Читать книгу Тартарары - Алексей Николаевич Евстафьев - Страница 3

…Вылетев из гроба со скоростью снаряда, брошенного усердной катапультой, Евпсихий Алексеевич распластался по стене собственной квартиры, словно кусок мягкого пластилина, и еле сдержал болезненные стоны.

– Жив!..

Очутившись на полу, Евпсихий Алексеевич придирчиво пробежался глазами по комнате, убеждаясь, что в ней не произошло никаких тревожных изменений, что гроб стоит на прежнем месте и не извлекает из своих недр обитателей мрачных миров, а крышка гроба лежит неподалёку от Евпсихия Алексеевича, ничуть не покорёжившись и не треснув.

– Из кедра, наверное, домовину делали или из бука – не пожалели родители Анны Ильиничны денег для любимой дочурки.

Затем Евпсихий Алексеевич уложил крышку на место, предварительно крикнув во внутренности гроба, что он этого дела так не оставит, что можете на него понадеяться!..

– Евпсихий сказал – Евпсихий сделает!!

Опасное поведение театральных чертей, казалось бы, могло и отвадить Евпсихия Алексеевича от дальнейших попыток посетить Тартарары, но азартное любопытство, способное многих из нас возвысить в собственных глазах на величину предметно-внешнею, вопреки внутренне-духовному, заманило Евпсихия Алексеевича в свои тенета. Только что пережитый ужас, казалось бы, имел достаточно веские причины, чтоб преследовать Евпсихия Алексеевича до конца его дней, но чудесным образом устаканился. Евпсихий Алексеевич решил не поддаваться критическим оценкам начатого им предприятия и отгонял прочь мысли о возможности или невозможности счастливого конца, отгонял, словно безвредных назойливых мух. Счастье – единственная болезнь, от которой нет лекарств; и уж лучше совсем не болеть – на это мало кто решится возразить.

– Надо бы сюда ковёр повесить, чтоб в следующий раз не было больно. – сообразил Евпсихий Алексеевич, постукивая по стене пальцами, однако, не имея понятия где он такой ковёр может раздобыть. Пришлось довольствоваться тремя подушками, которые Евпсихий Алексеевич старательно приколотил к стене, вымеряя так, чтоб при следующем вылете из гроба, его голова обязательно ударилась об подушку и не сломалась.

– А теперь надо найти бабку Крокодилову и порасспросить хорошенько про это дело: пусть выкладывает всё, что знает. Вроде и тетрадь у ней должна быть с записями – следователь о чём-то таком проболтался. Фамилия у бабки редкостная – обязательно найду.

Поиск по пользователям соцсетей, проживающих в том же городе, что и Евпсихий Алексеевич, выдал однозначный результат: некто Яша Крокодилов регулярно посещал сайт знакомств, оставляя будничные улыбающиеся фотографии, философские эпистолы, явно собственного сочинения, и прочие заманчивые предложения, касающиеся милых дам.

Евпсихий Алексеевич в крайне дружеских и ненавязчивых словах обратился к Яше с вопросом, не родственник ли он известному в своё время следователю Крокодилову, с подвигами которого он ознакомился не так давно, перелистывая в библиотеке подшивки старых газет. Яша сразу признался, что он единственный и любимый сын того самого следователя Крокодилова, и добавил, что к сожалению папаша умер несколько лет назад и при обстоятельствах несколько пикантных. Маменька тогда с трудом купила билеты на концерт весьма знаменитых артистов, и в театре собрался весь городской бомонд, все начальники и бандиты, пользующиеся в наши диковатые времена большим почётом, так что папаша не успевал головой вертеть, тыкать пальцем и сообщать, что он «вот этого хмыря упёк на три года колонии строго режима по доносу его же дружка, а вон того гаврика хлестал по морде, когда тот пытался взятку сунуть»!.. Концерт так и не успел начаться, поскольку многоярусная хрустальная театральная люстра рухнула в зрительный зал, причём даже не сильно покалечив тех, на кого упала, кроме папаши – тому осколок хрусталя пробил голову, и папаша истёк кровью. Маменька осталась жива и, как говорится, без единой царапины, но пребывает с того времени в состоянии странном, в состоянии, способном иногда творить сюжеты психически неустойчивые. Что, разумеется, можно понять.

