Читать книгу Экономическая политика правительства Екатерины II во второй половине XVIII в. Идеи и практика - Алексей Ковальчук - Страница 2

Екатерининская Россия второй половины XVIII в. и экономическая свобода… Приложимо ли в принципе последнее понятие к российской действительности этого периода? Наверное, большинство профессиональных историков ответят на этот вопрос отрицательно. В самом деле, из школьных учебников в наше сознание пришло и закрепилось представление об этом относительно коротком отрезке российской истории как о времени наивысшего расцвета крепостничества. Что, видимо, недалеко от истины, если брать в расчет статистику массовых земельных пожалований со стороны верховной власти, осуществлявшихся в Центральной России, как правило, вместе с находившимися при земле крестьянами – главной производительной силой своего времени. А еще пугачевщина, всколыхнувшая огромные народные массы. О какой свободе применительно к такой обстановке можно говорить вообще?

В действительности говорить можно и нужно. В отечественной историографии сложилась довольно парадоксальная ситуация. Приблизительно со второй половины прошлого столетия советская историческая школа прилагала огромные усилия, направленные одновременно и на разработку крупных теоретико-методологических проблем, в частности генезиса буржуазных отношений, и на решение конкретно-исторических вопросов. Наверное, неправильно предавать полному забвению аналогичные попытки 1920–1930-х гг., но лежащий на работах этого времени откровенный вульгарно-социологический налет во многом лишал их научного значения.

В целом удалось добиться значительных результатов после выхода в свет ряда чрезвычайно ценных исследований, по праву вошедших в золотой фонд советской исторической науки[1], а также во многом благодаря состоявшейся в 1961 г. Всесоюзной теоретической дискуссии о спорных проблемах перехода от феодализма к капитализму[2]. В те годы сложилось довольно устойчивое представление о периоде последней трети XVIII в. как о времени действительно знаковом, когда в основном завершилось формирование капиталистического уклада внутри феодальной системы. Но данное представление, как ни странно, базировалось скорее на осмыслении отдельных фактов, нежели на их целостном восприятии и обобщении. Конкретных исследований, вскрывавших те или иные пласты хозяйственной жизни в России или экономической политики правительства после 1760 г., за редкими исключениями, не появлялось. В равной степени это касалось идейного отражения названных проблем. Получившее наибольшее признание монографическое исследование С. М. Троицкого о финансовой политике русского абсолютизма в XVIII в., знакомившее читателя с малоизвестными или заново открытыми финансовыми проектами, лишь отчасти хронологически захватывало 60-е гг.[3]

Тем не менее на 1950–1960-е гг. приходится заметное повышение интереса не только к истории русской экономической мысли в целом, но и к ее конкретным представителям. Оно выразилось в издании обобщающего труда[4], отдельных исследований преимущественно ученых-экономистов[5] и документальных публикаций[6]. Среди исследований особенно обращали на себя внимание работы И. С. Бака, в которых давалась довольно развернутая характеристика гильдейской реформы 1775–1785 гг., хотя и не избежавшая присущего своему времени общего социологического налета; отдано должное заслугам М. Д. Чулкова как автора многотомного труда «Историческое описание российской коммерции», подробно проанализированы экономические взгляды А. Я. Поленова, и сегодня оценивающиеся как не утратившие научного значения.

Активизировалась и публикаторская деятельность, коснувшаяся в том числе и произведений ряда русских мыслителей второй половины XVIII в., включая почти никому не известного кроме узких специалистов кн. Д. А. Голицына[7], русского дипломата, оказавшего много неоценимых услуг императрице Екатерине II. Нельзя не упомянуть и об усилении внимания в историческом сообществе к величественной фигуре В. Н. Татищева во многом благодаря исследованию А. И. Андреева[8]. Оно, безусловно, дало толчок к детальному изучению всего наследия этого не только выдающегося администратора, но и одного из основоположников отечественной исторической науки.

Своего рода показателем определенного интереса к истории экономических воззрений прошлого может служить появление исторического очерка В. В. Орешкина о возникновении и деятельности русского Вольного экономического общества[9], в котором основной упор сделан на совершенствование естественно-научных и агрономических знаний в XVIII–XIX вв. Но при этом в очерке почти не отражено реальное воздействие передовых западных теорий, в том числе учения физиократов, на Екатерину II.

Еще одно немаловажное значение выходивших в указанные годы исследований заключалось в возвращении, пусть не всегда прямо, скорее исподволь, имен целой плеяды знаменитых авторов дореволюционной поры, далеких от марксистских взглядов или в чем-то с ними расходившихся. В их числе А. С. Лаппо-Данилевский, П. Н. Милюков, В. И. Семевский, М. И. Туган-Барановский, А. Н. Пыпин, П. П. Пекарский, Г. В. Плеханов и многие другие.

Прошедшая в начале 1960-х гг. дискуссия об особенностях становления капитализма в России невольно высветила одну из граней более широкой темы общего и особенного в развитии отдельных стран. Вполне закономерно при этом стало возникать множество вопросов, в том числе о специфике формирования и укрепления в России абсолютной власти. На страницах ведущих исторических журналов развернулась новая дискуссия[10]. И хотя ее участники неохотно стремились к унификации исходных дефиниций, явно злоупотребляли цитатами из классиков марксизма в качестве решающих аргументов в споре, некоторая польза от состоявшегося живого обсуждения, несомненно, была, хотя и не все соглашались с достижением на том этапе необходимого уровня конкретно-исторических знаний, достаточным для широких обобщений.

Действительно, ощущалась потребность в развернутых конкретно-исторических исследованиях, основанных на использовании разнообразных документальных источников, наподобие книги М. Я. Волкова, посвященной винокуренному производству в XVII – первой половине XVIII в.[11]

Предпринятая в конце 80-х гг. ушедшего столетия по инициативе в первую очередь Л. В. Милова попытка возродить интерес к фундаментальным дискуссионным проблемам социально-экономической истории, в частности к проблеме первоначального накопления в России, успехом не увенчалась. Хотя поначалу, казалось, ей был дан заметный импульс в виде откликов на появление во многом этапной монографии В. И. Буганова, А. А. Преображенского и Ю. А. Тихонова «Эволюция феодализма в России»[12]. Начать широкую и продолжительную дискуссию на страницах ведущих научных журналов не удалось, несмотря на все имевшиеся предпосылки[13].

Видимо, причиной этого стало не только постепенное снижение заряженности полемического потенциала прежних лет. Происходило заметное изменение общественной обстановки в целом на фоне стремительной потери былых идеологических и методологических ориентиров. Общество, вступавшее в фазу острого экономического и духовного кризиса, нуждалось в осмыслении и переосмыслении накопленного опыта и знаний. Общественным наукам требовались новые методологические опоры.

С неминуемым отказом от использования некогда утвержденного в качестве единственно верного марксистского диалектико-материалистического метода познания явлений прошлого стало отходить на второй план и прежде подчеркнутое внимание к экономическим проблемам общества. Не в последнюю очередь оттого, что так называемый примат экономики над прочими сферами общественной жизни, или экономический детерминизм, случалось, принимал довольно грубые, а иногда и гротескные формы. Естественно, в новых условиях ему не нашлось применения.

