Читать книгу Тьма над Байкалом. Книга 1 - Алексей Хромов - Страница 2

(Часть 1)

Байкал в конце ноября – это не просто холод. Это другая планета, случайно забытая в солнечной системе слишком близко к обжитому мирку. Воздух здесь настолько плотный и ледяной, что, кажется, вот-вот расколется на мириады острых, невидимых игл и вонзится в легкие. Солнце – бледный, анемичный диск, подвешенный низко над горизонтом, – не греет, лишь подсвечивает бескрайнюю белую пустыню, в которую превратилось озеро. Мир вокруг состоит из двух цветов: слепяще-белого льда и иссиня-черных провалов трещин, похожих на шрамы на лице гиганта.

Семен Бутусов знал этот лед лучше, чем собственную ладонь. Сорок лет он выходил сюда, на эту звенящую пустоту, сначала с отцом, потом один, потом с такими же, как он, вросшими в берег мужиками, для которых лунка во льду была не хобби, а продолжением кухонного стола. Он чувствовал лед ногами, слушал его скрипы и стоны – язык древнего существа, спящего под тобой. Сегодня лед молчал. Глухо, пугающе молчал.

Они с Михалычем отошли от берега дальше обычного. Километра три, не меньше. За окунем покрупнее, которого, если верить Михалычу, тут «ну просто кишмя кишит, только бур сунь». Семен не спорил. Воздух был странным сегодня – слишком тихим, слишком неподвижным. Даже ветер, вечный бродяга этих мест, казалось, затаил дыхание где-то за утесами.

Михалыч, кряхтя, забурился первым. Черная вода показалась в белом крошеве льда. Семен отошел чуть в сторону, выбирая место. Он уже почти опустил тяжелый ледобур, когда его взгляд зацепился за что-то… неправильное. В двадцати метрах от них лед был неровным. Не торосом, нет. Будто кто-то вплавил в него огромную, мутную линзу. Или…

Он подошел ближе, сапоги хрустели по насту так громко, что хотелось зажать уши. Сердце, обычно мерно стучащее где-то под тулупом, вдруг забилось быстро и неровно, как пойманная птица. Он присел на корточки, всматриваясь.

Сквозь толщу чуть замутненного, словно подернутого дымкой льда, на него смотрело лицо.

Человеческое лицо. Широко открытые глаза, подернутые белесой пленкой инея, казалось, видели что-то за спиной Семена, что-то настолько огромное и невообразимое, что рот остался приоткрытым в беззвучном крике ужаса или изумления. Оно не было испуганным в обычном понимании. Оно было… завершенным. Как у статуи, поймавшей последнее мгновение перед вечностью.

Тело подо льдом застыло в невероятной, вычурной позе. Одна рука была прижата к груди, вторая – выброшена вперед, пальцы скрючены, словно пытались схватить невидимую опору или оттолкнуть что-то. Человек не лежал на дне, нет. Он висел в толще льда, как мушка в янтаре, вертикально, головой вверх, всего в полуметре от поверхности. Словно замерз не постепенно, а мгновенно, весь, целиком, как кадр из кинопленки, вырезанный ножницами времени.

«Семён, ты чего там? Клад нашел?» – крикнул Михалыч, не оборачиваясь от своей лунки.

Семен не ответил. Он смотрел на застывшую фигуру, и древний, первобытный страх поднимался откуда-то из живота холодным комом. Это был не страх смерти – ее он видел не раз. Это был страх неправильности. Ошибка в коде мироздания. Что-то заглянуло сюда, в их привычный мир льда и рыбы, из совершенно другого измерения, оставив вот это… напоминание. Памятник чему-то, чему нет названия.

Он медленно поднялся. В звенящей тишине Байкала его собственное дыхание казалось ревом паровоза. Он чувствовал, как стынет спина, несмотря на ватник и тулуп. Он чувствовал на себе взгляд этих мертвых, подернутых инеем глаз из ледяного саркофага. И еще он чувствовал, что лед под ногами больше не молчит. Он начал тихонько гудеть. Еле слышно, на самой низкой ноте, какую только может взять Вселенная.

(Часть 2)

Когда "газик" капитана Петрова, надрывно кашляя, наконец дополз по едва накатанному следу к месту происшествия, солнце уже неохотно вылезло из-за зубчатой гряды гор на том берегу. Но его свет, рассеянный ледяной пылью, висевшей в воздухе, не принес ни тепла, ни ясности. Наоборот, он сделал белизну льда болезненной, а черную фигуру, застывшую под ней, еще более чужеродной.

У кромки льда, там, где вчерашняя паника Семена и Михалыча превратилась сегодня в мрачное любопытство десятка мужиков из ближайшей деревни, стояла тишина. Не та звенящая тишина пустого Байкала, а густая, ватная тишина, наполненная невысказанными вопросами и суеверным страхом. Мужики топтались на месте, курили, переговаривались шепотом, но к самому месту, отмеченному двумя воткнутыми пешнями, никто не подходил. Словно вокруг ледяной гробницы образовалось невидимое силовое поле.

