Читать книгу Бусы - Алексей Макаров - Страница 3

Поезд из нескольких синих вагончиков не спеша подошел к платформе вокзала в Антверпене, и я вышел из вагона, в котором оставался один. Да и немудрено. Ведь время приближалось к полуночи и сегодня было двадцать четвертое декабря. Вот-вот должен наступить Кристмас.

Для меня это была только дата в календаре, а весь католический мир сегодня отмечал наступление нового года. Во время моих контрактов в иностранных компаниях, если на них выпадала эта дата, этот день для меня был только днём отдыха, во время которого можно было посидеть за столом, вкусно поесть и повеселиться, а здесь, в Европе, это был праздник.

Вот и сегодня в Гамбурге, в офисе компании, где я пробыл несколько дней для ознакомления с её правилами, царило возбуждение. Никто не собирался работать, а чопорная фрау Шварц даже достала из большого шкафа собранные заранее подарки и торжественно вручила их всем сотрудникам. Мне тоже досталась красивая авторучка, футляр которой был завернут в блестящую бумагу и перевязан красивым бантиком.

Но на этом поздравления закончились. Сотрудники офиса окружили накрытый сладостями и вином стол, за который я не был приглашен, а румынский немец Дрэгомир отвез меня на вокзал, где посадил в переполненный вагон поезда и объяснил, где мне надо сделать пересадку, чтобы добраться до Антверпена.

Вагон был настолько полон людьми, спешащими разъехаться по домам на праздник, что даже негде было присесть, и мне больше часа пришлось стоять в тамбуре, пока не освободилось одно из мест, на котором я и устроился.

Одну сумку с личными вещами я поставил у ног, а другую, с рабочими комбинезонами и башмаками, едва воткнул на полку. Вагон был общий и напоминал наши вагоны в электричках, так что, устроившись у окна, я молча наблюдал за проносящейся за окном Германией.

Ничего необычного не было. Печальный осенний пейзаж. И это в декабре. Снега не было, а только моросил противный дождь, который начался ещё в Гамбурге. Дома как дома. Деревни как деревни. Только по сравнению с Россией они попадались более часто, да дома были более аккуратные. В основном каменные, и нигде не было видно покосившихся заборов, неухоженных, заросших бурьяном огородов со «скворечниками» во дворах.

Через полчаса около меня устроился молодой, одетый с иголочки парень, который попытался завязать беседу. Мой немецкий оставлял желать лучшего, поэтому я, к его удивлению, ответил по-английски. Немного замешкавшись, он перешел на английский, и мы с ним мирно беседовали около часа, пока он не сошел на одной из остановок.

Петер – так звали этого парня – подробно объяснил мне, посмотрев в мой билет, где надо сделать пересадку, чтобы добраться до Антверпена.

На указанной станции я вышел и попытался найти необходимый мне поезд. Меня удивило то, что к кому бы я ни обратился по-английски, все мне охотно отвечали и старались помочь, чтобы я не перепутал поезда. А один парень, в небрежно накинутой цветастой куртке и бейсболке, даже отвел меня к переходу, ведущему к необходимой платформе, где стоял небольшой состав из нескольких синих вагончиков, который и должен был доставить меня в Антверпен.

Если двадцать лет назад в ГДР, где я был на приемке судна в Варнемюнде, с английским ни к кому и подойти было нельзя, там лучше было общаться по-русски, то сейчас меня все понимали и легко отвечали, если я кого спрашивал.

В вагоне, в отличие от предыдущего, народу было мало. Я устроился на одной из свободных скамеек и принялся ждать отправления.

Через скамейку от меня сидел какой-то чернявый, неопрятно одетый, небритый мужичок в черной широкополой шляпе и с завитыми прядями волос вместо бакенбард. Я даже обрадовался, что он сел не рядом со мной, потому что мне показалось, что от него даже идет запах немытого тела.

