Читать книгу Как летают птицы - Алексей Малышко - Страница 2

Я остался на берегу совсем один. Солнце обжигало мне макушку. Стрелка часов неумолимо стремилась к цифре «2». Ярко выраженный запах соснового леса, часто встречавшегося почти на всём побережье водохранилища, смешивался с запахом сырости, исходившего от воды, создавая особый аромат, всегда ассоциирующийся у меня с рыбалкой. Я во всех подробностях вспоминаю его даже глубокой зимой, когда с тоской поглядываю на связку своих спиннингов, скромно притаившихся в углу коридора.

Страсть к рыбалке в нашей семье, судя по всему, передаётся из поколения в поколение по мужской линии. О своём прадеде, правда, я ничего не знаю, и мне кажется, что никто о нём не знал ровным счётом ничего с тех пор, как появился на свет мой дедушка, но мне точно известно, что дедушка увлекался рыбной ловлей с самой юности, когда Днепр ещё не был таким широким, а рыбы в нём было намного больше, чем сейчас. Помню, он рассказывал, что леща весом больше килограмма можно было поймать на удочку прямо у самого берега, и это не было редкостью. Для того чтобы наловить полный садок рыбы, не нужны были мощные карбоновые удилища, тяжелые фидерные кормушки, светящиеся насадки и мешки специальной прикормки (этого всего попросту даже не существовало), а нужен был ореховый прут, кусок лески, поплавок из гусиного пера, грузок из оружейной дроби, крючок (часто самодельный) и ржавая консервная банка дождевых червей. На щуку ходили с бамбуковым спиннингом и блесной из баббита, так же зачастую отлитой в домашних условиях. Никто даже представить себе не мог, что спустя время, рыбаки будут таскать на водоём целые коробки разноцветных силиконовых рыбок, пластиковых воблеров, напоминающих детские игрушки, если бы не тройные крючки, расположенные сразу в нескольких местах, искусственных червей, лягушек, креветок и множества других занимательных вещей. И главное, что, имея такой арсенал приманок, теперь нет никаких гарантий поймать хоть что-нибудь, кроме водорослей.

Отец вытащил первую рыбешку, когда ему было четыре года. Дед смастерил ему удочку из ветки ближайшего кустарника и объяснил, как ей пользоваться. Полагаю, что это был хитрый план, как занять ребенка, чтобы тот не путался под ногами, но, поймав свою первую добычу, почувствовав вибрацию прутика от сопротивляющейся рыбешки, испытав гордость за победу, хоть и над мелкой, но всё же рыбой, мой папа заразился рыбалкой навсегда.

Ему повезло застать те времена, когда для ловли, скажем, окуня достаточно было наживить кусочек двустворчатого речного моллюска, называемого беззубкой, а в магазинах «Охота и рыбалка» ещё не продавались пластиковые рыбки, настолько похожие на живых, что больше хочется отнести их к произведениям искусства, чем к приманке для хищных обитателей рек и озёр. Кстати, они бывают даже ручной работы. И стоят, как десять килограмм свежей, уже пойманной, рыбы. К сожалению, в те времена в магазинах «Охота и рыбалка» не было не только воблеров и виброхвостов, но и всего остального тоже часто не было. Когда мы разбирали папин старый рыболовный хлам на антресоли, я был поражён тем, что среди прочего барахла, там оказались гипсовые формы для отливки блёсен и грузков любых размеров и на любой вкус. Отец показал мне свои поводки и отводы, которые сам скручивал из проволоки, самодельные вертлюги и карабины, даже садок, который однажды он сплёл сам. И сделал он это не из любви к рукоделию, как можно было бы подумать, а потому что иначе раздобыть все эти нужные вещи порой было невозможно.

Когда рыбалкой увлёкся я, ситуация кардинально изменилась. Конечно, она изменилась не из-за того, что именно я увлёкся рыбалкой, а вследствие многих неблагоприятных для рыбной популяции факторов. Снастей на любой вкус в магазинах стало в десятки раз больше, а рыбы в реках во столько же раз меньше. Загрязнение воды производственными отходами, регулирование течения плотинами, не позволяющее рыбе свободно и безопасно нереститься, в конце концов, современные рыболовные технологии и браконьерство – всё это послужило причиной уменьшения рыбных ресурсов, и стимулом для изобретения всё более новых и изощренных способов перехитрить современную добычу.