– Меня тоже тогда слегка задело… – спокойно жаловался Яша, доверяя случайному знакомцу несколько рискованные рассказы из своей жизни. – Я даже в штаны наложил с испуга, и несколько последующих дней, вернее ночей, в штаны накладывал без всякого внешнего повода, я даже был уверен, что когда-нибудь у меня разорвёт кишечник от каловых масс с последующим перитонитом, и я умру. Но всё-таки не умер, и даже, в значительном смысле слова, здоров.

– Очень бы мне хотелось повидаться с вашей матушкой, отдать дань уважения и всё такое прочее. – аккуратно напрашивался на знакомство Евпсихий Алексеевич. – К тому же, есть ещё и сугубо личный интерес, поскольку из старых газет я узнал, что следователь Крокодилов вёл дело по исчезновению Анны Ильиничны Зарницкой. Я ещё в юношеские годы не мог остаться равнодушным, соприкоснувшись с этим загадочным делом, поскольку я очень отдалённый родственник этих самых Зарницких, даже не столько им родственник, сколько некоему дяде Пете из Армавира – а уж он-то натуральный родственник и приятный человек, хотя и не любитель совать нос в чужие дела, поэтому и оставил без должного внимания дело о пропавшей девушке. Я же теперь почувствовал, что не могу сохранить эту семейную тайну в покое, меня влечёт узнать хоть какие-то детали, хотя бы некоторые загвоздки, и очень жаль, что ваш папаша помер. Но разве маменька не сможет кое-что припомнить из этого шумного дела, и поделиться со мной своими воспоминаниями, поскольку для меня всякая мелочь приятна и важна?

Яша поручился за свою маменьку, признался, что она всегда рада помочь хорошему человеку, особенно если речь идёт о поисках правды, и собеседники договорились о встрече. Всего-то через пару часов встреча и состоялась, Яша оказался человеком сангвинического склада, дружественным, но с непритязательными странностями. Евпсихий Алексеевич ничуть бы не удивился, если б узнал, что Яша иногда носит специальную шапочку из фольги, защищаясь от посторонних излучений. Приятели немножко посидели в кафе, пригубив недурственной водочки, а затем проследовали домой к маменьке Яши Крокодилова, которая всегда рада гостям.

– Кажется, ты говорил, что её зовут Дарья Мартыновна? – причёсываясь пятернёй у зеркала в кафе, спросил Евпсихий Алексеевич.

– Марья Антоновна!

– Ах да, Марья Антоновна, извини! разумеется, Марья Антоновна!..

Марья Антоновна и вправду оказалась женщиной весьма почтенного возраста, даже той самой «бабкой» – как выразился про неё циничный муженёк – быстренько накрыла стол с незамысловатыми угощениями и поинтересовалась, чем может быть полезна.

– Ваш муж был легендарный человек, и мне очень жаль, что я не имел чести быть с ним знакомым. – нервно кашлянул в кулак Евпсихий Алексеевич. – Газеты писали, что он мог раскусывать как орехи те преступления, от которых напрочь отказывались маститые сыщики из областного управления. Единственное, что мешало ему продвигаться по службе, это зависть коллег по работе. К сожалению, мы все окружены завистниками, и надо иметь особое свойство цинизма, чтоб их не замечать.

– Талантлив папаша был, безмерно талантлив. – с очаровательной грустинкой заговорил Яша, пытаясь успокоить свою маменьку, слишком архаично воздымающую руки к небу и покачивающую головой в ответ на речь Евпсихия Алексеевича. – Были проблемы с субординацией и дисциплиной; папаша терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, а что не делать, а он и сам всё прекрасно про себя знал.

– «Я пребываю в закатных лучах справедливости!» – так любил приговаривать мой незабвенный супруг и добавлял, что в этом городе, после него, из истинных слуг закона никого не останется. И оказался прав. – решительно заявила Марья Антоновна.

– Позвольте мне вон то безе. – потянулся Евпсихий Алексеевич к заманчивой сладости. – Сами пекли?

– Да ну что вы. Безешка покупная, но – хотите верьте, хотите проверьте – глаз у меня завсегда был намётанный, и в этом я мало чем уступаю своему супругу, и я легко распознаю все достоинства продукта, внимательно разглядев его в магазине.

