Читать книгу Станция Солярис - Алексей Корепанов - Страница 2

Все вокруг было каким-то странным и в то же время почему-то казалось вполне привычным, словно такое происходило уже не раз – и не только со мной. Я висел в пустоте, не ощущая своего тела, которого, возможно, просто не было, и меня, бесплотного, пронзал чей-то пристальный взгляд – не добрый и не злой, не торжествующий и не укоризненный; совершенно иной взгляд, не поддающийся никаким определениям. Я пытался укрыться от этого неподвижного взгляда, но мне это не удавалось и не могло удасться, потому что я не знал, что же такое я сам – лишенная всего бесплотность и бесформенность, нечто, растворенное всюду – и нигде…

Не было ни пространства, ни времени, но все-таки из ничего сотворился некий начальный миг. Светящаяся первоточка пронзила Тьму, и из Хаоса начал возникать мир. Из плавающего в первобытных водах яйца родился Брахма…

И появились тени. И исчез пристальный взгляд.

Тени сгущались и расплывались, тени постепенно превращались во что-то знакомое. И издалека, становясь все более внятным, донесся голос:

– Кельвин, ты слышишь меня? Ты меня слышишь, Кельвин?

Невидимая карусель наконец замедлила ход. Окружающее почти перестало качаться и обрело относительную четкость линий. Ближайшая ко мне тень оказалась вовсе не тенью…

Я довольно резко поднял голову и сел на кровати, ощутив легкое головокружение. У меня почему-то шумело в ушах, словно долетал из какой-то дальней дали шум прибоя. Океанского прибоя.

Океанского!..

Не веря своим глазам, я уставился на сидящего рядом с кроватью человека в черном свитере, растянутом у горла. Худощавое, иссеченное морщинами лицо с костистым носом, красные прожилки на скулах, короткие седые волосы, усталые, чуть слезящиеся покрасневшие глаза под густыми бровями.

Этого человека я хорошо знал. Но он не должен был находиться здесь, он просто не мог быть здесь, потому что давным-давно был там, очень далеко отсюда, за пустынными безднами, за скоплением космической пыли, в мире двух солнц – красного и голубого… Он не мог ни с того ни с сего появиться здесь… Где – здесь?..

Я медленно огляделся – голова продолжала кружиться, шум в ушах не прекращался, хотя как будто бы стал стихать – и слабыми пальцами ухватился за простыню, прикрывающую мои голые колени. Шкафы… полки с книгами… два кресла… белые ящики с инструментами… микроскоп на полу… большой стол у окна…

Окно…

А за окном – уходящие к горизонту ряды черных волн, жирно блестящих под низким красным солнцем, подернутым разводами грязного тумана.

Мне показалось, что я брежу.

– Кельвин, ты узнаешь меня? – подавшись ко мне, спросил человек, сидящий на металлическом стульчике возле моей кровати.

Я оторвал взгляд от привычной картины багрового заката и перевел глаза на него. Он внимательно всматривался мне в лицо, и его острый кадык то и дело судорожно дергался вверх и вниз. Под глазами у него висели мешки, набрякшие бурые мешки, отчего вид у него был не очень здоровый.

– Ну конечно, узнаю, – собравшись с силами сказал я, чуть не подавился собственными словами и, резким звуком прочистив горло, повторил: – Конечно узнаю, Снаут.

Он облегченно вздохнул и, нагнувшись, положил на пол шприц, который до этого сжимал в кулаке.

– Слава Богу, Кельвин. Слава Богу. Ты нас изрядно напугал. Пятые сутки…

– Пятые сутки… – осмысливая услышанное пробормотал я и посмотрел на свою руку. Сгиб локтя был усеян красными точками.

– Да, – Снаут кивнул и, сцепив пальцы, сложил руки на животе. – Концентрат внутривенно и шок-уколы. Как учили. – Он усмехнулся и подтолкнул шприц носком ботинка, так что тот закатился под кровать.

– Как учили, – эхом откликнулся я и вновь посмотрел мимо него, в окно, за которым быстро угасал закат. Черная спина океана теряла в сумерках характерные детали, и можно было представить, что там, снаружи, за стенами Станции, простирается голое поле. Обыкновенное земное поле, упирающееся в березовую рощу. Или в сосновый лес.

