Читать книгу Зона бабочки - Алексей Корепанов - Страница 1

Вокруг царила сплошная тьма, будто в первый день творения, когда земля была безвидна и пуста. Или словно внутри «Черного квадрата» Малевича, где негры ночью грузят уголь…

Гридин усмехнулся, отметив про себя, что и в этой новой и совершенно неясной, в прямом и в переносном смысле, ситуации не утратил привычку мыслить образно. И это не могло не радовать. Возможно, насчет погрузки угля темнокожими он и переборщил, потому что в черноте не раздавалось ни звука, – а те вряд ли смогли бы работать бесшумно, – зато с первоначальным библейским мраком все было точно: тьма кромешная не только заполоняла все вокруг, но и вверху, над головой, оказалась непроницаемой. Ни луны, ни звезд – поскольку сотворил Господь эти светильники небесные только на четвертый, кажется, день.

Впрочем, сравнение с Первой книгой Моисеевой в данном случае все же хромало: совсем недавно звезд в небе было сколько угодно, и луна присутствовала, и эта умилительная картина отлично просматривалась из кабины вертолета.

Кстати, о вертолете… Гридин прислушался, но не уловил ничего похожего на удаляющийся рокот. Высадив его, пилот вместе с машиной исчез, будто растворился в этом всепоглощающем мраке.

«Прошляпил, Герман, – упрекнул себя Гридин. – Прозевал. Мог и по голове получить на прощание. Например, пустым пластиковым стаканчиком. От пилота, для проверки реакции…»

Это он, конечно, преувеличивал. Пилот, действительно, мог бы позволить себе такую шалость – на удачу. Только он, Герман Гридин, успел бы уклониться в ста случаях из сотни.

Как бы там ни было, но вертолет, высадив пассажира, улетел, и теперь стоило подумать о том, что делать дальше. Хотя – что можно делать в такой темнотище, не имея при себе никаких источников освещения? Нет, разумеется, отправиться в путь прямо сейчас – не проблема, но сколько будет потрачено лишней энергии… Лучше все-таки дождаться рассвета. А рассвет здесь обязательно должен наступить – в противном случае, ему, Герману Гридину, не забыли бы дать фонарь. Хотя бы подствольный.

Левой рукой он ощущал сквозь тонкую ткань куртки висящую под мышкой кобуру с пистолетом. Это был единственный его груз. Ну, и запасной магазин на семнадцать патронов во внутреннем кармане. Скорпион обещал пособить с дополнительным боекомплектом, коль понадобится, и Гридин ничуть не сомневался в том, что Скорпион выполнит обещание. Десять лет совместной работы – срок солидный, и не припоминалось случая, чтобы Скорпион не сделал того, что мог. Если мог.

Сволочное этакое словечко: «если»…

На сверхготовность Гридин пока себя не настроил – после высадки прошло всего ничего, и пункт назначения был, как ему говорили, совсем не близко. Поэтому донесшийся из глубин супрематического «Черного квадрата» голос оказался для него неожиданностью.

– Кто ты? – спросили из темноты.

Голос был то ли мужским, то ли женским, и не очень внятным.

– А ты? – не нашел Гридин ничего лучшего, чем ответить вопросом на вопрос.

– Ты чужой…

Эти два слова еще не успели стихнуть, а Гридин уже падал, заученным на всю жизнь движением выхватывая пистолет. «Молнию» на куртке он, как всегда, приступая к заданию, застегнул только до груди, и кобуру держал открытой.

Выстрелы прозвучали на удивление приглушенно, словно темнота была забита ватой, – один, и сразу за ним второй. Двух вполне должно было хватить – уж в чем-чем, а в собственной меткости Герман не сомневался. Промахов ни на тренировках, ни на заданиях у него не случалось.

Он лежал на животе, не выпуская из руки свой безотказный «глок», мимоходом отметив, что под ним не трава, не песок и не камни, а что-то подобное гладкому, не слишком податливому поролону или резине. Лежал и выжидал, не донесутся ли из темноты стоны или ругань. Стрелял он заведомо по ногам, не ставя целью убивать до смерти – хоть и совсем ничтожной была вероятность того, что там, в черноте, находится именно тот, кого совершенно нежелательно валить наповал. Но кто знает, как в действительности могло обстоять дело – рисковать не стоило.

Правда, сирена молчала, но мало ли что… Может, и не собирались убивать, просто повязали бы по рукам и ногам. Но он-то прибыл сюда вовсе не для того, чтобы его вязали. Можно было называть это чутьем, а можно – опытом, и такое чутье-опыт подсказывало Гридину, что он поступил правильно. Даже если абсолютно уверен в себе, не следует пускаться в разговоры с тем, кого не видишь. Это чревато трагическими последствиями. Просто не успеешь среагировать.