Капитан Петров, Игорь Матвеевич, выбрался из машины. Высокий, чуть сутулый, в поношенном, но добротном полушубке поверх формы, с лицом, которое Байкал и годы службы выдубили до состояния хорошо прокопченной кожи. Глаза – цепкие, внимательные, чуть усталые, видевшие слишком много бытовых драм, пьяных драк и случайных смертей в этом суровом краю. Но это… это было что-то иное. Он почувствовал это сразу, как только вышел из машины, как будто воздух здесь имел другой привкус, горьковатый, металлический.

Он кивнул знакомым мужикам, не задавая вопросов. Знал, что все расскажут потом, захлебываясь и перебивая друг друга. Сейчас нужно было смотреть самому. Он натянул меховые рукавицы поплотнее и направился к центру молчаливого оцепления. Под его валенками снег хрустел сухо и резко, каждый шаг отдавался в голове стуком метронома, отсчитывающего секунды до чего-то непонятного.

Приблизившись, он остановился. Да. Все так, как доложил участковый по телефону. Человек. Во льду. Стоит.

Петров присел на корточки, так же, как вчера Семен. Слой льда был кристально чистым здесь, словно отполированным чьей-то невидимой рукой. И фигура под ним была видна жутко отчетливо. Незнакомый мужчина, лет сорока на вид, неплохо одет – темное пальто, шляпа рядом вмерзла, будто слетела в последний момент. Но не одежда приковывала взгляд.

Поза. Абсолютно неестественная. Никаких признаков борьбы, попыток выбраться. Он не тонул, не замерзал постепенно, дрожа и съеживаясь. Он был… зафиксирован. Как бабочка на булавке коллекционера. Взгляд широко открытых, остекленевших глаз был устремлен не вверх, на Петрова, а куда-то сквозь лед, сквозь толщу воды под ним, в немыслимую глубину, где, по преданиям, обитали чудовища древнее самого времени. И выражение лица… Петров повидал много мертвецов, но такого не видел никогда. Это не был страх, не была боль. Скорее… предельное, нечеловеческое изумление. Словно человек увидел ответ на вопрос, который боялся даже задать самому себе.

Игорь Матвеевич провел рукой в рукавице по поверхности льда. Гладкий, холодный. Но вокруг самой фигуры лед казался другим. Чуть темнее? Или это игра света? Он потер пальцем. Структура была иной – мелкозернистой, с вкраплениями крошечных пузырьков воздуха, застывших, как звезды в черном стекле. И еще ему показалось – или нет? – что от этого участка льда исходит едва уловимая вибрация. Не звук, а именно ощущение, прошедшее через толстую рукавицу и кожу, прямо в кости. Словно механизм под ледяной крышкой все еще тикал.

Следов вокруг почти не было, кроме тех, что оставили Семен с Михалычем и сам Петров. Ни борьбы, ни волочения. Словно человек просто материализовался здесь, в этой нелепой позе, и лед мгновенно схватил его в свои объятия.

Петров поднялся. Устало потер переносицу. Этот случай ему сразу не понравился. Не своей жестокостью – ее тут не было. А своей тихой, холодной, необъяснимой странностью. Байкал умел хранить тайны. Иногда он их показывал. И то, что он показал сегодня, не сулило ничего хорошего. Где-то в глубине его опытного милицейского нутра заворочался червячок тревоги, который всегда появлялся перед делами, от которых потом долго не спишь по ночам. Он обвел взглядом застывшую пустыню озера, низкое небо, молчаливых мужиков. И почувствовал себя песчинкой на ветру истории, дующем из неведомых времен.

«Оцепить,» – хрипло бросил он ближайшему милиционеру, молодому сержанту, зябко кутавшемуся в шинель. – «Никого не подпускать. Ждем криминалистов из Иркутска. И…» – он запнулся, посмотрев еще раз на фигуру во льду, – «…и ничему не удивляйтесь».

(Часть 3)

Петров отошел от ледяной гробницы к своему «газику». Мотор он не глушил – в такой мороз заводить его снова было целой эпопеей, да и слабая струйка теплого воздуха, пробивающаяся из дефлектора, была единственным островком цивилизации в этой первобытной белизне. Мужики, осмелев под защитой милицейской формы, подошли ближе к машине, переминаясь с ноги на ногу. Их лица, обветренные и красные, выражали смесь страха, любопытства и какого-то почтительного ужаса.

«Кто нашел?» – спросил Петров, доставая блокнот и огрызок карандаша. Пальцы в перчатках не слушались, пришлось стянуть одну. Холод тут же впился в кожу.

Вышел Семен Бутусов. Он заметно постарел за последние сутки. Глаза беспокойно бегали, руки подрагивали, когда он доставал папиросу.

«Я… Мы с Михалычем…» – начал он глухо. «За окунем пошли… А оно вон там… лежит… то есть, стоит…» Он запнулся, подбирая слова. «Как неживой. Совсем. И глаза… Открыты».

«Видел его раньше? Местный?» – Петров записывал, стараясь выводить буквы ровно, хотя карандаш царапал промерзшую бумагу.

