Читать книгу Нищенка на торте - Алексей Остудин - Страница 41

Берег лопнул и рухнул в привычную тишь —

лёд пошёл, как состав вдоль перрона,

тишина – это думаешь, что говоришь,

накануне оглохнув от грома,

дремлет дятел, по гланды воткнувшийся в клён,

ближе к полночи в гулком подъезде,

разоряет шаман, что заходит с бубён,

птичьи гнёзда на ветках созвездий,

мир, заштопан кусками оптоволокна,

осыпаются ягоды годжи,

лунный свет, превышающий скорость окна,

реет нежными жабрами лоджий,

он не только питается духом святым

и сейчас, перебравши малёха,

просканировал каждую тварь с высоты,

расплетая гайтан самолёта,

ну а мне бы хоть таксой сыграть в царь-норы,

продираясь сквозь дебри женьшеня,

чтобы вдруг напугать этих девушек: р-р-ры,

от их визга и ног хорошея.

Терпенье и покой до Пасхи, сидят на корточках бомжи,

и, зыркая глазами хаски, крикливы галки и свежи,

всё, что сверлило и копало, перестилая пух окрест,

слепило из говна и палок трамвай, где нет свободных мест,

аэрофлотовские мили давно профукав, я уже

не новичок в червивом мире – в депо на первом этаже,

убрал кастрюлю, чтоб не дуло зимой сквозь звёздочки в борще,

когда о прошлом больно думать, о настоящем – вообще,

искать в действительности кислой, пока на лужицах слюда,

такой отпугиватель мыслей, чтоб возвращались иногда,

по самый пуп в житейском соре, чем только память ни утюжь,

глаголом жечь запас калорий, как продолженье «Мёртвых душ»,

во вражьи вглядываясь лица, пока верховный не воскрес,

пытаюсь искренне поститься, но вру и набираю вес,

и у природы на примете, я основного не учёл —

в обратной съёмке, как спагетти, засасывает улей пчёл.

Архимед не нашёл от чего оттолкнуться,

на перилах повис, выходя из пивбара —

только лужи апрельские бьются, как блюдца —

а в ушах, как окурки, наушников пара,

на «Фаросский Маяк» он настроил ресивер,

в Сиракузах не каждый весталками бредит,

вы ещё Кардашьян назовите красивой,

кстати, Кэмпбелл Найоми по-прежнему в тренде —

накануне Pall Mall распечатал сердито,

угадал алюминий, предвидел палладий,

разогнул силой мысли подкову магнита —

с мирозданием, наверняка, не поладил,

сам себя убедил, как законченный лузер —

только свет прохудившийся мир залатает,

вытесняя объём пузырьками в джакузи,

доказал, что корона почти золотая,

волшебству в общий список чудес не втереться,

кабы знал, собираясь шутя побороться —

не представится шанса второго, как в детстве,

дать по яйцам врагу, заслонившему солнце.

Ещё одна покинула блиндаж

пока кукушка не прокукарекала,

плесну в стакан C2H5OH —

привет, моя любимая молекула,

поднявшись не над битвой, а between,

я как птенец, оперившись на поручни,

страдаю в плоскогубцах карты вин —

в зазоре, между выдержкой и горечью,

разлуки наблюдая крупный план —

сплошной наезд, хоть вдребезги разбейся мы,

ведут все рельсы мира в Абакан

сквозь белый шум черёмухи над рельсами,

картонный лес от сырости разбух,

апрельский гром покашливает буднично,

я изобрёл транзистор и фейсбук,

Джоконду набросал на чеке в булочной,

и, чистый спирт руками разведя,

на память засушил цвета и запахи,

кому медведь наступит на тебя,

проедут по ушам седые лабухи

и, поперёк душевной долготы,

другой трубой державу пустят по миру,

мне целый день названивала ты —

наверное, опять ошиблась номером.

Гнутся конские шеи икон,

парусина окладов раздута,

и, от ужаса, всем косяком,

гибнут птицы во время салюта,

им уже не насыплешь пшена,

у сограждан расшатаны нервы,

а потом тишина, тишина —

только звёзды блестят, как консервы,

а луна, как значок в комсомол

на широкой груди ополченца,

под водою подводы сомов,

словно сгустки, ползущие к сердцу,

ну а медь, что застряла в горсти,

подсуропила бякам и букам

до последней черты доползти,

чтоб свалиться в канаву со стуком.

Вот я в тени своей прилёг,

чем лайкать девочек в молчате,

к ним заглянул на огонёк —

не смог нашарить выключатель,

могуч, как афродизиак,

которого нельзя растрогать,

и не зацепится никак

проехавший по скотчу ноготь,

врастает в землю берестой

избушка, окнами от пляжа,

кому заплатит за простой

простой геккон без камуфляжа —

одни артрит и геморрой,

остатки мышц и прочей Гжели,

и вспоминается порой,

когда был молод неужели,

примерка раннего брюшка,

лысел, двурушничал, как Познер,

всё норовил исподтишка

подуть чужой собаке в ноздри,

своих заслуг не умаляй,

благословив эпоху нано,

другое чудище лаяй,

и след простыл от каравана.

