Читать книгу Почему Мангышлак - Алексей Рачунь - Страница 4

Явление утра

На второй день мы планировали достичь озера Эльтон и заночевать там в палатке. Для этого нам нужно было, ни много ни мало, преодолеть 1200 километров, что, конечно же, требовало от нас полной концентрации и дисциплины. Даже несмотря на то, что участками (и обширными участками) путь наш должен был пролегать по местности безлюдной, степной, где, что называется, можно «валить на все деньги».

Однако на нас сильно подействовала вчерашняя перемена погоды. После утопавшей в хлябях Перми Татарстан казался почти что землей обетованной. И хотя за окном была обвисшая на колках струна бетонных заборов, где-то там, за заборами, брезжили райские сады.

Сборы затягивались, и мне пришлось прибегнуть к окрикам, чтобы собрать наконец свое «войско» – жену Аню и сына Сашу – и поставить его на марш.

Плутанув по собственной глупости по Челнам, мы выбрались наконец за город.

До сего дня этой дорогой я ездил за рулем всего один раз, до Самары, предпочитая путь через теплую, ламповую Башкирию, мою давнюю любовь и объект многочисленных грез.

Башкирия всегда казалась мне роднее, и пускай путь через нее выходил длиннее, но ее косматые, словно загривки башкирских лошадок, покатые просторы всегда наполняли сердце простой и понятной целью, легко уяснимой логикой, смыслом.

Татарстан же всегда был для меня чем-то сложным, здесь все было не так, все было непросто.

С виду это вся та же местность, но в Татарстане я всегда себя вел и веду с особой церемониальной осмотрительностью, будто царство древних булгар на самом деле никуда и не делось, оно лишь прикрылось одежкой нынешней цивилизации, но прикрылось скупо, для приличия. Так повязывают поверх коротких джинсов передники туристки, заходящие в церковь. В этом нет смирения, это воспринимается как дресс-код.

Как бы то ни было, мы двигались к Самаре замысловатыми татарскими дорогами, их межрайонное, сельское назначение – все эти мотоарбы с силосом и дизельные сельхозповозки – не добавляло нашему движению легкости.

Мелькали Русский Акташ, Чувашское Сиренькино, а за окном был Татарстан. Не обошлось и без знаменитых татарстанских гаишников, и на федеральную трассу М5 под Самарой мы выбрались за полдень.

Было ясно, что сегодня мы на Эльтон не успеваем. Впереди был рывок на Энгельс через пугачевско-балаковский участок, более напоминающий не дорогу, а каньон в лунном кратере. Уповая на мощность автомобиля, я надеялся проскочить его быстро, и все равно Эльтон не маячил даже на горизонте. До него оставалось около семисот километров. В такой ситуации самым верным решением было положиться на дорогу – как она поведет, так, стало быть, и поедем. И это, по моему мнению, единственно верное решение для всех путешествующих. Оно экономит силы и нервы. А дорога все знает. Не рожать же мчимся!

Явление земли

Относительно заросшие саратовские пущи: Ивантеевка, Пугачев, пристяжь более мелких селений – проскочили, с перерывом на обед, незаметно.

Здесь чувствовалось, что земля уже иная, изобильная, плодородная, чему доказательством были элеваторы, зерновозы, сельхозугодья, что земля эта обширная и благодатная, что это уже предвестье степи. Однако не сама степь. Не в моем понимании степь.

Перелески, косогоры, растительность имели признаки как лесной, так и степной зон. Хотя ельников и березняков уже не было, но обильно росло всякое иное дерево, более южное, но все же высокое, укоренившееся. Сия окаемка Общего Сырта была этаким порубежьем, что оставляло за собой родину в ее привычно-природном изводе и обещало скорую новизну. И воздух здесь был иной, и небо иное. И что-то иное было впереди.

Вскоре мы сменились за рулем и, надо же, я заснул, хотя привычки таковой не имею. Проснулся, уже когда автомобиль наш несся где-то за Балаковом. Было повечерье и это была уже степь. И это было уже Поволжье. И хотя Волги мы до сих пор не увидали, мне с одного лишь мимолетного взгляда стало ясно, что это волжское левобережье, так называемое Нижнее Заволжье.