«Не, не нашего поселка,» – встрял Михалыч, грузный мужик с обледеневшими усами. «Одет не по-нашему. Чисто. Видать, из больших людей».

«Из больших людей так просто во льду не застывают,» – буркнул Петров. «Что еще заметили? Следы? Лодка? Может, крики слышали вчера?»

Мужики переглянулись. Тишина стала еще плотнее. Потом заговорил старик, самый древний из всех, опиравшийся на пешню, как на посох.

«Никто тут не кричит, Матвеич. Байкал шума не любит. Особенно здесь. Место-то гиблое».

Петров поднял на него глаза. «Гиблое, говоришь, Афанасьич? Почему?»

Старик сплюнул на лед. Слюна мгновенно замерзла желтоватым пятном. «Старики сказывали. Сам Бурхан тут не велел шастать. Воду мутить. Кто не слушал – тот и оставался. То вода заберет без шторма, то лед под ногами разойдется, как гнилая тряпка, то вот…» Он кивнул в сторону фигуры подо льдом. «Хозяин, видать, недоволен».

Петров вздохнул. Хозяин. Бурхан. Духи. В каждом поселке, в каждой артели – свои байки. Обычно он пропускал их мимо ушей. Работа требовала фактов, а не фольклора. Но сегодня что-то мешало просто отмахнуться. Та фигура во льду была слишком… неправильной. Она сама по себе казалась вылезшей из какого-то древнего, страшного мифа.

«Говорят, буря была сильная дня три назад,» – подал голос еще один рыбак, помоложе. «Ночью. Вроде тихо, а потом как вдарит ветер! С того берега, от Хамар-Дабана. Странный ветер, с воем».

«И никто не видел, чтобы он на лед выходил? Машина? Аэросани?» – Петров методично задавал вопросы, хотя чувствовал, что ответы утекают сквозь пальцы, как вода.

Мужики мотали головами. Не видели. Не слышали. Место глухое. Да и кто попрется сюда в такую погоду, кроме них, отчаянных?

«А цвет льда…» – вдруг прошептал Семен, снова глядя в сторону находки. «Видел, Матвеич? Он темный вокруг него. И как будто… светится изнутри».

Петров снова посмотрел туда. С этого расстояния ничего особенного не было видно. Но слова Семена, сказанные этим испуганным, надтреснутым шепотом, повисли в морозном воздухе. Он записал в блокнот: «Лёд – темн.? Свет.? (проверить)». Скептически, но записал. Мало ли.

Он закрыл блокнот. Вопросов было больше, чем ответов. Пока что это было похоже на еще одно нераскрываемое байкальское дело. «Глухарь», который ляжет в папку с десятками таких же. Если бы не эта жуткая, невозможная поза. И не это странное ощущение вибрации, которое он почувствовал кожей сквозь рукавицу. Словно замерзший человек был не просто мертв, а подключен к чему-то, все еще работающему глубоко подо льдом.

«Ладно,» – сказал он. «Спасибо. Сильно не расходитесь. Может, криминалисты еще чего спросят».

Мужики закивали, пряча лица в воротники. Петров сел в машину. Мотор тихо урчал. Он смотрел сквозь лобовое стекло на бескрайний лед, на маленькую темную точку, вокруг которой сейчас суетились приехавшие с ним сержанты, разматывая сигнальную ленту. Эта лента казалась здесь такой нелепой, такой хрупкой преградой против той тихой, холодной, древней силы, что смотрела на него сейчас из глубины озера и из широко открытых глаз замерзшего человека.

(Часть 4)

Кабинет начальника Иркутского УВД полковника Зуева пах застарелым табачным дымом, теплой пылью от батарей центрального отопления и той едва уловимой смесью одеколона «Шипр» и казенной тревоги, которая въедается в стены любого милицейского начальства. На стене – неизменный Ленин, указующий перстом куда-то мимо головы Петрова, и портрет нынешнего Генсека, глядящий строго и непроницаемо. Зуев, грузный, с красным лицом и сетью лопнувших сосудов на щеках, сидел за массивным полированным столом, заваленным папками.

Петров стоял навытяжку, хотя усталость тянула плечи вниз. Дорога из байкальской глуши обратно в Иркутск вымотала остатки сил. Холодный ужас ледяного изваяния сменился здесь, в теплом кабинете, тягучей, бюрократической нудятиной.

«…Так вот, товарищ полковник,» – Петров заканчивал свой доклад, стараясь говорить ровно, по-уставному, – «Тело обнаружено вмороженным в лед, примерно в трех километрах от берега, в районе мыса Ухан. Поза неестественная, вертикальная. Признаков борьбы, насильственной смерти или проруби рядом – не обнаружено. Личность пока не установлена, документов при нем нет».

Зуев побарабанил пухлыми пальцами по крышке стола. Взгляд у него был скучающий. Еще один труп. Зима, Байкал – обычное дело.

