Читать книгу Уральский Монстр. Хроника разоблачения самого таинственного серийного убийцы Советского Союза. Книга II - Алексей Ракитин - Страница 4

Тася Морозова, родившаяся 10 августа 1935 г., к своим полным четырем годам оформилась в девочку умную, развитую и сообразительную. Мама ее – Евдокия Ивановна Морозова – работала в санатории райздравотдела на улице Нагорной в Свердловске, (**) где видела много разных начальников и членов их семей, а потому была в курсе городских новостей. Евдокия знала о многочисленных случаях исчезновения детей в последние месяцы и как всякая ответственная мать не могла не беспокоиться о безопасности собственной дочери. Несколько раз она заговаривала с Тасей о возможных опасностях, подстерегающих маленьких детей на улице, объясняла, почему нельзя брать из рук незнакомцев конфеты или мороженое, почему нельзя заговаривать с чужими людьми и уходить с ними от дома. Девочка вроде бы все понимала, кивала, давала правильные ответы на вопросы, которые мама задавала ей с целью проверки. Тася знала, что нельзя уходить от дома, что следует быть осторожной и недоверчивой, но…

Около 17 часов 2 октября 1939 г. она исчезла прямо с порога собственного дома №22 по улице Плеханова. Мать хватилась ее примерно в 18 часов, осмотрев окрестные дворы и зайдя ко всем знакомым дочери, она направилась в 9-е отделение милиции с намерением подать заявление об исчезновении девочки. Там она оказалась в начале девятого часа вечера. В отделении не только приняли заявление от встревоженной женщины, но тут же позвонили в ОУР и сообщили о происшествии, а уже через полчаса из областного управления прибыла дежурная автомашина, которая доставила Евдокию Морозову на допрос к Брагилевскому. Нельзя не оценить, сколь расторопно стала работать свердловская Рабоче-Крестьянская милиция – ещё тремя месяцами ранее гражданку погнали бы из отделения вон, дабы она не портила своими заявлениями отчетности и не отвлекала занятых сотрудников от их важной работы, а теперь: «Минуточку, присядьте, сейчас прибудет машина, вас отвезут к руководству, повторите там свой рассказ». Эвона как бывает в стране советской, когда «следаки-важняки» из Москвы приезжают! Дежурные милиционеры в своём искреннем желании помочь аж со стула подскакивают…

Старший оперуполномоченный союзного угро действительно допросил Евдокию Морозову в тот же вечер, то есть тогда, когда со времени исчезновения ребенка минуло всего лишь несколько часов. Подобная быстрота принятия решений позволяла без промедлений развернуть интенсивные розыски и давала некоторый шанс если не найти самого ребенка, то хотя бы обнаружить по горячим следам свидетелей происшествия. Евдокия сообщила Брагилевскому, что ее соседка Александра Шамова видела Тасю уже после 17 часов возле дома №20 по улице Плеханова. Это означало, что девочка отошла от дома и отправилась гулять по окрестностям, что ей категорически запрещалось. Шамова утверждала, что Тася была одна – рядом с ней свидетельница не заметила ни детей, ни взрослых. В конце допроса Евдокия Ивановна сделала очень примечательное заявление, процитируем эту часть протокола дословно: «Я не думаю, чтобы моя дочь могла пойти с кем-нибудь из незнакомых людей, т. к. посторонних людей она боялась. Я слышала, что в городе пропадают дети, и в связи с этим говорила дочери, чтобы она ни в коем случае не ходила с чужими людьми и не принимала от них никаких гостинцев».

