Читать книгу Шиза - Алексей Мальцев - Страница 7

В ординаторской я открыл раму, хотел закурить. Когда доставал пачку, похлопал себя по карманам и не обнаружил диктофона. Оставить его в кабинете, где беседовал с Лекарем, я не мог – всегда окидывал взглядом стол, когда уходил.

Взял со стула портфель, раскрыл его и обнаружил то, что искал. Выходит, душещипательная история первой любви Лекаря и мои откровения о Женьке не записались! Кроме меня и Лекаря, никто ничего не слышал, мы – единственные свидетели. Нюансы, эмоции, острота – все навсегда осталось в кабинете.

Неужто это – предвестники склеротических дел?! Пора начинать сосудистую терапию и понижать холестерин в крови? Кушать продукты моря – кальмаров, трепангов, морскую капусту. Продукты, содержащие морской йод. Забыть про жирную пищу, майонез, свинину, сало… Про все, что я так люблю и потребляю в больших количествах.

Или гипнотические способности Лекаря – отнюдь не болтовня, и он действительно влияет на меня, как небесные тела – друг на друга.

Я закурил, не успев дойти до форточки.

Если увидит Либерман – простым внушением не отделаюсь.

Странное ощущение гнездилось внутри. Больше часа он рассказывал мне свою историю, я не вставил ни слова. Пока он сам не прервался. Он был рассказчиком, я – слушателем. И у меня за все это время не возникло ни малейшего желания задать хотя бы уточняющий вопрос. Зато когда спросил он, я начал отвечать как запрограммированный, хотя мог этого не делать.

Сначала я заслушался, забыв, что вообще-то врач, а передо мной – опасный преступник, психическое состояние которого всерьез подвергается сомнению. Проще говоря, я битый час прохлопал ушами, как на спектакле побывал. Мне было интересно, границы как бы стерлись.

Потом я даже не заметил, как мы поменялись ролями. Из эксперта, который проводит сложнейшую диагностику вменяемости, я превратился в пациента, которого подследственный своими вопросами загнал в тупик. Может, это я ненормальный?

Чуть хрипловатый, монотонный и непрерывный его голос все еще звучал в ушах, словно в мозг был вмонтирован тонкий звукопроводящий электрод, предназначенный для того, чтобы рано или поздно свести меня с ума.

Кто ты, Костя Бережков?

Туман вокруг тебя все сгущается и сгущается. Становится все жарче и жарче, как будто мы приближаемся к преисподней.

Что-то подсказывало, что услышанная история не выдумана, все рассказанное действительно имело место в жизни Лекаря. Но если это так, то отношения главных героев вместе со школой не закончились, сюжет должен иметь продолжение!

Бережков оборвал его на самом интересном, умело переключив полярность беседы: тот, кто задавал вопросы, начал отвечать, а тот, кто отвечал, – наоборот. И я увидел совсем другого Лекаря…

Я попытался вспомнить его выражение лица, когда он подкидывал мне один вопрос за другим, но не получилось. В памяти всплывал несколько иной сюжет, иные декорации.

Остановить эту «трансляцию» я не мог.

Лекарь странным образом телепортировал в Эльвиру, мою бывшую супругу. Я так же, как сейчас, курил в форточку, только не в ординаторской, а в нашей квартире на кухне, а она замахивалась, кричала, обвиняя меня в том, что я все разрушил, надругался над ее мечтой о многодетной семье. То и дело взлетали вверх ее кулаки, разбивались тарелки, качалась люстра…

Мне и раньше доводилось вспоминать эту сцену, но в этот раз, видимо, вопросы Лекаря так меня «подготовили», что я не только слышал голос бывшей супруги, но и чувствовал ее энергетику, ловил ее пощечины.

Защиты от наваждения не было, курево не спасало.

Когда Женька была маленькой, нам с Эльвирой, чего греха таить, досталось. Пеленки, бессонные ночи, детские инфекции, первые зубы… Ребенок рос капризным и болезненным. Но любили его больше жизни, еще бы – первенец. Глазки папины, щечки мамины, носик – как у дедушки…

Первые шаги, первые слова. Дальше – больше. Центр детского развития, логопед, бассейн. Когда Женьке исполнилось три, Эльвира сказала, что у нее новая беременность. Я, помню, уперся: надо подождать еще пару лет. У меня на носу – кандидатская, промедление смерти подобно. Карьерной, естественно.

Короче, предложил беременность прервать.

Услышав это, Эльвира как-то сразу вся осунулась, сникла. Ее молчаливость выводила из себя – уж лучше бы спорила, заламывала руки, била тарелки. Короче – устраивала сцены. А так – просто стала другой, какой я ее не знал еще. Замкнулась, ушла в себя. Порой от ее молчаливости мне становилось страшновато.

Сейчас-то я понимаю, что это было затишье перед бурей. Как на космодроме перед стартом ракеты.

Аборт сделали неудачно, пришлось долго лечиться. Стационары, курорты… Правда, толку – никакого. Новой беременности не наступало, как мы ни старались.

Эльвира похудела на несколько килограммов, начала раздражаться по пустякам, курить, чего раньше за ней никогда не водилось. Мы перестали ходить в театры, приглашать к себе гостей. То у нее нет настроения, то голова болит, то на работе неприятности.

На самом деле причина была одна-единственная, и мы оба ее знали.

Тот день, когда черт дернул меня за язык предложить Эльвире усыновить ребенка, я не забуду никогда. Жена как с цепи сорвалась: столько словесной грязи на меня никто до этого не выливал.

Зачем она меня послушала?!

Зачем сделала тот злополучный аборт?!