«Ну, чего ты мне голову морочишь, Петров?» – Зуев взял со стола почти потухшую папиросу, прикурил от спички, чиркнув ею о коробок с каким-то остервенением. – «Ясно же все как божий день. Нажрался мужик где-то на берегу, поперся на лед зачем-то. Провалился под тонкий ледок у трещины, течением под основной слой затянуло, там и замерз. Или просто лег и уснул пьяный, замерз, а потом поземкой и льдом затянуло. Тысячу раз такое было!»

Петров кашлянул. «Товарищ полковник, поза… Она совсем не похожа на утонувшего или замерзшего. Он стоит прямо, руки раскинуты странно… И глаза открыты. Выражение лица…» Он запнулся. Как описать это выражение полковнику Зуеву?

«Выражение лица! – передразнил Зуев, выпуская клуб дыма. – Что, стихи тебе на лбу написал перед смертью? Мало ли какое выражение у замерзшего бывает! Корчился, вот и застыл так. Ищи, где пил. У кого гостил. Проверяй поселковых алкашей, кто там с ним компанию водил».

«Он не похож на местного, товарищ полковник,» – осторожно вставил Петров. – «Одежда хорошая, не рабочая. Пальто, шляпа… Семен Бутусов, который нашел, говорит – приезжий, видать. Из „больших людей“».

Зуев нахмурился. Это меняло дело. «Большие люди» просто так по льду не шастают и не замерзают. Особенно без документов.

«Кто такой, не установили еще?» – спросил он уже другим тоном, более деловым.

«Криминалисты работают. Только прибыли туда. Фото сделают, отпечатки, если получится. Но выдолбить его – это надолго. Там лед как камень. Запросил технику».

Полковник задумался, теребя мясистый подбородок. Приезжий. Без документов. Странная смерть. Это уже пахло не бытовухой, а чем-то посложнее. Возможно, даже проблемой для него лично.

«Мне звонили уже из Обкома,» – сказал он неожиданно тихо, глядя куда-то поверх головы Петрова

(Часть 5)

Два дня спустя, когда криминалистам с трудом и матюками удалось выдолбить ледяную глыбу с застывшей фигурой и отправить ее в Иркутск, а Петров почти потерял надежду установить личность неизвестного (отпечатков в базах не было, особых примет – тоже), раздался звонок. Не по обычному городскому телефону, а по "вертушке" – аппарату правительственной связи, стоявшему на столе у Зуева и молчавшему месяцами.

Петров в этот момент сидел в кабинете полковника, докладывая об очередном тупике в расследовании – опросы в близлежащих НИИ и экспедициях ничего не дали, никто из сотрудников не пропадал. По крайней мере, официально. Зуев слушал мрачно, жуя незажженную папиросу. Звонок заставил его вздрогнуть. Он посмотрел на аппарат так, словно тот мог укусить.

«Слушаю! Полковник Зуев,» – сказал он в трубку тоном бодрым, но с явным напряжением.

Петров не слышал, что отвечали на том конце провода, но видел, как меняется лицо полковника. Оно медленно багровело, а глаза бегали по бумагам на столе, словно ища там спасения. Зуев в основном молчал, изредка вставляя «Так точно», «Понимаю», «Будет исполнено».

Когда он наконец положил трубку, то некоторое время сидел неподвижно, глядя перед собой. Воздух в кабинете стал густым и тяжелым.

«Из Москвы звонили,» – сказал он наконец тихо, не глядя на Петрова. – «Даже не из МВД. Выше».

Петров напрягся. Это было плохо. Это означало, что их замороженный "подснежник" – не просто специалист, а кто-то очень важный. Или дело было вовсе не в нем?

«Заинтересовались нашим утопленником,» – криво усмехнулся Зуев, но в глазах усмешки не было. – «Спрашивали детали. Очень подробно. Про место. Про… странности».

«Странности?» – переспросил Петров. Он не упоминал в официальных рапортах ни о темном льде, ни о своих ощущениях вибрации, ни о байках рыбаков. Только о неестественной позе и отсутствии следов.

«Ну да. Вроде как… им там в Москве виднее, какие у нас тут странности на Байкале,» – желчно сказал Зуев. Он явно был взбешен тем, что его обошли через голову. – «Короче. Признали дело „особо важным“. Передают под контроль союзной Прокуратуры. И… присылают своего человека».

Петров почувствовал, как холодок пробежал по спине, несмотря на тепло в кабинете. Своего человека. Из Москвы. Это означало две вещи: дело действительно серьезное, и им, местным, не доверяют. Или, что еще хуже, от них хотят что-то скрыть.

«Следователь по особо важным делам,» – продолжал Зуев, вставая и подходя к окну, за которым сыпал мелкий снег, уже успевший превратить Иркутск в серую кашу. – «Фамилия… Волков. Старший лейтенант юстиции. Молодой, говорят, но зубастый. Завтра утренним рейсом прибывает. Встретишь его, Петров. Введешь в курс дела. И… будешь ему помогать». Последнее слово он произнес с явной неохотой.

«Помогать… или мешать?» – подумал Петров, но вслух сказал: «Есть, товарищ полковник».

