Читать книгу МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский - Страница 10

Обедал я обычно в каких-нибудь тошниловках, которых всегда было предостаточно в районе Арбата. Вот и тогда, в тот судьбоносный день, я забрел в какой-то кабачок с объявлением о business launch перед входом. Тяжело опустившись на деревянный стул за чистеньким столиком, я огляделся: народу было мало, человека четыре, не больше. В дальнем углу обедали какие-то смуглые иностранцы: изредка говорящие между собой по-испански мужчина и женщина. Еще одна, молодящаяся дама лет сорока пяти, вся какая-то высохшая, со следами былой красоты на ухоженном лице, пила розовый «Zinfandel» и курила тонкую сигарету. «Видала виды», – машинально подумал я. Это самый интересный для меня тип женщин. Интересный не для секса, хотя с ними приятно заниматься любовью до самоосушения. Они – как хороший выдержанный коньяк: никогда не подводит, не разочаровывает, и много его не выпьешь. Я охарактеризовал бы этот возраст женщины двумя словами: опыт и страх. Страх перед надвигающейся старостью, климаксом, потерей привлекательности. Страх, который придает женщине страстность и жадность. В этом возрасте женщина в состоянии творить в постели безрассудные чудеса. Это воистину последняя лебединая песня, после которой уставшая от жизни женщина смахивает на отслужившую свой срок каравеллу, которая тихо занимает свое место на корабельном кладбище и смотрит на морские закаты пустыми глазницами выдранных с мясом иллюминаторов…

Прямо напротив меня, через стол, сидел человек, который чем-то привлек мое внимание. Я пригляделся к нему и вдруг понял, что он поразительно напоминает артиста Вячеслава Тихонова в легендарной роли советского разведчика. Сходство со сценой немой встречи Штирлица с женой, когда его дают крупным планом, было почти абсолютным: он так же прихлебывал пиво из стеклянной кружки, курил сигарету, держа ее меж пальцев, ближе к их основанию, и при затяжке поднося ко рту полураскрытую ладонь. Тонкие черты лица, выразительные глаза, неброский пиджак – ничего особенного в этом человеке не было, если не считать того факта, что фильм «Семнадцать мгновений весны» всегда был для меня самым особенным фильмом, а Вячеслав Тихонов кем-то вроде Бога.

Мне всегда безумно жаль того, что произойти могло бы, но никогда уже не произойдет. Никогда не будет снят фильм-продолжение «Семнадцать мгновений». Ведь романы-продолжения – «Приказано выжить», «Экспансия» и завершающий цикл роман «Отчаяние» – это шедевры! Я вообще считаю, что творчество Юлиана Семенова – это неисчерпаемый колодец познаний в самых разных областях, прежде всего в области геополитики. Его цикл о Штирлице – это гениальный и высокоточный анализ послевоенного раздела мира на зоны влияния, которые не изменились до сих пор. Юлиан Семенов работал с первоисточниками в архивах нескольких государств во времена советского железного занавеса. Ему одному были открыты многие тайны. Обладая блестящим, аналитическим умом, он многое предсказал. Его жизнь для меня – одна из наиболее интересных писательских жизней. Я склонен сравнивать его с Хемингуэем. Сам Семенов никогда не играл в фильмах, снятых по его сценариям, но у него есть прототип – это великолепный Петренко в роли американского журналиста Пола Дика в фильме «ТАСС уполномочен заявить». В этом персонаже Семенов выписал самого себя – бородатого интеллектуала с трубкой, неравнодушного к виски. Книги Семенова – это мое «самое-самое». Обязательно встречусь с ним и с Булгаковым, когда придет время.

Мне принесли заказ: какой-то салатик, плошку супа и тарелку риса с рыбным стейком. Поставили передо мной огромную кружку ледяного пива, которую я сразу же осушил наполовину: трубы горели, пил тогда каждый вечер, старался снять стресс перед грядущим увольнением и частенько перебирал.

