Читать книгу Телепат - Алексей Хапров - Страница 3

Когда я очнулся, первым делом у меня возник вопрос, что со мной произошло, и где я нахожусь? Голова страшно гудела, во рту пересохло, а представшая перед моими глазами белая дверь с небольшим окошечком посередине, из которого пробивался тусклый электрический свет, как-то не особо вязалась с той картиной, которая запечатлелась в моей памяти перед тем, как я потерял сознание: заводской цех и испуганные глаза рабочих, смотревших куда-то поверх меня.

Я пошевелился. Подо мной заскрипело. Я понял, что лежу на пружинной кровати. Я поднял руку и провел ею по лицу. Моя голова была обмотана бинтом. Я покрутил головой и посмотрел по сторонам. Выкрашенные синей масляной краской стены, узкие металлические кровати, неказистые тумбочки, а также своеобразный хлорный запах, присущий в основном медицинским учреждениям, не оставляли сомнений, что я нахожусь в больничной палате. Сзади меня послышалось какое-то движение.

– Что, очнулся, милый? – донесся до меня низкий женский голос с характерной хрипотцой, присущей обычно людям старшего возраста. – Ну и слава богу.

Я скосил глаза и увидел невысокую пожилую женщину лет шестидесяти, в серой шерстяной кофте и черной юбке. Частые и глубокие морщины на ее лице давали достаточно точное представление об ее возрасте – лет пятьдесят пять – шестьдесят. Она сидела на стуле возле соседней кровати и смотрела на меня.

– Пить, – попросил я, почувствовав невыносимую жажду.

– Сейчас, сейчас, касатик, – ласково сказала женщина, налила воду из стоявшего на тумбочке графина в стакан, и поднесла ко мне. Я приподнялся, взял стакан, и стал жадно пить.

– Ну, вот и хорошо, что очнулся, – улыбнулась женщина. – Будет теперь моему деду с кем поговорить.

Выпив воду, я отдал ей стакан, который она снова поставила на тумбочку, вытер губы и оглянулся. Позади меня, на соседней кровати, полулежал худощавый бородатый старик в полосатой больничной пижаме, и с интересом смотрел на меня.

– С возвращением на этот свет, – бодро воскликнул он.

– Здравствуйте, – ответил я.

То, что рассказали мне Мария Петровна и Степан Тимофеевич, – именно так звали моих новых знакомых, – заставило меня содрогнуться. Оказывается, я пролежал без сознания целых два дня, врачи поставили мне диагноз «сильное сотрясение мозга», и вывели неутешительный вердикт: жить будет, но может остаться дурачком. Последняя перспектива меня, конечно, обеспокоила, хотя в данный момент никакого помутнения рассудка я не ощущал.

– Пойду-ка, дежурного врача позову, – сказала Мария Петровна и вышла из палаты.

– Ну, как самочувствие? – поинтересовался Степан Тимофеевич.

– Нормально, – ответил я. – Только голова что-то очень гудит.

– Повезло тебе, – усмехнулся Степан Тимофеевич. – Еще бы чуть-чуть, и с Господом Богом бы общался. Есть хочешь?

После этого вопроса я ощутил, что жутко голоден. И это было неудивительно. Если я пролежал без сознания два дня, и мой желудок все это время оставался без работы, то его бурное недовольство было вполне естественным. Я утвердительно кивнул головой и спросил:

– А когда здесь обед?

– Обед уже прошел, – ответил Степан Тимофеевич. – Теперь только ужин. В семь часов он будет, через сорок минут. Хочешь, пока бутерброд с колбасой дам?

Как ни соблазнителен был для меня этот бутерброд, я отрицательно помотал головой. Неудобно как-то. Все-таки, чужие люди.

– Да чего ты стесняешься? – удивился Степан Тимофеевич. – Подумаешь, какой-то бутерброд! Держи, не стесняйся. Подкрепись.

Степан Тимофеевич поднялся и, прихрамывая, подошел ко мне. Бутерброд выглядел так аппетитно, а мой желудок так сильно возмущался своей пустотой, что я, скрепя сердце, все же взял предложенную мне еду, мысленно поклявшись, что обязательно каким-нибудь образом отблагодарю своего соседа по палате за его доброту. Когда я съел этот бутерброд, у меня появилось такое ощущение, что вкуснее него я ничего в жизни еще не ел. Тем временем дверь палаты открылась, и к нам, вместе с Марией Петровной, зашел усатый молодой человек с кавказскими чертами лица. Судя по белому халату и белой шапочке, это и был дежурный врач.