Голова у меня все еще слегка кружилась – вероятно, от слабости, – и я опять лег, поправив подушку. Меня не покидало ощущение, что все происходит в бреду. Снаут исподлобья глядел на меня.

– Сейчас, – сказал я. – Вот только немного соберусь с мыслями.

Сейчас, Снаут. – Я перевел дыхание. – Как ты догадался? Или это Сарториус?

Снаут пожал плечами:

– Твой видеофон не отвечал. Слишком долго не отвечал. Пришлось нанести тебе визит, – он вновь скупо усмехнулся, – без предварительной договоренности.

Я держал себя в руках. Я очень крепко и надежно держал себя в руках.

Я старался изо всех сил.

– Сейчас, Снаут, – повторил я и закрыл глаза, – Сейчас мы поговорим.

Я все помнил. Я все прекрасно помнил. Тот разговор со Снаутом, несколько суток назад…

Тогда от Снаута вновь пахло спиртным, и глаза у него были грустные и затуманенные. Он слишком часто пил… после всего того, что случилось с нами, и я еще подумал тогда, что это может для него плохо кончиться. Но я его не осуждал. Я и сам был бы не прочь напиться – до слез, до истерики, до беспамятства, – только я знал, что это ничему не поможет и ничего не изменит. Опьянение неизбежно пройдет – и ты вновь окажешься лицом к лицу с тем же самым, ничуть не изменившимся миром.

«Снаут, – сказал я ему в тот день, – я хочу, чтобы Хари вернулась».

Он долго, с какой-то болезненной гримасой смотрел на меня и молчал, и могло показаться, что он не расслышал или не понял моих слов. Его загорелый лоб больше уже не шелушился и блестел от пота, хотя кондиционер работал вполне исправно.

– Хочу, чтобы она вернулась, – четко отделяя одно слово от другого повторил я, склоняясь над его креслом.

– А я не хочу, – наконец полузадушенно ответил он и вытер лоб рукавом черного свитера. – Не хочу ничьего возвращения. Неужели тебе мало, Кельвин?

Он налил себе еще полбокала и залпом выпил. И закрыл лицо ладонью, словно отгораживаясь от меня.

– Да, мне мало, – сказал я. – Мало, Снаут! Ты выбрал самый легкий путь, но он же и самый пагубный. Хорошо, сиди и пей, и проклинай этого могущественного младенца, который не ведает, что творит, а я пойду к Сарториусу. Пусть еще раз снимет мою энцефалограмму в бодрствующем состоянии, только на этот раз я буду усиленно думать на вполне определенную тему. И если что-то действительно получится, вас с Сарториусом это никак не заденет. Это будет касаться только меня.

– Прости меня, Кельвин, но ты дурак, – отозвался Снаут, не отрывая ладонь от лица. – Ты вновь лезешь в болото, из которого все мы только что еле выбрались. Наверное, ты просто мазохист, Кельвин. Больной психолог.

Его плечи вдруг мелко затряслись. Кажется, он смеялся.

– Мало того, что мы все здесь заразились от этого… младенца, – с надрывом проговорил он, по-прежнему отгораживаясь от меня ладонью, – мало того, что мы все больны… Так нам еще присылают больного психолога!

– Очень смешно, Снаут, – сквозь зубы процедил я. – Просто невероятно смешно.

Он наконец опустил руку и перестал смеяться. И погрозил мне пальцем.

– Пр-рекрати, Кельвин! Грешно искать от Контакта какую-то личную выгоду.

– Ладно, Снаут, – очень спокойно произнес я. – Не собираюсь вступать в дискуссию. Можешь смеяться здесь сколько угодно, а я сейчас же иду к Сарториусу. Надеюсь, у него еще не атрофировался интерес к научным экспериментам – мы же все-таки ученые, исследователи…

– Ты дурак, Кельвин, – с грустью повторил Снаут. – Иди куда хочешь, уговаривай нашего Фауста, и делайте что хотите. Только не трогайте меня. Меня нельзя трогать руками, Кельвин, на мне уже живого места нет. Давай, выклянчивай у него новую… копию…

– Снаут!