Алкоголь сделал свое дело: стало легче, мир вокруг упростился, испанцы стали вдруг почти понятными, дама под «Зинфанделем» показалась очень симпатичной, в степени возбуждения «позвал – поехали», а «Вячеслав Тихонов» вызвал нестерпимое желание перекинуться хотя бы парой слов. Музыка в зале была совсем ненавязчивой и тихой, поэтому я, не напрягая связок, произнес, обращаясь к нему:

– Простите, а вам никто не говорил, что вы поразительно похожи на Штирлица?

– Разумеется, говорили, – невозмутимо отвечал мой визави, – я не только внешне похож на него, но когда-то я имел отношение почти к тому же, что и он.

– Да что вы говорите! Вы что же, разведчик?

Мое лицо исказила гримаса недоверия, смешанного со скукой и досадой оттого, что я зря начал этот разговор, а мой собеседник кивнул:

– Вы позволите, я пересяду за ваш стол, ни к чему орать на весь зал, или, если хотите, вы подсаживайтесь ко мне?

– Пожалуй, лучше вы ко мне, у меня как-то уютнее. Угол все-таки, и входную дверь прекрасно видно, а для разведчика это же первостепенное дело, контролировать вход и выход.

– Ну что ж, сейчас.

С этими словами мой визави встал из-за стола, оказавшись человеком довольно высокого роста, и, взяв в правую руку недопитую кружку пива, подошел ко мне. Сел. Протянул руку:

– Позвольте представиться, Ку́ку Игорь Иванович.

– Как, простите, ваша фамилия? – спросил я, едва сдерживая смех и вспоминая Светлану Крючкову в роли злобной румынской учительницы по прозвищу «мадемуазель Ку-Ку».

– Куку, с ударением на первый слог, – терпеливо произнес мой новый знакомый. – Это молдавская фамилия. Да и сам я оттуда.

– Ах, вот оно что! Тогда понятно. Прошу меня извинить, но…

– Без проблем, я привык.

– Марк Вербицкий, москвич, из Москвы. Да. Знаете – это очень интересно, что вы именно молдаванин. Я работаю в организации, торгующей, ну, или торговавшей до недавнего времени молдавским вином, а в Молдавии ни разу не был, представляете?

– Жаль, очень жаль. У нас теперь очень красиво.

– А девушки?

– Что девушки?

– Девушки у вас как, того? Симпатичные?

– Да, – собеседник задумался, – симпатичные, даже, наверное, красивые.

– А вы зачем в Москву? По делам?

– Ну да. Думаю бизнес тут наладить. Винный.

– Винный? Да что вы? Никому не нужно сейчас молдавское вино. Из-за курса доллара оно стало очень дорогим, и его никто не покупает.

– Я знаю. Я хочу предложить кому-нибудь сырье, виноматериал, из которого делают вино, и вот думаю, с чего бы мне начать.

Пелена неопределенности разом спала, и я в алкогольной эйфории вдруг увидел перед собой прямую дорогу, обсаженную по бокам деревьями с золотыми монетами вместо листьев.

– А давайте я вам помогу? Да! В самом деле! Я в Москве всех знаю, особенно людей из винного бизнеса.

– Это интересно, надо подумать.

– Ну, тогда за встречу!

Мы чокнулись кружками, сделали по большому глотку и заказали еще пива. На работу с обеденного перерыва я решил не возвращаться.

Через полчаса мы сидели и оживленно обсуждали детали предстоящего предприятия. Чертили какие-то схемы на каких-то салфетках, затем в состоянии среднего алкогольного опьянения попрощались, обменявшись телефонами.