– О, он уже трапезничает! – весело воскликнул он, глядя на меня.

Я дожевал последний кусок бутерброда и поздоровался.

– Ну, как мы себя чувствуем? – спросил врач, наклонился ко мне, отогнул большими пальцами обеих рук мои веки, и внимательно стал рассматривать мои зрачки.

– Дмитрий Вахтангович как узнал, что Вы пришли в себя, тут же отложил все свои дела и бросился к Вам, – со значением произнесла Мария Петровна.

Я ответил Дмитрию Вахтанговичу, что чувствую себя нормально, но пожаловался на нудный гул в голове.

– Это пройдет, – ответил врач. – День-два, и все будет в норме. Резких болей в голове не ощущаете?

– Нет, – ответил я.

– А в спине?

– Нет.

– А ну-ка, встаньте с кровати и пройдитесь.

Я поднялся и прошелся по палате взад-вперед. Прошелся, правда, несколько неуклюже. Из-за того, что я лежал без сознания два дня, мои ноги затекли, и не очень хорошо меня слушались.

– Прекрасно, – сказал врач. – А теперь встаньте прямо, закройте глаза, вытяните руку вперед и попробуйте дотронуться указательным пальцем до кончика своего носа.

Я закрыл глаза и выполнил просьбу Дмитрия Вахтанговича.

– Все нормально, – сказал он. – Позвоночник у Вас не задет, координация движений хорошая. Садитесь на кровать.

Я присел. Врач взял стул и сел напротив меня.

– Сейчас я буду задавать Вам вопросы, а Вы будете мне на них отвечать. Итак, как Вас зовут?

– Воробьев Илья Сергеевич, – ответил я.

– Сколько Вам лет?

– Тридцать семь.

– Где Вы живете?

Я назвал свой домашний адрес. После этого Дмитрий Вахтангович спросил, где и кем я работаю, как зовут моих сослуживцев, мой домашний телефон, в какой я учился школе, какой окончил институт, помню ли я события того дня, когда со мной произошло несчастье. На все его вопросы я дал точные ответы. Врач облегченно вздохнул.

– Ну, слава богу. С памятью у Вас тоже все в порядке.

После этого Дмитрий Вахтангович стал ощупывать мою забинтованную голову.

– Здесь больно?

– Нет.

– А здесь?

– Нет.

– А вот здесь?

– Больновато, – признался я, отшатнувшись, ибо последнее прикосновение руки Дмитрия Вахтанговича в область темени действительно причинило мне некоторую боль.

– Это место ушиба, – успокоил меня доктор. – Заживет. Я думаю, долго Вам у нас лежать не придется. Подержим Вас здесь недельку, максимум полторы, после чего отпустим Вас на волю.

Он поднялся со стула и направился к выходу из палаты.

– Если вдруг почувствуете что-то не так, сразу обращайтесь, – бросил он, едва повернув голову, и закрыл за собой дверь.

– Ну, вот и славно, – обрадовалась Мария Петровна. – Все с Вами будет в порядке. У моего Степана Тимофеевича хуже было. Его машина сбила. Перелом берцовой кости. Уже третий месяц здесь лежит. Еще не скоро обещают выписать. А Вам всего неделю здесь куковать. Это ерунда.

Мы еще поговорили о том да сём, сходили на ужин в больничную столовую, Степан Тимофеевич проводил супругу, после чего мы легли спать.

Странности начались на следующий день. Когда я утром проснулся, я почувствовал, что гул в моей голове заметно ослаб. Это меня обрадовало. Похоже, я действительно быстро иду на поправку. Я поднялся, надел пижаму, взял полотенце, которое висело на спинке моей кровати, и отправился умываться. Но едва я вышел в коридор, который был наполнен больными, получавшими у стойки медсестры свои лекарства, как в моей голове снова как будто заработал трансформатор. Сквозь весьма неприятное жужжание прорывались какие-то звуки, напоминавшие треск и щелчки, как в радиоприемнике, который настраивают на определенную волну. Нет, они не были сильными, они не сводили меня с ума. Просто, все это было как-то странно и непривычно. Я в испуге остановился. Такого со мной еще никогда не случалось. Проходившая мимо санитарка внимательно посмотрела на меня.