Неизбежно последовал постепенный пересмотр прежних представлений о социальной структуре докапиталистических обществ. Господствовавший прежде сугубо классовый подход, признававший деление общества на классы и отдельные социальные группы, начал уступать место более гибкому сословному делению, предполагавшему изучение различных внутри- и межсословных связей, т. е. как горизонтальных, так и вертикальных.

Практическим выражением такого подхода стало появление новых плодотворных исследований, посвященных российскому купечеству. Взгляд на него осуществлялся в разных ракурсах – генеалогическом, социокультурном, с точки зрения взаимоотношений с разными институтами государственной власти[14].

Заявленный в начале 90-х гг. прошлого столетия переход к рыночным отношениям в экономике потребовал перестройки вузовских учебных дисциплин и сопровождался всплеском интереса к истории мировых экономических учений, включая русскую экономическую школу как отдельное самостоятельное направление. Появляется невиданное ранее количество специальной учебной литературы разного качества и содержания – учебников, учебных пособий, специальных лекционных курсов. Отнюдь не все из них отличались глубоким знанием предмета и привлечением даже известных и давно опубликованных источников, не говоря уже об использовании новых документальных материалов. Зато вошедшие в обиход в качестве своего рода клише общие характеристики и оценки впоследствии лишь бесконечно перелицовывались и многократно тиражировались, перекочевывая из работы в работу[15]. Представления об отечественной школе экономической мысли в XVIII в. стали замыкаться в основном на одних и тех же персоналиях – А. Л. Ордин-Нащокине, И. Т. Посошкове, B. Н. Татищеве, М. В. Ломоносове, А. Т. Болотове, М. М. Щербатове, А. Н. Радищеве. При этом из поля зрения непостижимым образом выпало немало таких заметных фигур, как, например, И. А. Третьяков, C. Е. Десницкий, Я. П. Козельский, А. Я. Поленов. Иными словами, наблюдался определенный регресс даже по сравнению с исследованиями недавнего прошлого (работами А. С. Бака, С. М. Троицкого). Более того, совершенно игнорировались, в первую очередь в трудах ученых-экономистов, заметные и весьма «свежие» документальные публикации о В. Н. Татищеве[16], целый цикл статей А. И. Юхта в «Исторических записках» о нем как о крупном государственном деятеле и, наконец, его же великолепная монография «Государственная деятельность В. Н. Татищева»[17].

Тем не менее необходимо отметить и положительные явления. Они касались в первую очередь книговедения. Развернутые исследования в этом направлении привели к образованию целого мощного пласта книговедческой литературы. Среди всего многообразия изданий, как справочных, так и исследовательских, трудно выделить отдельные. Каждое по своему уникально, будь то региональные каталоги книг гражданской печати из отдельных собраний или специальные изыскания, например скрупулезное исследование Д. В. Тюличева[18]. Без них трудно составить представление о культурном пространстве, в котором пребывала элита российского общества XVIII в., включая и слой правительственной бюрократии.

Кроме того, прослеживалась отчетливая тенденция возрастающего интереса к проблемам просвещенного абсолютизма в самых различных ипостасях. Одним из наиболее заметных его проявлений стал историко-правовой подход, продемонстрированный в работах О. А. Омельченко[19]. В монографии автора осуществлен детальный и самый полный на сегодняшний день анализ основных законодательных актов периода екатерининского правления с целью показать очевидное стремление верховной власти к укреплению основ «правового абсолютистского государства». Причем автор, в отличие от абсолютного большинства ученых-правоведов, не ограничился привлечением опубликованных законодательных источников. Дополнительно к ним он находил малоизвестные и совсем новые документальные материалы из архивных собраний. Правда, без должного источниковедческого описания и атрибутации. Поэтому немало высказанных им суждений, например относительно авторства того или иного документа, звучат категорично и не всегда убедительно.

Существенному углублению представлений о торговой деятельности западноевропейских купцов в России на протяжении XVIII в. способствует капитальная монография В. Н. Захарова[20]. Основанная на разнообразном документальном материала, она позволяет увидеть меркантилизм в действии во всех его конкретных проявлениях, ощутить биение «пульса негоции» через данные о величине торговых оборотов, номенклатуре товаров и объеме внешнеторговых пошлин.

Самого пристального внимания заслуживает диссертация К. Д. Мондэя, посвященная экономическим воззрениям Е. Ф. Канкрина как яркого представителя бюрократической элиты николаевской поры[21]. Ее можно было бы назвать свидетельством некоторых перемен в отношении предмета исследований применительно не только к экономической, но также и к исторической науке, если бы работы подобной направленности не относились к редким, спорадическим явлениям и к тому же обращались к предшествующему, более раннему периоду.

К сожалению, этого не наблюдается, если судить по последнему ценнейшему библиографическому справочнику изданий, посвященному Екатерине II[22].

Общее не самое благоприятное впечатление несколько скрашивает выход в свет первой фундаментальной публикации избранных документов братьев Шуваловых, Петра Ивановича и Ивана Ивановича, оставивших после себя весьма заметный след и неоднозначные оценки современников[23]. Очевидно их весьма заметное влияние на экономическое развитие страны прежде всего благодаря энергичной деятельности первого из братьев. Оно еще нуждается во всеобъемлющих оценках и требует специального монографического исследования, хотя имеются все необходимые предпосылки в виде двух близких по тематике кандидатских диссертаций[24]. Возможно, указанная документальная публикация явится прологом к углубленному изучению воззрений представителей правительственной бюрократии второй половины XVIII в.

Пока же приходится констатировать явный недостаток внимания отечественной историографии к экономическим проблемам, стоявшим перед Российской империей в этот период. Он отчетливо просматривается и в недавно вышедших коллективных трудах.

В первую очередь следует назвать новейшее издание, посвященное реформам на протяжении российской истории[25]. Раздел, посвященный реформам Екатерины II, отчетливо отразил все достоинства и недостатки современного знания о происходивших в данный период реформационных усилиях верховной власти. К несомненным удачам можно отнести стремление к преодолению ряда застарелых историографических стереотипов, в частности при изложении хода и результатов губернской реформы, которую в действительности никак нельзя считать прямым ответом на пугачевщину. На этот счет в разделе приводятся емкие и аргументированные доводы.

Однако страницы, на которых освещаются экономические преобразования, оставляют немало вопросов. При заметных попытках уйти от некоторых прежних ошибочных суждений тем не менее в целом этого сделать не удалось. Основной недостаток обусловлен очевидным дефицитом специальных исследований. Но имеются и просчеты другого рода, вызванные скорее небрежностью и невнимательностью. Взять хотя бы июльский указ 1762 г. Он, правда, упоминается, но без какой-либо связи со своим якобы «двойником», указом Петра III от 28 марта того же года, легко доступным в ПСЗ. А ведь оба указа явились заметными вехами во всей экономической политике правительства, став прологом дальнейшего реформирования всей экономической системы. Не говоря уже о фактическом провозглашении в них норм экономической свободы, о которой в разделе вообще не упоминается.