Спустя несколько дней меня уволили. На семейном совете мы с Лерой решили уехать в США. Навсегда. И гори все синим пламенем. Решение решением, а вот с его воплощением в жизнь все обстояло очень туманно. Я потолкался в толпе, каждое утро собиравшейся возле американского посольства, послушал, что говорили люди. Все надеялись и верили, что за океаном их ждет чудесное преображение. Что стоит им только получить вожделенную наклейку VISA в паспорт, их жизнь круто изменится. Но получить визу – это было делом небывалым. Почти все, кто простаивал тогда часами под звездно-полосатым флагом, получали отказ. Я не оказался исключением. Придя на интервью, я ожидал своего вызова в накопителе. По громкой связи женский голос на ломаном русском произнес: «Вержбицкая Анна и Вержбицкий Марк, номер два». Я сразу понял, что из-за сходства в написании мою фамилию спутали с фамилией какой-то Анны, и если не объяснить этого консульскому работнику, то я могу ожидать вызова вплоть до закрытия посольства и вообще никогда могу его не дождаться. Меня пометят как «не пришедшего по вызову», и на повторное интервью уже не запишут. Я вместе с какой-то теткой ринулся к названной кабинке. Вместе мы предстали перед американкой за стеклом и сбивчиво стали объяснять ей суть ее ошибки. Причем я начисто забыл то, чему меня учил Майкл Стэнли – один знакомый еврей из Нью-Йорка, устроивший мне вызов. Никогда, ни при каких условиях не говорить по-английски во время интервью. Это вызывает подозрения, а по лицу сидящей за стеклом чинуши я понял, что их у нее уже более чем достаточно. Я, улыбаясь во весь рот и оживленно жестикулируя, оттер свою неудавшуюся тезку от окошечка и целиком завладел вниманием американки.

– Who and what for invites you?

– Stanley Michael, your citizen.

– Who is Stanley Michael for your?

– My good friend.

– How long you are familiar?

– About three years.

– Under what circumstances you have got acquainted?

– Mmmmmm… – К такому повороту разговора я не был готов. – We… have got acquainted… mmm…

– Оk, sir. I don’t have any questions more. Please take your passport and go to an exit.

– Listen, but it is incredible, stand! We have got acquainted in a choral synagogue here in Moscow. I go to have a look at life of the Jewish community!

При этих словах тетка за стеклом невероятно напряглась, черты ее лица хищно заострились, рот осклабился в злобной гримасе ненависти, и она буквально прохрипела:

– I’ve told you completely clearly. You may not drive in USA owing to your financial inconsistency. Immediately go to an exit! Don’t detain the others!

Как побитая собака, чувствуя себя идущим по территории какого-то гетто с нашитой белой звездой на спине, я поплелся к выходу под насмешливые взгляды и перешептывания сидящих в накопителе людей.

– Вишь ты, завернули, видать, жиденка-то, загрустил, – насмешливо произнес какой-то здоровый рыжий жлоб своему соседу с явным расчетом на то, что я услышу.

– Ага, вон какой понурый. Не по его, видать, вышло.

В глазах у меня потемнело. Я запихнул оскверненный штампом отказа паспорт во внутренний карман куртки, распрямился и, не оборачиваясь, вышел на улицу. Сел в машину и стал ждать.

Я не терплю унижения собственной личности. Я могу заболеть от этого. Сидя в машине, я поглядывал на выход из желто-белого здания, над которым развевался флаг недоступного для меня государства. Наконец я дождался: рыжий жирный увалень вышел, запахивая пальто на ходу, нелепо взмахнул руками и рухнул на асфальт. Маленькая злобная пулька-пчела укусила его в рыхлую потную ляжку. Вреда здоровью это не принесло, кость не была задета. Уж что-что, а опыт точной стрельбы из всего, что может стрелять, у меня наработан еще со времен, когда я стрелял из детской рогатки. Птиц я не убивал. Как, впрочем, кошек и собак. А вот расколотить с двадцати метров стеклянную банку из-под болгарского компота для меня проблемы не составляло.

Вначале никто не отреагировал: подумаешь, упал человек. Через минуту над толпой раздался истеричный женский вопль: «Человека убили!»