Когда поезд тронулся, то этот странный человек достал из сумки толстую книгу и принялся её читать, не обращая внимания на окружающих. Интересным для меня было то, что страницы книги он переворачивал справа налево. Вот тут только я и догадался, что это верующий еврей, который читает свою книгу, типа нашей Библии. Я знал, что их много живет в Антверпене, но вживую настоящего верующего еврея я встретил впервые и исподтишка разглядывал его. Но вскоре мне это надоело, и я больше вглядывался в темноту ночи, в которой то тут, то там возникали огни мелькающих деревень.

От однообразия я поймал себя на том, что стал дремать, периодически прислоняясь лбом к холодному окну. От таких прикосновений я просыпался, но вновь и вновь дремота овладевала мной. Один раз я очнулся оттого, что кто-то осторожно потрогал меня за плечо. Наверное, это была граница. Люди в форме проверяли билеты и паспорта. После проверки они ушли в соседний вагон, и вскоре поезд поехал дальше.

Как сказал мне в Гамбурге Дрэгомир, меня на вокзале должен встречать представитель агентирующей компании, который и отвезет меня на судно, поэтому я не переживал, что приехал в незнакомое место, и не торопясь вышел из вагона, но тут же был ошарашен и чуть не потерял дар речи от места, куда я попал.

Я находился под куполом огромной стеклянной крыши, высоко вздымавшейся над перронами, и даже несмотря на то, что сейчас была ночь и ажурные окна в ней были темными, создавалось ощущение простора, свободы и полета, а яркое освещение и боковые стеклянные стены арками, уходящими ввысь, даже усиливали это впечатление.

От всего этого мне даже стало как-то легче дышать. Не было ощущения замкнутого пространства, которое обычно я испытывал на всех вокзалах. Атмосфера, царившая под таким сводом, взбодрила меня, и даже несмотря на то, что я устал и в поезде постоянно «клевал носом», подхватил сумки и вслед за несколькими пассажирами бодро пошел к входу в вокзал, стена которого с высокими окнами в резных рамах была облицована светло-серой резной мраморной плиткой.

На втором этаже этой стены верхняя часть окон заканчивалась арками, поблескивая многочисленными витражами, уходящими ввысь, к полукруглой крыше.

Пройдя через высокую и широкую дверь, я оказался в зале вокзала. Вот тут я уже был по-настоящему поражен ощущением, что оказался или в старинном храме, или в сказочном дворце. Передо мной раскинулся огромный зал, окруженный стенами из светло-серого мрамора, с огромными окнами, уходящими куда-то ввысь, к стеклянному куполу, который накрывал его.

По лестнице из темно-серого мрамора я спустился в зал, пол которого был покрыт серыми мраморными плитами различных оттенков, со встроенными в них темными квадратами и прямоугольниками. Колонны, балюстрады, арки и полуарки, скульптуры, золотая отделка часов над дверями, окна-полурозочки – все это гармонично сочеталось между собой, дополняя друг друга.

От всего увиденного я был в восторге и молча стоял, озираясь по сторонам, разглядывая окружающую меня красоту, вызывавшую чувство легкости и воздушности, прогоняя усталость, накопившуюся за целый день.

Ведь сегодня я проснулся в гостинице для моряков в семь утра, позавтракал там и к девяти часам подошел с вещами к офису компании, расположенному в двадцати минутах ходьбы от гостиницы. В десять часов Дрэгомир посадил меня на поезд, а сейчас на часах, установленных на входной стене в зале вокзала с изящными балкончиками, под которыми красовался золотой герб Антверпена, было почти одиннадцать вечера.

Медленно, чтобы не поскользнуться на мраморном полу, я двинулся к выходу. По залу беззвучно ездили уборочные машины, оставляя за собой влажные следы, и везде стояли предупреждающие таблички «Осторожно, влажный скользкий пол».

Подойдя к выходной двери, я увидел мужчину в кепке и аккуратной черной куртке. В руке он держал табличку с названием моего судна. Поняв, что это мой встречающий агент, я смело направился к нему.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался я с ним.