Свой первый трофей я поймал на устье Десны, где мы всей семьёй жили каждое лето в деревянном домике на бетонных сваях, необходимых там каждому строению, чтобы его не затопило весенним паводком. Мне тогда было пять лет. Отец доверил мне бамбуковую удочку с самой примитивной снастью для ловли живца. Помню, как мне было тяжело управляться поначалу с прутом, и с каким трудом мне давался каждый заброс, поскольку удочка казалась мне невероятно длинной. В сравнении с моим ростом так и было, но, вытащив на берег свою первую верховодку (так в наших краях часто называют уклейку – мелкую рыбку, имеющую продолговатую форму тела, обитающую у поверхности воды, и питающуюся всем, что в неё падает), я стал намного увереннее и смелее. Уже через неделю ежедневной практики ни длина удочки, ни её вес не мешали мне преследовать главную цель – рыбу. Замечая меня, увлеченно следящего за поплавком, проходящие мимо мужики не могли не удивиться, и не отметить, что из меня вырастет настоящий рыбак. Отец смеялся над этими словами, а меня переполняла гордость.

Спустя каких-то десять лет и отец перестал смеяться. Он начал брать меня с собой, когда отправлялся на рыбалку со своими друзьями и обучал всевозможным хитростям этого захватывающего и сложного ремесла. Он не только показывал мне, как правильно нужно вязать всевозможные снасти, как выбирать подходящее место и время суток для ловли той или иной рыбы, но и рассказывал народные приметы, связанные с природными явлениями и их влиянием на клёв. Но самым интересным в этих поездках были ночные рыболовные истории у костра, которыми охотно делились, перебивая друг друга, рыбаки. Я знал, что многие из них, мягко говоря, не совсем правдивые, но это было совершенно не важно. С незапамятных времён у рыбаков вошло в традицию преувеличивать свои достижения. Я слушал и мечтал, что когда-нибудь и мне будет что рассказать и чем похвастаться.

Первым делом я разложил на песке свою лодку и принялся накачивать её баллоны хвойным ароматом с примесью болотных водорослей. Сначала внутреннюю камеру, затем внешнюю. Так же я накачал воздухом надувное дно лодки. Вся процедура заняла у меня около двадцати пяти минут.

Я очень гордился своей лодкой. При общей длине чуть меньше трёх метров она обладала довольно внушительной грузоподъемностью в триста килограмм. Две независимые воздушные камеры обеспечивали безопасность при повреждении одной из них. Надувное дно встречается довольно редко в лодках такого типа. Его преимущество в том, что прослойка воздуха не позволяет быстро остывать днищу, если вода за бортом холодная.

Покончив с надувкой, я протянул по периметру лодки леерный канат, который может пригодиться в случае, если я по какой-то невероятной причине окажусь за бортом, установил две фанерные банки (зачем две – не знаю) и собрал вёсла. Вставив их в уключины, я подтащил лодку к кромке воды, но оставил на суше. Теперь мне было нужно погрузить в неё связку спиннингов, здоровый спортивный рюкзак с рыболовными снастями, ещё один рюкзак с прикормкой и походными инструментами, сумку с продуктами и питьевой водой, а так же насос, который только что был мне так незаменим и пустой пластиковый мешок, в котором я хранил лодку. Справившись с этой задачей, я взглянул на часы: половина третьего.

Несмотря на то, что всё лето в свободные от работы дни я провёл в одиночестве на рыбалке, эта поездка стала вызывать у меня определённое волнение, поскольку на остров до этого момента я всегда отправлялся исключительно со Славиком. Делали мы это один или два раза за сезон на протяжении последних трёх лет. Чаще выезжать на рыбалку вместе у нас не получалось из-за работы Славика. Он ещё в школе начал увлекался информатикой и в результате стал неплохим программистом. Работа не пыльная, зарплата неприлично высокая – можно было бы позавидовать, но для такого свободолюбивого человека, как я, совершенно недопустимым являлся ненормированный рабочий график Славика, который не только регулярно накрывал медным тазом его планы, но и, бывало не раз, портил даже мои. Не исключено, что именно из-за этой работы Славик до сих пор был не женат.

Об острове я узнал от своего тестя. Он не столько увлекался рыбалкой, сколько охотой, однако, не упускал возможности попить водки со старыми друзьями на острове, куда однажды прихватил с собой и меня. Случилось это три года назад, когда мы с Наташей были ещё счастливой молодой семейной парой, мечтающей о куче маленьких детишек и скромном домике на Мальдивах.