В тот момент, когда рыжий ксенофоб, завывая, закатывал глаза, держась за ранку, которая для него на самом деле была как для слона дробина, я стоял в пробке на перекрестке возле здания бывшего СЭВ и свинчивал с «Walther PPK» здоровенный самодельный глушитель. Не надо думать, что можно безнаказанно оскорбить меня, да еще и в такую минуту и таким паскудным образом. Стереотип о хилом и забитом еврее в моем случае не действует. После того как я приобрел у знакомых бандитов несколько стволов «на всякий случай», волю кулакам я стал давать только в спортивном зале, избивая мешок.

Самым тяжелым, самым гадким оскорблением я считаю оскорбление по национальному признаку. Да, не спорю, между культурами есть различия, так было угодно Богу. Личное дело каждого: есть плов руками, заливаться водкой, не есть свинину, отделять молочное от мясного, носить на лбу забавную черную коробочку, скакать на тройках с бубенцами под бледной луной, играть странную музыку на странных музыкальных инструментах, носить килт, поливать все кетчупом. Все мы разные, и все мы одинаковые. Мы – человеки. Когда кто-то с короткими усиками и челкой, скошенной на лоб, начинает орать что-то про превосходство арийцев, про неполноценных славян, про окончательное решение еврейского вопроса, когда его последователи, упыханные планом и с восторгом павианов нацепившие на соски свастику, в мистическом экстазе рвут глотку в вопле «Зиг хайль!» – это уже не проявление культурных традиций. Это причина, чтобы продырявить ширококостный лоб пулей калибра 6,35. Все равно – не переучишь.

Итак, надеждам уехать в Америку было не суждено сбыться. Мы с Лерой пили коньяк на кухне ее крошечной тридцатиметровой квартиры и размышляли о том, что делать дальше. Коньяк, как всегда, подсказал правильный ответ: я пошарил в карманах и отыскал телефон Куку.

– Понимаешь, Лера, – это сейчас единственный шанс заработать хоть какие-то деньги. Придется уехать в Молдавию. Возможно, что надолго. Перед этим мне надо будет слетать в Екатеринбург и Тольятти, там у меня есть друзья на местных винных заводах, если получится, то все будет прекрасно, уж квартиру-то мы точно поменяем.

– Да уж, Маркус. Ребенку уже пять лет, и мне до смерти надоело трахаться, лежа на кухонном столе.

– Вот и я о том же. Оставлю вам денег. Половину от тех, что есть. Продам машину, еще что-нибудь и поеду. Черт с ней, с Америкой.

– Ты знаешь, я тоже подумала: что бы мы там делали? Ведь у нас никого там нет.

– Да. А вдруг бы мне дали визу, а тебе не дали?

– По крайней мере, ребенка бы точно пришлось оставить на неопределенный срок здесь, у моих родителей, а они совсем уже старики. Нет, все это к лучшему.

– Ты знаешь, я застрелил сегодня какого-то придурка.

– Да прекрати ты! Хватит шутить, серьезную ведь тему обсуждаем!

– Ну да, да… Шутка действительно неудачная.

– Дурень, пошли спать, утром поговорим.

Утро было хоть и похмельным, но не сняло решимости ехать и работать. И я начал: повесил в Интернет объявление о продаже машины за смешные деньги, чтобы ушла сразу, позвонил в Екатеринбург и Тольятти, договорился о встрече, спустился вниз, зашел в авиакассу, вход в которую был с торца дома, и купил себе билет. На следующий день я улетел.

Коммерческим директором Тольяттинского винного завода оказалась любовница учредителя – загорелая девчонка по имени Аделя. Я зашел в ее большой, со вкусом обставленный, чистейший кабинет, расположил ее к себе поцелуем руки и всеми силами попытался показать ей, что она, как женщина, произвела на меня ошеломляющее впечатление. Мы проболтали полтора часа обо всем понемногу. О деле проговорили всего ничего, и я пригласил Аделю к себе, в гостиницу. Она засмеялась и сказала, что заедет после работы, «если папа разрешит».