Степь в нем имеет вид обширных, местами сильно обводненных плоскостей. Это не одна плоскость, а множество. Так выглядит мятая – не скомканная, но уже мятая от многократного использования – газета. Это все еще большой лист, однако исчерченный уже неровными изломами, и внутри этих изломов заключаются особые плоскости. И особые смыслы.

Такая газета, если взглянуть на нее отстраненно, выглядит как хаотичная, но все же мозаика. Или, если взять аналогию с телом, левобережная волжская степь выглядит как тыльная сторона ладони, в сравнении со стороной внутренней.

Тыльная всегда глаже и ровнее, хотя и не являет собой идеальную плоскость. И чем ближе к Волге, тем эта плоскость рельефнее, отчетливее, а чем от Волги дальше, южнее, ближе к Казахстану, тем она ровнее и глаже. Это – левобережье. Оно такое – и его ни с чем не перепутать.

Притоки Волги здесь похожи на вены на тыльной стороне ладони. Их набухающие кровотоки несут по сглаженным степным плоскостям свои синие воды к артерии, чтобы соединиться там и понестись дальше густым и бурным жизнетворным потоком.

А мимо нас не неслись, а тянулись по этому левобережью деревеньки и становища, все какие-то блеклые и неприкаянные, однако нарастал поток транспорта и угадывался впереди большой город. Близился Энгельс, раскидистый, основательный, тучный, привольный. Несмотря на переименование, целиком унаследовавший генокод торгового, ярмарочного Покровска.

Ну а пока была степь, и открылась она нам в этот раз своей совсем непарадной стороной.

Было начало мая, земля даже здесь, на относительном юге, была гола, степь бархатилась лишь короткой травой, как лужайка. Ничего пока не всходило и не колосилось на благодатной этой земле.

И все же земля была полна. Она призывала зайти за покупками в «Пятерочки», «Магниты», «Монетки» или никуда не призывала, а просто искрилась фейерверком безымянных пакетов.

Степь была полна пакетами! Дорожная насыпь как естественное препятствие была просто окаймлена пакетами, как прибойной волной, и с той и с другой стороны. Дальше же, в степь, пакеты привольно перекатывались, носимые ветром, как барашки волн, с места на место. Пакетов были тысячи, а может, и десятки тысяч.

Голая, пока еще не заросшая степь обнажила перед нами огромную проблему. Проблему экологии.

На ее поверхности, будто на теле с содранной кожей, словно черви, словно личинки мух, копошились и шевелились огромной неопрятной массой паразиты, пожиратели живой плоти.

Вид этого был настолько ужасен, настолько неприятен и отталкивающ, что хотелось зажмуриться, включить форсаж и улететь отсюда прочь, лишь бы не видеть этой страшной картины.

Однако улететь мы не могли, и глаза закрыть тоже. И все, что нам оставалось, это ехать по пакетному морю, испытывать жгучий, неимоверный стыд и думать о себе: «Что ж ты делаешь, человече?!»

Над головой проносились огромные стальные птицы – это заходили на посадку на авиабазу «Энгельс» стратегические бомбардировщики Ту-160.

Хорошо и привольно было им лететь над бескрайними степями, надвигающейся тенью силуэта захватывая все больше и больше пространства, и утверждать власть человека над природой.

Оттуда, из кабины этого чуда техники, из недр немыслимого этого памятника человеческому гению, земля эта и природа эта виделись ярким и цветным цельным пятном, матерью-землей, той самой родиной, что всячески сохранять и оберегать и есть наиглавнейшая людская задача.

И проносилась машина, оставляя позади себя завихрения свежей, еще неслежалой волжской пыли. И шелестели по степи пакеты.

Глядя снизу на эти машины, невозможно было не испытывать гордость, – но невозможно испытывать гордость, лишь задирая нос кверху. Так же важно для всякого человека испытывать гордость, и просто проходя по земле, упирая в эту землю взгляд.

Наступит ли когда-либо время, когда мы будем гордиться не только своей осознаваемой мощью, своим неодолимым войском, своим оружием и способностью с его помощью держать хоть кого в страхе, но и способностью любить всякое, даже мельчайшее проявление родины, и прибирать и обихаживать ее, делать чище и светлее и родину, и души?

Да, сверху видно все. Но, увы, на расстоянии.

А мы же мерили расстояние по дорогам и в быстро вязнущих сумерках проскочили Энгельс.

Пускай не Эльтона, пускай Палласовки достичь за сегодня – от этой идеи мы не отказались. А от Паллассовки до Эльтона всего-то сотня с захудалым гачишкой, а что, а вдруг?