Он сжался от моего окрика и вновь потянулся к бокалу. Сделал несколько громких глотков и неожиданно остро взглянул на меня:

– Я против, Кельвин, но ты не обращай на меня внимания. Дерзай, пробуй, экспериментируй. Контакт – святое дело. Только без меня. С меня довольно. Я больше ничего не хочу… вообще ничего… Иди к Сарториусу, Кельвин. Но если сюда явятся чудовища… пеняй на себя.

Все. Иди.

Никакие слова не смогли бы переубедить меня. Я не нуждался в согласии Снаута. Я не нуждался ни в чьем согласии. Я должен был предпринять эту попытку, должен! Иначе мне оставалось, как некогда это сделал Севада, направить машину в глубь какого-нибудь подвернувшегося быстренника. То, что все эти дни и ночи – безысходные дни, одинокие ночи! – зрело во мне, должно было воплотиться в действие. Боль утраты не стихала, эта боль угрожала самому моему существованию. Дважды потерять… Дважды… Это было невыносимо.

– Я попытаюсь, Снаут, – сказал я.

Он только слабо кивнул в ответ. Я закрыл за собой дверь его кабины и направился к Сарториусу.

По дороге к лаборатории – Сарториус сделал ее своим жильем и, кажется, даже не заходил в свою комнату – я все-таки заглянул в библиотеку и связался с ним по видеофону. Доктор Сарториус был не из тех людей, к кому можно заявиться в любое время дня и ночи, не договариваясь о встрече заранее.

– Добрый день, – сказал я, когда на экране появилась узкая, склоненная немного набок голова Сарториуса с ежиком серых волос и большими синеватыми ушами.

Сарториус молча кивнул и выжидательно вперил в меня неподвижный взгляд своих холодных глаз, скованных контактными линзами. Его длинная нижняя челюсть слегка пошевеливалась, словно он что-то перекатывал во рту.

– Я хотел бы с вами поговорить, доктор Сарториус. Насчет одного эксперимента.

Возможно, мне показалось, что его худое лицо на мгновение исказилось.

Сарториус пожевал синеватыми тонкими губами и осведомился высоким носовым голосом:

– Этот эксперимент есть в плане работ?

– Нет, – ответил я. – Но эксперимент… – я сглотнул, – любопытный.

Могу ли я прямо сейчас зайти к вам?

Сарториус окинул меня пронзительным взглядом, но я видел, что попал в цель – мои слова его явно заинтересовали. Он вновь молча кивнул и отключил свой видеофон.

Поднявшись наверх, я вошел в светло-голубой зал лаборатории.

Сарториус, одетый в свой обычный кремовый комбинезон, возился в дальнем углу у аппаратуры и не сделал ни одного движения мне навстречу – просто поднял голову, убедился, что это я и вновь перенес все внимание на обширный пульт управления своими сложными приборами, работающими без замены уже не один год; институт не собирался вбухивать средства в приобретение и переброску новой аппаратуры на Станцию, где занимаются безнадежным делом. Я направился к нему через зал, обогнул большой письменный стол с придвинутым к нему вращающимся креслом – и у меня внезапно пересохло во рту. На столе аккуратными стопками были разложены книги с многочисленными закладками и дискеты, а возле компьютера, в зеленом пластмассовом зажиме, лежала пачка листов бумаги, и мне было хорошо видно, ЧТО нарисовано разноцветными фломастерами на верхнем из них. Двухэтажный дом с разной величины окнами, деревья и солнце с загогулинами-лучами. Обычная картинка, созданная рукой ребенка. И детские каракули на том месте, где должно быть небо…

Я невольно остановился, и Сарториус тут же покинул свой угол и зашагал ко мне, высокий, худой, похожий своей походкой на аиста.

– Чем могу быть полезен? – слегка задыхаясь, осведомился он, опираясь одной рукой о стол, а другой как бы невзначай переложив верхнюю книгу из стопки на зажим с рисунками покинувшего его «гостя». – Что вы хотите мне сказать, доктор Кельвин?

И я изложил ему свою идею. Честно говоря, мне не очень приятно было беседовать с ним на эту тему – гораздо легче я чувствовал бы себя со Снаутом, – но выбирать не приходилось: без помощи Сарториуса я вряд ли смог бы осуществить задуманное; все-таки я был не физиком, а психологом.