Имеются и явные фактические ошибки, особенно бросающиеся в глаза. Впрочем, они опять-таки проистекают от общей неразработанности темы, но от этого не перестают быть ошибками. Утверждение (пусть и в виде предположения) о невнимании Екатерины II к проблеме преодоления диспропорции между численностью сельского и городского населения[26] не соответствует действительности. Императрица в своих первоначальных замыслах, изложение которых опубликовано[27], даже выдвигала план строительства малых городов именно ради создания слоя свободных ремесленников, без которых считала невозможным дальнейшее развитие мануфактурной промышленности.

Трудно полностью принять оценку гильдейской реформы Екатерины II, предложенную в данном многотомнике. Наверное, и сама императрица, приступая к реформе, до конца не осознавала всех последствий предпринимаемого ею шага – одного из самых значимых деяний, осуществленных в годы ее правление. Однако спустя почти два с половиной столетия настает пора посмотреть на реформу другими глазами. Она отнюдь не ограничивалась улучшением качественного состава гильдейского купечества, хотя и в этом, безусловно, ее немалое значение. Но гораздо важнее созданный прецедент – переход к созданию нового предпринимательского слоя на основе принципа свободной конкуренции. В этом – квинтэссенция реформаторских усилий императрицы, итог провозглашенной ею политики экономической свободы (не всегда замечаемый не только ее современниками), благодаря которым в 80–90-е гг. XVIII в. происходила быстрая ломка прежних отношений и возникновение еще достаточно неустойчивого, хрупкого экономического режима, являвшегося предвестником складывания буржуазных отношений. На конкретные показатели протекавшего процесса, в том числе статистические, имеющиеся в современной научной литературе и по неизвестной причине оставшиеся незамеченными в данной итоговой работе, указывать даже как-то неловко.

Пробелы отечественной историографии особенно заметны на фоне многочисленных трудов зарубежных коллег применительно к эпохе Просвещения, авторов которых можно причислить к отдельному цеху «историков-экономистов», по определению Дж. Мокира, сделанному в специальном обзоре[28]. В данном объединении можно даже распознать отдельные течения, особенно со времени выхода едва ли не ставшего классическим двухтомника Э. Хекшера «Меркантилизм»[29]. Среди них в последние десятилетия особенно заметным становится институциональное направление, увязывающее происходившие в обществах экономические изменения с возникновением и утверждением политических институтов.

Даже попытка беглого сравнения протекавших в России второй половины XVIII в. изменений позволяет увидеть определенное сходство с аналогичными явлениями в ряде западноевропейских стран, имевшими место пусть не совсем синхронно и с определенной спецификой (в первую очередь это касается рентоориентированной направленности экономик Франции, Великобритании, Нидерландов, Германии, Испании, Португалии[30] в период безусловного господства меркантилизма). Здесь заметна та же, что и в России, излишняя регулирующая роль государства, проявившаяся в поддержке монополий, насаждении привилегий, запретов, протекционистских тарифов. И постепенный отказ под влиянием идей Просвещения от меркантилистских постулатов в пользу утверждения механизмов свободного рынка. Причем, если судить по работе Дж. Мокира, зарубежным специалистам трудно составить полное представление об экономических проблемах, стоявших перед российской экономикой в период правления Екатерины II.

Однако не все так однозначно. Изабель де Мадарьяга, один из самых авторитетных за рубежом «екатериноведов», не прошла мимо экономических воззрений русской императрицы и со свойственной ей скрупулезностью, испытывая явный дефицит необходимых материалов, тем не менее совершенно верно отметила наиболее важные черты представлений монархини. Они, в частности, касались не только влияния на Екатерину II идей физиократов и вытекавшего отсюда повышенного внимания к развитию земледелия и агрокультуры, но также поощрения в первую очередь мелкого домашнего крестьянского производства в отличие от крупных мануфактур, деструктивно влиявших на привычный сельский уклад из-за массового оттока крестьян в города. Совершенно справедливо также отмечено влияние гильдейской реформы 1775 г. на рост предпринимательской активности, на возникновение множества мелких и средних производств, особенно в текстильной промышленности, субъектами которой стали выходцы не только из низового городского купечества, мещанства, но даже из крестьянства, включая крепостное[31].

С каких бы позиций ни оценивать влияние экономики на развитие общества, при всем желании трудно не замечать его вовсе, как и существенно преуменьшать роль такового. Или же сводить исследования к построению устойчивых математических моделей. Даже наличие совершенного инструментария вряд ли позволит получить исчерпывающие результаты. Если проходить мимо воззрений и представлений конкретных людей, которые они черпали из реалий своей эпохи, которыми руководствовались в повседневной жизни, развивали и совершенствовали, создавая условия для их воплощения и движения вперед. Или же ошибались, принимали неверные решения, возвращались назад в поисках новых непреложных истин.

Нет необходимости говорить о способности идей к материализации. Конечно, при определенных условиях. Особенно когда они овладевают сознанием. Нет, не массовым. Применительно к докапиталистическим обществам с абсолютистской формой правления им достаточно проникнуть в сознание правящих элит, обладавших необходимыми властными полномочиями. Сейчас трудно даже представить, по какому пути могло пойти экономическое развитие России, если бы престол, скажем, мог удержать Петр III, хотя, видимо, и не слишком отличавшийся по экономическим воззрениям от своей более удачливой и неизмеримо более талантливой супруги.

Допускать подобные предположения возможно лишь только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть значимость и необходимость рассмотрения реально существовавших и господствовавших экономических взглядов у самих носителей верховной власти и в ее среде. Без сомнения, особенно важно принимать их в расчет во время происходивших трансформаций, сопровождавшихся, как правило, сменой правительственного экономического курса и предшествующими ей изменениями в сознании, в сложившихся ранее устойчивых стереотипах.

Именно такая ситуация возникла в России на рубеже 50–60-х гг. XVIII в. Очередная военная кампания, начавшаяся в 1756 г. В какой-то мере локальная, протекавшая на территории третьих стран, за пределами Российской империи. Россия к тому времени сумела поднакопить материальные и людские ресурсы. Как и любая война, она, разумеется, обходилась недешево. Но не успела подорвать силы и обескровить, истощив все резервы. Тем более на театре военных действий события развивались в целом вполне успешно. Следовательно, отсутствовали внешние факторы, способные повлиять на принятие далеко идущих мер, находившихся в совершенно иной плоскости по отношению к взятому еще при Петре I экономическому курсу.

Он же представлялся устойчивым и успешным. Избранное направление на создание в стране собственной индустриальной базы поддерживалось в течение более 40 лет последовательно отстаиваемыми протекционистскими методами в отношении собственных промышленных и торговых предприятий. С их помощью удалось добиться многого. Возникла крупнейшая горно-металлургическая индустрия на Урале. Русское железо становится предметом экспорта на европейские рынки. Из небытия возникает мануфактурная легкая промышленность. Ее силами к 40-м гг. удалось восполнить основные потребности русской армии в мундирных сукнах, а в середине 60-х гг. их производство уже превысило потребности. Дешевые русские льняные полотна начали успешно «захватывать» рынки Великобритании. Темпы их проникновения туда в конце концов вынудили английский парламент в середине 60-х гг. ввести заградительные пошлины в нарушение не столько буквы, сколько духа русско-британского трактата о взаимных приоритетах в торговле. Успехи промышленности и торговли в немалой степени отражались и на российском торговом балансе – главном критерии развитости экономики по меркам господствовавших тогда учений меркантилистов. У России в то время он неизменно пребывал в активном состоянии, т. е. экспорт русских товаров превышал ввоз заграничных к откровенной гордости отечественных государственных деятелей, в хоре голосов которых достаточно явственно звучали нотки уверенных в крепости русского баланса «сырьевиков».