– Безе очаровательное – и это лучшее доказательство намётанности вашего глаза.

– Благодарю вас.

Евпсихий Алексеевич попробовал из учтивости поцеловать ручку Марьи Антоновны, но напрочь забыл, как это делается по форме этикета и какими словесными любезностями сопровождается, и чтоб не опозориться, решил пока не целовать.

– А как лихо он расследовал дело об убийстве депутата заксобрания!.. Ты помнишь, Яшенька?

Яша произнёс что-то вроде мечтательного оханья.

– Сразу обратил внимание, что во фрачном костюме убитого депутата отсутствовал носовой платочек. – Марья Антоновна выложила один за одним интеллектуальные подвиги супруга. – Сразу сообразил, что депутат, незадолго до гибели, мог выбросить носовой платочек в урну туалета, и сразу принялся обыскивать все отхожие места заксобрания. И разумеется отыскал этот носовой платочек, отметил на нём следы губной помады – которые и явились причиной тому, что платочек был выброшен – а уж по цвету губной помады отыскал среди присутствующих дам именно ту, с которой депутат безответственно целовался, а она его и убила. Кажется, каким-то ядом, подсыпанным в ликёр, но это теперь и не важно. Ведь согласитесь: дело было расследовано лихо, в два счёта!!

– Да-да, лихо… весьма лихо… – Евпсихий Алексеевич не без робости пригубил из рюмочки что-то вроде домашнего слабенького ликёра и, склонившись в сторону Марьи Антоновны, заговорил с некоторой даже строгостью и досадой: – Однако, нельзя не вспомнить и единственную неудачу следователя Крокодилова – это дело об исчезновении девушки. Я понимаю, что уже прошло четверть века с тех пор, но уверен, что вы хорошо помните это дело: некто Анна Ильинична Зарницкая, была приглашена компанией молодых людей на шашлыки на дачу, но внезапно исчезла с этой дачи и не объявилась до сих пор ни в одной возможной ипостаси. Кажется, не объявилась.

– Евпсихий Алексеевич родственник пропавшей Анне Ильиничне, потому его и заботит тот давний случай. – Яша пояснил маменьке пылкость Евпсихия Алексеевича.

– Ах вот оно что. Я всё прекрасно понимаю, примите мои глубокие соболезнования.

Марья Антоновна сообщила, что была приятельницей соседки этих самых Зарницких, знала, как близко к сердцу восприняли случившееся все, кто хоть немного был знаком с девушкой, и что сама Марья Антоновна не могла оставаться равнодушной наблюдательницей, а старалась разузнать как можно больше о ходе расследования, даже подчас надоедая своему супругу. «Ладно бы девушка была вертихвосткой и баловницей, доставляющей своим родителям сплошные неурядицы. – несколько пренебрежительным тоном проговорила Марья Антоновна, поскольку очень не любила вертихвосток и баловниц. – Но девушка была очень и очень милым созданием, держащим себя на том уровне кротости и целомудренности, на котором это было возможно в то распущенное время, а уж если говорить про время, переживаемое нами ныне, то девушка выглядела бы на его фоне сплошным очарованием. Отчего и жалко её до слёз.» К сожалению, никого из парней не удалось привлечь к уголовной ответственности, расследование застопорилось на каких-то мелочах и противоречиях в показаниях, и чем дальше по времени отодвигалось от даты исчезновения, тем больше путаницы лепетали на допросах парни, быстро переквалифицированные из подозреваемых в свидетели, пока супруг не закрыл это глухое дело – впрочем, не по своей вине, а по указанию начальства.

– «С моих слов записано верно, дата числом, подпись.» – добавила Марья Антоновна.

– Что-что? – вздрогнул Евпсихий Алексеевич.

– Это так полагается при ведении протокола допроса. – пояснил Яша. – В конце протокола допрашиваемый должен написать от руки: с моих слов записано верно, дата числом, подпись!..

– Понятно.

Тут же Марья Антоновна призналась, что у неё была тетрадь, в которую она тщательно записывала весь ход расследования, но тетрадь давно утеряна за ненадобностью, впрочем, обстоятельства трагедии у ней стоят, словно бы перед глазами.