В восьмом часу вечера того же дня я провел довольно много времени между ее восхитительных ног, заставляя ее подниматься выше самых высоких деревьев несколько раз, не используя при этом свой главный аргумент, а после того, как она вдоволь налеталась, я удовлетворил свою страсть, долго плывя в ее потоке. Вылететь в Москву на следующий день не получилось, Аделя приезжала утром, в обед и вечером. Пришлось сдать билет и задержаться в Тольятти на неделю, причем в довольно необычной для меня роли куртизана-затворника. Я жил в трехкомнатном номере, никуда не выходил, по три раза в день принимал у себя Аделю, «папочка» которой, очевидно, мало что мог и смог последний раз около года назад, после чего укатил в Испанию и там попал в больницу с переломом шейки бедра, полученным в результате падения с высокой кровати в травести-борделе Барселоны. Я ел какие-то блюда, которые она заказывала для меня в городских ресторанах, ходил по номеру нагим, в обнимку с бутылкой коньяка. Вот за это я всегда с ностальгией вспоминаю свой маленький винный бизнес. Ведь он начался с такой восхитительной физиологической прелюдии по имени Аделя. Она сама отвезла меня в аэропорт, я пригласил ее в Молдавию, и она обещала приехать. Поглядеть образцы вина и провести со мной свой отпуск.

Совершенно прозрачным от беспробудного пьянства в коктейле с развратом я предстал перед таким же прозрачным, как и я сам, коммерческим директором екатеринбургского винного завода с говорящей о его отношении к жизни фамилией Хренов. С первого взгляда, оценив состояние друг друга, мы прямо в его кабинете немного подлечились, и я понял, что тут тоже все будет в порядке, и не ошибся. Вечером Хренов со своим другом-миллионером посадили меня в «Hummer», и мы поехали зажигать по всем ночным заведениям этого города. До сих пор я, несмотря на принятую чрезвычайную дозу алкоголя, в деталях помню этот «трип», где в одном из кабаков я встретил своего закадычного знакомого – Фанерного-младшего.

Знакомство с Фанерным случилось в 1996 году. Я работал тогда в одной очень известной алкогольной московской компании, производящей водку, название которой сейчас у всех на слуху. Помимо этого, компания была еще и импортером продукции одного из самых мощных западных алкогольных концернов. Я пришел туда осенью 1996 года, сразу после окончания университета, обыкновенным торговым представителем и через месяц уехал в командировку в Надым. Да, есть такой городок на «малой Земле», там очень холодно, там добывают газ и нефть, и золото, и еще много чего, и там невозможно поселиться в гостинице. Потому что все они ведомственные, и, для того чтобы рухнуть в долгожданную кровать после ночного перелета, мне пришлось сперва покемарить в вестибюле одной из них: одноэтажном деревянном строении номеров на двадцать.

Надым – жуткое место. Климат, с моей точки зрения, неприемлем для жизни: холодно и голодно, но здесь живут люди. Хорошие, между прочим. Например, такие, как Николай Васильевич Гоголь. Честное слово, я не прикалываюсь! Именно так звали человека, самого крупного в этом городе предпринимателя и владельца сети супермаркетов под названием «НИГО». Я нашел его номер в телефонной книге гостиницы, причем номер домашнего телефона. Позвонил, представился. Полный тезка любимого мною русского писателя оказался прекрасным человеком. Он прислал за мной «Hummer», а это очень популярный грузовик у региональных бизнесменов силового плана, напоил чаем, показал мне несколько своих магазинов, которые уже в то время не уступали многим лучшим сегодняшним московским, подписал договор и сделал мне первый заказ, который я торжественно продиктовал по телефону в Москву. И, что самое главное, он позвонил куда-то, и я торжественно въехал в одноместный номер гостиницы «Людмила» Министерства газовой промышленности РФ. Там была кровать, телевизор и душ. Я был на седьмом небе от счастья. Прекрасно, когда что-то получается, да еще и вот так, как в сказке. Николай Гоголь повел себя как добрый самаритянин. Лишь много позже я понял, что он принадлежал к совершенно особому сорту людей, понявших в этой жизни главный принцип, принцип чистого света. Таких людей я встречал совсем не часто, но теперь я знаю, что каждая встреча с человеком, подобным Гоголю, наполняла мое, довольно животное, естество человечностью. У них много завистников. Зависть, которая так привычна там, где есть для нее почва, не дает своим, ослепленным ею, рабам видеть причину того, чему они так страстно завидуют, сжигая себя и радуя врага рода человеческого. Рабы зависти только завидуют, но не видят пути, которым следует тот, кому они завидуют. Они считают, что у того или иного человека всего несправедливо много. Славы, денег, счастья. А тот факт, что все это дано ему в обмен на его труд, на то, что я называю «мирской праведностью» – жизнь без сознательного совершения аморальных и бесчеловечных поступков, жизнь в мире с самим собой, ускользает от их понимания. Не надо никому и никогда завидовать, а то так и будешь вечно стоять на одном месте среди голой пустыни, и никто никогда не принесет тебе и глотка воды…