Однако не нужно забывать об издержках протекционизма. Меры государственного поощрения в виде покровительственных торговых тарифов и создания для национального капитала благоприятных условий тесно соседствовали с непосредственным участием государства в большинстве сколь-нибудь значимых частных хозяйственных начинаний. Оно главным образом выразилось в создании довольно узкой предпринимательской прослойки, сумевшей извлечь из благосклонности государства весьма ощутимые преимущества. Например, превратить их в казенные льготы, кредиты, заказы. Но особенно весомой являлась главная привилегия – право на пользование принудительной рабочей силой, в первую очередь «вечноотданными» по указу 1736 г. мастеровыми и работными людьми, приписанными к фабрикам и заводам одним высочайшим росчерком пера. Образование этой прослойки в конечном счете привело к обособлению так называемых «указных» мануфактуристов и заводчиков, получивших право на занятие предпринимательской деятельностью от имени государства по его адресованным отдельным персонам специальным указам. В результате определенного сращивания частного капитала и государства последнее приобрело полностью подконтрольный и подчиненный своей воле инструмент хозяйственного развития, но обращенный в ограниченное замкнутое пространство, не приспособленный к иной среде, условиям и обстоятельствам.

Диктат государства мог проявлять себя по-разному. В том числе и с довольно неожиданной стороны, приведя к образованию во второй половине 1750-х гг. трех, по существу, средневековых торговых компаний-монополий на восточном направлении. Их создание явилось концентрированным выражением давно укоренившейся на российской почве политики исключительных привилегий узких предпринимательских групп, действовавших в ущерб остальным. Однако к их оформлению предпринимательское сообщество не осталось безучастным. В первую очередь купечество Астрахани и низовых поволжских городов, не связанное с государством тесными узами. Оно выразило активный протест, свидетельствовавший о неприятии проводимой правительством политики. Более того, фактическая поддержка протеста сквозила в донесениях астраханских губернаторов.

Во время краткосрочного правления Петра III наметился заметный перелом и в сознании столичных правящих верхов. Они довольно единодушно высказались против монополий и неоправданных хозяйственных привилегий, за свободу торговли.

Между тем, в историографии сложилось представление о наметившихся переменах в правительственной экономической политике только после занятия российского престола Екатериной II. С ее именем прочно ассоциировались разделяемые ею многие европейские либеральные ценности эпохи Просвещения. Одним из первых попытался предположить наличие определенной связи между усвоенными императрицей в молодости идеями просветителей и установлением при ней более свободного режима в экономике А. В. Флоровский[32]. Мимоходом коснулся этого вопроса и П. Н. Милюков, не избежав, однако, фактических ошибок. Он, правда, стремился увязать сделанные послабления с влиянием учения физиократов: «…С первых годов царствования Екатерины уничтожаются привилегии, данные фабрикам в прежнее время, уничтожаются монополии на заведение фабрик того или другого рода, в том числе и казенных, отменяются льготы от разных повинностей; наконец, манифестом 17-го марта 1775 г. устанавливается принцип свободной конкуренции…»[33].

В последующие годы почти отсутствовавший интерес к данной теме привел к явному оскудению соответствующей литературы. Она представлена лишь эпизодическими, в какой-то мере случайными работами, вышедшими за рубежом[34]. Некоторое исключение представляет книга А. В. Аникина, написанная по законам научно-популярного жанра[35] – в том смысле, что ее автор не опирался на собственные документальные изыскания, но основывался лишь на некоторых возникших в научной литературе предположениях и догадках, не всегда в должной мере обоснованных.

На этом фоне даже небольшую заметку О. А. Омельченко[36], появившуюся сравнительно недавно, можно считать заметным историографическим явлением. Автор фактически впервые привлек внимание к законодательным материалам Уложенной комиссии. Они предоставляют редкую возможность ознакомиться с экономическими взглядами императрицы, что называется, из первых рук, по первоисточнику – ее подлинным поправкам и замечаниям к наказу Уложенной комиссии, разработанному от имени Мануфактур-коллегии. Внесенные ею дополнения имеют четко выраженную направленность, позволяющую судить не только о видении основных перспектив промышленного развития страны, но и о порядке, принципах и методах осуществления нового экономического курса.

В целом же обозначенная тема преломления новых веяний, экономических тенденций в сознании правящей российской бюрократии, ответственной за выработку ключевых решений, видится разработанной крайне слабо. Сказанное в равной степени, если не в первую очередь, относится и к позиции императрицы Екатерине II, с самого начала пребывания на троне проявившей себя чрезвычайно сильной личностью, не оставлявшей без внимания никаких значимых предметов государственной важности.

Вытекающая отсюда задача восполнения существующего пробела дополняется необходимостью более детального рассмотрения ряда возникающих конкретных вопросов. В частности, о складывании реальных предпосылок для постепенного перехода от экономики всеобщего административного регулирования, регламентаций и контроля к более естественному ее состоянию, основанному на соблюдении принципов экономического равенства и свободы.

Другой вопрос требует переключить внимание с декларативной сущности заявлений верховной власти о приверженности идеалам экономической свободы к практической реализации подобных заявлений и о их восприятию на более низких ступенях государственной власти.

Одним из центральных вопросов является попытка реконструкции экономических взглядов и представлений императрицы до уровня если не целостной доктрины абсолютизма (высказываться подобным образом значит поспешно и явно преждевременно заявлять о ее существовании), то хотя бы до уровня некой концепции, умозрительной конструкции или рабочей гипотезы, несомненно в той или иной форме существовавшей в первые годы царствования Екатерины II.

Наконец, не менее важной задачей может стать ответ на вопрос о степени фактического соответствия первоначальных планов, замыслов и намерений реально предпринимаемым практическим шагам. Даже от курса на достижение самых необходимых и ясно видимых целей порой приходится отклоняться или вовсе отказываться при столкновениях с реальной действительностью, предлагающей ложные ориентиры, а также под давлением сиюминутных обстоятельств. Поэтому одна лишь направленность выбора приоритетного направления хозяйственного развития может говорить о многом, впрочем как и используемые при этом методы.

Для решения поставленных вопросов используются две основные группы источников: опубликованных, включая не слишком часто востребуемые собрания (такие как «Архив князя Воронцова»), и неизданных. Среди первых наибольший интерес вызывают автографы, подлинники и даже копии бумаг Екатерины II, активно издававшиеся Русским историческим обществом в отдельных многочисленных сборниках. Как правило, они печатались практически сразу, что называется «с колес», по мере обнаружения в ходе разбора архивных коллекций, без какой-либо археографической обработки, предварительного текстуального анализа и комментариев. В целом они производят впечатление довольно фрагментарных источников, требующих тщательного сопоставления с другими документами для датировки, подтверждения или уточнения авторства, корректировки некоторых смысловых деталей.

