Отрывок из книги
Дома над рабочим столом за стеклами книжной полки стояли две фотографии. На одной он был снят в фас крупным планом, видимо, сидящим в лодке, с полуавтоматическим дробовиком Браунинга на груди. Глаза прищурены от яркого света, светлые волосы взъерошены. Твердая воля проявляется и во взгляде, и в плотно сжатых губах. Первопроходец, постоянно живущий в дальнем краю и, разумеется, в атмосфере риска, не позволяющей расслабляться. На другой фотографии улыбающееся лицо, фигура, свободно изогнувшаяся с опорой вбок на одну руку в проеме двери таежной избушки – в состоянии той расслабленности, которая вроде бы начисто исключалась в нем при взгляде на первую фотографию. Даже браунинг висит не на шее, готовый к мгновенной вскидке, а на колышке, вбитом в стену, где-то сбоку. Человек с фотографий не был Михаилу Горскому ни родственником, ни другом, ни даже знакомым. Их связывало другое – почти мистическая общность восприятия и стремление к достижению одного и того же состояния души в условиях, которые были равно притягательными для обоих. Человека, запечатленного на фотографиях в столь непохожих настроениях, звали Глеб Кураев. Сначала областью проявления его талантов была геология и геофизика, затем художественная литература. Первая профессия привела его в те края, в которые он стремился попасть по склонности души, вторая профессия раскрыла его способность необыкновенно выразительно представить в слове увиденное и пережитое в дальних краях.
Глеба Кураева уже не было в живых. До его смерти в распоряжении Михаила имелись только три возможности, три пути проникнуть в мир и пристрастия Глеба. Первый и главный – книги, написанные Кураевым. Второй – собственный походный опыт и походное мироощущение самого Горского, во многом сходное с кураевскими. И третий – несколько писем Глеба Кураева, присланные им в ответ на письма Горского, – совсем небольшая по объему переписка.
.....
Я добыл пару птиц, но варить было почти не на чем – керосина осталась одна кружка. Решили беречь для чая. Гусятину пришлось есть сырую. Груз набрался изрядный – снаряжение, аппаратура – килограммов по сорок пять. Пошли на юг. Туман. С перевальной седловины угодили не в ту падь. Целый день месили пропитанный водой снег. Иногда за нами оставалась траншея глубиной почти в рост. Скорость – где три, где полкилометра в час. Вечером стало ясно, что пилим не туда – отошли километров на тридцать, а моря и в помине нет. Восстановили мысленно путь. Выходило, что до моря отсюда столько же, сколько от места по азимуту. И точно – через пятнадцать километров выбрались на берег. Ничего, нормально. Теперь чаю можно было пить сколько угодно. И еще у нас оставалось полгуся».
– А на чем они варили чай, Андрей Прокофьич? – спросила невидимая Михаилу женщина.
.....