Впрочем, в Палласовке нас ждало одно дельце, что в ночь было осуществить затруднительно, и мы держали Палласовку в уме крайней на сегодня целью.

– Здесь, кстати, неподалеку место приземления Гагарина, – сказал я своим. – Я был в этом комплексе лет двадцать назад. Можем заехать.

Мои, однако, не воодушевились. Всем хотелось скорейшего окончания длиннющего этого дня, хотелось ужина, ночлега, покоя. И мы проскочили поворот к историческому месту, благо был он через встречную полосу и под острым углом.

Тут бы и понестись дальше, однако дальше не неслось.

Позади оставалось что-то важное, что-то несделанное, от чего невозможно просто так отказаться. Что-то такое, о чем ты, может, и не будешь никогда сожалеть, но, сделав это, станешь чуточку другим. Улучшишься на уровне устранения бага в прошивке – в мизере, но в каком важном мизере!

Послышались вопросы и увещевания.

А куда мы едем? А зачем?

Самые важные в путешествии вопросы. С появлением которых дорога и становится путем.

И я стал сбавлять скорость, затем притормаживать, затем съехал на обочину и развернулся. Через шесть километров.

Сзади послышался вздох облегчения. Всем хотелось покоя, но все приняли решение. Ночь проступала над белой лентой Волги глянцевыми непросохшими чернилами.

Двадцать лет назад это место было с виду другим. Не неухоженным, нет, но бедно-аккуратным, как сиротская рубаха. Чистым, но застиранным, подштопанным. Заваленные бордюры, подкрашенные разбавленными белилами, потрескавшийся асфальт, топорщащиеся кусты.

Теперь же здесь навели лоск, однако лоск не избыточный, очень уместный, не заслоняющий, а лишь оттеняющий значимость события. И вместе с тем не сакрализирующий его. Это было именно Место.

И пускай здесь человечеству было явлено одновременно и последнее и первое чудо – последнее вообще, первое и единственное в новейшем времени – здесь небо упало на землю, и этот факт явлен всему миру; это место устроено так, что ты ощущаешь его не памятником чуду. А памятником творцам этого чуда.

Мы походили возле монумента и стел, поснимали спускаемый аппарат, погуляли по ухоженным аллеям. Они пронзали освещенными стрелами уже полностью сгустившуюся южную темноту, как кометы космос.

Где-то неподалеку по неимоверно громкому концерту переживающих брачный период жаб угадывался водоем. Их беспечный хор своим радушным выступлением будто приветствовал наше решение повернуть и заехать сюда. Всё не зря.

Стоянок вокруг места приземления тоже прибавилось. Все устроено хорошо и удобно, так, чтобы сюда могли спокойно заезжать туристические шаттлы. А в таком месте все автобусы хочется именовать именно шаттлами.

Да и сейчас, несмотря на позднее время, мы были здесь не единственными посетителями. То там, то тут в местах, куда слабее всего добивал свет фонарей, под низкими ветвями цветущих деревьев взгляд нет-нет да и выхватывал автомобиль. Похоже, местные парочки едут сюда уединяться. Что ж, влюбленных всегда тянет к чуду.

Спустя час-полтора пришло осознание, что все, пора и честь знать. Нужен ночлег.

Было уже за полночь, дорога вела нас вдоль Волги, трассу все чаще перебегали лисы и косули, а глаза сами закрывались. Навигаторша «Оксана» привела нас в село Ровное, обещая гостиницу.

Поплутав по сонным улочкам, мы оказались на диком берегу Волги. Оксана настаивала, что нам нужно съехать прямо в воду и искать приюта где-то там, в глубине. Пришлось ехать дальше.

Спустя пару километров Оксана обнаружила кафе-гостиницу «Вдали от жен».

«Вдали от жен» оказалось закрытым на амбарный замок. Это край победивших семейных ценностей, решили мы.

Еще поплутав, мы расспросили местных водил, и они снарядили нас в путь до мотеля «У Рубена».

– Пять километров прямо, а там мимо не проедете, – лукаво усмехнулись ребята. – Там увидите вертолет.

И действительно, через пять километров мы увидели силуэт вертолета и мигающий от подыхающего реле неоновый указатель «У Рубена».

Всего за день 1000 км. Итого 1500 км.