Из документальных публикаций особо следует выделить хорошо известное, но, как представляется, до конца недооцененное исследователями Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ. Собрание I. СПб., 1830). Применительно к рассматриваемому периоду его едва ли справедливо воспринимать в качестве сборника одних лишь обособленных законодательных актов. В действительности его значение гораздо шире. ПСЗ можно рассматривать и в качестве самостоятельного первоисточника. В многочисленные тома собрания нередко помещались без каких-либо купюр доклады Сената по наиболее важным обсуждавшимся вопросам, включая развернутые мнения принимавших участие в сенатских дискуссиях различных сторон. Причем исходные рукописные материалы не всегда легко обнаружить в архивных собраниях. Они могут быть временно потеряны и даже навсегда утрачены. В таких случаях значение Полного собрания законов возрастает многократно. Примечательно, что в некоторых случаях степень полноты, с которой в ПСЗ отображаются отдельные стороны хозяйственной жизни, может заметно разниться применительно к различным видам хозяйственной деятельности. Такое впечатление, например, создается в отношении соляной промышленности, к которой казна питала нескрываемую «слабость», уделяя ей особое внимание.

Безусловно, основной массив источников составляют неопубликованные архивные документы, хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА). Из целого ряда использованных фондов особо значимыми для настоящего исследования представляются следующие: Кабинета императрицы Екатерины II (Ф. 10. Оп. 1–3), Комиссии о коммерции и о пошлинах (Ф. 397), Коммерц-коллегии (Ф. 276), Новоуложенных комиссий (Ф. 342) и, конечно же, объединенного фонда Сената и его учреждений (Ф. 248).

Документальные материалы первых двух фондов (Кабинета и Комиссии о коммерции) во многом уникальны. В них сконцентрированы преимущественно вышедшие из-под пера самой императрицы или же записанные с ее слов кем-то из статс-секретарей письма, записки, распоряжения, поручения, редакционные поправки, маргиналии (пометки на полях отдельных рукописей), выражающие ход ее мыслей по самым различным поводам. В их числе разнообразные хозяйственно-экономические вопросы, которым она неизменно уделяла самое пристальное внимание и никогда не стремилась переложить целиком всю тяжесть связанной с ними будничной рутинной работы на своих помощников. Как правило, такого рода документальные свидетельства имели сугубо рабочее назначение. А значит, не подвергались редакционной правке, вследствие чего существенно затруднялось последующее восприятие собственноручно написанных текстов из-за весьма неразборчивого монаршего почерка и множества допущенных ошибок самого разного свойства (особенно часто встречающихся в бумагах первых лет правления). О наличии необходимых атрибутов – точной даты, месте написания и др. – также говорить не приходится. Тем не менее, несмотря на немалые трудности при работе с такого рода источниками, даже оборванная фраза, зачеркнутое слово, замененное написанным сверху, могут дать необходимый дополнительный штрих к более точному и целостному восприятию направления мысли. Такие штрихи особенно важны при попытках воспроизведения действительных, ничем или никем не искаженных, взглядов первого лица государства, возможности воссоздания которых дают изначально не предназначенные для посторонних глаз документы. Все же следует признать, что приходилось не раз отказываться от использования некоторых сомнительных фрагментов. Сомнительных с точки зрения неясных смысловых деталей, очевидных нестыковок. В этом отношении документы из фонда Комиссии о коммерции, прошедшие процедуру текущего делопроизводственного оформления, как правило, доступнее для восприятия.

В несистематизированных при жизни Екатерины бумагах за первые годы ее правления особенно заметно ощущается влияние либеральных идей передовых европейских мыслителей-энциклопедистов, со многими из которых, как известно, она состояла в прямой переписке. Императрица неоднократно переносила на бумагу многие запомнившиеся положения, которые, безусловно, разделяла и которыми собиралась руководствоваться в практической деятельности. В их числе и соображения относительно вреда монополий и связанных с их существованием факторов: препятствий, создаваемых на пути распространения подлинной конкуренции, необоснованной государственной поддержки хозяйственных начинаний одних лиц в ущерб многим другим, предоставления исключительных привилегий, постороннего вмешательства в процесс ценообразования (вряд ли в те годы Екатерина успела познакомиться с трудами великого шотландца Адама Смита, но хорошо усвоила один из будущих постулатов его учения, вытекавший из всей логики теории естественного права: справедливая цена устанавливается исключительно рыночными механизмами и в результате конкуренции).

Среди множества найденных фрагментарных, отрывочных высказываний, позволяющих распознать ход мысли императрицы, но не всегда достаточных для определения во всей полноте ее ценностных ориентиров, имеются и вполне целостные, законченные записки, до сих пор не получившие должной оценки. Особый интерес вызывает найденная в фонде Комиссии о коммерции записка Екатерины II «Об учреждении доходов казенных или финанции», которую она подготовила в 1763 г. при образовании самой Комиссии как сугубо рабочий документ для ее членов. Конечно, данную записку с большой натяжкой можно рассматривать в отрыве от двух других примыкающих к ней записок, таких же по характеру.

Одна из них – «Инструкция Комиссии о коммерции и казенных доходах» – черновая, с множеством следов редакционной правки, написанная под диктовку императрицы кем-то из ее статс-секретарей. Другая, переписанная набело копия, – «О учреждении доходов казенных или финанции» – по содержанию исключает сомнения в принадлежности авторства самой императрице. Оба документа заключают в себе довольно общий набросок первоначального плана совершенствования и реорганизации важных сегментов экономики, далеко выходивший за рамки одной коммерции. Здесь собраны мысли Екатерины, еще не четко сгруппированные. Они даже могут показаться хаотичными, сфокусированными на второстепенных деталях. Но она, приступая к работе, и не ставила перед собой задачи выработать готовый план. Напротив, учреждая Комиссию о коммерции, в первую очередь ожидала от нее выработки подобного плана в процессе обстоятельных дискуссий.

Поэтому не случайно наличие среди подготовительных материалов нескольких не подписанных и не датированных, сугубо «рабочих» записок, посвященных предмету деятельности будущей комиссии, с которыми императрица, несомненно, предварительно была ознакомлена и во многом опиралась на них в своей работе.

Одна из записок, судя по резко обличительному тону и плохо скрываемому раздражению в адрес предшественников Екатерины на российском престоле, могла принадлежать Я. П. Шаховскому, прямому и честному человеку, но не слишком удачливому царедворцу, генерал-прокурору Сената в 1760–1761 гг., включенному Екатериной II в состав организаторов Комиссии о коммерции.

Другая записка, судя по ряду косвенных признаков, скорее всего, была составлена надворным советником Д. М. Одаром, уроженцем итальянского Пьемонта, прибывшим на русскую службу при Елизавете Петровне. В отечественной литературе о нем сохранилось немного сведений. Он больше известен как участник дворцового переворота 28 июня 1762 г., хотя вряд ли играл в нем заметную роль. Современникам же он мог запомниться прежде всего как авторитетный специалист в области торговли и мануфактурного дела. Не случайно Екатерина II определила его одним из первых в состав Комиссии о коммерции при ее создании.