– Первым делом виноват Шершеньев! – убеждённо мямлила Марья Антоновна, обрадовавшись, что её хоть кто-то внимательно слушает.

– Шершеньев?

– Да. Он не просто так пригласил девушку на дачу, а с намёком, с далеко идущей целью. Он явно рассчитывал, что в один прекрасный момент пообещает на ней жениться, а девушка и клюнет на это обещание, вступит с ним в вожделенную связь, станет ещё одним досужим именем в списке девиц, которыми можно попользоваться. Но судя по всему, девушка поняла, что Шершеньев – вместе со всей своей разгулявшейся компанией – вовсе не собирается на ней жениться, а хочет поглумиться, и она отказала ему. А уж что там дальше было на даче – никому не ведомо.

– Мама, вы, наверное, путаете. – вступил в разговор Яша, прожёвывая пищу с таким видом, словно высчитывая все присутствующие в ней канцерогены. – Это я вам вчера рассказывал про своего приятеля, про Кошёлкина, который обещал жениться на однокурснице, грозя, что будет каждый день торчать у её подъезда, пока она не согласится.

– Ну да, кажется ты мне это рассказывал про Кошёлкина. – смутилась Марья Антоновна. – И что там было дальше? Напомни мне.

– Через год однокурсница не выдержала натиска и согласилась выйти замуж, а когда Кошёлкин наутро проснулся в её постели, то нагло расхохотался и заявил, что передумал жениться, а однокурсница интересовала его только с целью временного глумления. И весь следующий год уже однокурсница бегала за моим приятелем Кошёлкиным и требовала, чтоб он женился на ней, поскольку настал её черёд поглумиться и родить от него ребёнка.

– Надо же какая несмышлёха. Родила?

– Нет. Не поверите, но у Кошёлкина случился гормональный сбой, и никакие глумления ему теперь недоступны.

– Да, теперь я точно вспомнила, что ты рассказывал про своего приятеля, а Шершеньев не обещал жениться на девушке, которую увёз на дачу. Хотя, мы и не можем доподлинно знать про все его обещания, он мог болтать что угодно, мог и ляпнуть мимоходом, что вся эта дача обещана ему родителями как подарок на свадьбу, а девушка могла понять это как намёк на свой счёт.

– Кстати, о даче. – Евпсихий Алексеевич обрисовал пальцем в воздухе контур домика, больше напоминающий собачью конуру. – Вы случайно не знаете, где эта дача находится?.. Может быть, вам и доводилось бывать в тех краях: мало ли знакомцев в нашем небольшом городе – вдруг у кого там и собственный уголок отдыха имеется!..

– Несколько раз и совершенно случайно я проходила мимо этой дачи, она располагается в комплексе дачных участков за посёлком силикатного завода, и надо сказать, что местность там диковатая, хотя имеется железнодорожная станция поблизости.

– В то время там как раз закончили воздвигать новостройки и вырубать сосновый бор, но грязь местами была непролазная, арматуры торчали из земли в самых непредвиденных местах, железобетонных плит валялось полным-полно – просто ноги можно было сломать. – напомнил Яша. – А вот дачные участки до сих пор сохранились, они стоят совсем впритык к посёлку силикатного завода. Люди трудятся, выращивают овощи и фрукты – проявляют генетическую тягу к земле.

– Да-да-да… – понимающе закивал головой Евпсихий Алексеевич, поскольку ему была немного знакома местность у посёлка силикатного завода, в свои юношеские годы ему доводилось бывать и в тех краях. Не на дачах, а в самом посёлке силикатного завода – в одной из многоэтажных новостроек проживал балбес-приятель, ведший в те времена жизнь весёлую, бессмысленную и беспощадную к собственному здоровью; вот у этого приятеля и гостевал пару раз Евпсихий Алексеевич. Один раз он даже попёрся к приятелю в зимних вечерних сумерках, попёрся как раз с железнодорожной станции, зачем-то свернул с главной дороги на какую-то корявую безлюдную тропинку, и чуть было не заблудился. Впрочем, сейчас всё это вспоминать ни к чему.

– Обычный дачный домик с участком на шесть соток. – старательно припоминала Марья Антоновна. – Кажется, имелась небольшая теплица для помидор, впрочем, не думаю, чтоб в той местности помидоры давали хоть какой-то урожай: земля совершенно не плодоносная, если только не вбухивать в неё тоннами суперфосфат и сернокислый калий… Вы сами, Евпсихий Алексеевич, не дачник случаем?