Из Надыма я попытался вылететь. Сперва в Новый Уренгой, потом в Сургут, но выяснил, что лучше сделать это через Москву, и я вернулся. Вот так я облетал всю нашу страну менее чем за год. Не был я только в Норильске и в Якутске. Один из главных моих клиентов – компания «Уралмаш Lounge» находилась в Екатеринбурге и принадлежала одному из братьев Фанерных. Другому брату Фанерному принадлежала компания-конкурент под названием «Уралмаш Premier Beverages». Братья конкурировали жестко. Ненавидели один другого до такой степени, что организовывали друг на друга покушения! Один, собираясь провести вечер в ресторане, высылал вперед бригаду телохранителей, которые должны были следить за тем, чтобы поблизости не было такой же бригады, посланной другим. Какой-то несчастный менеджер, который работал сперва в «Lounge» и которого затем переманил «Premier», был найден в багажнике собственного «Mercedes». С отрезанной головой, в рот которой была вставлена мертвая крыса.

Конец всем этим безобразиям положил Верховный Жрец, по кличке «Мечека», учредитель головной компании «Уралмаш Brothers». По его приказу оба брата встретились в его скромном жилище, в зеркальном зале приемов, пожали друг другу руки, поцеловались по обычаю всех исповедующих культ Черной Луны, и вражда между ними, по крайней мере, внешняя, совершенно прекратилась.

Фанерный всегда принимал меня, да и любого представителя от своих Поставщиков, очень радушно: лучшие гостиницы, лучшие проститутки, лучшие рестораны, все, что душе угодно. Он даже поддавался на бильярде, да так искусно, что я, державший до игры с ним бильярдный кий всего два раза в жизни, с легкостью выиграл у него подряд три партии, чем был страшно доволен.

В Екатеринбурге все также прошло очень удачно. С Хреновым и его другом – местным алкогольным королем с гламурной фамилией Вертинский установились отношения, именуемые «мужской дружбой» или некой взаимной симпатией, основанной, прежде всего, на совместных пьянках, кураже друг перед другом, забавах с проститутками, употреблении легких наркотиков вроде кокаина и марихуаны и походах в казино.

Про себя я прозвал Хренова «дитя порока». Это был человек, который сделал порок своей персональной религией, своим кумиром, и кумиру этому он непрестанно воздавал почести. Он непрерывно зажигал, бухал, курил дурь, проигрывал без зазрения совести деньги Вертинского в различных казино, но особенной его страстью были продажные девки. По его собственному признанию, он переболел всеми известными венерическими заболеваниями, но, похоже, это его нисколько не смущало, и он продолжал прожигать жизнь в объятьях Снежан, Кристин, Луиз и прочих дамочек с выдуманными именами.