– Добрый вечер, – ответил он мне по-английски. – Это ты едешь на «Фредерике Зельмер»? – Он указал на надпись на табличке.

– Точно, я. – Я изобразил на лице улыбку.

– Ну, тогда поехали. Чего ждать? Может быть, сегодня я ещё успею к семейному столу.

Агент развернулся и, махнув мне рукой, чтобы я следовал за ним, пошел к выходу с вокзала, а я направился за ним с сумками в руках.

Сумка с робой, которую вручили мне в офисе, была непомерно тяжела, и одна из ручек на ней почти оторвалась, так что тащить её мне было неудобно, но агент, не обращая внимания на это, быстро шёл к выходу.

«Не его это дело – таскаться с чужими сумками, – подумалось мне. – Ему за это не платят».

Меня удивляло, что же Дрэгомир положил в сумку, что она была такой тяжелой и неудобной. Пара комбинезонов и специальные рабочие ботинки, которые мне были положены по контракту, не могли столько весить, а времени и места, чтобы рассмотреть содержимое сумки у меня не было, и создавалось впечатление, что там лежали гири или в лучшем случае кирпичи. Поэтому, обхватив покрепче эту чертову сумку одной рукой, я вышел следом за агентом на площадь.

После тепла вокзала прохлада заставила меня даже передернуть плечами от свежести и промозглости, но температура воздуха была положительной, что я определил по лужам, оставшимся после недавно прекратившегося дождя. На них не было льда, и мне приходилось осторожно обходить их, чтобы не промочить туфли.

На площади, даже несмотря на приближение полуночи, было светло, как днём, а вокзал подсвечивался фонарями и различными прожекторами так, что сиял всей своей красотой. Искусно выбранное освещение подчеркивало изящность колонн, эркеров и башенок на крыше, отражаясь от ажурных окон, выходящих на площадь. Обернувшись, я даже залюбовался этим видом. Жаль, что фотоаппарат был в сумке, а то бы я обязательно запечатлел такой прекрасный вид. Но, увидев уходящего агента, который, наверное, хотел поскорее избавиться от меня, я заторопился за ним.

Машина его – а это оказался черный «шестисотый» «Мерседес», на которых у нас разъезжали только бандиты или состоятельные граждане, подчеркивающие свой статус, – находилась рядом, так что с сумками мне мучиться долго не пришлось, и я с удовольствием свалил их в любезно открытый багажник.

Внутри салона было ещё тепло – по всей видимости, агент только недавно подъехал и оставил машину на стоянке.

Устроившись за рулем, он посмотрел на меня.

– Ну, как ты? Нормально? – В его голосе даже почувствовалось некоторое беспокойство.

– Да, все хорошо. Только устал немного сегодня, – пожал я плечами.

– Ничего, – успокоил он меня. – Сейчас съездим в портовую администрацию, отметим твой паспорт, и я отвезу тебя на судно. Оно там недалеко стоит. Может быть, сегодня успеешь ещё поднять бокал за Кристмас. – И, доброжелательно улыбнувшись, он осторожно выехал со стоянки.

Я молча разглядывал ночной Антверпен, по пустынным улочкам которого быстро ехал агент.

Если сразу за вокзалом он осторожно ехал по брусчатым мостовым, на которых виднелись трамвайные пути, то потом, выехав на широкую улицу, обсаженную по обе стороны высокими старыми деревьями, поехал уже быстрее.

Город был пуст. Если недалеко от вокзала на тротуарах еще можно было увидеть одиноких пешеходов, то здесь никого не было. И, попав в зеленую волну светофоров, минут через пятнадцать, агент остановился у невысокого здания, сбоку которого виднелась небольшая пристройки из старинного кирпича.

– Всё! – возвестил агент. – Мы на месте. Паспорт у тебя с собой или в багаже? – первый раз после вокзала посмотрел он мне в глаза.

– Конечно. – Я похлопал себя по груди, где во внутренних карманах лежали документы.