Сарториус слушал меня настороженно, его глаза под контактными линзами смотрели неприязненно и он, кажется, был готов в любой момент прервать меня, а то и указать на дверь, потому что слишком свежи и мучительны были воспоминания… И все-таки он выслушал меня до конца и сказал после долгого молчания, тяжело опустившись в кресло и словно переломившись в поясе:

– Как ученый, как исследователь я не могу не поддержать вашу идею, доктор Кельвин. Возможно, это будет еще один шаг вперед.

«А как человек я бы вам сказал: „Провалился бы ты в преисподнюю со своими идеями, доктор Кельвин!“ – мысленно продолжил я за него.

– Спасибо, доктор Сарториус, – сказал я. – Готов прямо сейчас.

Сарториус поднял голову и, кажется, хотел что-то ответить, но так и не ответил. Просто сидел напротив меня и смотрел в окно, за которым распростерлась громада океана… Возможно, каким-то образом слушающего наш разговор…

А потом был эксперимент.

Я сидел в кресле и к моей голове, как совсем недавно, были прикреплены электроды. На этот раз Сарториус обошелся без напутственной речи. Глядя на меня с какой-то опаской, он молча включил аппаратуру – и я закрыл глаза и начал думать о Хари. Я старался как можно ярче воссоздать в памяти ее образ, я старался вспомнить мельчайшие подробности нашей короткой совместной жизни на Земле.

«Верни мне Хари, – умолял я этого безбрежного сверхгениального младенца, – прошу тебя, верни мне Хари… Тебе ведь ничего не стоит вновь проникнуть в мой мозг, в мою память и еще раз создать Хари, воплотить из пены… Мне больше ничего не нужно от тебя – только верни мне Хари…»

– Сомневаюсь в успехе, – сказал Сарториус, когда я уже собирался покинуть лабораторию. – Он вряд ли будет повторяться, для него это пройденный этап. – Сарториус помолчал и, к моему удивлению, задумчиво добавил: – Что ему Гекуба?

Заядлый технократ Сарториус цитировал Шекспира… Я покосился на стол. Зажим с детскими рисунками и каракулями теперь лежал в самом низу стопки, под книгами.

…И вновь пучки рентгеновских лучей, модулированных моей знцефалограммой, в течение трех суток вонзались в поверхность океана.

Я не находил себе места, я метался из угла в угол в своей комнате, напряжение мое все нарастало и нарастало, и без снотворного я просто не мог заснуть по ночам. Просыпаясь, я с надеждой смотрел на кресло, стоящее у окна, напротив кровати, – там в первый раз я увидел ее, освещенную красным светилом… Но в кресле никого не было…

А потом… Что было потом?..

Потом был город… Мое возвращение с работы… Наш дом… Ужин…

Реал с Аэн Аэнис…

Хари!

Была Хари… Мы были вместе…

Кажется, я застонал.

– Кельвин! – осторожно позвал Снаут, и по стуку металлического стула я понял, что он придвинулся к моей кровати.

– Все в порядке, – сказал я, открывая глаза. – Контакт вновь состоялся, Снаут. Он понял меня, только понял по-своему…

Снаут слегка вздрогнул и произнес сдавленным голосом:

– Что это значит, Кельвин? Что значит «по-своему»? Ты спал, спал почти пять суток. Никаких реакций… Это даже и не сон, а полная отключенность…

– Да, это был не сон. Он создал для меня иную реальность, виртуальную реальность. Я жил там, Снаут, действительно жил, так же осязаемо и ощутимо, как живу здесь.

Морщинистое лицо кибернетика стало озабоченным. Он, подобравшись, с тревогой смотрел, как я вновь сажусь на кровати, и пошевеливал сплетенными пальцами; видно было, что он в любой момент готов пресечь какую-нибудь мою неожиданную выходку.

– Все в порядке, – повторил я. – Ты же видишь, я вовсе не собираюсь искать перностал.

Что-то во мне изо всех сил продолжало рваться наружу, что-то билось внутри, но запоры были прочными и непоколебимыми. Я все-таки чего-то достиг – и острый психоз или депрессия мне пока не грозили. Я все-таки чего-то достиг – и это вселяло надежду… Жаль, что Гибарян так и не успел узнать…

– Расскажи поподробнее… если можешь, – тихо сказал Снаут.