«Ты пойми, Петров,» – Зуев обернулся, в его глазах была непривычная растерянность. – «Дело мутное. Явно что-то нечисто. Может, шпионаж какой. Или… похуже. На Байкале всякого хватает, сам знаешь. Вояки там свои игры играют, наука что-то секретное мутит… Может, и доигрались. А нам теперь разгребать». Он тяжело вздохнул. «Так что ты с этим… Волковым… осторожнее. Глаза и уши держи открытыми. Но и палки в колеса не суй без нужды. Москва шутить не любит».

Петров кивнул. Он прекрасно понимал невысказанный приказ: сотрудничать, но следить. Быть для московского гостя и помощником, и надсмотрщиком. Роль не из приятных.

«Разрешите идти, товарищ полковник?»

«Иди. Готовься встречать „важняка“. И это… Петров,» – Зуев снова понизил голос. – «Та фигня с геологами… Пропавшая группа… Ты ее пока придержи. Не спеши связывать с этим делом. Пусть москвич сам разбирается, если докопается».

Выходя из управления, Петров поежился. Снег перешел в колючую крупу, ветер пробирал до костей. И дело уже казалось не просто странным, а опасным. Невидимые нити тянулись от замерзшей фигуры во льду куда-то вверх, в высокие кабинеты, в секретные лаборатории, в прошлое, которое не хотело оставаться мертвым. И теперь в эту паутину должен был войти новый игрок. Следователь из Москвы. Что он принесет с собой – разгадку или еще больше хаоса?

(Часть 6)

Иркутский аэропорт встретил утренний рейс из Москвы низким серым небом и пронизывающим ветром, который залетал под воротник казенного полушубка Петрова и неприятно холодил шею. Он стоял чуть поодаль от толпы встречающих, курил папиросу за папиросой, наблюдая, как по трапу спускаются пассажиры – военные в шинелях, интеллигенты в пыжиковых шапках, женщины, кутающие детей в толстые одеяла. Все они спешили укрыться в теплом здании аэровокзала от сибирской неприветливости.

Петров ждал, высматривая того, кто должен был выделяться. Не по одежде, нет – Москва умела мимикрировать. По выражению лица, по походке, по той едва уловимой ауре человека, приехавшего не любоваться красотами, а работать. Вершить судьбы, как им там, в центре, кажется.

Он появился почти последним. Старший лейтенант Волков оказался выше и моложе, чем представлял себе Петров. Лет двадцати семи, не больше. Высокий, подтянутый, в щегольской, ладно сидящей шинели явно не иркутского пошива, на голове – новенькая каракулевая шапка-ушанка, но уши демонстративно подняты, словно мороз ему нипочем. В руке – небольшой, аккуратный фибровый чемоданчик. Двигался он быстро, энергично, с какой-то деловитой целеустремленностью, оглядывая унылый пейзаж иркутского аэропорта с легкой брезгливостью столичного жителя, попавшего в глухую провинцию.

Волков легко вычислил Петрова в толпе – милицейская форма и выжидающая поза не оставляли сомнений. Он направился прямо к нему, протягивая руку в перчатке.

«Старший лейтенант юстиции Волков, прибыл по вашему делу,» – голос у него был четкий, поставленный, без тени сибирского говорка. Хватка руки – крепкая, уверенная.

«Капитан Петров, уголовный розыск,» – ответил Игорь Матвеевич, пожимая протянутую руку. Его собственная ладонь показалась ему грубой и обветренной рядом с холеной перчаткой москвича. – «Добро пожаловать в Иркутск, товарищ старший лейтенант».

«Можно просто Волков. Или Александр Сергеевич,» – поправил тот, чуть улыбнувшись уголком рта. Улыбка вышла вежливой, но холодной. – «Как я понимаю, вы в курсе цели моего визита?»

«Так точно, товарищ… Волков,» – Петров почувствовал легкое раздражение. Этот столичный лоск, эта уверенность человека, знающего, что за ним стоит сила, вызывали инстинктивное отторжение. – «Полковник Зуев проинструктировал. Машина ждет».

Они пошли к стоянке, где старенький «газик» Петрова казался еще более неказистым рядом с черной «Волгой», припаркованной чуть поодаль (наверняка из обкома или местного КГБ, уже подсуетились встретить «важную шишку»).

«Надеюсь, вы ввели в курс дела вашего патологоанатома?» – спросил Волков, бросая свой чемоданчик на заднее сиденье «газика» с таким видом, будто опасался его испачкать. – «Хочу осмотреть тело как можно скорее. И место происшествия. Вы его охраняете?»

«Место оцеплено. Тело в городском морге,» – отрапортовал Петров, заводя двигатель. Мотор недовольно чихнул пару раз, прежде чем затарахтеть. – «На Байкал сможем выехать завтра утром, если погода позволит. Сейчас темнеет рано, да и дорога…»

«Дорога меня не пугает, капитан,» – перебил Волков, разглядывая обшарпанную приборную панель «газика». – «Меня пугает потеря времени. В Москве ждут результатов. И как можно скорее».

«У нас тут, в Сибири, время течет по-другому, Александр Сергеевич,» – не удержался Петров. – «Иногда приходится подстраиваться под Байкал, а не под московские ожидания».

