Читать книгу А76 (сборник) - Алексей Олексюк - Страница 5

1

Отец Сергий дремал на открытой веранде своего маленького белёного домика, вплотную пристроенного к такому же белому, из местного известняка сложенному, зданию храма. Было время послеполуденного зноя, когда стоящее в зените ослепительное степное солнце накаляло стены и крыши домов до такой степени, что люди, не выдержав печной духоты, выбирались на улицу, где небольшой, едва ощутимый ток воздуха приносил хоть какое-то облегчение. Собаки тушами валялись под оградами и крыльцами, высунув красные языки и тяжело опадая облезлыми боками. Придавленные жарой мухи едва ползали, не пытаясь взлетать даже когда их ловили. Пятилетняя соседская девчушка собирала их на затенённой стене здания и скармливала вялым от духоты курам, ходившим по двору. Когда отец Сергий открывал налитые тугой дрёмой глаза, он видел перед собой единственную во всём Всесвяцке площадь: голую, утоптанную лошадьми и людьми до такой степени, что на ней даже с лупой нельзя было найти ни единого зелёного ростка; отец Сергий поднимал взгляд выше и видел по ту сторону площади обросшие карагачём развалины старой мечети, в которых любили играть местные мальчишки, а ещё далее – за развалинами – чахлый общественный сад, разбитый пару лет назад по почину политических ссыльных. Но сейчас ни на площади, ни возле мечети, ни в саду не было никого. Редкие прохожие при одном взгляде на это залитое безжалостным солнцем пространство испытывали лёгкое головокружение и, сглотнув подступающую тошноту, спешили обойти его проулками. Помедлив, отец Сергий вновь закрывал веки, отдаваясь зыбкому состоянию полуяви-полусна. В этот момент один человек всё-таки решился пересечь огромную раскалённую площадь. Одет он был обыденно: белая льняная рубаха, пиджак, серые брюки, заправленные в сапоги, на голове – картуз. Одежда уже не новая, блеклая от солнца и стирки, но опрятная, аккуратно зачиненная и выглаженная. Отворив калитку, человек прошёл к крыльцу, взял стоявший тут же веник, обмёл пыль с сапог и только затем взошёл на веранду. Лежавший в тени пёс, даже не глянул на него. Отец Сергий услышал скрип досок и открыл глаза.

– Разрешите присесть? – сказал человек, снимая с потной головы картуз.

– Садитесь, коль пришли, – отец Сергий узнал гостя – это был учитель начальной школы, бывший ссыльнопоселенец, а ныне председатель Всесвяцкого совета, которого все почему-то звали исключительно по фамилии – Иванов, или, с недавнего времени, – товарищ Иванов.

Священник молча ждал, что скажет пришедший, но тот долго сидел молча, вертя в руках картуз и изучая ползущую по сапогу муху. Потом, мотнув головой, от чего с волос слетели мелкие капельки пота, наконец-то произнёс:

– Вчера, во время службы, вы вновь позволили себе именовать Советскую власть дьявольским установлением, а её представителей – слугами антихриста…

– Так оно и есть: от Диавола власть ваша, – подтвердил отец Сергий.

– А при Николае говорили, что всякая власть от Бога.

– За грехи наши Господь попустил Диаволу властвовать над нами.

– Ладно, оставим это богословие, – Иванов встал со скамьи. – Я уполномочен сделать вам строгое предупреждение о недопустимости впредь антисоветской агитации среди верующих. Декретом Совнаркома церковь отделена от государства и не может вмешиваться в дела светской власти. Разве мы запрещаем вам молиться?

– Церковь не может безучастно взирать на творимые беззакония.

– Я вас предупредил. Даже нашему ангельскому терпению может придти предел. Если не прекратите пропаганду, мы вынуждены будем применить репрессивные меры, – пригрозил Иванов, сходя с крыльца.

– Пока жив, молчать не буду, – всё тем же ровным, почти бесстрастным тоном, что и во весь разговор, ответил отец Сергий.

«Ему хотят помочь, а он ещё упирается», – раздражённо подумал Иванов, выйдя на площадь. Он надел картуз, хотел в сердцах сплюнуть, но во рту пересохло, и председатель Всесвяцкого совета зло и коротко выругался.

А отец Сергий вновь задремал и очнулся только тогда, когда сместившееся солнце стало печь ему лысину. На ступеньке крыльца сидела соседская девчушка, баюкая тряпичную куклу с пуговками вместо глаз:

– Спи, мой ангелочек. Баю-бай, баю-бай, глазки закрывай! Спи, добрый ангелочек. Непослушный ангелочек. Глупый ангелочек. Пьяненький ангелочек. Беременный ангелочек…

Отец Сергий аж вздрогнул:

– Господь с тобой, дитятко! Да разве ж бывают ангелочки беременными?