Зачем убила в себе эту маленькую жизнь?!

Этот грех не искупить, не смыть с души, он будет на ней до конца!

А спустя примерно пять лет случилось то, о чем не хочется вспоминать.

Не хочется, но память снова и снова, словно пасьянс, раскладывает передо мной те роковые события.

В ординаторскую зашел Немченко. Увидев меня с сигаретой у форточки, аж присел:

– Что я вижу? У кандидатов наук такие высокие оклады, что премия им ни к чему? Воспитательные меры незамедлительно…

– Не юродствуй, – оборвал я его, не дав поупражняться в красноречии. – Был изматывающий разговор с Лекарем, потом накатили воспоминания. Вот, прихожу в себя.

– Кстати, мне показалось, – тотчас сменил он тему, – или ты действительно сегодня безлошадный?

– Тебе не показалось, въехала в меня вчера одна платиновая блондинка… Какое-то время придется помыкаться на общественном транспорте.

– С блондинки, пожалуйста, поподробней, – оживился Артем. – Пригласил на чашку чая? Со всеми вытекающими, надеюсь?

– Так, посидели в кафешке, поужинали… Никаких вытекающих. Девчонка еще совсем. Машина принадлежит матери.

– Девчонка, ну и что. Они сейчас знаешь какие продвинутые, – не унимался коллега. – Проводил до дома? После кафешки, я имею в виду.

– Нет, уехала на такси. И хватит об этом!

– Кстати, Николаич, тебе там доставили пакет, сказали лично в руки. Я так понимаю – материалы дела от майора Одинцова. Забери у Либермана.

– Заберу непременно.

Артем ушел, а я затушил сигарету, потом еще долго бродил по ординаторской, обдумывая новые темы для бесед с Лекарем. То, о чем буду говорить завтра, послезавтра, через неделю…

Как к тебе подступиться, Костик? С какой стороны?

Галлюцинации у тебя идут вперемешку с реальностью. Как найти в них промежуток? Как проскользнуть за черту? Похоже, ты занял круговую оборону. Лет тридцать назад, не мудрствуя лукаво, назначили бы тебе курс инсулиновых шоков. Потрясло бы, поколотило. Правда, вытрясло бы и остатки того необходимого, что нам нужно.

Сейчас тактика принципиально иная. Тебя окружает суровая конкретика из завтраков, обедов и ужинов, из обязательных процедур и длительных бесед с врачом. Однако ты не спешишь покидать свой мир, словно приглашаешь меня войти в него.

Как долго это будет продолжаться? Я, пожалуй, воспользуюсь твоим предложением, вот только прочитаю материалы дела.

Взглянув в зеркало, я направился в кабинет Либермана.

Врет все Лекарь! Нагло врет! Никаких вандалов на нашем кладбище нет, никто не посмеет посягнуть на могилку нашей Женьки. Руки коротки! Если посмеет, я эти руки быстро оторву.

Я быстро шел вдоль кладбищенской ограды, держа в руках четыре гвоздики. Еще утром планировал совсем по-другому провести день, а теперь… Долго крепился, уговаривал себя не поддаваться на провокации Лекаря, но потом понял, что дальше просто не могу.

Какой-то подлый червячок неизвестности шевелился в душе, то и дело подкидывая вопросики: «А вдруг?! Ты ведь давно не был, не знаешь. Мало ли что! Сходи, посмотри и успокоишься».

Как Лекарю удалось заронить в меня ядовитые зерна сомнений? Мастерски наступить на самую больную мозоль. Кто его научил этому? Я продержался почти полдня. Твердил: вот заберешь, доктор, машину из ремонта, тогда и съездишь. Нет, не выдержал!

Могилка оказалась ухоженной, аккуратно росли цветочки, названия которых я не знал. Взглянув на фотографию на памятнике, почувствовал комок в горле. Женька улыбалась так беззащитно, что накатили слезы, и я отвернулся.

Все же поехал. Помчался. На двух автобусах с пересадкой.

Приехал. Здесь все тихо: ветер шевелит пряди только что распустившихся берез, Женька улыбается. Это я сфотографировал дочуру за полгода до смерти в Парке аттракционов. Тогда ничего не предвещало беды, смеялись, дурачились. С одних качелей на другие, мороженое, сок…

Господи, как будто вчера было!

С другой стороны, доктор, если бы Бережков тебя не пристыдил, когда бы ты наведался сюда? Через год? Через два? Ты еще должен спасибо ему сказать за морализаторство. Результат налицо – ты на могиле дочери, роняешь скупые мужские слезы.

Это катарсис, очищение.

Прости меня, доча! Если сможешь, конечно. Пожалуйста.

Постоял, поплакал – можно дальше жить.

Уже когда вышел за ограду кладбища, уловил шаги позади себя. Даже не шаги, а чье-то молчаливое преследование. Обернулся – никого. Но ощущение было такое, что я не один, кто-то движется следом буквально в нескольких шагах.

Когда стало совсем невозможно идти, я развернулся, набрал в грудь воздуха, чтобы приструнить шутника, но опять никого не увидел.

Что происходит? У меня начались слуховые галлюцинации?

Стоило продолжить путь, как я буквально наткнулся на худощавую пожилую женщину в черной шляпе, вязаной кофте неопределенного цвета и черной складчатой юбке.

Кажется, от неожиданности я вскрикнул.

На вид я бы дал ей лет шестьдесят. Распущенные черные с проседью волосы придавали сходство с цыганкой. Обострившийся нос с горбинкой и резко очерченные скулы вносили в облик что-то птичье. В целом становилось страшновато, тем более – вблизи кладбища. Вылитая Шапокляк.