– Должно быть я обрадую вас, если скажу, что я заядлый дачник, только пока без своей дачи, но очень хочу обзавестись.

– Вы действительно меня обрадовали, и в следующий раз, когда вы соизволите посетить меня – проведать, так сказать, глупую болтливую старуху – мы обязательно поговорим о ведении приусадебного хозяйства, в проблемах которого я разбираюсь лучше всего, и способна выдавать полезные советы один за другим. Да и в консервации продуктов я мастерица.

– Обязательно. Смею вас заверить, разговор о помидорах может затянуться у нас надолго, и даже найдётся о чём поспорить.

– Лучше всего у мамы получается крыжовенное варенье. – чуть ли не облизнувшись с головы до ног, заметил Яша. – Самое вкусное, что я ел за всю свою жизнь – это кусок белого хлеба, намазанный сливочным маслом и маменькиным крыжовенным вареньем!!

– Ты известный подхалим, Яша, но очень хорошо, что любишь свою мать, и мама в долгу не останется. – смущённо просияла Марья Антоновна.

Яша столь же смущённо кивнул в сторону гостя, намекая, что не все домашние нежности способен по достоинству оценить посторонний человек.

– Я верю в высокий профессионализм вашего супруга и оперативных сотрудников, проведших обыск на даче Шершеньева. – сказал Евпсихий Алексеевич, продвигая мыслительную работу старушки ближе к делу. – Журналисты в газетах сообщали, что никаких следов, указывающих на криминальную сторону события, на даче найдено не было, но мне кажется, что могли быть выявлены некоторые детальки – нелепые на первый взгляд, но тем не менее, запавшие в размышления следователя, и он мог поделиться с вами своими сомнениями, допустим, в такой же приятной обстановке за ужином; например, извлекая задумчиво макаронину из тарелки, произнести «что-то здесь не так, голубушка», имея в виду дачный антураж.

– Да он постоянно произносил это «что-то здесь не так голубушка», вы совершенно точно угадали его любимую присказку! – поведала Марья Антоновна. – Все две комнатки злополучной дачи и кухня были обысканы вплоть до тряпочек и проволочек, которыми в летнею пору родители Шершеньева подвязывали овощную рассаду, каждый мешок был вывернут наизнанку и вытряхнут, а служебная собака обнюхала даже выгребную яму. И всё-таки не обнаружилось ни малейшего следочка скандала или потехи, переросшей в потасовку и акт насилия, не нашлось никаких пятен крови; если девушка и была мертва – то была убита и спрятана не в домике. Да и на дачном участке её не могли закопать, поскольку не так просто выкопать зимой яму, чтоб не осталось на снегу следов. Нет, лично я уверена, что мёртвое тело девушки находилось ни на самой даче, ни вблизи её. А вот если смотреть дальше – по окрестностям – вот там и можно было бы поискать, но заняться этим было совершенно некому.

– И никаких посторонних очевидцев не нашлось?

– Все соседние дачи оказались на то время безлюдны; их хозяева, разумеется, отыскались и допросились, и все они в тот праздничный день сидели у себя по домам, а про молодёжные гулянки на территории садоводческого товарищества ведать не ведали.

– Что же интересного рассказывали подозреваемые парни на допросах?.. Частенько ли приходилось следователю выражаться на их счёт «что-то тут не так, голубушка»?..

– Право слово, вы меня можете в краску вогнать этими «голубушками». – сказала Марья Антоновна, прикрывая ладошкой рот, расплывающийся в нежной улыбке. – Так грустно, но и одновременно светло вспоминать прожитое…

– Маменьке решительно нужно заняться написанием мемуаров, но она почему-то робеет. – сообщил Яша, явно затрагивая больную струну Марьи Антоновны, и та предпочла не заметить речи про мемуары.