– Вам плохо? – спросила она.

– Да нет, ничего страшного, – соврал я. – Голова просто немного закружилась, и только.

– Бывает, – заметила санитарка. – Может, Вам лучше пока посидеть?

Я присел на стоявшую у стены тахту. Санитарка еще раз окинула меня тревожным взглядом и пошла дальше по коридору. Гул в голове не умолкал. Треск тоже. Мимо меня проходили больные, медсестры, врачи. Я заметил, что когда кто-либо из них ко мне приближался, треск в моей голове усиливался, а когда отходил – треск ослабевал. Все это было странно и непонятно. Скоро будет утренний обход. Нужно обязательно все рассказать врачу. Может, у меня и правда что-то серьезное? Я еще немного посидел, затем поднялся и пошел в умывальник.

Умывшись, я вернулся в палату и снова лег на кровать. Едва я принял горизонтальное положение, как гул и треск в моей голове заметно стихли. Может, мне пока противопоказаны движения? Может, будет лучше, если я весь день проведу в палате?

На соседней кровати заворочался просыпающийся Степан Тимофеевич.

– Уже полдевятого? – произнес он сонным голосом. – Однако, пора подниматься. Через полчаса завтрак. А ты давно встал?

– Нет, – откликнулся я. – Минут двадцать назад.

Степан Тимофеевич надел пижаму, застелил постель, взял свое полотенце, и вышел из палаты. А я продолжал предаваться беспокойным размышлениям. Что со мной такое происходит? Что означают этот гул, и эти пощелкивания? Почему они то появляются, то исчезают? И от чего все это зависит? А вдруг у меня и правда «поехала крыша»? Так это, или нет, но со мной явно творилось что-то неладное, и это было очевидно. Я попытался себя успокоить, для чего раза три глубоко вдохнул и выдохнул. Есть такой известный способ борьбы с волнением. Но он не помог. Моя тревога не ослабла. Она была слишком сильной, чтобы ее можно было унять таким простым образом. Но у меня при этом появилась интересная мысль. Точнее, догадка, которую необходимо было проверить. Я поднялся с кровати и вышел в коридор. Гул и треск в моей голове усилились. Затем я вернулся в палату. Гул и треск стихли. Разница между коридором и палатой была только одна. В палате, кроме меня, больше никого не было, а в коридоре находились люди. Что же это такое получается? Неужели мой мозг, каким-то образом, стал улавливать чужие биотоки? Но это же невероятно! При всей кажущейся логичности такого объяснения, я не мог в него поверить.

Дверь открылась, и в палату вошел Степан Тимофеевич. В моей голове снова затрещало.

– Ну, что, пошли завтракать? – весело окликнул он меня. Я заставил себя улыбнуться и встал с кровати. Мы вышли из палаты и направились в столовую.

Завтрак только усилил мое волнение. Столовая была переполнена. В моей голове гудело и трещало, не переставая.

– Что с тобой? – с тревогой спросил Степан Тимофеевич, сидевший напротив меня. – На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Голова что-то разболелась, – выдавил я.

Сидевшие рядом с нами за столом еще двое больных посмотрели на мои бинты, и сочувственно вздохнули.

– Сейчас, после завтрака, будет обход. Обязательно про это скажи, – напутствовал меня сосед по палате.

Доев манную кашу, бутерброд с маслом, и выпив какао, составлявшие завтрак, я вернулся в палату, и с облегчением почувствовал, что мучившие меня шумы снова исчезли. Сомнений не оставалось. Причиной всех этих потрескиваний действительно, каким-то образом, являлись другие люди.

Когда к нам в палату зашла врачебная бригада, я не стал ничего от них скрывать, и рассказал все как есть.