Обе записки, легшие на стол императрицы, несомненно, послужили основой для выработки ею собственного плана насущных экономических мероприятий. Сопоставление содержания обоих названных документов позволяет определить не только общее направление мыслей монархини, но и расставляемые ею акценты.

Но все же именно записка императрицы «Об учреждении доходов казенных или финанции» в наибольшей степени выражает стремление сформулировать общие положения и принципы, не дополняя их частными примерами и деталями. А кроме того, в ней представлен набросок далеко идущего, рассчитанного на перспективу плана экономического преобразования страны. Самыми существенными замыслами императрица поделилась в конце записки. Предпоследний, 8-й пункт документа выделен отдельным заголовком – «О предприятиях заблаговремянных к возвышению на будущее время государственных доходов чрез убавку роскоши и размножение фабрик полезнейших». В нем фактически подтверждалась справедливость большинства идей Шаховского и Одара, в том числе двух основных – дальнейшего развития отечественной промышленной базы и поддержания усилий по сохранению активного торгового баланса путем борьбы с роскошью, т. е. за счет сокращения импорта дорогих и необязательных товаров. Но при этом выдвигался собственный оригинальный план, более глубокий и далеко идущий. В его основе лежало отчетливое понимание необходимости решения ключевой проблемы: отечественная промышленность не сможет достичь необходимого уровня для полного вытеснения импортных товаров, если не будет располагать целым слоем квалифицированных городских ремесленников (рабочих) наподобие западноевропейских. Разумеется, лично свободных. Мещанство как особую социальную прослойку предполагалось в основном сформировать из таких ремесленников. Можно, не считаясь с затратами, построить несколько городов (или, как намечалось в одном самостоятельном фрагменте, хотя бы один «мануфактурный» город с особым статусом) для «воспроизводства» городских мещан. Но такого рода усилия возымеют успех только при реформировании всей политической системы. Вопрос ставился именно так. Иными словами, подразумевалось реформирование основ крепостничества.

Для более полного воссоздания конструкции новой экономической модели, которая в начале правления императрицы только складывалась, крайне важен один эпизод, получивший документальное подтверждение. Имеется в виду так называемая «ссора с Мануфактур-коллегией», в которую оказалась вовлечена Екатерина в ходе подготовки к работе Уложенной комиссии в 1767 г. Комплекс документальных материалов, относящихся к этому эпизоду, отложился в фондах Новоуложенных комиссий и Мануфактур-коллегии. На них впервые обратил внимание О. А. Омельченко. В процессе работы с источниками потребовалось сделать некоторые уточнения и практически полностью воспроизвести тексты записки императрицы и наказа Мануфактур-коллегии для необходимого сопоставления и анализа.

Бесценный для настоящего исследования источник – материалы Сената. Особенно с точки зрения поставленной задачи – выявления стоявших перед правительством первоочередных проблем и практических способов их решения. Ввиду отсутствия по настоящее время реальных возможностей для детального описания всего громадного документального сенатского корпуса на уровне отдельно обсуждавшихся вопросов приходилось полностью просматривать все тома, руководствуясь в качестве своего рода навигатора составленной в XIX в. рукописной описью (Оп. 124).

Выявленные сенатские источники можно разделить на несколько основных тематических групп:

I. Отношение правительства к проблеме «разгосударствления» экономики, т. е. передачи в частные руки казенных предприятий и некоторых неотъемлемых государственных функций. Эта проблема имела и свой особый аспект: целесообразность и условия оказания государственной поддержки частному сектору.

Как показывают выявленные документальные источники, до 1762 г., т. е. до провозглашения нового, либерального экономического курса, правительство охотно шло навстречу инициативам широких предпринимательских кругов, сначала преимущественно купеческих, передавая им основанные на средства казны предприятия и промыслы. Например, Путивльскую суконную мануфактуру купцу Козьме Матвееву в 1752 г., бумажную фабрику вблизи Петербурга барону Сиверсу в 1753 г. (РГАДА. Ф. 248. Оп. 39. Д. 2853). Причем передачи, как правило, сопровождались щедрыми казенными пожалованиями в виде рабочей силы, льготами и привилегиями. Во второй половине 1750-х гг. заметна активизация высшей сановной знати, ставшей наиболее активной участницей дележа государственных активов. В сферу ее интересов вошли не только высокодоходные горно-металлургические предприятия Урала (Там же. Оп. 39. Д. 2864), но и различные промыслы, включая поташные (Там же. Оп. 40. Ч. 1. Д. 2984) и северные морские «сальные» и китобойные (Там же. Оп. 43. Д. 3796), а также участие в крупных компаниях, монополизировавших всю восточную торговлю (Там же. Оп. 40. Ч. 1. Д. 2985), и в масштабных откупных операциях. К числу последних можно отнести беспрецедентную по масштабу и своего рода единственную в истории России акцию по отдаче на откуп частной купеческой компании Шемякина всех государственных таможенных сборов в стране. В научной литературе до сих пор нет исчерпывающей оценки этого факта. Найденные документы позволяют всесторонне рассмотреть отношение сразу трех администраций – Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II – к вопросу о причинах самоустранения государства от взимания таможенных пошлин и понять мотивы, побудившие Екатерину II отказаться от затянувшегося и оказавшегося весьма дорогостоящим для казны эксперимента (Там же. Оп. 40. Ч. 1. Д. 3060; Ч. 2. Д. 3187; Оп. 42. Д. 3590, 8139 (протоколы Конференции при высочайшем дворе)).

Несмотря на масштабную передачу казенных предприятий дворянской верхушке, осуществленную во второй половине 1750-х гг., правительство не всегда действовало безоглядно, в угоду придворной знати, как может показаться на первый взгляд. В 1757 г. Сенат достаточно категорично высказался против передачи обладавшему громадным влиянием при дворе Роману Воронцову Верх-Исетского доменного и двух екатеринбургских молотовых заводов. По мнению Сената, вокруг этих заводов сложился целый производственный комплекс из имевших стратегическое значение металлообрабатывающих предприятий (оружейных, монетных). На его основе возникла необходимая инфраструктура, включавшая заводское правление, канцелярию, госпиталь, аптеку, офицерскую школу и пр. Кроме того, поблизости были обнаружены золотоносные руды. Поэтому данный комплекс не подлежал искусственному дроблению (Там же. Оп. 39. Д. 2864).

