Читать книгу Счастье. Семь рассказов - Алексей Поликовский - Страница 2

Однажды, много лет назад, по обстоятельствам, которые здесь не место излагать, я бодро шагал в три часа ночи по Ленинградскому проспекту в сторону центра. В голубоватом свете фонарей передо мной расстилались безлюдные широкие тротуары; гряда деревьев посредине проспекта неумолчно шелестела листвой. Я миновал шашлычную, известную всей Москве под названием «Антисоветская» – столы и стулья в пустом зале показались мне обнажёнными и уродливыми в предрассветный час, ― и впереди мутным желтоватым пятном замаячила телефонная будка с открытой дверью.

Я был счастлив – тем глупым счастьем молодости, для которого не нужно причин. Я был счастлив просто оттого, что был один, что была ночь, что вокруг меня лежал город, где я назубок знал переулки и проходные дворы, оттого, что так таинственно и нестрашно шелестела листва и таким голубоватым отражённым светом сияла широкая мостовая. Была та пора, когда самые тяжёлые и тягучие часы ночи позади. Небо за деревьями, над невидимой мне чашей стадиона «Динамо», было зелёным, и в высоте его стояли две звёзды. В перспективе проспекта мигнул светофор, сменив красный на жёлтый. Я подошёл к телефонной будке – и увидел, что в ней, лицом в пол, лежит мужчина в белой рубашке. Секунду я созерцал его спокойно и отстранённо, без страха и тревоги, даже улыбка не исчезала с моего лица – улыбка воодушевления, с которым я совершал свой пеший поход по ночной Москве. Взгляд мой постигал действительность медленно, как будто я смотрел сквозь прорехи в преграде и никак не мог склеить в мозгу части картины. Сначала я увидел – крупно, отчётливо, как на экране – затылок лежащего человека. Человек был светловолос, а затылок был чёрным. Затем я стал различать на резиновом ребристом полу тяжёлую, густую, неподвижно стоящую в углублениях кровь, нашпигованную осколками стекла. Куски действительности наконец соединились в моём сознании, произошло замыкание – и я увидел вдруг всю картину так, как почему-то не видел её до сих пор: обрызганная уже побуревшей кровью серая стенка телефонной будки, выбитое стекло, пугающе-неподвижные ноги в светлых брюках. Я присел на корточки рядом с человеком и позвал: «Ау, друг! Слышишь меня?». Нет ответа. Взял его руку – широкая, рыжеватым волосом поросшая рука с короткими пальцами и коротко остриженными ногтями – и попытался пощупать пульс. Но пульса я не нашёл – или его не было? Рука вяло и послушно упала на пол. Я в задумчивости глядел на находку, соображая, как с ней быть. Тёплая ночь стояла в Москве, ночь, наполненная приятным шелестом листвы на опустевших бульварах.

Только что, радостно маршируя по просторным тротуарам мимо тёмных домов с погашенными окнами и мирных пустых павильончиков троллейбусных остановок, я был преисполнен чувства безопасности, которое возможно только в родных местах. Теперь, сидя на корточках рядом с неподвижно лежащим лицом вниз мужчиной с размолотым в кашу затылком, я вдруг ощутил, что новая, опасная, преступная жизнь дыхнула и глянула на меня волчьими глазами. Это почему-то не напугало, а обрадовало меня. Мышцы между лопатками напряглись, я передёрнул плечами и быстро оглянулся. Никого. Но кровь на стенках телефонной будки была недавняя. Я нерешительно выпрямился – и в этот момент там, где ещё не просветлевшее небо своей тёмной массой сливалось с землёй, возникла зелёная точка и стремительно понеслась, петляя в ночи. Я ждал. Такси возникло из тьмы и шелеста деревьев, как фантом. Я ринулся на мостовую, к её середине, и замахал рукой. Машина вильнула, объезжая меня, и встала, завизжав тормозами. Таксист, положив толстый локоть на опущенное стекло, смотрел на меня исподлобья немигающим взглядом.

– Чего тебе надо?

– Там человек лежит. С разбитой головой.

– Убитый? Труп?

Я пожал плечами.

Он открыл дверцу и с раздражённым видом человека, которого отвлекают от важных дел, зашагал к телефонной будке. Он был невысок, на голову ниже меня, но широк в груди и плечах. Фигура у него была грузная, с брюшком и короткими ногами, но движения решительные и шаг скорый. Счётчик у него в машине почему-то беспрерывно щёлкал и показывал сорок один рубль с копейками. Он оглядел лежащего и уже шагал назад к своей «Волге». – Садись!, – крикнул он мне. Я сел вперёд, рядом с ним, и он яростно взял с места. Кренясь, заваливаясь на бок, машина развернулась посреди улицы и помчалась назад. Мы неслись против движения, но встречных машин не было. – Куда мы? – В милицию. Тут отделение рядом, – бросил он, а я увидел и запомнил его профиль на фоне летящей в открытом окне чёрной тёплой ночи: прямой лоб, короткий сильный нос, подобранный рот и властный подбородок. Над распахнутым воротом ковбойки поднималась толстая шея. Это был профиль римского цезаря и московского таксиста – короля ночи. Нас ударом швырнуло вверх – он с налёта влетел на тротуар – и, снова с визгом тормозов, мы остановились у самых дверей милиции.