Вот интересно, а зачем проститутки выдумывают себе псевдонимы? Им кажется, что это круто, а? Я сразу скажу – мне не жалко проституток. Не за что их жалеть. Я никогда не имел с ними дела, для меня переспать с проституткой – все равно что подобрать на улице выплюнутую кем-то жвачку и запихать ее в собственный рот. Проститутка – это какой-то ящик Пандоры. Половой акт с ней – это то же самое, что игра в русскую рулетку с той разницей, что в барабане нагана не один, а все семь патронов. Именно такая вероятность того, что вы заплатите сотню долларов за гепатит С, триппер, сифилис и, наконец, абсолютную высшую меру – СПИД.

Хренову было это все, похоже, по хрену. Как партнер по бизнесу, он вполне устраивал меня, и, как оказалось впоследствии, именно благодаря ему, его пофигизму и приверженности к разврату и пьянству я решил многие собственные финансовые вопросы. Из Екатеринбурга я вылетел в Кишинев. Я не стану перегружать свой рассказ описанием рутины обустройства в этом смешном маленьком городе, где нищета заставляет латать дырки на старом асфальте центрального проспекта Штефана чел Маре. Где золотая листва засыпает бывшую вотчину Леонида Брежнева мягким ковром, ничуть не смягчающим социальный кризис и отчаяние, поселившиеся здесь после распада СССР и националистических погромов после разделения Молдавии на прорумынскую и приднестровскую. Жителю такого мегаполиса, каким является Москва, любой другой город на территории бывшего Союза, кроме, разумеется, Питера, города укравшего мое сердце, кажется в лучшем случае поселком городского типа. Я поселился в гостинице «Chisinau» на проспекте того самого Штефана, национального героя всех молдаван, памятник которому стоит на этом же проспекте, в самом центре города. Когда я впервые увидел изображение этого исторического персонажа на местной валюте, а впоследствии и сам памятник, я подумал, что это памятник графу Дракуле. Так велико, на мой взгляд, сходство между этими господарями, или как их там называют. Наверное, эти двое – родные братья. Для меня все эти цари, короли, императоры, все они: сатрапы, время которых ушло. Поклонение какому-то кровопийце, который устлал землю костями своих верноподданных, самодуру, который единолично решал судьбы страны и живущих в ней людей, – мне никогда не понять этого. Я слишком люблю свободу и слишком не люблю начальников любого пошиба: от царей до офисных крыс.

В Молдавии я обрел свободу в полной мере. Все здесь, казалось, принадлежало мне. С сотней долларов в кармане я гулял по проспекту имени брата Дракулы и чувствовал себя хозяином жизни. Заглядываясь на местных красавиц, заходя в рестораны и два или три приличных магазина, в которых я покупал продуктовый набор гостиничного постояльца: коньяк «Штефан Водэ», вино «Каберне резерва», брынзу в рассоле, черную икру, салями, маринованные корнишоны в банках и прочее подобное. В основной массе своей молдавское вино, то, которое когда-то длинными товарными составами ввозилось в Россию различными предприимчивыми гражданами, являлось, безусловно, так называемым шмурдяком, бурдой отвратительного качества. Да и что можно ожидать от продукта массового, поточного производства, без какого-то бы то ни было соблюдения технологии разлитого с помощью допотопного оборудования? Да. Все это было. Предприимчивые граждане ставили перед молдаванами задачу: цена в угоду чему угодно, и это «что угодно», как правило, было качеством. Но то вино, которое продавалось в центре Кишинева, было весьма сносным, а «Каберне резерва», столь любимое мною, и вовсе пришлось мне по вкусу настолько, что я выпивал его в день как минимум одну бутылку. Что касается коньяка, то хороший я вычислил довольно быстро. Это «Штефан Водэ». Его в Молдавии выдают за XO, но он больше напоминает Courvoisier более молодой выдержки VSOP. Тем не менее это комплимент для молдавского коньяка, потому что его продукцию можно сравнить с таким шедевром, как Courvoisier, созданным маленьким человечком по имени Жан Марк Оливье в городке Jarnac, в замке на берегу тихой Гаронны. Неплох также и «Chisinau» десятилетней выдержки. А вот остальное – это не коньяк. Это проспиртованный чай. Грузинский.