После воцарения Екатерины II основные положения постепенно формировавшейся неофициальной экономической «доктрины», которая так и не была обнародована, стали понемногу вытеснять прежние, недавно казавшиеся незыблемыми представления, сложившиеся еще в эпоху Петра I. В первую очередь те, которые рассматривали государство в качестве основной направляющей и регулирующей силы. Без его всеобъемлющего контроля и участия организация хозяйственной жизни просто не мыслилась. Теперь же в соответствии с провозглашенной экономической свободой государство лишалось своей прежней роли. Новая ориентация всецело на частную инициативу и полную самостоятельность частного капитала, казалось бы, подразумевала устранение государства из всех сфер экономической жизни. Однако, как показывают документы, в действительности этого не произошло. Постепенно сложив с себя полномочия по мелочному контролю, надзору и регламентации, государство тем не менее сохранило в той или иной степени свое участие в различных сферах экономики. Это, например, выразилось в реприватизации ряда крупных металлургических заводов, в стремлении построить несколько жизненно важных казенных предприятий в тех отраслях, куда не спешил приходить частный капитал (Там же. Оп. 42. Д. 3605; Оп. 52. Д. 4331; Оп. 41. Д. 3418; Оп. 42. Д. 3592). Иногда интересы казны требовали вступать в прямую конкуренцию с частными производителями. И тогда она не останавливалась перед тем, чтобы строить собственные предприятия. Особенно это характерно для винокуренного производства (РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3768, 3770, 3773; Оп. 53. Д. 4412). Государство порой не пренебрегало вложением средств даже в те начинания, которые не являлись заведомо перспективными. Так, имеются весьма скептические высказывания императрицы Екатерины II относительно возможностей развития шелкоткацкой промышленности в России. Последнюю она называла пустой безделицей, не имеющей глубоких корней и отечественной сырьевой базы. Тем не менее, невзирая на собственное суждение, она поддержала проект по строительству на юге России казенного шелковичного завода (Там же. Оп. 41. Д. 3415; Оп. 43. Д. 3800; Оп. 51. Д. 4259).

II. Свобода торговли и меры правительства по исполнению указов 1762 г. Имеются в виду указы от 28 марта и 31 июля 1762 г., принятые соответственно при Петре III и Екатерине II. Оба документа близки по содержанию и основной направленности. Но они вовсе не идентичны, хотя и воспринимались в научной литературе именно в таком качестве. Если первый указ и по содержанию, и по стилистике больше напоминал пафосную декларацию о преимуществах свободы и вреде запретительных мер для торговли, в первую очередь тех, которые принимались ради установления особого покровительственного режима существования возникших в конце 1750-х гг. торговых компаний-монополий, то второй как более «приземленный» предлагал значительно больше способов конкретных решений в определенных ситуациях. Причем они оба допускали некоторые ограничения или даже прямые запреты, необходимые, по мнению власти, для обеспечения жизненных интересов и потребностей большинства населения.

Найденные и привлекаемые для исследования документальные источники из фондов Сената расширяют представления о причинах, заставивших верховную власть отказаться от проведения прежней политики исключительных привилегий и льгот и встать на путь радикальных перемен. Так, донесения астраханского губернатора Василия Неронова в Сенат конца 1750-х – начала 1760-х гг. рисуют картину острого социального недовольства со стороны купечества и мещанства Астрахани, возмущенных действиями Персидской торговой компании и компании Шемякина, полностью вытеснивших их из торговли с Персией. Сам губернатор недвусмысленно осуждал деятельность компаний, приведшую к резкому сокращению оборотов русско-персидской торговли, подкрепляя свою позицию различными аргументированными доводами. Причем его доводы были услышаны и поддержаны большинством сенаторов (РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Ч. 1. Д. 2985; Оп. 41. Д. 3262).

Немаловажны документы, подтверждающие заинтересованность правительства в реальном исполнении положений закона от 31 июля 1762 г. и последующих связанных с ним указов. Прежде всего соответствующая инициатива исходила от самой Екатерины II, давшей 10 октября того же года распоряжение Сенату немедленно составить инструкцию, способствовавшую обеспечению свободы предпринимательства и защите купцов от любых притеснений. В результате наметившегося диалога власти и купечества почти все пожелания и требования последнего были учтены (Там же. Оп. 41. Д. 3452).

Не меньшую ценность представляют найденные документальные материалы, показывающие неоднозначное отношение отдельных представителей правящей бюрократии к новому экономическому курсу правительства. В частности, архангелогородский губернатор Е. А. Головцын, направивший в 1768 г. две записки, посвященные развитию северных морских промыслов, – одну императрице, другую в Сенат – поставил под сомнение истинность сформулированного в указах 1762 г. положения о безусловном вреде монополий. По существу, он выдвинул идею государственной монополии на добычу и переработку «сала морских зверей» и горячо отстаивал ее при помощи весьма убедительных, с его точки зрения, аргументов. Но представленная аргументация была встречена весьма холодно в столичных сановных кругах, и начальник северного края остался в полном одиночестве (Там же. Оп. 43. Д. 3796).

III. Винокурение: питейные сборы, откупа и подряды.

Материалы Сената наглядно показывают разный подход правительственной администрации к «питейной» проблеме в период до и после прихода к власти Екатерины II. После реформы 1754–1755 гг., приведшей к установлению монополии дворянства на винокурение, Сенат перестал уделять большое внимание состоянию отрасли, очевидно не связывая с ней наличия каких-либо проблем. Он в основном ограничивался надзором за распределением винных откупов и подрядов, а при возникновении чрезвычайных обстоятельств (по случаю военных действий) прибегал к испытанному средству – повышению цен на вино и соль (Там же. Оп. 40. Ч. 1. Д. 2982, 3070).

Екатерина II после воцарения поначалу негативно отнеслась к повсеместному распространению винокурения и даже вознамерилась принять меры к сокращению производства вина. О таком намерении она заявила в собственноручной записке (недатированной) своему статс-секретарю Г. Теплову, рекомендовав установить в каждой провинции своего рода квоты на хлеб, употребляемый для «сидки» или «курения» вина, «…чрез чего раз навсегда прекратилось [бы] умноженья число пьяницов и менее истребилось лес[ов], и хлебной торг умножился бы более чем ныне, где всякой только старается для собственной прибыли умножить свой виннокуреный завод истребленьем хлеба, леса и умножения пияниц» (РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 171).

Однако по прошествии некоторого времени личное неприятие императрицы в очередной раз уступило соображениям государственной пользы, после того как составилось полное представление о высоких доходах казны, получаемых от торговли вином. Фискальные интересы оказались сильнее желания искоренить пьянство, сохранить в целости леса и расширить хлебную торговлю. В 1765 г. Екатерина уже напряженно работала над Уставом о винокурении, заботясь только о повышении казенной прибыли от виноторговли, искоренении корчемства и различных злоупотреблений частных подрядчиков, и, по всей видимости, даже не допускала мысли об отказе от государственной винной монополии.

Сильный импульс, данный императрицей развитию отрасли в расчете на более эффективное использование возможностей винной монополии, не мог обойти стороной Сенат. Тому сразу же пришлось включиться в решение ряда неотложных задач, проистекавших из неупорядоченных отношений казны с винными поставщиками-подрядчиками. Документальные материалы Сената говорят о довольно сложной ситуации, сложившейся в 1766–1767 гг. из-за ценового сговора дворян-винозаводчиков, предъявивших казне явно завышенные и заведомо неприемлемые требования. В результате ряд провинций и целых губерний могли остаться вообще без вина, чего правительство, разумеется, никак не могло допустить. Ему пришлось принимать экстренные меры, вплоть до покупки вина за границей, чтобы предотвратить винный дефицит. С другой эффективной мерой давления на несговорчивых дворян – владельцев винокуренных заводов пришлось согласиться императрице. Эта мера заключалась в привлечении к участию в казенных винных подрядах купцов и разночинцев. Она напрямую противоречила монополии на винокурение, дарованной высшему сословию Елизаветой Петровной и подтвержденной Уставом о винокурении от 3 августа 1765 г. Не менее эффективной мерой было признано строительство государственных винных заводов на казенных или дворцовых землях, чему Сенат был вынужден уделять повышенное внимание. Ему также в течение довольно длительного времени приходилось при помощи Камер-коллегии следить за результатами торгов с подрядчиками при заключении новых контрактов на поставку вина (РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Ч. 1. Д. 3056; Оп. 43. Д. 3769, 3770, 3773, 3786; Оп. 53. Д. 4412).