– Ну, это Вы, батенька, хватили! – улыбнулся уже знакомый мне Дмитрий Вахтангович. – Если Вы способны улавливать чужие биотоки, то Вы – самый, что ни на есть, уникум. Тут и до телепатии недалеко. Объяснение ваших шумов, скорее всего, очень простое. В результате травмы у Вас в черепе образовалась небольшая трещинка. И именно она является корнем всех Ваших проблем. Каким образом? Поясню. Мозг – орган очень чувствительный. Когда рядом с Вами, например, кто-то разговаривает, происходят колебания воздуха, которые Вы не ощущаете, но которые через эту трещинку чувствует Ваш мозг. Вот Вам и кажется, что у Вас в голове и гудит, и трещит. Сейчас, когда я говорю, Вы слышите треск?

– Слышу, – признался я.

– Ну вот, видите. Не беспокойтесь, это все временно. Трещинка зарастет, и у Вас снова будет все в порядке.

– Ему делали рентген? – строго спросил невысокий пожилой врач в очках с позолоченной оправой, являвшийся, судя по всему, заведующим отделением.

– После поступления больного в бессознательном состоянии рентген был сделан сразу же, – отчиталась медсестра. – Каких-либо серьезных нарушений костного покрова не выявлено.

– Снимки после обхода мне на стол, – распорядился завотделением.

Медсестра послушно кивнула головой.

– Хорошо, Иван Иванович.

– А Вам, уважаемый, – обратился Иван Иванович уже ко мне, – я бы советовал без нужды лишний раз в коридор пока не выходить.

Предположение Дмитрия Вахтанговича о том, что в моем черепе образовалась трещина, меня, конечно, не обрадовало. Но, как это ни парадоксально, оно меня успокоило. Как-никак, а трещина – это все же вполне реальное объяснение моих проблем. Нужно только подождать, пока она зарастет, и в моей голове все сразу придет в норму. Никакого гула, никакого треска, причиняющих мне такой дискомфорт, я больше не услышу. Я усмехнулся. Надо же было с перепугу до такого додуматься. Чужие биотоки!

– Чего усмехаешься? – спросил Степан Тимофеевич.

– Да так, – ответил я. – Смешно стало, что едва себя радиоприемником не возомнил.

– А-а-а, – понимающе протянул Степан Тимофеевич, который, конечно, слышал мой разговор с врачами. – В жизни так часто бывает. Самые невероятные явления имеют, порой, самое банальное объяснение. Про Лох-Несское чудовище слышал?

– Это про древнего динозавра? Конечно, слышал, – ответил я.

– А разгадку знаешь?

Я отрицательно помотал головой. Честно говоря, я не был любителем таинственных историй про всяких призраков, чудовищ, НЛО, и тому подобное. Поэтому, никаких телепередач, посвященных им, я не смотрел, и никаких статей в газетах и журналах не читал.

– Обманом все это оказалось, – охотно разъяснил Степан Тимофеевич. – Нашлись в Шотландии несколько мошенников, которые решили завлечь туристов в свою глушь, и, соответственно, подзаработать деньжат. Сделали куклу, сфотографировали ее в воде, а затем разнесли по всему миру, что в озере Лох-Несс чудовище видели. Туристы толпами повалили. А мошенникам только того и надо. Денежки считали, и посмеивались.

Я улыбнулся. Объяснение, и впрямь, было оригинальным. Как говорится, нарочно не придумаешь.

– Или, вот, как американцы на Луне высаживались, – продолжал демонстрировать свою эрудицию Степан Тимофеевич. – Туфта это все. Ни на какой Луне они не были. Это уже доказано.

– Вот как? – удивился я. – А как же документальные кадры, где они по Луне гуляют?

– Брехня эти кадры. Их, на самом деле, снимали в Неваде, на секретном полигоне. А затем за съемки на Луне выдали. Только не все мелочи учли. Знаешь, на чем прокололись?

– На чем?

– На флаге. Помнишь, там астронавты флаг на поверхности закрепляли?

– Ну, помню.

– А ты обратил внимание, что он колышется, как будто на ветре? Откуда на Луне может быть ветер? Там же нет атмосферы. Там безвоздушное пространство.

Степан Тимофеевич взял в руки газету и принялся разгадывать кроссворд. Что-что, а разгадывать кроссворды он любил. Мария Петровна, приходившая навещать мужа практически ежедневно, всегда приносила ему целую пачку. Я же устроился на подушке, заложил руки за голову, закрыл глаза и решил просто подремать. Гул и треск в голове я по-прежнему ощущал, но уже не придавал этому серьезного значения. Мне ведь объяснили, что все это временно, и скоро пройдет.