– А почему он тогда такой пузатый? – спросила девочка, показывая священнику действительно толстую, набитую соломой, куклу.

– Может быть, он объелся? – неуверенно предположил тот. – Не думай об этом, дитятко. Это грех.

Но сам уже не мог не думать об этом. Весь остаток дня, и даже во время службы, этот странный ангелочек никак не шёл у отца Сергия из головы.

«Вот напасть», – подумал он, выходя из опустевшего храма и навешивая на двери замок. Придя же домой, долго и требовательно молился, после чего потушил огонь и лёг спать.

2

В совете света не тушили. Пять человек сидело в маленькой комнатке на втором этаже краснокирпичного здания бывшей городской управы, где вся мебель состояла из голого стола с печатной машинкой на нём, нескольких стульев с гнутыми спинками и кумачового лозунга во всю стену: «Советская власть – есть власть трудящихся!» Стульев на всех не хватило, и председательствующий – Иванов – разместился на подоконнике, сдвинув в сторону засохшую герань. За печатной машинкой сидел секретарь совета – рябой парень со смешной фамилией Парась. В комнате было густо накурено махоркой и жарко от нагретых за день стен.

– Открой окно, – попросил Иванова начальник местной милиции, бывший фронтовик Стаднюк. Несмотря на то, что ему ещё не было и сорока, выглядел он самым старшим среди всех: ранняя седина в чёрных от природы волосах, лёгкая сутулость и привычка говорить уверенно и отрывисто, невольно способствовали этому ощущению. Иванов отворил маленькую форточку, затянутую марлей, и синий вечерний воздух слегка разбавил застоявшийся дым и жар.

– Нужно что-то решать, – сказал Стаднюк.

– В самом деле, сколько можно цацкаться? – поддержал его молодой парень с серым от въевшейся свинцовой пыли лицом. – Забыли, в какой митинг вылился крестный ход на Пасху? А разговоры, которые он ведёт и которые потом богомольные старушки разносят по всему городу? А город у нас купеческий, зажиточный: всех наёмных рабочих ровным счётом сорок пять человек. Да случись взрыв, нас в пять минут перевешают и будут совершенно правы. Этого дожидаетесь?

– Охолонись, Олежка! – Иванов встал с подоконника. – Если мы его хоть пальцем тронем, вот тогда взрыв будет наверняка: весь город на дыбы встанет.

– Вызовем отряд Красной гвардии из Николаевска.

– Полтора-два десятка штыков против семи тысяч очень рассерженных горожан?

– Ну, не все ж семь тысяч возьмутся за вилы? – парировал рябой парень.

– Да даже если всего четверть, всё одно не устоим.

– Это лирика, – оборвал спорящих Стаднюк. – Решать надо.

– Я думаю так, – заговорил молчавший дотоле единственный представитель крестьянского сословия среди собравшихся: несколько неопрятный, взлохмаченный хохол с холодными бесцветными глазами. – Нужно ночью, когда никто не видит, вывести его подальше в степь, да и решить эту проблему раз и навсегда. Только, чтобы ни одна живая душа не учуяла. А опосля, недельки через две, можно пустить слух, что, мол, видели его где-то у китайской границы, с чужим паспортом…

– Я категорически возражаю против физического устранения, – резко сказал Иванов.

Повисла пауза.

Стаднюк поднялся со своего места и, подойдя к председателю, слегка приобнял его за плечи, причём стало хорошо видно, что на правой руке у него нет двух пальцев, срезанных осколком немецкого снаряда.

– Я всё понимаю, Саша. Но это единственный разумный выход. Терпеть дольше – самим себе рыть могилу. И себя погубим, и дело. Решай.

– Хорошо, – нехотя согласился Иванов, – ставлю предложение на голосование. Кто «за»?

Четыре руки поднялось вверх.

– Пиши, – обратился к секретарю Стаднюк. – «Постановили: приговорить священнослужителя отца Сергия… поставь скобки… Тарасова за активную антисоветскую агитацию к высшей мере наказания… в скобках – расстрелу. Точка. Исполнение возложить на начальника народной милиции товарища Стаднюка. Точка. Дата».

