Читать книгу Время первых. Судьба моя – я сам… - Алексей Леонов - Страница 8

Помню день 22 июня, когда война началась, семья и соседи собрались в нашей комнате, человек двенадцать-пятнадцать… Все сидели, слушали. Тогда еще никого не брали из нашего барака. В нем 22 комнаты было, а в сентябре 1941 года вдруг сразу всех забрали. Всех, кроме отца и Антона Платоновича. Отцу было уже 49 лет. Антон Платонович тогда был специалистом по энергопускам на ГРЭС. Ему было лет тридцать пять примерно, и его не брали на фронт. Бронь была. Мы все сводки слушали. Кто-то говорил, что мы победим, но больше все плакали. И вдруг в один день всех, почти всех, забрали на фронт. И остался дядя Максим Шуканов – был такой могучий дядька, плотник хороший. Остался дядя Максим Бродников. А с войны вернулся только один человек. Коля Дьячков, контуженный, не разговаривал, рука болталась. Он вернулся в 1945 году…

То есть все мужики из барака погибли. Они были в составе сибирских дивизий. Эти дивизии участвовали в разгроме немцев под Москвой – наши соседи по бараку обеспечили победу, да только там и остались.

Муж моей второй сестры Любы ушел сразу, еще даже в Финскую войну. А всего у меня было шесть дядей по линии отца, и все шестеро погибли. Много похоронок семья получила. И муж Любы тоже не вернулся. Он был на Финском фронте, в разведке… Потом показали, когда сестру вызвали в военкомат, фотографии – финны его расстреляли в 1940 году. Подтверждено было, что он героически погиб.

Очень хорошо помню 1943 год, когда под Сталинградом шла битва. Собрали нас в школе, все объяснили. И родителям сказали, расскажите, что немцы попали в кольцо, двадцать две дивизии у них там, и советская армия их громит. Я тогда сделал газету «Советская армия», нарисовал солдата уже в погонах (их вернули как раз в 43-м году).

19-ю школу превратили в госпиталь. Это рядом, километра три-четыре от нас, мы туда ходили, потому что интересно было, как рассказывали эти солдатики. А им интересно было с нами общаться. С поезда разгружали раненых на носилках, мы на все это смотрели. Десятками их несли, а потом везли в эту самую 19-ю школу.

Где-то в 1943 году в Кемерово привезли пленных немцев. Там на реке, севернее города, есть два острова, и на этих островах были бараки для пленных немцев. А мы, мальчишки, в этом месте пасли коров. И вот мы приходили к немцам этим, а они к нам относились, как к детям, ведь у них же тоже были дети. Мы были доброжелательные, даже приходили им крохи хлеба, картошку приносили. Немцев убрали, в 1945 году в это место, а его, собственно, никто и не охранял, поселили японцев. Они жили в бараках на островах после того, как их армия капитулировала. Мы этого ничего не понимали – почему то немцы, то японцы… И к ним мы тоже приходили, и японцы каждый раз делали нам журавликов. Я тогда первый раз увидел эти журавлики, мы приносили японцам кусочки хлеба. Это было так трогательно, они плакали…

Через много лет я находился в Токио и пошел там на знаменитый рыбный рынок, где можно увидеть всякую экзотику. Нигде в мире, пожалуй, такого нет. Идет буйная торговля. Там я видел десятки тунцов весом по двести килограммов… Различные моллюски… И там я увидел возле рынка такие небольшие отнорочки, где готовят рыбу. Ну, мы разговариваем громко на русском языке и вдруг нам тоже на русском языке:

– Эй там, заходи сюда!

Конечно, мы зашли, и задали вопрос японцу: откуда ты так хорошо знаешь русский язык?

– О, я был в плен…

– Где был в плену?

– В России.

– В каком месте?

– Сибирия…

У меня начало шевелиться что-то: а где, в каком месте?

– В Кемерово. На островах мы были, на островах.

– А к вам приходили дети? Русские дети?

– Приходили, приходили, хлеба давали…

– Так вот я тот мальчик, который к вам приходил. Вы мне делали журавликов.

– Делали, делали журавлики. Очень хорошо, вы были хорошие люди, было нечего есть, а вы нам давали последнее… Я никогда не забуду, я рассказываю своим детям, внукам, какие вы, русские дети, хорошие. Садитесь я хочу вас угостить.

И мы сели у него за небольшой столик, он начал для нас готовить свою рыбу. Налил по стопке саке. Очень вкусно было. На вопрос, сколько стоит, ответил:

– Ничего, нисколько не стоит, это ничего не стоит. Потому что вы такие богатые душой, это ничего не стоит.

Вот такая была встреча, которую я постоянно рассказываю, чтобы современные люди понимали суть русской души. Во время войны были пленные немцы, и наши женщины приносили им поесть и при этом говорили: «На тебе, немчик».

Удивительный у нас народ… Удивительный! И он достоин, конечно, хорошей жизни, достоин, чтобы о нем, о его душевных качествах знали и друзья и враги…

Во время войны моя старшая сестра уже работала. Потом еще две сестры пошли работать. Сразу пошли. Сестра Раиса (она умерла в 2008 году) работала на комбинате военпредом – военным представителем. Она работала на приемке. А Люба работала в отделе снабжения комбината, 92-го комбината. А я что? Детство есть детство. Просто мы раньше тогда почувствовали, что твоя жизнь зависит от тебя самого, от того, как ты выживешь. Нам хлеба давали минимум… Сколько на человека? По-моему, 400 г хлеба, рыбная карточка, крупяная, мясная карточка. Это на день. До 1947-го года была карточная система. В магазин приходишь – получаешь хлеб по карточке. А карточки на заводах давали. А чтобы еще раздобыть еды, во время войны мы, мальчишки, выходили группой в пять-шесть человек в тайгу, и мы там жили два-три дня, стреляли из рогаток, копали… Я до сих пор знаю – какая трава, как надо ее есть… Вот медуница, там дальше шкирда, пучка, саранка… Мы это все собирали. На птиц охотились. Например, дрозд – это сто граммов хорошего мяса. Перепелка – еще вкуснее. На заводе делали 10-мм проволоку, мы ее резали и делали пульки. А еще лучше – это использованные шарикоподшипники. Мы их разбирали и брали шарики. Рогатка и такие шарики – это оружие страшное. А мама дома готовила еду на всех. У матери ужин был – такая большая кастрюля ведерная и сковородка чугунная килограммов на пять.