Я лежал и думал о том, как хорошо, что утром того дня, когда на меня свалилась эта проклятая кран-балка, я, уходя на работу, выгнал своего кота на улицу. Теперь, по крайней мере, он не умрет с голоду. Покопается в помойке, авось и найдет себе что-нибудь поесть. Конечно, Маркизу будет неприятно после теплой квартиры некоторое время пожить на улице. Ну, что ж, потерпит. Его бездомные собратья всю жизнь живут на улице, и ничего. Живы, здоровы, не умирают.

Интересно, кому наша заведующая Татьяна Петровна поручила довести до конца расчет стоимости вала? Неужели Ирочке? Бедный вал! Уж она ему там насчитает. А может, Клавдии Трофимовне? Вот было бы забавно. Та же взбесится. Она уже давно привыкла только проверять. И как там Валерий Семенович? Нашел, через кого провернуть свою аферу, или нет?

Так я лежал, размышляя о том да сем, пока непрекращавшийся в моей голове треск снова не привлек мое внимание. Мне вдруг показалось, что он имеет некую стройность и осмысленность. Он то стихал, то возобновлялся, то усиливался, то слабел. В общем, вел себя, как радиоволна при неустойчивом приеме. И это при том, что в нашей палате стояла абсолютная тишина. Но ведь Дмитрий Вахтангович утверждал, что все шумы в моей голове возникают от звуковых колебаний, проникающих в мой мозг через трещину в черепе. Что же это такое получается? Степан Трофимович молчит. Из коридора тоже не доносится никаких разговоров. А шумы в моей голове не прекращаются. Может, Дмитрий Вахтангович все же неправ? И со мной, действительно, происходит что-то неподдающееся привычному объяснению.

Я сосредоточился и внимательно прислушался к треску в своей голове. Чем глубже я в него проникал, тем отчетливее он напоминал человеческую речь. Мне даже показалось, что я различаю отдельные слова. Вот те раз! А может, мой мозг, каким-то образом, и вправду стал принимать радиоволны? Слова становились все отчетливее и отчетливее. До меня явно доносились рассуждения какого-то человека.

Я повернул голову. Степан Тимофеевич сидел с задумчивым видом и хмурил лоб. Я еще больше напрягся, и вдруг услышал: «Род войск, шесть букв, третья «х». Шесть букв. Что же это может быть?».

– Пехота, – сказал я вслух.

Степан Тимофеевич вздрогнул и посмотрел на меня.

– Чего? – переспросил он.

– Ну, род войск из шести букв, третья «х». Пехота, – пояснил я.

Степан Тимофеевич растерянно посмотрел в кроссворд, потом опять на меня.

– Подходит, – изумленно сказал он. – А разве я что-то говорил?

– Я слышал, – ответил я.

– Странно. Увлекся, наверное, – пробормотал Степан Тимофеевич, и снова уткнулся в кроссворд.

Мое сердце заколотилось, как сумасшедшее. Неужели мне удалось прочесть мысли своего соседа по палате? Это было невероятно. Я никак не мог в это поверить. А может, все-таки, это случайность? Я решил попробовать еще раз. Сосредоточившись, я снова посмотрел на Степана Тимофеевича, который опять сидел в глубокой задумчивости, и нервно грыз кончик карандаша. «Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам, – донеслось до меня. – Двенадцать букв. Первая «п». Премия? Нет, не подходит. Тогда что?».

Я знал ответ на этот вопрос. Но, чтобы не травмировать своего соседа по палате, произносить подсказку сразу не стал, и предварительно спросил.

– О чем Вы снова задумались, Степан Тимофеевич?

– Да вот, не могу никак сообразить, – откликнулся он. – Слушай. Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам. Первая «п». Сразу говорю, «премия» не подходит. Здесь двенадцать букв.

– Прогрессивка, – сказал я.

– Точно, – обрадовался Степан Тимофеевич. – Конечно же, прогрессивка. Как же я сам не догадался. Ведь двадцать лет на заводе проработал. Вот что значит десять лет на пенсии. Все позабыл.

