про паспорт). Вонючие лестницы. В отвратительном нужнике, двери которого открыты, какой-то еврей с грязным мальчиком с растрёпанными курчавыми волосами. За перегородкой в вестибюле сидит неподвижно бледный эфенди. Он тянет свою наргиле – водяную трубку. Это – владелец «отеля». Говорят обо мне на еврейском.

– Ваша кровать обозначена номером 3, – говорит мне мой земляк, – это будет стоить вам несколько пиастров.

В зале – кровати, прижатые друг к другу (страшно прикоснуться). Кладу мой узелок и возвращаюсь в вестибюль. Можно подумать, что вы находитесь на какой-то станции в день погрома. Вещи, люди, непонятные жаргоны, запах чеснока, неумолкаемый галдёж. Чистый Вавилон!