Тесть мой был мужиком солидным. Чем он зарабатывал на жизнь для меня до сих пор остаётся тайной, но любые проблемные вопросы он мог решить, совершив один или два телефонных звонка. Это даже немного пугало меня, хотя при всей своей влиятельности он был очень добродушным и весёлым дядькой, разменявшим шестой десяток лет не задолго до нашей свадьбы с Натали – так я называл её, когда был настроен перед сном пошалить (не знаю, уместно ли было об этом упоминать здесь).

В свой первый визит на остров рыбы толком поймать мне не удалось. То ли перемена погоды помешала, то ли новолуние, но, скорее всего, главной причиной стал алкоголь, которого в тот раз, впрочем, как и всегда в этой компании, было в избытке. За увлекательными разговорами я не заметил, как превысил свою норму выпитого в несколько раз, и от жесточайшего похмелья меня спас разве что свежий воздух… и холодное пиво утром, припрятанное опытным тестем в камнях, таким образом, чтобы оно всю ночь оставалось в воде и сохраняло прохладу.

Однако последующие мои визиты туда со Славиком бывали часто очень удачными. Днём ловилась мирная некрупная рыба размером с ладошку, вечером клевал лещ, ночью иногда попадался сом, а ранним утром можно было подцепить любого из обитателей Киевского моря. При чем утренний клёв бывал таким интенсивным, что мы не успевали выматывать спиннинги. Конечно, случались и не очень удачные поездки, когда за сутки мы ловили всего четыре – пять рыбёшек общим весом до килограмма. Нас это ни коим образом не расстраивало, ибо мы отправлялись на остров не за рыбой, а ради самого процесса её ловли, ради задушевных бесед, пения птиц, росы на замерзших пальцах по утрам и кристально чистого воздуха.

Внимательно осмотрев песчаный берег, я убедился, что ничего не оставил на суше и спустил свой резиновый корабль на воду. Предварительно я снял свои кроссовки и вместе с носками швырнул их в лодку, чтобы не промочить, когда буду в неё забираться.

Я вгляделся в линию горизонта, но решительно ничего там не увидел. Мой остров находился на расстоянии, примерно, восьми километров от берега. Чтобы увидеть его очертания, мне нужно было отплыть почти на половину этого расстояния. Иногда можно было с берега различить вдалеке верхушки деревьев, но чаще всего их скрывала дымка, поднимающаяся с воды.

Это кажется несколько жутковатым, плыть на вёслах в открытое море, не видя перед собой никаких ориентиров, и не имея никаких других средств навигации, но на самом деле ничего страшного в этом нет. Даже компас мне не понадобится, чтобы добраться до места, не заблудившись. Ещё когда я в первый раз отправился на этот остров вместе со своим теперь уже бывшим тестем, он объяснил мне, что нужно плыть по возможности строго перпендикулярно береговой линии, не забывая о течении, которое присутствует на водохранилище и сносит лодку к югу, в то время как продвигаться нужно исключительно на восток. Поскольку тогда в нашем распоряжении была моторная лодка, нам не приходилось учитывать ещё одного важного момента, о котором мне не стоило забывать теперь. Правая рука у человека сильнее левой, если он, конечно, не левша, как моя бывшая супруга, поэтому, сидя лицом к корме, при гребле нос лодки медленно поворачивает вправо. Течение по пути к острову сносит лодку в ту же сторону, поэтому нужно всё время стараться брать чуть-чуть левее, чтобы, в результате плыть прямо. Как только на горизонте появляются первые признаки острова, нужно просто скорректировать курс, чтобы успешно достигнуть своего пункта назначения.

Оттолкнув лодку от берега, я запрыгнул в неё и, удобно устроившись на банке, взялся за вёсла. Мне предстоял путь, занимающий больше часа времени. Вода была очень спокойная. Лёгкое покачивание на волнах быстро избавило меня от последних негативных эмоций, связанных с утренними событиями, и я погрузился в свои размышления.

