Читать книгу Записки москвича - Алексей Николаевич Хетагуров - Страница 3

Кто сейчас помнит слово «Агитпункт»? Наверное, те же, кто заседал в «красном уголке», ходил в «избу-читальню», был пионером, «соколом», «орленком», звеньевым, вожатым, состоял в комячейке, в партбюро. Избранные заседали в Совнаркоме, Наркомпросе, Совнархозе, Наркомземе, горкоме, обкоме. Получали бесконечные директивы друг от друга, которые благополучно ложились под сукно, поскольку одно их прочтение было «Сизифов труд». Не успел прочесть первую, как поступала следующая, опровергающая предыдущую.

Но все это для граждан «высокопоставленных» и тех, кто их «поставил». Обыкновенным обывателям, рядовым гражданам предоставлялась счастливая возможность соприкоснуться с властью и даже как бы на нее повлиять – явиться в «Агитпункт», а потом на выборы. Правда, результат всегда был один и тот же – 99,9%. Однако это не мешало кандидату в нежданный момент оказаться старым агентом царской охранки, английским шпионом, перерожденцем и т. п. Выборов всяких было много, народ в них не вникал. Шел, опускал бюллетень и заходил в буфет, где было пиво, ситро и бутерброды. Кое-что прихватывал для дома, потому что бутерброды были с хорошей колбасой, недоступной торговым точкам.

Все эти действа начинались, как уже было сказано, с «Агитпункта». Они появлялись чуть ли не на каждой улице. Веселые транспаранты: красные полотнища, натянутые на подрамник, и надпись белилами – «Агитпункт». По бокам такие же вертикальные полотнища. Кого и куда выбирают, «блок коммунистов и беспартийных, рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции». Какая она «не трудовая», никто не знает. Я допытывался у мамы, что такое «блок», мама раздражалась: «Ну, что тебе не понятно? Блок и блок, это когда в одной упряжке скачут».

Были еще лица, которых в заветный блок не пускали – это духовенство. Ими пугали в школе. Но среди них бывали исключения, классный руководитель рассказывала, что есть «красные попы». Они под рясой носят сапоги – вроде как пароль, всегда узнаешь своего. «Что под рясой, гражданин?» – «Сапоги!» – «Проходи, товарищ!» Говорила, что к сапогам полагается еще и галифе, так что снаружи – духовное лицо, а под рясой – «из органов». Рассказывая эту басню, учительница расплывалась в теплой улыбке. Сама видела: поп полез в карман за портсигаром, поднял рясу, а там сапоги и галифе – «красный», свой, социально близкий поп. Но таких мало, в основном попы темные и отсталые, но им позволено и разрешают, потому что у нас свобода совести, а в церковь ходят неграмотные старушки.

В дни выборов на нашей улице появлялась пара-тройка Агитпунктов. Веселая вывеска, можно зайти: бесплатно взять программы кандидатов, партийные брошюры, а главное – полистать годовые подшивки «Огонька» и «Смены», смотри – не хочу! Агитпункт помещался в каком-то научно-медицинском учреждении детских болезней, где проводились занятия повышения квалификации врачей-педиатров.

Кабинет, в котором размещался Агитпункт, специализировался по кожным подростковым заболеваниям. На стенах, под стеклянными колпаками, развешаны части тела, пораженные каким-нибудь недугом. Руки, ноги, полностью зад и другое – все с прыщами и лишаями. Агитпункт всегда был пуст. Там дежурили два матроса, которые скуки ради ставили одну и ту же пластинку на патефоне – с речью товарища Сталина, посвященную форсированию Днепра. Вождь вещал глухим голосом, проглатывая фразы скороговоркой. Матросы знали речь наизусть, иногда комментируя: «Здесь у него больше акцент, а тут меньше».