– Давай его сюда, – потребовал агент и, забрав паспорт, вышел из машины. – Чего сидишь? – недовольно буркнул он. – Выходи. Вместе пойдем к офицеру.

Вдвоем мы подошли к массивной, побитой временем двери, и агент нажал на кнопку звонка.

Дверь долго не открывалась. И только после вторичного нажатия на звонок она отворилась, и в щель выглянуло заспанное лицо человека в форме. Агент обратился к нему по-фламандски, и тот, открыв шире дверь, пропустил нас вовнутрь.

В коридорах царил полумрак, и мы последовали за офицером, который тут же, на первом этаже, завел нас в ярко освещенную комнату и, прищурившись от яркого света, протянул руку агенту:

– Паспорт, пожалуйста.

Агент молча протянул ему мой паспорт с листом печатной бумаги, и мы уставились на офицера, который копался в каких-то бумагах. Найдя необходимый документ, он просмотрел его, сделав в нём отметку, и небрежно шлепнул в паспорт и на бумагу печать.

Приняв у офицера документы, агент поблагодарил его, и мы, выйдя на улицу, вновь сели в машину, где агент вернул мне паспорт с листом бумаги.

– Это судовая роль, – объяснил он мне, увидев мой недоуменный взгляд. – Отдашь капитану. – И, чуть ли не рванул с места, взвизгнувший колесами «Мерседес».

Сделав несколько разворотов, машина поехала дальше. Тут уже было видно, что мы в порту. Слева то тут, то там между пакгаузов стали появляться корпуса судов, мимо которых он проносился.

Проехав вдоль длинного и высокого забора, «Мерседес» выскочил на причал, лихо развернулся и подъехал к борту судна, с которого почти вертикально вниз был спущен трап, зависший над причалом на высоте чуть больше двух метров.

– Ну вот мы и на месте, – радостно возвестил агент, нервно поглядывая на часы. – Вот твоё судно.

Он торопливо выскочил из машины и, открыв багажник, вытащил из него мои сумки. Поставив их на причал, он торопливо пожал мне руку со словами:

– Удачного Рождества, и не забудь отдать капитану судовую роль, – и сел за руль.

У бедного «Мерседеса» взревел мотор, бешено завизжали колеса, пробуксовывающие на асфальте, и агент умчался куда-то в ночь, оставив после себя клуб сизого дыма и запах жжёной резины.

Оставшись на безлюдном причале, я в недоумении озирался. Надо мной высился ржаво-коричневый борт судна, стоящего к причалу правым бортом.

Где-то высоко-высоко над головой виднелись огни надстройки, а впереди, насколько хватало взгляда, простиралась ободранный, в ржавых подтеках и проплешинах борт судна. Посмотрев в сторону кормы, я с удивлением увидел, что она огорожена желтыми бонами, плавающими на воде, которые портовые власти выставляют, если с борта судна идет какое-либо загрязнение акватории нефтепродуктами.

Из предварительного ознакомления с судном в офисе компании я знал, что это балкер на сорок тысяч тонн и длиной в двести тридцать метров, построенный в Румынии.

* * *

В офисе я подробно ознакомился с чертежами, которые были на румынском языке. Поэтому, чтобы разобраться с ними и объяснить все нюансы судна, мне был дан в помощь румын, живущий в Германии, – Дрэгомир, который и сам во всем путался, впервые видя эту документацию. Он путался не только в чертежах, но и в судовых инструкциях, изложенных в компьютере, да и в самом компьютере тоже.

Иной раз я с иронией смотрел на него, представляя, как этот некомпетентный человек будет меня поправлять и учить работать из офиса. Хорошо было только то, что он переводил мне всю документацию, которую я разбирал почти неделю, да водил на обеды, оплачивая их. Поэтому я воспринимал все спокойно, надеясь, что в дальнейшем не буду с ним встречаться, а только переписываться.