Степан Тимофеевич продолжил разгадывание кроссворда, а я поднялся с кровати и вышел в коридор. Неторопливая прогулка по коридору привела меня в бурный восторг. Мне удавалось узнать, о чем думает каждый, к кому я приближался. Старичок, сидевший на тахте с костылем в руке, и задумчиво глядевший перед собой, вспоминал свою молодость. Он прокручивал в мыслях какую-то давнюю вечеринку в парке культуры и отдыха, где он, совсем еще юный, танцевал в обнимку с белокурой девушкой под типичный вальс довоенных лет, и получал от этого огромное удовольствие. Шедший мне навстречу детина с царапиной на лбу и с загипсованной рукой, волновался, не найдет ли его супруга заначку в тысячу рублей, которую он прятал от нее в зимнем ботинке, стоявшем в домашней кладовке. Сидевшая на посту медсестра, опершись головой о кулак, с удовольствием вспоминала прошедшую ночь. Воспоминания были очень интимными и очень личными. Мне стало совестно, и я постарался пройти мимо нее побыстрее. А вот мысли санитарки, мывшей в коридоре полы, мне не понравились. Они меня даже возмутили. Санитарка ждала, когда из процедурного кабинета выйдут две болтавшие о чем-то медсестры, чтобы, проникнув туда якобы для уборки, тайком отлить медицинский спирт в уже приготовленную стеклянную баночку из-под майонеза, которая лежала у нее в кармане халата. Во мне вдруг вспыхнул азарт защитника правопорядка, и я демонстративно уселся на тахте, стоявшей как раз напротив процедурной. Санитарка с недовольным видом покосилась на меня.

– Что ты здесь расселся? – проворчала она. – Ступай в свою палату и не мешай мне.

Я насмешливо посмотрел на санитарку и спокойно сказал:

– Где хочу, там и сижу. И я Вам не мешаю. А то, что Вы воруете спирт в процедурной, уже все отделение знает. Иван Иванович во время обхода лично просил нас за Вами присмотреть.

Санитарка густо покраснела.

– Ничего я не ворую, – пробормотала она.

– Конечно, Вы берете взаймы, – иронично заметил я. – А для чего Вам баночка из-под майонеза, которая лежит в кармане Вашего халата?

Санитарка открыла рот, но не смогла больше ничего сказать. Она со страхом посмотрела на меня и принялась быстро домывать полы, старательно поворачиваясь ко мне спиной.

Я был в восторге. В тот момент я, наверное, чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Неожиданно открывшаяся во мне способность читать чужие мысли давала мне в руки очень сильное оружие. Я впервые в жизни ощутил, что значит иметь превосходство над другими людьми. Я пока еще не знал, как распорядиться этим превосходством. Я пока не представлял, как оно может повлиять на мое более чем скромное положение в обществе, на материальное благополучие, и на многие другие факторы, составляющие мой образ жизни. Но в то мгновение у меня промелькнула мысль, что этот дар может дать мне все. Абсолютно все, чего я только пожелаю.

Мои приятные размышления прервал голос медсестры, раздавшийся с другого конца коридора:

– Воробье-е-ев!

Я поднял руку, давая понять, что я ее слышу.

– К завотделения!

Я поднялся с тахты и направился в ее сторону, где располагался кабинет заведующего отделением.

Иван Иванович сидел за своим рабочим столом, и вместе с медсестрой, которая стояла с ним рядом, задумчиво разглядывал рентгеновский снимок. Кивком головы он предложил мне сесть на стул. Я сел. Иван Иванович снял очки и посмотрел на меня.

– Я внимательно изучил Ваш снимок, – сказал он. – Никаких нарушений костного покрова Вашей головы я на нем действительно не вижу. Поэтому, принимая во внимание Ваши жалобы, я хочу Вас осмотреть. Люда, сними с него бинт. Только осторожно.

Медсестра подошла ко мне и принялась аккуратно разматывать повязку на моей голове. И тут вдруг до меня отчетливо донеслись мысли Ивана Ивановича. То, о чем он думал, меня просто поразило. Иван Иванович явно переживал вторую молодость. А может, даже уже и не вторую, а третью, четвертую, пятую. Он мысленно раздевал Люду, поочередно снимая с нее все детали одежды, и рисовал в своем воображении, как она будет выглядеть без нее. Вот вам и Иван Иванович! От кого-кого, а уж от него я такого не ожидал. Пожилой человек, убеленный сединой, казавшийся мне ярым поборником пуританских правил, на самом деле был не лишен некоторого легкомыслия. Что ж, верно говорят, седина в бороду – бес в ребро.