После этого все по очереди поставили свои подписи и стали расходиться. Оставшийся в одиночестве Стаднюк спрятал протокол в стол, закрыл форточку, погасил свет и по шаткой деревянной лестнице спустился на первый этаж, где в тесной коморке на лавках спали милиционеры. Разбудив троих наиболее надёжных, он приказал им, взяв на конюшне лошадей, ждать его в Заячьем логу у Николаевского тракта. Сам же, запрягши смирного мохнатого мерина в доставшиеся от управы дрожки, повёл его, ступая по лужам лунного света, натёкшего в рытвины и неровности почвы, к дому отца Сергия: благо, это было в двух шагах, по другую сторону площади. Не доходя несколько до цели, Стаднюк оставил мерина и, осторожно приблизившись к ограде, стал подзывать дворового пса. Пёс пару раз для приличия гавкнул, но как-то неуверенно; потом, подумав, подошёл-таки поближе; Стаднюк ласково потрепал его за ухом и, когда тот потянулся своей мордой к пропахшим махоркой рукам, быстрым и умелым движением свернул несчастному шею. Отнеся труп в дрожки и прикрыв его рогожей, он вновь вернулся к дому, принявшись негромко, но настойчиво стучать в дверь. Через какое-то время послышались шаркающие шаги, и глухой голос отца Сергия спросил:

– Кто там?

– Это я, Стаднюк. Откройте, есть разговор.

– Что стряслось? – не отворяя двери, насторожился священник.

– Сестра моя в Полтавке в горячке лежит. Кончается. Просит, чтобы вы её исповедали и соборовали.

– Что ж ночью-то?

– Да неудобно мне днём-то перед товарищами. А сестра человек набожный. Не откажите. Я на дрожках, вмиг домчу.

– Ох ты, господи! – проворчал отец Сергий из-за двери. – Обожди, сейчас соберусь.

Стаднюк сошёл с веранды и, встав так, чтобы видеть сразу и окна, и дверь, вынул левой рукой револьвер. Несколько минут длилось ожидание, затем звякнула щеколда и из дома вышел отец Сергий с дорожным сундучком и ещё чем-то под мышкой. Стаднюк убрал револьвер в карман.

– Садитесь, – сказал он.

Священник, ёжась от ночного холода, послушно забрался в экипаж. Стаднюк сел следом. Стальные рессоры старчески крякнули под тяжестью его крепкого тела, которое казалось отлитым в какую-то очень древнюю шероховатую форму. Направляемый твёрдой рукой бывшего фронтового разведчика, мерин послушно зарысил прочь из города. Огромная пучеглазая луна плыла справа, как неотступный соглядатай. Не доезжая нескольких вёрст до Полтавки, Стаднюк резко свернул с тракта в Заячий лог, где, сидевшие в засаде милиционеры тут же окружили дрожки. Задремавший по дороге отец Сергий, очнувшись, смотрел тусклым, не понимающим взглядом на мерцавшие в лунном свете штыки трёхлинеек.

– Слезайте, ваше святейшество. Прибыли! – сказал Стаднюк.

По прежнему не понимая, где он, священник слез с дрожек и, сделав пару неуверенных шагов к черневшему в тени кусту краснотала, обернулся. В этот момент шедший следом Стаднюк вынул револьвер и выстрелил ему в лицо.

Пока милиционеры закапывали тело в глубине лога, их командир курил на передке всё тех же дрожек, изредка щурясь от жёлтого табачного дыма. На востоке уже стало слегка розоветь, когда, отослав управившихся милиционеров назад в город, Стаднюк взял под уздцы мерина, выводя его из лога, и только тут вспомнил про несчастного пса; откинув рогожу, он вытащил окоченевший труп за задние лапы и, оглянувшись по сторонам, забросил подальше в кусты.

3

В город он въезжал засветло. Посреди площади, прямо на голой земле сидела румяная (щёки, как два наливных яблочка) девчушка с толстой тряпичной куклой. Стаднюк натянул вожжи.

– Тпру-у!.. Ты что здесь? – спросил он.

– Играюся, – пояснила румяная девчушка, демонстрируя свою куклу.

– И кто ж это тебе такую лялю сделал?

– Мама. Только это не ляля, а ангелочек. Он беременный и у него скоро будут детки.

– Ишь ты! – рассмеялся Стаднюк. Потом слез с дрожек, присев рядом с девочкой на корточки. – Запомни, дитятко, раз и навсегда: никаких ангелочков нет, а уж беременных тем паче.

– А у меня есть, – заупрямилась девчушка, прижимая к себе куклу, словно её хотели отобрать.

Стаднюк вновь рассмеялся:

– Ладно, бог с тобой! Вырастишь – поймёшь. Прокатиться хочешь? – кивнул он на дрожки.

– Хочу. Только мамка заругает.

– Не боись, не заругает, – и, подхватив лёгонькую девчушку вместе с её «ангелочком» на руки, опустил их на кожаное сидение.

– Но! Поехали! – закричала тут же пассажирка. Улыбающийся Стаднюк хлестнул придремавшего мерина вожжой, и тот пошёл по площади лёгкой рысцой, распугивая чопорных гусей и богомольных прихожан, спешащих к утренней службе.

Новый день занимался на востоке.