Примеры были.

«В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…».

Это Лермонтов про Саню Столярова. Не в Дагестане, правда, было дело, а гораздо восточнее… и южнее… – но какая разница? «С свинцом в груди» – вот что главное. И ящерицы, ящерицы вокруг, тьма-тьмущая ящериц… А Вагиз, Канатоходец, – так его прозвали еще чуть ли не в века Трояновы. Не в полдневный жар, а на рассвете, и, опять же, не в Дагестане, а в другом месте…

У каждого из погибших сотрудников группы «Омега» был свой Дагестан.

Привычно вспомнилось: «Я есмь Алфа и Омега, начало и конец»[1] – и комментарий не боявшегося ничего Скорпиона. «Возможно, Господь и вправду альфа, – усмехался Скорпион, – но с омегой он пролетает, парни. Омега – это мы, и мы – круче!». Ну прямо типичный инструктор в стандартном америкосском кинодерьме. Хотя говорил Скорпион искренне. И имел на то основания.

«Омега» – последняя буква. Последний шанс, когда другие возможности уже исчерпаны.

У Гридина неожиданно заныло где-то между лопаток, но почти тут же все прошло.

Так ничего и не услышав, он полежал еще немного, сосредоточившись, настраивая себя, а потом по-змеиному пополз в ту сторону, куда ранее послал две пули. Пистолет по-прежнему был продолжением его правой руки, хотя в этом уже не было необходимости – теперь Гридин знал наверняка, что опасности нет. Во всяком случае, здесь и сейчас.

Но береженого, как говорится… Не в собственной ведь квартире, и не на даче у Лешки Волкова – еще не пообвык.

Поверхность, по которой он полз, была все такой же «поролоново-резиновой», но это не имело никакого значения и никак не влияло на выполнение задания. Иначе ему, Гридину, обязательно указали бы при инструктаже на эту местную особенность. Или особенность местности. А вот то, что он, следуя туда же, куда улетели пули, так никого и не обнаружил, значение имело. Очень даже. То, что рассказывал ему Скорпион, готовя к заданию, похоже, подтверждалось. Нет, сомнений, разумеется, и так не возникало, но всегда лучше убедиться самому.

Работать здесь было можно.

Ничего и никого…

Герман поднялся на ноги и убрал пистолет.

«Будем считать, что это стандартный вопрос на дальних подступах, – сказал он себе. – Меня засекли, распознали как чужого и, вероятно, готовятся встретить уже там, на месте. Что ж – всегда готов!»

Это не было бравадой, это была констатация факта. В течение всей чертовой дюжины с лишним лет в «Омеге» он, Герман Гридин, действительно был всегда готов. И не подводил.

Да и разве мог он подвести – с таким-то именем!

Герман Георгиевич Гридин – гранитно, железобетонно, твердокаменно, зубы сломать можно. Поэтому и прозвище у него было соответствующее – Командор. Да-да, тот самый, который статуя, «каменный гость». Который руку до смерти пожал жеребцу Дон Гуану, хотя не руку надо было сжать этому раздолбаю с безупречной эрекцией, а другую часть тела…

Деда Германа по отцовской линии звали Григорием Гавриловичем, отец был Георгием Григорьевичем – тоже сплошные непробиваемые «г». «Гришка, гад, гони гребенку – гниды голову грызут»… Отец традицию поддержал, окрестил сына Германом. Причем имя взял не с потолка – мог ведь и Глебом наречь, и, не дай бог, Герасимом, и Геннадием. Назвал в честь любимого артиста, Олега Стриженова, сыгравшего роль злополучного инженера в старом кинофильме «Пиковая дама». Саму повесть Пушкина Георгий Гридин не читал и был не в курсе, что инженера звали Германном. С двумя «н». И не имя это было, а вроде фамилия. И хорошо, что не читал – Германа Гридина вполне устраивала одна буква «н» в собственном имени.

Он окончательно решил оставаться на месте и уселся по-турецки, положив ладони на расставленные колени. Вокруг было тихо. Если кто-то и притаился неподалеку, то ничем себя не выдавал.

…Мрак исчез мгновенно, словно по чьей-то команде, сменившись светом. Правда, свет был так себе, не ярче, чем от маловаттной лампочки, но все-таки… Утро сменяет темноту по-иному, оно не набрасывается, а подкрадывается, постепенно вытесняет ночь. Однако такая повадка присуща ему где-то там, но не здесь. Ничего не попишешь, аномальная зона есть аномальная зона. И совсем не факт, что это именно утро.