– Во время допросов подозреваемые вели себя не слишком напугано, могли запросто нести околесицу не относящуюся к делу, и постоянно извинялись за то, что были пьяны и мало чего помнят. Никто из парней не мог толком рассказать, когда заметил отсутствие девушки, и куда она могла бы отправиться. Разумеется, когда факт пропажи стал очевиден, то они бросились на поиски, и, кажется, Феофанов помчался в левую сторону от калитки, чтоб отыскать следы девушки, а Головакин помчался в правую сторону, куда дорога заводила в тупик, выбраться из которого помогла бы только лесная просека. А кто-то, кажется, Свиристелов отправился на станцию, чтоб расспросить тамошний народ о девушке несколько пьяненького состояния, но и на станции никто ничего не знал и не видел.

– А каковы ваши впечатления о личностях подозреваемых?.. Сложилось ли у вас достаточное представление об их способностях и душевных качествах?.. Кому, например, можно верить, а к кому можно было бы применить и допрос с пристрастием?..

– Каких только представлений у меня не сложилось об этой пьяной компании, но ничего хорошего сказать не могу ни про кого. Например, Головакин – неказистый тип и с задатками алкоголика: все его показания, помнится, сводились к тому, что он налил и выпил, а дальше, извините, плохо помнит. Даже про шашлыки, ради которых приятели собрались на даче, почти ничего не помнит. Говорил, что закуска градус крадёт, но уж если его приятель Феофанов взялся шашлыки жарить, то он их с удовольствием и ел, пока от этого чёртова мяса тошнить не начало. А вот сам Феофанов сообщал, что шашлыки жарил не он, а Шершеньев, поскольку был известный мастер на это дело, и его иногда в шутку дразнили «шашлыкшерневым», а тот обещал словоблудов зарезать, замариновать и зажарить. Больше ничего полезного Феофанов сообщить не мог, и все его монологи на допросах заканчивались обещаниями прекратить баловаться и закончить институт с красным дипломом. А вот Свиристелов, например, умудрился всю линию допроса склонить на обсуждение некоторых подружек Анечки Зарницкой, с которыми, как оказалось, он был прекрасно знаком: такая-то, дескать, ничего себе фифочка, только много из себя строит, а ещё, дескать, есть одна рыженькая Юлечка – с биологического факультета – вот с ней бы он замутил с удовольствием. На разумные претензии следователя, что нельзя так потребительски относиться к женщинам, Свиристелов отвечал, что если сучка не захочет – кобель не вскочит!..

– Мда, есть такой пошловатый тип неугомонных бабников. Но некоторые девушки в них что-то находят интересное – вот ведь в чём секрет. – заметил Евпсихий Алексеевич.

Марья Антоновна призналась, что в молодости за ней пытался ухаживать один такой кобель – так она его быстренько отшила.

– Маменька придерживается тех принципов во взаимоотношении полов, которые дозволяют постоянно подпитывать взаимную любовь. – с толковостью человека, получившего хорошее воспитание, проговорил Яша. – И маменька считает, что совсем не допустимо оскорблять женщину, ибо оскорбляя любую женщину – пускай и возмутительно легкомысленную – ты в значительной мере оскорбляешь и материнское лоно, что произвело тебя на свет.

Марья Антоновна взглянула на сына с благодарным родительским умилением, но, однако, и содержа во взгляде чуткую печаль, вызванную видимо простодушностью Яши, находящуюся едва ли не в полушаге от фееричного идиотства.

– А что вы думаете про Сердцеедского?.. – неумышленно барабаня пальцами по пустой рюмке, спросил Евпсихий Алексеевич. – Кажется, он заметно отличался из всей компании?

– Очень занятный тип. Я выпросила у муженька все до единого протоколы допросов Сердцеедского, и внимательно их изучила, как истинная мазохистка. – Марья Антоновна подмигнула Евпсихию Алексеевичу, чтоб и ему предался шутливый настрой, касающийся образа мыслей Сердцеедского. – Слог, обороты, лексика, логика, лаконичность, аргументы – всё кружилось вокруг идеи кризиса мироздания, в котором пропажа бедной девочки не является чем-то значимым, а потому и уйдёт в прошлое, которое вряд ли кому удастся растревожить. Иногда было ощущение, что это не у него, а у меня в голове морок – настолько гипнотическим свойством обладал образ его мышления, переданный даже не в личной беседе, а через бумагу, но меня пронять нелегко; думаю, вы сумели убедиться, что я женщина отчаянная и себе на уме!!