Вид одиноко стоящей ржавой и ободранной громадины, да еще и огороженной бонами, производил тягостное впечатление, вызвав у меня только одну пессимистическую мысль: «Вот это я попал…»

Но, отбросив первое удручающее впечатление от судна, я, задрав голову, громко свистнул. На судне от моего свиста никакого движения не произошло. А вот когда я засвистел еще громче и продолжительнее, то через борт свесилась чья-то голова в каске.

– Опускай трап! – прокричал я этой голове.

Но голова отреагировала на мои крики только встречным вопросом:

– А кто вы будете, сэр? – громко, с филиппинским акцентом прокричала голова.

– Я ваш новый старший механик! – раздраженно крикнул я в ответ и уже требовательно добавил: – Быстро опускай!

– Есть, сэр! – тут же отреагировала голова, и трап поехал вниз.

При приближении площадки трапа к причалу я ухватился за сетку безопасности и потянул её на себя, чтобы уложить нижнюю площадку трапа на причал, не допуская, чтобы он висел над водой в пространстве между бортом и пирсом.

Установив площадку трапа на причал, я дал отмашку матросу, чтобы он прекратил майнать трос, и, подхватив сумки, начал чуть ли не на четвереньках карабкаться по трапу вверх.

«Да, нелегкая это работа – тащить из болота бегемота», – подумалось мне, когда я поднялся, отдуваясь, на главную палубу, невольно вспомнив стишок, который читал детям, когда они были маленькими.

Поставив сумки на палубу и распрямившись, я посмотрел на спокойно глядевшего на меня филиппинца, который вежливо поздоровался:

– Добрый вечер, сэр.

– Добрый вечер, – отдуваясь, ответил я ему и недовольно добавил: – Чего стоишь? Помощника зови.

Да и было отчего быть недовольным. Обычно мне, если я впервые поднимался на борт судна, филиппинские матросы помогали поднять багаж по трапу на палубу, а этот застыл истуканом и только лупал глазами.

– Извините, сэр, – отреагировал на мой приказ матрос и, схватив трубку телефона, принялся вызывать вахтенного помощника.

Пока помощника не было, я огляделся.

Краска на палубе была в проплешинах ржавчины, которая в некоторых местах проглядывала сквозь белую – да уже и не белую – краску переборок надстройки.

На палубе сильно воняло топливом. Пройдясь к носовой оконечности надстройки, я, к своему ужасу, увидел загородку из досок сантиметров в пятнадцать высотой, которые огораживали пространство на палубе между надстройкой и комингсом трюма, заполненное чуть ли не до краев застывшим топливом. Доски были установлены для предотвращения дальнейшего растекания топлива по палубе. Да оно уже и не растекалось, ведь температура воздуха была чуть выше ноля градусов, поэтому топливо застыло и только зловеще отблескивало от палубного освещения.

Было ясно, что при последней бункеровке произошел выброс топлива на палубу. Кто-то уже начал убирать его, потому что рядом с трюмом стояло с десяток канистр с «Юниторовской» химией. Часть палубы уже была очищена, и рядом с канистрами валялось несколько мешков с чистой ветошью и опилками, а вся грязь после протирки была свалена в открытые бочки.

Минут через пять к трапу вышел старпом, о чём можно было догадаться по надписи на его «аляске», вышитой большими буквами справа над накладным карманом, а слева, над таким же карманом, красовался цветной логотип компании.

Высокий стройный блондин протянул мне руку и представился:

– Олег, старпом. – Он доброжелательно посмотрел мне в глаза.

– Борис. – Я в ответ пожал его ладонь, почувствовав её твердость. Чувствовалось, что передо мной не белоручка, который только и может, что перебирать бумажки и точить карандаши, а нормальный, работящий мужик.

– Агент сказал ещё утром, что привезет тебя ближе к полуночи, – проговорил он, отпуская мою руку. – Где он, кстати? – Олег подошел к борту и посмотрел вниз. – Что, свалил уже, что ли?