«Фиат люкс, – мысленно сказал Гридин. – Да будет свет».

Такое прорывалось у него порой в самые неожиданные моменты. Его мама чуть ли не всю жизнь работала библиотекарем, и Герман в детстве и юности много читал, чем отличался от многих и многих сверстников. Временами книжное само собой приходило ему на ум, а хорошо это или плохо – кто знает?

Теперь окружающее просматривалось, пожалуй, метров на триста-четыреста. Вставать Гридин не спешил – изучить обстановку можно было и сидя. А пейзаж оказался скудным. Совсем никаким был пейзаж. Во все стороны от Германа простиралась ровная, абсолютно голая пустыня, если можно назвать пустыней желтоватую поверхность, которую и не знаешь, с чем сравнить: то ли с линолеумом, то ли с не до конца застывшим стеклом, то ли еще с чем-то… Над головой у Гридина разлеглось не менее скучное небо без всяких признаков привычной лазури. Небо казалось отражением земли, таким же желтоватым, и не было в нем ни солнца, ни звезд, ни луны – оно тускло светилось само по себе. Воздух был умеренно теплым, без единого дуновения ветра. Ничего знакомого, земного, в пейзаже не замечалось.

«Аномальная зона есть аномальная зона», – вновь сказал себе Гридин.

Главное сейчас было то, что окружающее не внушало особых опасений. Здесь негде было укрыться противникам… разве что они могли выскочить из-под земли или упасть с неба, в котором не наблюдалось ни облаков, ни птиц. И такую возможность тоже нужно было обязательно учитывать и не расслабляться. Не только не расслабляться, но и привести себя в сверхготовность – во-первых, он, Гридин, тут как на ладони, а во-вторых, весь этот чудесный вид мог быть не более чем иллюзией. И тем более, им, Гридиным, уже заинтересовались. Правда, этого заинтересовавшегося нигде не было видно. И слышно тоже не было. Однако в любом случае, прибытие Гридина не осталось незамеченным.

Все представлялось здесь совершенно изотропным, но Гридин точно знал, что идти ему нужно вон туда, направо.

На некоторое время он отбросил все мысли и сосредоточился, настраивая себя на сверхготовность. А потом встал и зашагал по желтоватой плоскости – не быстро и не медленно, в оптимальном темпе. Приходилось уже ему так шагать, и не раз, только поверхность под ногами была другой.

Внутренняя сирена молчала, и значит, никто не держал его на мушке. И это было хорошо.

…Километра через три Герман отметил, что вокруг чуть посветлело, а плоскость стала наклонной. Все чаще на пути попадались узкие трещины, сквозь которые пробивалась редкая, тоже желтоватая трава. Но это не значило, что тут действительно растет трава…

Он сделал еще немало размеренных шагов, находясь все в том же состоянии сверхготовности, прежде чем окружающее изменилось. Это произошло в одно мгновение, словно из кинопленки вырезали сотню-другую кадров, а остальное ловко склеили. Этот момент Гридин все-таки не уловил и замер на месте не сразу, а через два шага. Тут-то его и могли прихватить – но не прихватили. Обошлось.

«На этот раз обошлось», – поправил он себя.

Скорпион предупреждал об этом – о внезапных переменах, когда сознание по каким-то невыясненным причинам просто не способно уловить сам ход процесса. Поделать тут, по его словам, ничего было нельзя, и с этим приходилось мириться. И уповать на то, что перемены не очень опасны для жизни. Скорпион говорил еще о компенсации задержки, возникающей при передаче визуального образа от сетчатки глаза до соответствующего отдела мозга. Мол, мозг как бы предсказывает будущее, дорисовывая образ, исходя из неких базовых принципов восприятия окружающего. А поскольку предсказания не совпадают с действительностью, то этот самый отдел мозга начинает давать сбои, отключаться. Говорил Скорпион, говорил, а потом махнул рукой и заявил, что ему, Гридину, совершенно не обязательно забивать этим голову. Главное – знать, что такое может случиться, и быть внутренне готовым к изменениям.

И оказалось, что Герман, в общем-то, готов. Во всяком случае, какого-то сильного психологического потрясения он не испытал.

