Читать книгу Мужчина и его женщины - Алексей Петрович Бородкин - Страница 3

В Издательстве…

В Издательстве работала уйма народу, однако у меня не поднимается рука называть этих людей работниками. Во-первых, потому, что большинство из них были талантливыми бездельниками. Во-вторых, все причастные были яркими людьми. Личностями. Называть их работниками всё одно, что называть Майкла Джексона (например) певцом вокально-инструментального ансамбля. Формально это – правда, но, согласитесь, сквозит нечто унизительное в такой казённой формулировке. Другое дело: Король Поп Музыки. Притом именно так, с прописных букв, и с "Поп" в середине. То есть и Король, и Поп одновременно.

Мне отчётливо запомнилась одна личность по фамилии Дудак. Кажется, его звали Сергей. Подозреваю, что за именем в метрике писалось отчество, но ответьте, для чего нужны все эти глупые подробности при такой выразительной фамилии? Они явно лишние…

Дудак утверждал, что произносить его фамилию необходимо с акцентом на литеру "у". Мы старались. Но это не слишком спасало. Выручало, как фиговый лист. Стоило только языку оступиться в ротовой полости, и Дудак превращался в самого обычного…

Однако не станем говорить о грустном, тем более что судьба Дудака в Издательстве случилась краткой и выразительной, как след пикирующей звезды.

К основному залу Издательства (там, где сидели верстальщики, наборщицы и остальные сочувствующие процессу личности), примыкала маленькая комнатка. Изначально, она несла в себе какое-то практическое значение… или сакральный смысл?.. давно, в те староглиняные времена, когда затевался бизнес. Со временем, многое переменилось. Комнатку (как чайки особенно высокую скалу) облюбовали бабы – пили там чай, сплетничали, меряли лифчики (я этого не видел, но подозревать имею право). Незаметно комнатка переименовалась в "Чайный домик". Согласитесь, название не лишено изящества.

Дудак решил воспользоваться Чайным домиком в корыстных целях. Была у него одна странность. Даже две. Точнее – три.

Опишу кратко:

Он обедал исключительно тушеной свининой. По нынешним временам – это замечательно, ибо невозможно заподозрить в исламизме человека, употребляющего в месяц половину свиной туши (примерно).

Однако девчонок это раздражало. "Опять жрёт! – изумлялась бухгалтер Галя. – Гремит ложкой, как извозчик лопатой!"

Дудак вспарывал ножом банку тушенки и выедал содержимое ложкой. Закончив, облизывал ложку и прятал её в ящике стола.

Засим трапеза не оканчивалась. Она переходила в странность номер два.

В общем платяном шкафу Дудак хранил цигейковую куртку. После обеда он распахивал настежь окно (презирая зимние холода), надевал тёплую куртку и садился в кресло (офисное, на колёсиках).

Засыпал почти мгновенно. Закидывал голову… и храпел… храпел… рот во сне приоткрывался…

"Я не могу на это смотреть!" – жаловался художник Андрей Бузина.

Художник забирал кружку и выходил из Чайного домика.

"Почему?" – спрашивал я. Мне было забавно, чем дело окончится.

"Хочется взять бритву, – признавался Бузина, – и чиркнуть по горлу! Он меня провоцирует! Будет тёмную половину моего сознания. Кормит чёрного волка моей души. К тому же у него пахнет изо рта!"

"У волка?"

"У Дудака!"

"Чем?"

"Ясно чем. Свининой. Не палтусом же?"

Все понимали, что долго он не продержится. Не хватит огневой мощи. Дудак умудрился сплотить против себя всю женскую половину коллектива, а значит, был обречён на поражение. Ступил на скользкий путь, как пионер, укравший в супермаркете поллитру. И пионерская организация, и родители, и охрана магазина редкостно едины в своём осуждении.

Исчез Дудак незаметно. Словно испарился. Исчезла из шифоньера куртка, в столе осталась солдатская алюминиевая ложка. Неделю в Чайном домике держался запах тушенки, потом ликвидировался и он.

Рабочее место Андрея Бузины располагалось напротив стола Александра Раевского. Бузина что-то рисовал. По графическому планшету скользило перо. Художник щурился, и время от времени отклонялся назад, оценивая нарисованное. Брезгливо хмурился.

– Тихон разводится, – произнёс в пространство.

– Опять? – уточнил Раевский.

– Опять, – подтвердил Бузина. Перо заметалось по планшету (Бузина штриховал фон), глаза превратились в щёлки.

– Зачем?

– Ясно зачем. Чтобы не жить вместе. Не видеть каждым утром эту мымру.

– Вот новости! – ретиво откликнулся Раевский. – Они и так живут в разных квартирах! Четыре остановки разделяют… – хотелось сказать "супружеское ложе", но это было бы бестактно.

Бузина отставил работу. Собрал на лбу складку.

– Ты так переживаешь, Саня, будто это тебе предстоит разводиться. Кстати, как у тебя с Ленкой? Нормуль?

– Даже лучше. Она меня бросила.

– Понимаю, – посочувствовал Бузина. – Разделяю твою скорбь.

– Какую скорбь? При чём здесь скорбь?

– Не держи горя в себе, друг! Не нужно прятать слёзы! Это вредно для нервов. Если существует такая необходимость – поплачь в моё плечо. – Интонация Бузины не позволяла понять, шутит он, или, действительно, безмерно сочувствует. – Теперь мне понятно, почему ты горюешь за Шаповалова.

– Отцепись! Ни о ком я не горюю! Не выдумывай глупостей! Просто я хотел взять отпуск. На недельку. При таком раскладе Шаповалов не даст.