– Конечно, – усмехнулся я. – Так дал газу, что весь причал в дыму остался. Я так понял, что к семье на Кристмас торопился, – пояснил я отсутствие агента.

– Помню, помню, – отреагировал на мои слова Олег, – он еще утром мне все жаловался, что из-за тебя у него весь Кристмас может сорваться. – А потом, переведя взгляд на молчащего, вытянувшегося в струнку матроса, приказал ему: – Трап подними. Забыл, что ли?

– Есть, сэр! – тут же отреагировал матрос, кинувшись исполнять приказание.

– Бляха-муха! – раздраженно вырвалось у Олега. – Не напомнишь, так ничего и не сделают. – И вновь посмотрев на меня, поинтересовался: – Как доехал-то?

– Да нормально, – пожал я плечами, – устал только от сидения в поезде. От Владика до Москвы долетел за восемь часов, а тут по этой Германии чуть ли не полдня тилипался.

– Ничего, – подбодрил меня Олег, – сейчас отдохнешь. Пошли, – он махнул мне рукой, – я тебя пока в лазарете поселю. – И, открыв броняшку, ведущую в надстройку, он перешагнул высокий комингс, а я, подхватив сумки, двинулся за ним.

В надстройке откуда-то неслись громкие звуки музыки и кто-то бешеным голосом, постоянно фальшивя, орал в микрофон.

– Филиппинцы Кристмас празднуют, – пояснил эти вопли Олег и, подойдя к лифту, вызвал его.

Лифт медленно поднялся двумя палубами выше, а там уже старпом подошел к двери лазарета, обозначенной специальным знаком, порылся в кармане «аляски» и, достав ключ, открыл дверь.

– Проходи, устраивайся, – пригласил он меня, зажигая свет в лазарете. – Спать будешь здесь. – Он указал на гравитационную койку. – Я сказал мессбою, чтобы он застелил тебе свежие простыни.

И, подойдя к кровати, он толкнул её рукой. Кровать не шелохнулась.

– Молодец, – похвалил он кого-то, – заклинил стопора.

Войдя в большое и светлое помещение лазарета, я осмотрелся. Везде была идеальная чистота и порядок.

Увидев мой взгляд, Олег усмехнулся:

– Два дня отмывали перед приходом тут весь срач после греков. Хоть здесь замечаний от порт-контроля не было. Зато по другим частям во-от такой список нарисовали. – Он показал руками размер этого списка, широко разведя их.

Я поставил сумки у кровати и по-прежнему озирался, не зная, что мне делать дальше.

– Наверное, проголодался? – предположил старпом, вопросительно посмотрев на меня.

– Да, есть немного. Подкрепиться бы не мешало. Завтракал только в бичхолле, а так не до этого было. Хорошо, что хоть попить с собой взял, а то бы засох от жажды, – уже невесело пошутил я.

– Не переживай, – улыбнулся Олег. – Это дело поправимое. Пошли в столовую. Сегодня поварило наготовил всего до отвала. Кстати, он неплохо готовит. – Олег закрыл дверь лазарета и вручил мне ключ. – Держи. – А потом продолжил: – Сейчас попробуешь и оценишь.

Затем он вновь махнул рукой, чтобы я следовал за ним, и, спустившись на лифте на главную палубу, мы прошли в корму надстройки по небольшому коридору.

Как только Олег открыл дверь столовой команды, меня оглушил звук песни, слова которой пьяным голосом надрывно орал толстый филиппинец, отчего даже пришлось приоткрыть рот, чтобы он меня не оглушил. Музыка била по ушам не хуже кувалды, которой отдают гайки на крышках цилиндров у главного двигателя.

Старпом подошел к орущему филиппинцу и что-то прокричал тому на ухо. Филиппинец неуверенно, слегка покачиваясь, встал со стула, поставленного перед большим телевизором, и уменьшил громкость на надрывающемся музыкальном центре.