Бизнес шел как по маслу. Первым делом я купил машину с большим багажником, под названием «Renault Saffron». В его большом багажнике я возил множество полезных вещей. Раскладную кровать с матрацем и подушкой, на которой я спал где придется, если не успевал до ночи попасть в Кишинев после своих ночных разъездов. Автомат Калашникова под названием «Ксюха» – прозвище от его аббревиатуры АКСУ – с перевязанными «валетом» изолентой двумя рожками повышенной вместимости, по 45 патронов каждый. С таким любит позировать добряк Усама во время своих телепроповедей. Полный набор шанцевого инструмента, включая кирку, РПГ «Муха», в количестве двух штук, стальную войсковую каску времен немецкой оккупации и тяжеленный армейский бронежилет. Под сиденьем у меня отдыхал автоматический пистолет «Glok-17». С этим джентльменским набором я объезжал множество заводов, так называемых «первичек», на которых заготавливалось в огромных цистернах вино. Суть моего предприятия была несложной. Я фрахтовал партии приличного винного материала, торговался и коррумпировал директоров «первичек», надевая на них «кепки». «Кепка» на местечковом сленге означает взятку. Затем получал от Адели и Хренова с Вертинским 100% предоплаты. Сливал вино в цистерны, которые словно из-под земли доставал Куку, и отправлял их по месту назначения либо в Тольятти, либо в Екатеринбург. Предприятие, как я уже говорил, было довольно выгодным. Каждый раз в моих карманах оседало не менее 25% от общей стоимости сделки. Скажу для примера, что один литр виноматериала стоил тогда, в 1998—1999 годах, около 40 центов. С помощью «кепок» я опускал его стоимость до 35 и даже 32 центов, а продавал своим суперпартнерам по 50 центов и даже дороже. В одной цистерне вмещается 35—40 тонн вина, а по одной и даже по пять цистерн я никогда не отправлял. Минимум – восемь. Я немного платил Куку, немного пареньку, который занимался таможенным оформлением, а все остальные деньги я оставлял себе, и через некоторое непродолжительное время я с удивлением обнаружил, что стал обладателем миллиона долларов наличными.

С того момента я потерял покой и сон. Я не знал, как мне вывезти мой миллион в Москву, и, подобно госпоже Белладонне из мультика про поросенка Фунтика, везде таскал его с собой в мешке.

При этом никакой бандитской крыше я не платил, справедливо полагая, что я слишком хорош для того, чтобы опускаться до общения с местным криминалитетом, а вот они так не считали…

В апреле 1999 года я совершил ошибку. К тому времени миллион перестал быть миллионом и увеличился еще больше, а я здорово обленился. Мне надоело самому рыскать по этой стране, похожей на толкиеновский Хоббитон. Ночевать в сенях какого-нибудь крестьянина с «Ксюхой» под складной кроватью и давить гусей, не желающих уступать мне дорогу. Вместо этого я нашел, как мне казалось, грамотного управляющего «со связями». Мужика-молдаванина лет пятидесяти, знатока всех «первичек», и я перепоручил все то, чем занимался сам, ему. Я съехал из гостиницы и снял квартиру неподалеку, спрятал миллион под половицей и завел себе «фронтовую жену». Ее звали Русей. Представляете, Русей – как в рассказе Бунина! И работала Руся администратором в той самой гостинице, где я жил несколько месяцев. Красоты она была сказочной, и я решил, что так должна была выглядеть жена Дракулы, после смерти которой он-то и скурвился окончательно. Не смог найти ей замены, осерчал и стал упырем, знаменитым на весь свет.

Все, что было в ней, сводило меня с ума. Я мог смотреть на нее часами, ничего не говоря, именно так, как я любовался «Оплакиванием» Микеланджело в соборе Святого Петра в Вечном городе. Я не буду утруждать себя созданием ее портрета, я просто назову имя – Сальма Хайек. Абсолютное сходство. Все.

Но ошибкой была вовсе не Руся, а тот самый пятидесятилетний старый козел, который взял да и навел на меня бандитов.