Мне вспомнилось, как несколько дней тому назад, рано утром я вышел на улицу, как обычно, сонный, чтобы съездить в центральный офис издательства, где я работал внештатным журналистом уже седьмой год. Мне нужно было обсудить кое-какие детали очередной статьи с главным редактором электронного журнала, который мне казался абсолютно безвкусным, но, разумеется, моё мнение по этому поводу никого не интересовало, и мне было поручено периодически писать для него всякие бредовые небылицы. Погода стояла пасмурная, асфальт был мокрый после ночного дождя, но, тем не менее, было не холодно, и это вселяло надежду, что осень ещё не подкралась слишком близко. Несмотря на совершенно сонное состояние, моё настроение было отличным. Я рассматривал идущих мне на встречу прохожих, пытаясь разглядеть в их флегматичных физиономиях хоть что-то, кроме раздражения и желания прислониться к чему-то мягкому, хотя бы отдалённо напоминающему подушку.

И вдруг мне в глаза бросилась рекламная вывеска. Судя по всему, предметом рекламы был какой-то конкурирующий с нами журнал, но я могу и ошибаться, поскольку не это привлекло моё внимание. На вывеске большими буквами был написан слоган: «Жизнь имеет только тот смысл, который мы ей придаём». Эта фраза тут же поселилась в моей голове и заставила шевелиться сонное серое вещество. Мысли забурлили и я, кажется, даже начал просыпаться.

«Выходит, что если я сам не вкладываю смысла в свою жизнь, то его элементарно нет?» – задав себе этот вопрос, я одновременно ощутил некоторое разочарование, и в то же время мне стало спокойнее оттого, что моя смерть не станет большой утратой, если жизнь не несёт никакой смысловой нагрузки. «Но если моя жизнь не имеет смысла, тогда зачем открывать утром глаза, суетиться, пытаться чего-то добиться в этой самой жизни?» – снова спросил я сам себя. Теперь я почувствовал себя немного по-идиотски, как будто я добровольно согласился по ночам разгружать вагоны, а после ещё и сам платить за это невиданное развлечение.

«В любом деле, будь то большой бизнес или ремонт велосипеда, есть цель и средства достижения этой цели. Как можно достичь того, чего нет? Почему у других смысл есть? (А есть ли у них смысл?) Может быть, он есть и у меня? Неужели стабильный доход и сбережения на старость и есть мой смысл жизни?» – вопросы посыпались градом, и у меня возникло непреодолимое желание докопаться до истины. (До истины? А истина существует?) Мне вспомнились слова Зигмунда Фрейда, которые я когда-то вычитал, уже не помню где: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или ее ценностью – это значит, что он болен». В моём воображении вспыхнула бегущая строка с большими красными буквами: «Я БОЛЕН! Я БОЛЕН! Я БОЛЕН!».

«Не может быть!» – с неподдельным удивлением произнес я, как будто, вслух. Остатки сна развеялись.

Однажды у меня на кухне мы беседовали со Славиком за кружечкой пива о вере и религии. Речь шла о том, что между этими понятиями есть принципиальная разница. Если религию придумали люди, чтобы наживаться на прихожанах, то вера, по словам Славика, необходима каждому человеку. Она ни к чему не обязывает, и человек может верить во что угодно, хоть в фантики от конфет, но должен верить во что-то для того, чтобы ему было кому молиться в падающем самолёте.

Я не придал этому разговору особого значения тогда, но почему-то теперь именно этот разговор всплыл у меня в памяти. «Чтобы было кому молиться в падающем самолёте… Возможно, в этих словах смысл гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд? Чтобы было кому молиться в падающем самолёте…» – эта фраза крутилась у меня в голове ещё какое-то время. «Чтобы было кому молиться в падающем самолёте…»

Вдруг мне показалось, что я нащупал новую зацепку: «Вера придает жизни вполне конкретный смысл: стремиться после смерти обрести покой – вот цель. И средства для этого вполне известные – стараться не грешить без особой необходимости, а если уж согрешил, то непременно сходить в церковь». Как жаль, что я не верующий человек. Разве что в фантики от конфет я верю, но этого явно недостаточно, чтобы обрести смысл своей никчёмной одинокой жизни.

В тот день я так и не смог определить ради чего я живу на свете. Редактор журнала – жирная стерва, высосала из меня всё желание жить и радоваться жизни, которого в свете событий последних нескольких месяцев и так было крайне не много.

На горизонте показались верхушки деревьев. Несмотря на легкое ощущение усталости, это придало мне новых сил, и я направил свою лодку прямиком к острову.

Полный штиль имел свой недостаток. Лишенный возможности найти хоть какое-нибудь укрытие от прямых солнечных лучей, окруженный со всех сторон водной гладью, я мечтал даже о самом слабом дуновении прохладного ветерка, о самом чахлом облачке, прикрывшем источник света хоть на несколько минут, но небо оставалось бескомпромиссно ясным.