– Задолбали эти певцы-музыканты, – сокрушенно прокомментировал старпом свои действия, подойдя ко мне. – Как только какое-нибудь пати или барбекю, орут как скаженные. Нам моря не надо – музыку давай, – сделав ударение на букву «ы», пошутил он. – А ты бери тарелку и накладывай себе всё что хочешь. – Олег указал на многочисленные блюда и кастрюли, выставленные на одном из столов.

Меня упрашивать было не надо. Я выбрал тарелку побольше, прошел к столу с различной снедью и, приоткрывая одну кастрюлю за другой, наложил себе всего, что мне понравилось.

Старпом уже сидел за столом в ожидании меня. Перед собой он выставил несколько банок пива.

– Давай, что ли, за Кристмас? – Олег полувопросительно посмотрел на меня, беря одну из банок. – А то, я погляжу, – старпом посмотрел на наручные часы, – он уже наступил.

– А что, – усмехнулся я, – если праздник и обстановка позволяют, то давай, – и, взяв предложенную банку, осторожно перелил её содержимое в стакан.

Чокнувшись и отпив пару глотков, я принялся за еду. Она и в самом деле была приготовлена отменно.

Салат «Оливье», ребрышки, жаренные в красном сладком соусе, салаты из свежих овощей и морепродуктов, жареная картошка, которую, наверное, готовил кто-то из русских, и, конечно же, рис с различными соусами.

Закусив, Олег откинулся в кресле.

– Так ты из Владика, говоришь? – Он с интересом разглядывал меня.

– Угу, – промычал я с набитым ртом.

– Далеко же тебя занесло, – усмехнулся он, покачав головой. – А я из Одессы.

Тут уже я с интересом посмотрел на Олега. В нашем понимании, как нам представляли одесситов, они все пришепетывали и говорок у них был, как у Бернеса во многих фильмах. У Олега ничего такого в произношении даже и не намечалось. Речь у него была правильная, и слова он выговаривал без малейшего акцента.

Увидев мой удивленный взгляд, он подтвердил свои слова:

– Да-да, именно из неё, Одессы-мамы.

Но вот тут уже слово «Одесса» он выговорил как настоящий одессит. У него получилось «Адеса», чем он окончательно развеял мои сомнения о его принадлежности к такому знаменитому и неповторимому городу.

– У нас тут весь экипаж смешанный, – продолжил Олег. – Капитан тоже был из Одессы.

– Почему «был»? – перебил я его.

– А потому и был, что вышел лоцмана встречать балдым, так тот его моментом заложил в порт-контроль. Вечером встали к причалу, а утром его уже увезли в аэропорт. Поэтому капитана на борту нет и мне приходится расхлебывать всё, что здесь сейчас происходит.

– А что происходит? – Я все ещё не мог понять обстановки, в которую попал.

– А то и происходит, что по палубе и машине у нас шестьдесят замечаний от порт-контроля. Короче, надо их устранить до третьего января. А тут еще фиттер распорол и сломал себе руку, так его из госпиталя тоже домой отправили. Сейчас ждем нового. Кто что делать будет? Не знаю. Дед вон тоже балдой валяется. Тому всё по барабану – домой он, видите ли, уезжает, – передразнил он кого-то. – Вот и пролили топливо при бункеровке.

– А чего пролили-то? – не понял я последнее возмущение Олега.

– А то и пролили, – начал с жаром объяснять мне Олег. – Четвертый механик пытался поднять его, а он – никакой, вот и начал сам принимать топливо.

– Подожди, – перебил я Олега. – Почему четвертый? Третий же должен принимать топливо.

– А здесь по правилам компании – четвертый, – уже спокойно пояснил мне Олег. – Кормовые танки он заполнил и переключился на носовые, а они в носу, в сотне с лишним метров, – махнул он рукой в сторону бака, – а трубы проходят по туннелю, и обогрева не имеют…

– Как не имеют? – вновь перебил я.

