Читать книгу Взбаламученное море - Алексей Писемский - Страница 12

Возвратясь домой, Александр увидел, что дорожный экипаж его был уже вывезен из сарая, а в комнатах он застал Венявина.

– Помилуй, братец, – говорил тот, топорщась, по обыкновению, волосами и руками: – после того приятного вечера… уж именно приятного, за который я тебе душевно благодарен!.. (при этом он пожал у приятеля руку) я захожу к тебе раз, два… дома нет… Сам тоже не присылаешь…

Александр нарочно не присылал и не принимал Венявина. Ему казалось, что тот непременно заметил его унижение в собрании.

– Я сейчас совсем уезжаю, – сказал он, садясь в мрачной позе.

– Как так? А разные эти намерения и планы? – сказал Венявин, изобразив из своей особы удивление.

Александр грустно усмехнулся.

– Какие тут планы! Такие пошлости и гадости пошли!

– Что такое? – спросил Венявин.

– Мать тут все крутит и мутит, – отвечал Александр.

Он был совершенно уверен, что причиной всему была Надежда Павловна.

– Да кого же, какого еще чорта им после этого надобно? Ах, они дураки этакие! свиньи!.. Извини меня, пожалуйста! – вспылил Венявин.

Александр сидел, погруженный в глубокую задумчивость.

– Родители! – начал он как бы сам с собой. – Для собственного своего удовольствия, может-быть, впоследствие выпитой лишней рюмки вина, они родили меня и, по чувству инстинктивной привязанности выкормили… Да это все животные, все самки имеют к своим птенцам, и за это мы должны всю жизнь им повиноваться, уважать их!..

– Именно так! – подтвердил Венявин.

Из угождения приятелю, он не прочь был и повольнодумничать.

– Что ж, неужели она так-таки совершенно и подчинилась матери? – прибавил он с глубокомысленным видом.

– Разумеется!.. Показали ей впереди пряник с сусальным золотом, и побежала за ним.

– Да, вон они, женщины-то! Все они тут, как на ладони! – воскликнул Венявин. – Впрочем, – прибавил он, пожимая плечами: – все-таки нельзя их не любить!

Интересно было бы знать, кого этот добряк не любил, начиная с своего черного, с отбитым задом, пуделя до старухи-матери, к которой он каждую вакацию, святки, святую, на последние свои грошишки, приезжал повидаться.

– Печалиться тут нечего… я даже рад, что так случилось, – утешал он Александра.

– Я и не печалюсь, – отвечал тот: – я в жизни столько перенес, что одним больше и одним меньше щелчком от судьбы – разница небольшая.

Какие Александр получал от судьбы щелчки, это одному ему было известно.

– Я знаю, что ты – сила! – поддакнул приятель.

Вошел мрачный лакей.

– Лошади готовы-с, – проговорил он.

Александр встал и сейчас же стал одеваться. Ему поскорей хотелось оставить этот город, Соню и даже Венявина.

– Прощай, друг любезный! – говорил тот с чувством.

– Прощай! – отвечал Александр скороговоркой и, сев в повозку, торопливо и небрежно мотнул приятелю головой.

– Да, этот человек – сила! – повторил тот еще раз сам с собою.

Бакланов между тем быстро проезжал одну за другой улицы большого города, и чем дальше он ехал, тем больше появлялось огней в окнах. Когда он выехал за заставу, небо совершенно вызвездилось; кругом была бесконечная снежная поляна; в воздухе, наполненном мелькающим снегом, стали обрисовываться точно очерки каких-то фигур; колокольчик от быстрой езды заливался не переставая.

Александру было досадно и грустно.

Он усиленно старался думать о Москве, о том, как в сереньком домике, в серенькой зальце, он с панной Казимирой, дочерью хозяйки, под игру ее матери на плоховатом фортепиано, танцует вальс, и Казимира держит на него нежно-нежно устремленными свои голубые глаза, наконец он сажает ее и, сам став против нее, заметно кокетничает всею своею фигурой, а Казимира сидит в робкой и грустной позе.

Бакланов торжествует и смеется в душе.

Соня таким образом отодвинулась более чем на задний план.

У молодости никогда нельзя взять всего, богатства ее в этом случае неистощимы.