На воде я периодически замечал всплески – похоже, что крупная чехонь разыгралась в поиске пищи. Иногда всплески были более сильными, и тогда я сразу различал в них бой окуня.

Сколько же мне в детстве посчастливилось порыбачить на окуня! Я ловил его на удочку в небольших озёрах недалеко от Киева. Там у маминых родственников был небольшой деревенский домик с садом. Для наживки я использовал и красного червя, и опарыша, и малька в качестве живца, и даже хлеб. К моему огромному разочарованию, мама никогда не была рада хорошему окунёвому улову, когда принималась его чистить от чешуи.

Меня по-прежнему тревожила только одна мысль: если мой остров окажется занят, и договориться с его временными обитателями о сожительстве не удастся, то мне придётся направиться к следующему, а это означало преодолеть ещё, как минимум, пять или шесть лишних километров на север. К тому же, с тем северным островом я не был знаком. Я только знал о его существовании, но мне никогда не доводилось там бывать. Вдруг окажется, что там слишком мелко для серьезной рыбалки? Киевское море, всё-таки, далеко не Байкал, его средняя глубина чуть больше четырёх метров. Местами оно углубляется и до пятнадцати, но на мелководьях глубина не превышает даже двух. Дно водохранилища преимущественно песчаное, однако, опасения так же вызывало его содержание. Если северный остров окажется окружённым коряжником, то ловить рыбу там не удастся несмотря на то, что в таких местах её обычно гораздо больше, чем на чистом песчаном дне.

Тем не менее, чем ближе я подбирался к своему (южному) острову, тем больше убеждался в том, что он совершенно необитаем.

К тому моменту, когда мои руки стали болеть от натирания веслами (специально приобретенные в строительном магазине перчатки я, конечно же, забыл в ящике с рыболовным хламом дома), плавание подошло к концу. Стоит ли писать, что моей радости не было предела? Ступив на берег, я вытащил из воды лодку и, первым делом, решил хорошенько осмотреться.

С момента моего последнего посещения острова со Славиком в середине июня, практически ничего не изменилось. Только заметно увеличилось количество мусора, разбросанного недобросовестными предшественниками через каждые тридцать метров небольшими кучками.

Сам остров был очень маленький. Его можно было бы обойти пешком по периметру за три – четыре минуты, если бы не заболоченный северо-восточный берег, через который пробраться было невозможно. Это миниатюрное болотце служило рассадником комаров и пиявок. Вторые бывали порой незаменимой наживкой при ночной ловле сома. Ещё там обитали самые голосистые в мире лягушки, но от них никакой пользы не было.

Западная сторона острова, на которую я прибыл, и где всегда рыбачил, была песчаная. Это была самая удобная во всех отношениях его часть. Забрасывая спиннинги с западного берега, снасть попадала на дно глубиной около шести метров. Такой глубины вполне достаточно для ловли самой разной крупной рыбы. Течение в этом месте было довольно сильным, чтобы разносить запах вымываемой из кормушек прикормки на большое расстояние и, таким образом, привлекать к наживке добычу. Ставить палатку в этой части острова тоже было удобнее всего, поскольку именно здесь была самая открытая его территория. По этой же причине лодка сохла и отдыхала от должностных обязанностей тоже на песчаном западном пляжике.

На юге островка была отмель. Там находились несколько поваленных деревьев, лежавших наполовину в воде, и других достопримечательностей, кроме этого, там больше не было.

На восточный берег южнее болота, где мы иногда собирали пиявок, я особо не ходил, потому что в этом не было никакой необходимости. Условия для рыбалки там были примерно такими же, как и на западном пляже, но в восточной части острова было гораздо меньше свободного от растительности пространства и очень много камней. Камни были самых разных цветов и размеров: от огромных булыжников до мелкого щебня. Подозреваю, что дно на расстоянии заброса спиннинга там так же было усеяно камнями, что значительно бы затруднило рыбалку, сильно увеличив количество дезертировавших со службы снастей, застряв в камнях.

В центральной части острова росли невысокие деревья, в основном ивы. Было и несколько диких яблонь. Среди густого кустарника встречалась жутко колючая ежевика, не раз ставшая причиной глубоких царапин на теле. В самом центре гордо возвышался один единственный дуб.