IV. «Соляная» проблема. Бесперебойное обеспечение населения солью по доступным ценам относилось к числу приоритетных и едва ли не постоянных задач любого правительства. Во всяком случае, материалы Сената второй половины XVIII в. указывают на это со всей определенностью. В них зафиксированы регулярные обращения власти к данной теме, о чем свидетельствует найденное сводное дело о соли и соляных сборах, в котором содержатся выписки из законодательства, начиная с Торгового устава царя Алексея Михайловича. Дело было заведено по инициативе Екатерины II, издавшей соответствующий указ 17 июля 1762 г., т. е. почти сразу же после прихода к власти. Данный факт сам по себе весьма красноречив и говорит о том значении, которое верховная власть придавала снабжению населения солью как одним из самых жизненно важных продуктов, а также всем связанным с ним вопросам. Императрицу прежде всего интересовало, «…каким наилутчим способом возможно с соли сверх нынешней из пятидесят копеек гривенной збавки еще большую збавку… учинить», но при этом одновременно добиться увеличения казенных сборов от соляной продажи. Кстати, ближайшим предшественником Екатерины II, которого интересовал примерно тот же круг вопросов, был неутомимый прожектер времени царствования Елизаветы Петровны генерал-фельдмаршал П. И. Шувалов. В деле сохранились два его проекта 1747 и 1752 гг., посвященные соли и увеличению казенных доходов.

В целом сенатские материалы существенно дополняют источники других фондов, представляя мнения и взгляды чиновников разного уровня, в том числе всех членов Соляной конторы. Эти мнения и взгляды касаются самого широкого круга вопросов, от сугубо технических – качества соли, добываемой на различных месторождениях, организации соледобычи, наиболее рациональных способов транспортировки и реализации продукции и до определения оптимальных величин налогообложения соляной продажи с точки зрения соблюдения необходимого баланса интересов казны и населения. Отражают они и разброс суждений по вопросу о степени участия государства в решении «соляной» проблемы, который особенно остро встал во время правления Екатерины II. Примечательно, что среди столичной бюрократии нашлось немало сторонников отстранения государства от ее решения и предоставления соляной отрасли полной свободы и независимости. Однако императрица, уделявшая исключительно много внимания данной проблеме (например, она не жалела сил, собственноручно перерабатывая и редактируя Устав о соли, как самый прилежный бюрократ в лучшем значении этого слова), придерживалась иной точки зрения. Еще предстоит до конца разобраться во всех нюансах, определивших ее предпочтения. Однако несомненно одно: отчасти вопреки вере императрицы в личную инициативу и бóльшую отдачу, получаемую частным капиталом по сравнению с казенным, государство при ней сохранило за собой контроль за соледобычей, соляными подрядами и, главное, за ценообразованием на такой социально значимый продукт, каким в те времена являлась соль. Правда, сохранение контроля со стороны казны обнаружило и свою оборотную сторону. Распределение подрядов Соляной конторой между частными поставщиками (как соледобытчиками, так и перевозчиками) оказалось весьма доходным делом. От соблазна получать немалую мзду от благодарных получателей подрядов не удержалось большинство ее чиновников. После расследования вскрывшихся злоупотреблений образовалось громадное по объему следственное дело, показавшее истинные размеры процветавшей в Соляной конторе коррупции (РГАДА. Ф. 248. Оп. 39. Д. 2952; Оп. 41. Д. 3388; Оп. 40. Ч. 1. Д. 2982, 3056; Оп. 41. Д. 3397; Оп. 46. Д. 4073; Оп. 50. Д. 4203; Оп. 52. Д. 4334).

Собранные в фондах Сената документальные материалы, сгруппированные в указанные четыре тематические группы, отражают основные, приоритетные направления деятельности правительства в исследуемый хронологический отрезок. Разумеется, ими далеко не исчерпывается все многообразие этой деятельности. Однако другим вопросам «государственной экономии» Сенат уделял несравненно меньше внимания. В их числе, например, вопрос о судьбе некогда экспортно ориентированных поташного и смольчужного промыслов, свернутых ради стремления к сохранению лесов от полного истребления (Там же. Оп. 40. Ч. 1. Д. 2984; Оп. 43. Д. 3831, 3760; Оп. 46. Д. 4025); о казенных подрядах армейского сукна, которыми непосредственно занимался Кригс-комиссариат (РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3418); об экономических рычагах сдерживания роста цен на золото и серебро (Там же. Оп. 43. Д. 3770); о мерах по улучшению состояния северных морских промыслов (Там же. Оп. 46. Д. 4107); о средствах экономического воздействия в борьбе с роскошью, которая из объекта публицистики, осуждавшей людское стремление к материальным благам и комфорту с точки зрения морально-этических норм, превратилась в некоторое подобие экономической категории (Там же. Оп. 44. Д. 3901).

Вместе с тем существовали чрезвычайно важные для верховной власти направления хозяйственно-экономической деятельности, которые за небольшими исключениями могли не попадать в сферу ведения Правительствующего сената. В основном по двум причинам. Либо требующие безотлагательного решения вопросы нуждались в быстром и квалифицированном заключении достаточно узких специалистов. И тогда выработкой решений занимались отдельные ведомства уровня коллегий или временно создававшиеся специальные комиссии. Либо поднимавшиеся вопросы имели особо важный характер и требовали обсуждения в обстановке полной секретности. Тогда в нем принимал участие узкий круг лиц, пользовавшихся исключительным доверием императрицы.

К направлению первого рода принадлежали, например, вопросы, касавшиеся борьбы с контрабандой, наиболее рационального устройства цепи пограничных таможен, внесения изменений в статьи Таможенного тарифа. Они были отнесены в основном к компетенции Коммерц-коллегии, а позднее и Комиссии о коммерции. Сенат же как более высокая инстанция подключался к обсуждению указанных вопросов на завершающей стадии, когда требовалось утверждение уже подготовленных решений. Тем не менее имеющиеся в делах экстракты протоколов предшествовавших «рабочих» заседаний, как правило, дают достаточно полное представление о предмете и характере обсуждений (Там же. Оп. 39. Д. 2769, 2786; Оп. 41. Д. 3382, 3418; Оп. 51. Д. 4258; Оп. 53. Д. 4420).

К направлению второго рода относились вопросы преимущественно из области финансов, которые целесообразно рассматривать отдельно, в самостоятельном исследовании.

Как представляется, названные документальные источники, собранные воедино, вполне могут явиться необходимой основой для решения сформулированных задач.