Хотя изменения были довольно существенные. Прежний пейзаж с бедностью линий и цветовой гаммы уступил место картине более яркой и насыщенной деталями. Теперь Гридин стоял на поросшем травой – зеленой травой – склоне, уходящем к неширокой реке с темной спокойной водой. Противоположный берег был пологим, и кое-где виднелись там приземистые кусты. Хотя стало еще светлее – при прежнем отсутствии солнца в налившемся густым янтарным цветом небе, – заречные дали не просматривались. Присутствовала там какая-то дымка, этакое сфумато[2]… Хотя, возможно, этот термин в данном случае не совсем подходил.

Гридин смотрел на реку – она казалась неподвижной. В глубине могли водиться какие-нибудь зубастые твари, но вариантов не было: мостов, лодок или плотов ни слева, ни справа не прослеживалось, и вряд ли воды расступятся перед ним, как Чермное море перед сынами Израилевыми, ведомыми Моисеем. Так что нужно было рисковать.

Герман переступил с ноги на ногу. Зубастые твари в голове почему-то сменились неясными фигурами Данте и Мильтона, они шептали о Стиксе, Флегетоне и прочих водных артериях Ада. К великим поэтам прошлого не преминул присоединиться сибирский шаман Николай – сухощавый мужчина лет сорока с лишним, в котором вроде не было ничего колдовского. И мухоморов он не ел, во всяком случае, при Гридине, а вот коньячку они разок-другой выпили, и не так уж мало. И даже не разок-другой, а побольше. Николай участвовал в подготовке Гридина к этой операции, и именно от него Герман узнал некоторые любопытные вещи.

Как говорил Николай, по горизонтальной оси шаманского бубна протекает река, соединяющая мир живых людей и их предков. И не случайно древние могильники устраивали на островах или окружали рвами – водные преграды отделяли загробный мир от мира обыденного…

Безусловно, ассоциативное мышление – штука хорошая и нужная, но порой лучше обойтись без него. Ну при чем тут Данте с Мильтоном и приглашенный руководством «Омеги» шаман Николай? Весьма широкого, между прочим, кругозора человек.

«Извините, ребята, – мысленно сказал Гридин. – Какие, на хер, ахероны, какие стиксы?»

Приминая подошвами хоть и зеленую, но все-таки невзрачную траву, он решительно спустился к реке и тронул воду носком ботинка.

Опа! Вода подалась в стороны, облегая ботинок, но не касаясь его, словно ступня Гридина была окружена неким, столь любимым фантастами, силовым полем. Герман осторожно двинул ногу вперед – и вода послушно попятилась, отозвавшись на это движение. Кажется, его тут действительно приняли за Моисея… Хотя, скорее всего, никакой воды просто не было.

«Не ведись на всякие заморочки, Гера, – говорил ему Скорпион. – Иначе и шагу не сможешь ступить».

Однако тот же Скорпион, он же в миру Станислав Карпухин, говорил и другое:

«Но присматриваться надо постоянно, и если что – назад, в сторону, кувырок, прыжок, обратные маятники, что угодно… В аут, на угловой… Только быстро!»

Даже еще не подняв голову от воды, Гридин понял, что поблизости появилось нечто новенькое. Это «новенькое» оказалось обычной и довольно старенькой серой моторкой-дюралькой с облупившейся краской. Лодка, выставив нос на песок, покоилась в трех метрах от Гридина, и можно было подумать, что она торчит здесь лет сто, а то и больше, а не появилась секунду-другую назад. Или тут правильнее сказать – проявилась? Назвать ее моторкой Герман поспешил, поскольку подвесного мотора в наличии не было. Весел тоже не было. Отсутствовал в лодке и сам Харон – голову Гридина никак не хотели покидать все эти загробные ассоциации.

Можно было, наверное, игнорировать неожиданно возникшее плавсредство и перейти на другой берег по дну реки, коль она так охотно расступалась. Но вдруг не просто расступалась, а заманивала? Где гарантия, что на середине, на самой глубине, вода не зальет его с головой? А твари мигом оттяпают ноги-руки и эту самую голову. Мало ли что… Правда, лодка тоже могла быть приманкой для простофиль.

Ладно!

Гридин вынул пистолет и походкой крадущегося кота подошел к дюральке. Внимательно осмотрел ее, постучал по борту ногой – звуки были глуховатыми, но прозвучали в тишине, как выстрелы. Герман шагнул в лодку и, внутренне подобравшись, стал ждать последствий.

Последствия оказались не из разряда неприятных или, не дай бог, трагических. Лодка плавно, кормой вперед, отчалила от берега, еле слышно прошуршав днищем по песку. Столь же плавно, как при замедленной съемке, развернулась и неспешно понесла замершего на полусогнутых ногах Гридина на другую сторону.