Волков бросил на него быстрый, оценивающий взгляд. В голубых, чуть прищуренных глазах промелькнуло что-то острое, изучающее. Он явно был не так прост, как казался на первый взгляд.

«Возможно,» – сказал он ровно. – «Но законы физики и уголовного кодекса везде одинаковы. Или вы считаете иначе, капитан?»

«Я считаю, что дело у нас странное,» – ответил Петров, выруливая со стоянки на разбитую дорогу. – «И простого объяснения пока не видно».

«Странных дел не бывает, капитан,» – Волков откинулся на сиденье, глядя в окно на проплывающие мимо серые деревянные дома и дымящие трубы. – «Бывают плохо собранные факты и недостаток логики. Уверен, мы с вами быстро во всем разберемся».

Петров промолчал. Он уже понял, что работать с этим столичным «важняком» будет непросто. Между ними лежала не только разница в званиях и географии. Между ними лежал разный взгляд на мир. Рациональный, холодный ум Волкова против опыта и интуиции Петрова, замешанных на знании этого края, его людей и его темных тайн. И эта разница, это напряжение, повисшее в тесной кабине старого «газика», обещало искры. А возможно, и пожар.

(Часть 7)

Иркутский морг пах формалином, хлоркой и еще чем-то сладковатым, неуловимо тошнотворным – запахом смерти, которую пытались сделать стерильной. Воздух был холодным, но эта холодность не шла ни в какое сравнение с ледяным дыханием Байкала. Здесь она была мертвой, выхолощенной.

На металлическом столе под тусклой лампой лежало тело. Уже не в ледяной глыбе – ее растопили паром и горячей водой. Теперь это был просто труп неизвестного мужчины. Бледная кожа, синеватые губы, слипшиеся волосы. И те самые широко открытые глаза, которые, казалось, до сих пор смотрели на что-то невидимое в потолке морга. Даже смерть не смогла стереть с его лица выражение предельного, застывшего изумления.

Рядом стояли Волков и Петров. Волков рассматривал тело внимательно, профессионально отстраненно. Петров старался не смотреть на лицо – от него до сих пор бежали мурашки.

Патологоанатом, немолодой уже мужчина по фамилии Шерстнев, с усталыми глазами и руками в вечных желтых пятнах от химикатов, закончил предварительный осмотр и вытирал руки ветошью.

– Ну что, товарищ Шерстнев? Ваши выводы? – спросил Волков, не отрывая взгляда от трупа. Голос его в гулком помещении морга звучал особенно резко.

– Предварительно – все та же асфиксия в результате общего переохлаждения, – пробурчал Шерстнев, закуривая. Дым папиросы смешался с запахами морга, создавая совсем уж невыносимую атмосферу. – Воды в легких нет, значит, не тонул. Замерз. Классика для этих мест.

– Классика? – Волков скептически поднял бровь. – Вы находите позу, в которой его обнаружили, классической?

Шерстнев пожал плечами.

– Всякое бывает при замерзании. Мышечные спазмы, трупное окоченение на морозе может такие фортели выкинуть… Но… – он запнулся.

– Что «но»? – тут же подхватил Волков.

– Есть странности, – Шерстнев потер лоб. – Ткани… Они… необычные. Слишком хорошо сохранились для предполагаемого времени нахождения во льду. Почти как при криогенной заморозке. И структура клеток… Под микроскопом видно… Они словно… стеклянные? Очень хрупкие. Я такого раньше не видел. Будто не просто замерзли, а… кристаллизовались мгновенно.

Волков нахмурился.

– Кристаллизовались? Что это значит?

– Понятия не имею, – развел руками Шерстнев. – Нет такого в учебниках. Возможно, какой-то неизвестный химический реагент попал в организм перед смертью? Или… что-то другое. Но пробы на основные яды отрицательные. Алкоголя в крови тоже минимум, так, для запаха. Он был трезв.

Петров слушал молча, но слова Шерстнева эхом отзывались в его голове. Мгновенная заморозка. Кристаллизация тканей. Он вспомнил рассказы своего деда, старого рыбака, который клялся, что в молодости видел, как во время странной байкальской бури, когда небо светилось зеленым огнем, олень, бежавший по берегу, вдруг застыл на месте, превратившись в ледяную статую. Дед называл это «дыханием Хозяина» или работой «замороженных духов», которые иногда вырываются из трещин во льду. Тогда Петров только посмеивался над стариковскими байками. Сейчас было не до смеха.

– То есть, вы хотите сказать, что он мог замерзнуть… моментально? – спросил Волков, явно пытаясь уложить слова Шерстнева в свою рациональную картину мира. – Как это возможно?

– С точки зрения известной мне медицины – невозможно, – прямо сказал Шерстнев. – Но я вижу то, что вижу. Структура тканей изменена на клеточном уровне. Как будто его пропустили через… не знаю… какой-то сверхнизкотемпературный шок. Выходящий за рамки обычного природного замерзания.

Волков потер подбородок, глядя на неподвижное тело.