– А вот так, – развел руками Олег. – Сгнил весь этот обогрев, и старая мазута в нем застыла, а новое топливо в нос не пошло. Сам знаешь, какой мазут принимаем. Он вон на палубе колом стоит, и его при такой температуре можно только лопатами грузить. – Тут он криво усмехнулся и продолжил: – Кормовые танки заполнились, в нос топливо не пошло и плюхнуло на палубу. Хорошо, что обеспечивающие матросы проявили бдительность. Сразу остановили бункеровку, но всё равно литров пятьсот на палубу вылилось. Хорошо, что не за борт – шпигаты были забиты чопами, а то бы был полный трындец. А сейчас его надо убрать к третьему числу, – уже безнадежно закончил он.

– Да-а… – протянул я. – Ситуация… А что вообще с пароходом-то случилось? Я смотрю, он весь ржавый да засранный.

– А потому что его только недавно купил у греков какой-то немецкий банк. И хоть ему всего восемь лет, – он имел в виду судно, – но оно убитое донельзя. Оно пару лет стояло на рейде в Турции, арестованное за долги. Немцы его выкупили и передали в управление нашей компании. Мы приехали на него около трех месяцев назад, приняли его у охранного экипажа, а потом ждали, когда оформят все документы и только что перегнали его из Турции сюда. То есть сделали только один рейс. А теперь вот стоим тут опять арестованными. – И он с печальной улыбкой развел руками.

– Да-а… – вновь протянул я, стараясь усвоить полученную от Олега информацию. – А дед где сейчас? – стараясь перекричать музыку, «льющуюся» из динамиков музыкального центра, продолжал я выспрашивать у него.

– А где ему быть? – невесело усмехнулся он. – В каюте валяется. Он тут чуть ли не пузырь «Джонни Уокера» сожрал да пивком заполировал. Завтра вечером у него самолёт. Так что с утра отлавливай его и вытряхивай из него всё, что тебе надо. Но смотри, больше ему не наливай и не пей с ним. – Это он уже напомнил мне серьезным тоном.

– Понятно… – Я с ожесточением поскреб у себя в затылке.

– Вот второй механик, который тоже из Владика, только сейчас и рулит в машине. Так он и сам пашет допоздна, и народ заставляет там работать.

– Да, знаю я его, – подтвердил я слова Олега. – Мы с ним перед самым его отлетом в Германию разговаривали. – Мне стало даже приятно, что мои разговоры со вторым механиком не оказались пустым звуком.

Доев содержимое тарелок, я допил пиво и, поднявшись, посмотрел на старпома:

– Пойду-ка я спать, а то сегодня чего-то замотался.

– Конечно, – кивнул мне в ответ Олег. – Тебе надо выспаться. Завтра для тебя серьезный день, а я еще пивка драболызну, – он показал на недопитый стакан, – и тоже завалюсь.

Придя в лазарет, я раскрыл «подарки» от немцев. Комбинезоны оказались на два размера больше. Но я знал, что в этом ничего страшного нет. После пары стирок они будут как раз, а после десяти – малы. Вместе с тем и приятно удивился: в сумке был сверток, развернув который я обнаружил точно такую же зимнюю «аляску», как и у старпома, только на ней была надпись с моей должностью и фамилией. Она была моего размера, и если её носить со свитером, то могла быть теплой при любом европейском морозе.

Ботинки оказались здоровущими гадами со стальной пластиной в носке, толстенной подошвой и высокой шнуровкой. Теперь я понял, почему сумка с рабочей одеждой оттягивала мне руки. Это из-за ботинок, каждый из которых весил не менее полутора килограммов. Скорее всего, они так и останутся стоять где-нибудь в укромном уголке каюты, напоминая, как компания заботится о своих работниках. Для себя же я прихватил из дома легкие полуботинки, но они были без стального носка. Поэтому, приподняв тяжеленные гады за прочную шнуровку, я вернул их в сумку.

Сил не было даже на то, чтобы сходить в душ, и я, выключив свет, забрался в койку и моментально провалился в сон. Ведь дома было уже почти одиннадцать часов утра.