– Да уж. – согласился Евпсихий Алексеевич.

– Помню, на какой-то совершенно невинный вопрос, он ответил фразой, не имеющей прямого отношения к вопросу, но, судя по всему, очень важной для Сердцеедского именно в тот миг, когда невинный вопрос был задан, и фраза была следующая: только в доме, наполненном собственной скорбью, ты можешь счастливо умереть… Очень странная фраза, не правда ли?

– Очень странная. А как вы думаете, что Сердцеедский имел в виду?

– Возможно, только то, что он сказал, и ничего больше, и вряд ли этот его мыслительный порыв имел отношение к гибели девушки.

– Мне это напоминает своего рода когнитивно-ассоциативную линию мышления. Ту самую линию, которая придаёт ходу сюжета особый драматизм. Я не верю, что такие вещи можно говорить спроста.

– Я вообще мало чему привыкла верить, однако, касательно этого случая, я всегда думала на Шершеньева! – кажется Марья Антоновна решилась твёрдо высказать своё подозрение, и даже не подозрение, а убеждение в виновности Шершеньева, вызванное долгими раздумьями над протоколами допросов и беседами с супругом. – Скользкий тип, замученный неудовлетворённостью собственными качествами лидера, поскольку невольно сравнивал своё поведение с поведением Сердцеедского, и убеждался, что по всем параметрам проигрывает. Ну, разве что в физической силе и красоте он явно возвышался над другими парнями, но мы же с вами понимаем, что внешними достоинствами можно успешно обмануть окружающих, но своим внутренним содержанием не обманешь ни себя ни других. Да ещё этот его приятель Свиристелов – тоже тип не из простых, насколько я могу судить; они вдвоём запросто могли бы придумать как управиться с бедной девушкой, поглумиться и придушить, этакие бесстыдники!.. К тому же я слышала краем уха некоторое время назад, что этот Свиристелов повесился… Да, не смотрите на меня так удивлённо, я почти уверена, что получила верные сведения, и Свиристелов повесился!.. А разве захочет нормальный человек просто так взять и повеситься? Он повесится, если только его совесть грызёт.

– Ну надо же, Свиристелов повесился??

– Повесился!!

– А разве он не оставил предсмертной записки?.. Самоубийцы частенько прощаются с миром в письменной форме.

– Вроде бы не оставил, но поскольку я про всё это слышала краем уха, то не могу точно утверждать, что он ничего не оставил. Если и оставил, то явно что-то пустяковое, совсем не касающиеся пропавшей девушки, иначе бы в следственном комитете переполошились, принялись бы ворошить закрытое дело, и новые данные просочились бы наружу.

– Мог бы и как-нибудь уклончиво написать, типа: «Прошу прощения у всех, перед кем хоть в чём-то виноват, а в кое-чём я виноват обязательно».

– Мог бы и так уклончиво написать, а мог бы и этак: дескать, электричество горит – освещает здания! больше нечего писать – спасибо, до свидания!.. – отшутилась Марья Антоновна.

– «С моих слов записано верно, дата числом, подпись!..» – принял участие в недолгой потехе Яша.

– Вот-вот, захотел бы что-то написать – обязательно бы написал… – рассуждал Евпсихий Алексеевич, лишь для формальности улыбнувшись. – А были у него жена, дети?.. С ними что?

– Никакой жены с детьми за ним не значилось. Видать, молод ещё был, не нагулялся.

– Не нагулялся, не нагулялся… – машинально повторил Евпсихий Алексеевич. – А вот адреса всех этих парней вы никак не запомнили, уважаемая Марья Антоновна, хоть приблизительно? вот хотя бы этот Свиристелов где проживал?

– Ничего не запомнила, да и не стремилась особо запоминать, просто всё записывала в особую тетрадочку, у меня там всё было аккуратно разграфлено и запунктировано. («Как бы нам сейчас тетрадочка-то пригодилась!» – воскликнул Яша. «Очень бы пригодилась!» – вздохнул Евпсихий Алексеевич) Но я знаю, где находится дом Шершеньева, поскольку я просто случайно однажды прогуливалась мимо этого дома, и даже чуть-чуть наблюдала за самим Шершеньевым, надеясь, что он совершит что-нибудь подозрительное, что выведет меня на нужный след, и я оставлю своего муженька в дураках! а ещё однажды я у дома Свиристелова была – это здесь неподалёку, пойдёмте на балкон, я вам его покажу. – Марья Антоновна распахнула дверцу на балкон и пригласила гостя пройти с тем подковыристым прищуром, с которым разведчик поднимается на наблюдательный пункт.