– Интересно… Это меняет дело. Или усложняет. Спасибо, Шерстнев. Подготовьте подробное заключение. Особенно по этим… кристаллам в тканях. Возможно, потребуется экспертиза в Москве.

Шерстнев кивнул и вышел, оставив следователей наедине с трупом и его тайнами.

– Ну что, капитан? – Волков повернулся к Петрову. В его глазах уже не было прежней снисходительности, скорее – азарт охотника, учуявшего сложный след. – Ваша «сибирская экзотика» приобретает некоторые объективные черты? Мгновенная заморозка, кристаллизация… Похоже, наш клиент столкнулся с чем-то посерьезнее обычного мороза.

Петров кивнул, глядя на застывшее лицо неизвестного.

– Я же говорил, дело странное. И эти… байки деда… про замороженных духов… – он осекся, поняв, что снова лезет в мистику.

Но Волков на этот раз не стал отмахиваться.

– Духи духами, капитан, но какая-то аномалия здесь явно присутствует. Природная? Техногенная? Надо выяснять. Очень надо выяснять. Кто он такой, этот человек? И что он делал на Байкале? Похоже, ответ на этот вопрос гораздо важнее, чем я думал сначала.

(Часть 8)

Пока Волков окучивал научные институты и тряс армейские чины по своим московским каналам, пытаясь нащупать ниточку к личности замороженного или к возможному секретному эксперименту, Петров занялся тем, что считал не менее важным. Он зарылся в прошлое. Не в большое, официальное прошлое из учебников истории, а в то мелкое, пыльное, забытое прошлое, что оседало на полках областного архива и в подшивках старых газет.

Архив встретил его запахом тлена. Не трупного, нет – тлена бумажного. Миллионы страниц, исписанных выцветшими чернилами и машинописным шрифтом, хранили истории болезней, рождений, судебных тяжб и смертей. Воздух был сухим и неподвижным, пылинки танцевали в редких лучах света, пробивавшихся сквозь грязные окна. Тишина здесь была особенная, не байкальская – глухая, давящая, словно сами стены впитали все горести и тайны, осевшие на этих пожелтевших страницах.

Петров перелистывал старые милицейские сводки, отчеты участковых из прибайкальских районов, подшивки «Восточно-Сибирской правды» за последние тридцать лет. Дело двигалось медленно. Бумага крошилась в руках, записи часто были неразборчивы, сделанные наспех карандашом или выцветшими чернилами. Он искал нечто похожее на их случай: странные смерти на льду, необъяснимые исчезновения, упоминания о людях, найденных замерзшими в неестественных позах.

Часы текли вязко, как смола. Спина затекла, глаза слезились от пыли и напряжения. Он просмотрел сводки за пятидесятые – годы послевоенной неразберихи, когда люди пропадали часто, а причины смерти не всегда расследовались тщательно. Ничего похожего. Сороковые – война, эвакуация, не до странных смертей на Байкале. Он уже начал думать, что Волков прав, и все эти предчувствия и дедовские байки – лишь плод усталости и воображения, игра разума в этом краю легенд. Может, просто несчастный случай, осложненный какими-то аномальными погодными условиями?

Он почти сдался, решив перекурить и переключиться на что-то другое, когда его взгляд зацепился за короткую заметку в ветхой подшивке районной газеты «Байкальская Заря» за… да, за 1938 год. Мелкий шрифт, неказистый заголовок: «Трагедия на льду».

Заметка была короткой, всего несколько строк, затерявшаяся между отчетом о надоях и новостью о разоблачении очередного «врага народа». В ней сообщалось об охотнике-промысловике из села Турка, не вернувшемся с Байкала. Позже его тело было найдено вмерзшим в лед «в нескольких верстах от мыса Ухан». Знакомое название.

Петров впился глазами в строчки. Дальше шло самое интересное. «Тело было обнаружено товарищами по артели в странном, неестественном положении,» – коряво сообщал безвестный корреспондент. – «Признаков борьбы или нападения хищников не обнаружено. Медэкспертиза установила смерть от переохлаждения. По предварительной версии, смерть наступила в результате несчастного случая во время внезапного бурана, сопровождавшегося, по словам очевидцев, необычными атмосферными явлениями».

И все. Никаких подробностей. Какое «неестественное положение»? Какие «необычные атмосферные явления»? Дело наверняка быстро закрыли, списав все на стихию и разгул контрреволюции, мешавшей строить социализм. Тридцать восьмой год – время было такое, не до загадок природы.

Но для Петрова эти несколько строк прозвучали громче набата. Тот же район. Та же смерть от холода без видимых причин. Та же «неестественная поза». Даже упоминание странной погоды. Словно эхо, долетевшее сквозь два с лишним десятилетия.

Он откинулся на спинку скрипучего стула, чувствуя, как по спине пробежал холодок, не связанный с промозглой атмосферой архива. Это уже не было просто совпадением. Это был паттерн. Призрак прошлого, протянувший ледяные пальцы в настоящее.