На подиумах и стендах – гипсовые раскрашенные слепки частей тел младенцев и детей с изъянами. Казалось, это пыточная камера французского барона и маршала Жиля де Рэ, послужившего прототипом Синей бороды, а монотонная речь вождя – заклинания великого инквизитора Томаса де Торквемады. Не скрою, мое внимание привлек женский детский орган, я никогда его раньше не видел. Первый ликбез был мрачен, орган помещался в квадратной витрине под стеклом – гипсовый, жутко раскрашенный, он мне не понравился. К вечеру приходил маленький, худенький, беленький старичок. Очень грустный. Он начинал рассказывать, что здесь работала его жена, она была заслуженным медработником и перед смертью успела получить орден Ленина. Тут у него наворачивались слезы, и он вытирал их платочком. Матросы сочувственно кивали и ставили пластинку с речью товарища Сталина. Мне было жалко старика. Он был безутешен. Седая голова, круглые очки. Этот кабинет был ему дорог воспоминаниями о супруге.

Я пробовал ходить в другие Агитпункты, но там было скучно и казенно. Сердитые тётеньки, толстые дядьки, которые все время что-то писали и хрюкали носами, напряженно зыркая исподлобья по сторонам. А тут матросы! Я сам хотел быть матросом и даже ходил в военно-морской кружок Дома пионеров. Не получилось. Матросы были из соседнего дома «Политкаторжан». Над входом с улицы – барельеф: через тюремную решетку пробиваются лучи солнца. Дом выстроен в 1927 году для старых большевиков. При царе они благополучно пересидели. При товарище Сталине почти все бесследно исчезли. Получили десять лет без права переписки. Что это означало, потомки узнали уже после смерти вождя – расстрел.

В этом доме помещалось какое-то военно-морское учреждение, поэтому у входа всегда стоял матрос. Агитпункт был их детищем – поэтому и матросы. Они были молодые, веселые, опрятные – не чета толстым тёткам и дядькам. Один раз матрос принес целую кипу пластинок с речами товарища Сталина. Совсем новые – в какой кладовке они лежали? Видно было, что их никогда не заводили. Теперь уже вождь шипел безостановочно. Матросы беседовали о чем-то своем, старичок приходил и грустно садился в угол. Я до одурения листал журналы. Почти никто не заглядывал в Агитпункт, разве что агитаторы по делам – где-то расписывались и убегали. Потом проходили выборы, и Агитпункты исчезали до следующих.

Позже, когда я уже работал, меня назначили агитатором. Я по домовой книге заполнил открытки с приглашениями и датой выборов. Почерк у меня отвратительный, один жилец был недоволен, что я заполнил открытку как курица лапой, но все же взял. Другие вообще не брали, одна даже порвала на части. Дом был старый двухэтажный – случались неполадки с отоплением и водопроводом. Жильцы решили бойкотировать выборы, потому что им упорно не делали ремонт. Ситуация была серьезная. Меня отстранили. Выборы прошли, результат – 99,9%. Все дома проголосовали. Я спросил у веселого бригадира: «А как же этот дом?» Он подмигнул: «Да все в порядке! Ты что, наших выборов не знаешь?» Мама моя не любила выборы, старалась не ходить. Но звонили агитаторы и умоляли проголосовать, так как их не отпускали домой, пока все не проголосуют. Приходилось идти. Один раз агитатор принес ее паспорт. Оказывается, в ярости она опустила его в урну вместе с бюллетенями.

Сколько я себя помню, никто из моих сверстников в Агитпункты не ходил. Приятели решительно отказывались. Что меня привлекало в Агитпункте: речи товарища Сталина, матросы, подшивки «Огонька» и «Смены», гипсовая «расчлененка»? По отдельности, пожалуй, ничего, но в целом – часть огромной государственной машины, где ты мог к ней приобщиться и где тебе никогда не скажут: «Мальчик, ты что тут? Сюда нельзя!» Потом Агитпункты пропали, агитировать уже было не за кого. Новые товарищи-господа стали назначать сами себя. Зачем лишний камуфляж – ненужные траты. И так слопают.