Я потянулся за брюками, встал и не спеша оделся. Меня слегка пошатывало, словно Станция попала в мощные атмосферные потоки. В комнате уже зажегся свет. Снаружи на окно навалилась непроницаемая темнота. Я пересек комнату неуверенными шагами попавшего в шторм свежеиспеченного моряка и опустился в кресло у окна. В то самое кресло… Снаут вместе со стулом развернулся ко мне и я только сейчас заметил, что руки у него слегка дрожат. Он перехватил мой взгляд и еще крепче сцепил пальцы.

– Он откликнулся, Снаут. Отключившись здесь, я оказался там, на Земле. В иной реальности, созданной в соответствии с моей энцефалограммой… с моим желанием. Я возвращался к себе домой, в Четвертый Пригород. Решил выпить бокал висса…

Снаут слушал меня очень внимательно, сосредоточенно сдвинув брови, но во взгляде его нет-нет да и мелькало недоверие. Однако по мере того, как я продолжал свой рассказ, его недоверие сменилось какой-то усталой заинтересованностью, и лицо кибернетика становилось все более хмурым. Говорить мне было нелегко, я вновь жил там, в подаренном океаном мире, который был теперь потерян для меня… но я продолжал держать себя в руках и почти не запинался.

– Это его реакция на облучение, Снаут! Это продолжение Контакта.

Снаут криво усмехнулся:

– А если бы я не колол тебе концентрат? Или ты думаешь, что даже умерев здесь, продолжал бы оставаться там? Это ведь уже что-то из области оккультизма, не так ли? Это иллюзия, Кельвин, не мне тебе объяснять – ты же психолог.

– Это иная реальность, – упрямо сказал я. – Не менее реальная, чем эта. Не иллюзия, Снаут, – ре-аль-ность! Другое дело – как долго можно в ней находиться… и действительно, можно ли остаться там, даже умерев здесь?

– Надеюсь, ты не думаешь это проверять? – мрачно произнес Снаут.

Да, славная проблема: возможно ли функционирование сознания без носителя?.. Существует ли бытие души вне и без бытия тела? Или все-таки не моя психическая сущность находилась в созданном океаном по моим же воспоминаниям виртуальном мире, а этот мир находился во мне?

У меня сейчас не было никакого желания ломать над этим голову. Тут начинались дебри… Я не был специалистом по оккультным наукам… но кто знает, как могут измениться наши воззрения, если Контакт будет продолжаться?

И почему исчез этот виртуальний мир, где я вновь был с Хари? Где была Хари… Из-за шок-уколов, с помощью которых Снаут пытался вырвать меня из мира навеянных океаном грез?

Я почти наверняка знал, что дело в другом. Этот невероятно могущественный гигант, распростершийся внизу, под днищем Станции, словно в зеркале отразил то, что я считал самым важным для себя. Там, в том мире, я постоянно думал о нем, в первую очередь – именно о нем, и только потом – обо всем остальном… О Хари… Он показал мне меня, он проник в мою подлинную суть… Нет! Нет! Он исказил мою суть, потому что, конечно же, совсем другое было для меня главным.

Хари… Только Хари…

«Это действительно так?» – спросил я себя. И не дал себе ответа.

– Значит, тебе все-таки удалось, – медленно сказал Снаут. – Хоть на время, но удалось… Что ты думаешь делать дальше, Кельвин?

Повторить?

– Не знаю. Мне нужно немного отдышаться.

Снаут долго смотрел на меня, потом опустил глаза и, по-прежнему не расцепляя пальцы, глухо проговорил:

– Тебе не кажется, что нам нужно убираться отсюда? Вернуться на Землю и навсегда позабыть обо всем этом, – он обвел взглядом комнату. – Ведь возможно же частичное стирание памяти? Без утраты профессиональных навыков. Выборочное. Проделывают у нас такое? А, Кельвин?

– Нет, – ответил я, чувствуя, как что-то обрывается у меня внутри. – Я не собираюсь возвращаться на Землю и стирать память. Что тогда у меня останется?