– А за Свиристеловым вы не следили?

– Свиристелов сам кого хочешь выследит – очень подозрительный взгляд имел молодой человек, я бы не решилась красться за ним в темноте. Вот, посмотрите на его дом, очень крепенькая пятиэтажка, и ещё красненькими кирпичами выложено у крыши: «1971».

– Что бы это могли быть за цифры?

– Думаю, это тот год, когда построили здание. Иногда советские строители чудили на такие темы.

– Хорошо, а где же у нас дом Шершеньева? – зябко поёживался Евпсихий Алексеевич, всматриваясь в сыроватую муть апрельского снегопада.

– В другом районе, ближе к центру города, названия улицы не помню, но, кажется, поблизости находится конечная остановка третьего трамвая – там, где он делает кольцо…

– Догадываюсь, что это за место, но трамвай там больше не ходит, Марья Антоновна!

– Как не ходит? – с ребячливой обидой всплеснула руками старушка.

– Так не ходит, сняли рельсы и вместо трамвая запустили троллейбус. Оказывается, местные жители жаловались на шум от колёс трамвая.

– Ох уж эти местные жители! – несколько с наигранной и шумной досадой рассердилась Марья Антоновна, впрочем, вполне искренне переживая за исчезновение трамвая с улиц любимого города. – Не хочешь жить рядом с трамваем – ну так переезжай в другое место, куда-нибудь туда, где нет ни малейшего шума, хоть на кладбище переезжай жить – разве кто тебя туда не пускает??

– Ну… Вот так, вот так!.. – сочувственно покачал головой Евпсихий Алексеевич.

С игривой уютностью извиняясь, что мало чем могла помочь, Марья Антоновна выпроводила гостя с балкона, поплотней захлопнула дверь, поскольку в комнату уже изрядно набралось ознобистой весенней волглости и звуковых ошмётков. Евпсихий же Алексеевич в ответ заметил, что Марья Антоновна, напротив, помогла ему очень много, и помогла в самой сути характеристик участников тех событий, что он и не рассчитывал заполучить столь важные сведения из таинственного прошлого, и теперь он надеется в своих поисках правды на благоволение судьбы. Разговор тем и кончился. С кухни был принесён реактивно клокочущий чайник с целью напоить гостя напоследок забористым напитком с примесью разнообразных луговых трав. Евпсихий Алексеевич, галантно обжигаясь и прифыркивая слегка сморкающимся носом, выпил свою чашку до дна, похвалил напиток и поблагодарил хозяйку.

– Однако, мне пора и уходить!!

– Как?? Уже пора?? – нелепо опечалилась Марья Антоновна. – Вот вам уже и пора!..

– Что же делать, труба зовёт. – Евпсихий Алексеевич быстренько снимал, выданные ему на время гостевания, домашние тапочки, и возвращал на ноги любимые ботинки.

– Непременно жду вас снова в гости.

– Непременно зайду.

– Да и мы как-нибудь встретимся, поговорим о том о сём. – растроганно блистал выпитым удовольствием Яша.

– Буда рад. Очень буду рад.

– Прощайте, Евпсихий Алексеевич!..

Не без труда вырвавшись из дружеских объятий, Евпсихий Алексеевич вывалился за дверь гостеприимной квартиры, и помчался домой, кропотливо обдумывая всё услышанное. Гниловато-ухмыляющийся Сердцеедский, нагловатый Шершеньев, пьяненькие Головакин с Феофановым – все персонажи давней странной истории захватнически уместились в тесноватых лабиринтах мозга и даже устроили некоторую суматоху. И ещё самоубийственно зудел Свиристелов с опрятно-честным выражением лица и готовностью помочь следствию всеми фибрами плотоядной души.

– Ничего не ясно. – сказал Евпсихий Алексеевич самому себе, нервно тыкая ключом в собственную дверь. – Пора приступать к допросу непосредственных участников события.

Вошёл в дом и направился к гробу.