Я не смог сдержаться, и прыснул. Люда отстранилась и вопросительно посмотрела на меня.

– Щекотно, – объяснил я.

– Щекотки боитесь? Ай-яй-яй! – иронично покачала головой медсестра и продолжила снимать с меня бинт. Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала, что действительно меня рассмешило?

Закончив возиться с повязкой, Люда отошла в сторону, предоставив меня заботам заведующего отделением. Иван Иванович выбросил из головы свои эротические фантазии, подошел ко мне и принялся осторожно щупать мою голову. Надо отдать ему должное, он делал это со всей тщательностью и добросовестностью. Все его мысли теперь были направлены на изучение моего черепа.

– Если будет больно, даже чуть-чуть, обязательно скажите.

Должен признаться, что в тот момент меня охватила некоторая нерешительность. А стоит ли мне помогать Ивану Ивановичу искать эту трещину, если именно благодаря ей у меня появилась способность к телепатии? Что будет, если эта трещина зарастет? Смогу ли я после этого читать чужие мысли? Терять этот внезапно открывшийся дар мне не хотелось. Я уже успел почувствовать, какую он может принести мне пользу. Но что будет, если эту трещину скрыть? Не приведет ли это к какому-нибудь серьезному осложнению?

Я метался в поисках верного решения, а Иван Иванович, тем временем, поочередно ощупывал все участки моей головы. Но все его нажимания и поглаживания мне никакой боли не причиняли. И только когда он дошел до здоровенной шишки, располагавшейся чуть ниже ко лбу от темени, я почувствовал дискомфорт и отстранился.

– Кроме этого места больше нигде не больно? – спросил Иван Иванович.

Я ответил, что нет. И это была чистая правда.

– Сейчас немного потерпите, – предупредил меня завотделением. – Я буду щупать очень осторожно.

И он стал исследовать мою шишку. Изучив ее миллиметр за миллиметром, он бросил медсестре:

– Заматывай.

Люда подошла, и стала аккуратно обматывать мою голову бинтом. Иван Иванович вернулся за свой стол.

– Никаких нарушений я не обнаружил, – сказал он. – Так что, живите спокойно. Все эти шумы, которые Вам слышатся, скорее всего происходят из-за разрывов в тканях Вашего мозга. Возможно, в результате сотрясения у Вас оказались повреждены какие-то кровеносные сосуды. Но это все пройдет. Поврежденные участки зарастут, кровоснабжение восстановится в полном объеме, и в Ваших ушах снова появится тишина. Девяносто девять процентов из ста, что услуги нейрохирурга Вам не понадобятся. Так что через неделю-две мы с Вами скорее всего попрощаемся. Однако про этот один процент забывать все же не стоит. Кто его знает? Поэтому, повторяю еще раз: если Вы почувствуете, что с Вами что-то не так, немедленно обращайтесь либо ко мне, либо к Дмитрию Вахтанговичу. Пока все. Можете идти.

Я поблагодарил Ивана Ивановича и вышел из кабинета.

«Правильно ли я поступил, что ничего ему не рассказал? – думал я. – Ведь появившиеся у меня телепатические способности как раз и относятся к разряду «что-то не так», о котором он упомянул. А если бы я все же про них рассказал, как бы он на это отреагировал? Воспринял бы всерьез, или тут же отправил бы меня в «психушку»? Допустим, он в это поверит. Что ждет меня в дальнейшем? Роль подопытного кролика в научных исследованиях? Ведь меня непременно станут изучать. Человек, получивший сильный удар по голове, вдруг начинает читать чужие мысли! Чем не тема для диссертации? Ученым обязательно захочется выяснить, почему такое произошло, и что изменилось в строении моего мозга. А меня категорически не привлекает становиться предметом исследований. Я хочу жить свободной жизнью. Интересно, были ли еще когда-нибудь подобные случаи? Что-то я о них не слышал».