Значит, их замороженный – не первый. Значит, что-то происходит в этом районе Байкала уже давно. Что-то цикличное, страшное, выходящее за рамки привычной логики. И байки деда о «замороженных духах» внезапно перестали казаться просто байками. Они стали похожи на искаженное временем предупреждение.

Петров аккуратно переписал данные заметки в свой блокнот. Это была слабая зацепка, почти эфемерная. Волков, скорее всего, снова отмахнется, скажет, что это притянуто за уши. Но Петров чувствовал – он на верном пути. Пути, который вел не только к разгадке смерти неизвестного мужчины, но и к какой-то древней, темной тайне самого Байкала. Тайне, которую озеро хранило десятилетиями, лишь изредка приоткрывая ее ледяной полог.

(Часть 9)

Петров как раз вернулся из архива, все еще ощущая на руках пыль десятилетий и легкий озноб от своей находки, когда в их с Волковым временном кабинете дребезжаще зазвонил телефон. Не "вертушка", обычный городской аппарат. Волков, погруженный в изучение каких-то схем и карт, которые ему явно передали не по официальным каналам, поморщился и кивнул Петрову – мол, бери трубку.

– Капитан Петров, слушаю.

Голос на том конце провода принадлежал дежурному по УВД, говорил он быстро и встревоженно.

– Игорь Матвеевич, тут ЧП. Из Усть-Баргузина звонили только что. Начальник местной геологоразведочной партии… Говорит, пропала связь с одной из их полевых групп. Вчера вечером должны были выйти на связь по рации – и тишина. Сегодня утром тоже.

Петров почувствовал, как внутри все похолодело. Он помнил слова Зуева о запросе из Обкома насчет пропавших геологов. Значит, то были не просто слухи.

– Какая группа? Где они находились?

– Группа номер семь, начальник – Кольцов. Четыре человека. Они работали в тайге, квадрат… – дежурный продиктовал координаты, – …это примерно семьдесят километров к северо-востоку от озера, район речки Большой Чивыркуй. Глухомань страшная. Говорят, там даже троп нормальных нет.

Волков поднял голову от своих бумаг, услышав обрывки разговора. В его глазах мелькнул острый интерес.

– Давно пропали? Есть какие-то версии? – спросил Петров, уже зная ответ.

– Начальник партии говорит, они всегда на связь выходили четко, как часы. Рация у них исправная, погода в том районе последние сутки спокойная, без сильных морозов и буранов. Он боится худшего. Попросил помощи. Вертолет нужен для облета, поисковая группа…

– Понял. Передай в Усть-Баргузин, чтобы ждали. Мы сейчас будем решать. Отбой.

Петров положил трубку. Некоторое время они с Волковым молчали, глядя друг на друга.

– Геологи? – наконец спросил Волков.

– Они самые. Четыре человека. Потеряли связь в тайге, недалеко от того места, где нашли нашего… замороженного. Ну, относительно недалеко по здешним меркам. Километров сто пятьдесят, может.

Волков подошел к карте Иркутской области, расстеленной на соседнем столе. Нашел указанный дежурным квадрат. Задумчиво провел пальцем по зеленому пятну тайги.

– Речка Большой Чивыркуй… Интересно. Это не так далеко от того мыса Ухан, где нашли тело. И совсем рядом с той зоной, где, по вашим словам, местные наблюдали «необычные атмосферные явления» в тридцать восьмом. – Он бросил на Петрова быстрый взгляд. Было видно, что и московский следователь начинает складывать два и два.

– Так что будем делать, Александр Сергеевич? – спросил Петров. Он уже знал, каким будет ответ, но протокол требовал субординации.

– Делать? – Волков резко выпрямился. В его голосе появился азарт. – Собираться будем, капитан. Немедленно. Организуйте вертолет, поисковую группу – пара ваших самых толковых ребят, плюс проводник, знающий те места. Берем снаряжение, рацию, оружие на всякий случай. Вылетаем в Усть-Баргузин, оттуда – в тайгу.

– Полковник Зуев просил пока не связывать… – начал было Петров, но Волков его перебил.

– Полковник Зуев сейчас выполняет распоряжения Москвы. А Москва хочет знать, что происходит на Байкале. Исчезновение группы геологов в том же районе, где при странных обстоятельствах погибает неизвестный (возможно, тоже геолог или кто-то связанный с ними), – это уже не совпадение. Это система. И мы летим туда, капитан. Вместе. Возможно, эти пропавшие геологи дадут нам ключ к разгадке гибели вашего «ледяного человека». Или… – он усмехнулся невесело, – …пополнят коллекцию сибирских загадок.

Петров кивнул. Спорить было бесполезно, да и не хотелось. Несмотря на всю его настороженность к московскому следователю, он чувствовал – сейчас они должны работать вместе. Тайна, сгустившаяся над Байкалом и окружающей тайгой, была слишком темной и опасной, чтобы распутывать ее в одиночку. Молчание тайги пугало не меньше, чем застывшее изумление в глазах мертвеца. Что ждало их там, в этой зеленой, безмолвной глуши? Он не знал. Но чувствовал – игра начинается по-настоящему. И ставки в ней – человеческие жизни.