Лопухов сухожилия, нитки зелёной слюны

на щеках щавеля, одуванчиков белая копоть,

разбегается пыль, будто вырваны с мясом блины,

и малину с кустарника детям не велено лопать,

догорает Пиноккио, Золушке туфли малы —

не до сказок в жару, даже ночью, кадилом на леске

молодая луна, в точке сбора кипящей смолы,

опрокинулась вдруг и наотмашь прожгла занавески.

только классика бюст в подворотне не пил ни раза,

без руля и ветрил – за такое и ангела вздрючит

постовой на проспекте, как девки, визжат тормоза,

вьёт верёвки гроза из погрязшей в сомнениях тучи,

пробегает лучом по штрих-коду сухой бересты,

заполняет ватсап пробухавшего прошлое поца,

где голодные стаи комет поджимают хвосты,

а сбежавшим с Земли и на Марсе неважно живётся —

им, пропавшим без вести, что плеск тишины, что аврал,

из-под лобио гор отвратительно эхо хохочет,

там последний пророк сам себе третий короб наврал,

притворился жуком и совсем шевелиться не хочет.

Зал от Рахманинова взмок,

вот пианист – бухой и ловкий,

трясёт ботвой, как поплавок

при неуверенной поклёвке,

у критика в седьмом ряду

в стакане тлеет пиво горкой,

сутулой скрипке по труду

он ставит твёрдую пятёрку,

и, загоняя скуку в гроб,

перкуссия, кусая губы,

просыпала сухую дробь,

как жёлуди в тени ютуба,

проходит волчий аппетит,

когда привстанешь слишком резко

гул высших сфер не климатит,

а ровный шум речного плеска,

пора, но в грязь на вираже

автопробегом не ударим,

в разгаре лето, и уже

велосипед наскипидарен —

пора на Волгу, в суете

туман задрался, как рубашка

у пьяницы на животе,

а там «люблю тебя, Наташка»,

на даче головы мышей,

занявших вражеские доты,

торчат, как вата из ушей,

как воскресенье из субботы,

из каждой щели откровен

но лезут времени приметы,

и вянет в Книге Перемен

советский фантик от конфеты.

Сквозь ёлки-палки лес густой

продрался в новые эстеты —

встать угораздило не с той,

хотя договорился с этой,

с которой тоже нелады,

вот и сожгла, воображала,

остатки огненной воды,

хотя бы мне не помешало,

что делать божьему рабу,

трепещущему, как базука,

июльский ливень рвёт траву,

похожую на запись звука,

звенят стаканы, как звено,

где дегустируют славяне

тяни-толкайское вино

на шито-крытой тополяне,

где лилий с флоксами грызня,

и мальва фыркает, как львица,

а в головах такой сквозняк,

что ну никак не простудиться,

не отвертеться от судьбы

страдальцам вражьей закулисы,

когда в округе все грибы

перелопатила Алиса,

как-будто склеен из пустот

и собран из прозрачных гранул,

вдруг выскочил Чеширский кот,

пометил тапочки и канул.

Не всегда удаётся пейзаж целиком —

съехал с гор, завалился за море,

вертикальную съёмку ведёт телефон —

просочился сквозь щелку в заборе,

а оттуда черёмуха, как нашатырь,

искры света, как брызги из кадки,

не хватает за бёдра твоей широты —

так и ходишь, безухая, в кадре,

заскучаешь – убавлю веснушек на треть,

фотошопом, что хошь, залатаю,

ты настроила выдержку – ждать и терпеть,

потому что моя золотая,

на экране не гнётся фейсбуковый лук

с тетивою из козьего пуха,

из-под тучи лучи, как липучки от мух

дышат пылью и щёлкают сухо,

тонет взгляд, напряжением дня завершён,

чайной ложечкой в банке с вареньем,

и копирует тьма, за скриншотом скриншот —

бесконечное это мгновенье.

На линзе выжжена слеза, стоят над морем и горами

тефлоновые небеса, чтоб облака не пригорали —

ночные грозы их схарчат, зато леса огнеупорны,

и по-охотничьи звучат, запутавшись в кишках, валторны,

не делится на три колор, блестят в посудной лавке слоники,

ползёт на пляж фуникулёр лимонной косточкой в соломинке —

пока не сорвана резьба, и мы в Сочах в Европу выбились,

у каждого – своя изба стабильна, как у Сфинкса сифилис,

засасывает даль маяк, его труба артериальная —

а ты, по-прежнему, моя, всё – вакуум, а ты – реальная,

нам сладко спится в пастиле, в углу заставленном соленьями,

где намертво прибит к стене трофейный гобелен с оленями.

Злые тучи плывут на восток,

отливают дождями, как нерпы,

я пропущен сквозь электроток,

потому что железные нервы,

думал сам этот вес подниму,

одному не по силам, однако —

там, где сосны сосут синеву

и рассован вай-фай по оврагам,

здесь листвы нарезные тузы,

и кора, как ладонь психопата,

лес взлетел на турбинах грозы

и упал за Тунгуску куда-то,

накрутила река бигуди,

нацепила на бакен рубины,

назарет ты меня не буди,

и копьём не царапай грудины,

мне обрыдла веков суета,

бесконечные войны за слитки,