– Пусть забирают свой труп!, – раздражённо проревел таксист, высаживаясь, и с грохотом захлопнул разболтанную дверцу автомобиля, так что тысяча человек, спящих в окрестных домах, нервно вздрогнули под своими одеялами.

Мы вошли. Офицер в серой форме с красными погонами, перетянутый новенькими ремнями, с непокрытой головой (фуражка лежала на столе) сидел за стеклом в казённом помещении. За спиной офицера висели плакаты. Углы его рта были тоскливо опущены вниз – розовощёкое лицо парня, мающегося бездельем. Он поднял на нас скучающие глаза.

– Слышь, начальник, там у тебя на Ленинградском у гастронома труп лежит!, – наваливаясь плечом на стекло, сказал таксист. – Вот малый его нашёл.

– Труп опять.., – эхом откликнулся лейтенант. – С разбитым затылком?

– Ты откуда знаешь?, – удивился таксист. – Сам бил?

– Пятый уже за ночь!, – вздохнул офицер, смиряясь с необходимостью что-то делать. Он встал, распрямляя затёкшую спину, и я услышал лёгкий хруст его суставов, и поплыл по комнате сильный запах одеколона «Шипр», перемешанный с запахом новенькой кожаной портупеи. Спазматический зевок стал раздирать его рот. – Эааах! Скачки сегодня были. Они выигрывают и идут в ресторан, а он смотрит, кто гуляет, и подлавливает их, – наивным детским языком пояснил он нам, глядя на нас голубыми честными глазами. – Правда, что ль, труп? Проверяли?

– Я давление ему не мерил!, – хохотнул таксист. – Предыдущие твои как? Под чистую?

– Двоих под чистую. Двоих в Склифосовского увезли, за жизнь их борются, – он уже нажимал какие-то кнопки и брал трубку. – Да. Шестьдесят восьмое. Да, опять. Пауза. – Ну, а ко мне какие претензии? Он мне заранее не докладывает, скольких решил пришибить. Может, и ещё будут. На Ленинградском, у гастронома. Он послушал. – Ну, как у тех, затылок. Положил трубку. – Одинаково он бьёт, – пояснил он нам опять как-то по-детски. – Подходит сзади и молотком по затылку. Он помолчал, продел большие пальцы под ремень, прогнал их в стороны, разгоняя складки – и доверчивым взглядом ребёнка попросил у нас поддержки. – А может, не молотком, а кирпичём? Завернул кирпич в полотенце и носит его в портфеле, а? Может такое быть? Как вы считаете, может?

– В этом городе ночью может быть всё!, – вдруг злобно крикнул таксист, возвращаясь к своему прежнему раздражённому состоянию короля ночи, и огласил стены отделения милиции громким коротким матом. Лейтенант робко и застенчиво глянул на него. – Пошли, парень, не наше дело им трупы по улицам собирать!, – ругался он, шагая к двери и громко хлопая ей. Он производил впечатление человека, который назло другим хочет произвести как можно больше шума. Мы сели в «Волгу», стоявшую с работающим мотором, и понеслись к проспекту.

В кабине было темно и уютно. – Куда тебе ехать?, – не поворачиваясь ко мне, спросил таксист. – У меня денег нет. – Ехать тебе куда?, – рыкнул он, не сбавляя скорости, повернул на Ленинградский и прибавил газ. Машина понеслась так, что я услышал рёв ветра, обтекающего крышу и крылья, и почувствовал напряжение мотора, и увидел свирепый лёт асфальта, уносившегося под капот. – На Горького. Пушкинская площадь. Он никак не отозвался. Просто принял к сведению. Мелькнула жёлтым пятном телефонная будка, в которой по-прежнему лежал лицом вниз то ли убитый, то ли раненый бессознательный человек. Мы неслись, счётчик отсчитывал сорок второй рубль, небо слева от нас, над крышами, светлело на глазах и из зелёного делалось розовым и белым, а светофоры на Горького всё продолжали свою бессмысленную работу: красный… жёлтый… зелёный… красный… жёлтый… зелёный. Мы неслись, и я чувствовал, что спокойствие и ощущение безопасности снова возвращаются в мою душу, а происшедшее – кровь на резиновом ребристом полу, неподвижно лежащий мужчина с чёрным слипшимся затылком, милиционер в отделении у ипподрома, собирающий пять трупов за ночь, неведомый мне грабитель с молотком, а может, и кирпичом, завёрнутым в белое кафельное полотенце – уже отлетало в прошлое и превращалось в историю и анекдот. Когда ты несёшься по Москве в такси, вниз по Горького, рядом с угрюмо молчащим шофёром, мимо тёмных витрин магазинов и кафе, названия которых ты знаешь наперечёт – ты ничего не боишься, и тебя ничего не пугает, и в будущее ты смотришь с внезапной и ни на чём не основанной надеждой.

1978