Карта Свердловска с указанием мест исчезновения детей в 1938—1939 г. Черными точками обозначены места: «1» – похищения 12 июля 1938 г. Герды Грибановой, «2» – попытки похищения 10 февраля 1939 г. Бори Титова, «3» – покушения на убийство 1 мая 1939 г. Раи Рахматуллиной, «4» – похищения 12 июня 1939 г. Али Губиной, «5» – похищения 30 июня 1939 г. Риты Ханьжиной, «6» – похищения 22 июля 1939 г. Вали Камаевой, «7» – похищения 27 июля Лиды Сурниной, «8» – похищение 20 августа 1939 г. Ники Савельева, «9» – исчезновение 12 сентября 1939 г. Вовы Петрова и «10» – исчезновение 2 октября 1939 г. Таси Морозовой от дома №22 по ул. Плеханова в поселке Верх-Исетского завода (ВиЗ). Бросается в глаза, что активность похитителя в началу октября 1939 г. была локализована на трёх сравнительно небольших участках – в Сталинском районе (4 эпизода), посёлке ВиЗа (4 эпизода) и в Пионерском посёлке (2 эпизода). Из этого можно было сделать вывод, что преступник в своих действиях руководствуется некоторым лимитом времени, которым может свободно располагать и за границы которого не может выходить. Зная, что похититель молод и вряд ли живёт самостоятельно, органам следствия можно было предположить, что ищут они не уличного подростка, а школьника, либо учащегося, находящегося под плотным родительским надзором. Время последних похищений, имевших место после окончания школьных каникул (Вова Петров – после 12 часов и Тася Морозова – около 17), прекрасно соответствует такому предположению. Принимая во внимание, что преступник будет стремиться постепенно расширять район своей активности, к чему его будет подталкивать осторожность и рост уверенности в своих силах по мере набора опыта, органы следствия могли обоснованно предполагать, что новые похищения произойдут в северных или южных районах Свердловска. Именно там – в поселках Уралмаш, Сталькан, Хладокомбинат – правоохранительным органам можно и нужно было ждать новых похищений. Подобный перспективный анализ позволял правоохранительным органам сработать на упреждение и принять меры к задержанию злоумышленника с поличным.

Слышать такое Брагилевскому, конечно же, было неприятно, но по совести говоря, мать пропавшей девочки была права: дети исчезают и потом их находят убитыми, и кому, как не старшему оперуполномоченному знать об этом лучше других! И какая в таких разговорах может быть антисоветская пропаганда, если это чистая правда?! Тут впору задуматься над тем, нет ли антисоветчины в бездействии органов защиты правопорядка…

Несмотря на поздний час – дело шло к полуночи – в районе пересечения улицы Плеханова с улицами Кочегара Махнева, Плавильщика Колмогорова, Листокатальщиков, Интернационала, Финских Коммунаров, Спартака, Свободы, Старшины Калинина (какие дикие для русского слуха названия!) началась полноценная поисковая операция. До 40 милицейских патрулей с привлечением кинологов с собаками-ищейками проводили осмотр жилых зданий, надворных построек (там, где они были), дворов и придомовых территорий. Отдельная группа милиционеров осматривала территорию лесозавода к востоку от застроенных кварталов и неблагоустроенные в то время окрестности Городского пруда.

Осмотр весьма значительной по площади территории затянулся до утра – тщательному осмотру подверглись участки суммарной площадью около одного квадратного километра. Ночная поисковая операция получилась весьма шумной и произвела настоящий фурор. В самом деле, на придомовую территорию входят милиционеры, будят жильцов, задают вопросы о присутствии посторонних детей, осматривают с собаками подвалы и чердаки, дровяные сараи, сортиры, мусорные кучи, при этом по улице вдоль домов стоят другие милиционеры и не позволяют никому ни войти в дом, ни выйти из него! Понятно, что сотни свердловчан стали свидетелями этой крайне необычной милицейской активности, и потому поток сплетен и разного рода домыслов на эту тему был обеспечен на многие месяцы вперед. Тем не менее итог ночи со 2 на 3 октября оказался обескураживающим – ребенок домой не вернулся, тело не найдено и местонахождение пропавшего неизвестно.

Никто не может сказать, что думал Артур Брагилевский в те часы, но, очевидно, мысли его одолевали мрачные. Вряд ли опытный сыскарь сомневался в том, что Тасю Морозову живой уже никто не увидит. Убийца, набравшийся к октябрю 1939 г. опыта и практических навыков, менял районы своих нападений, что представлялось логичным, но из города не уходил. Достаточно посмотреть на карту Свердловска, чтобы понять логику перемещений преступника: 30 июня от дома по улице Ивана Каляева в поселке Красная Звезда, что в двух километрах севернее дома Морозовых, он похищает Риту Ханьжину, а 12 сентября от площади Коммунаров, что примерно в 1,8 километра южнее дома Морозовых, похищает Вову Петрова. А теперь объект его посягательства оказывается проживающим практически посередине между этими точками! Похититель явно избегал совершать преступления два раза подряд в одном районе…

На следующий день, 3 октября, на допрос к Брагилевскому была доставлена Александра Евграфовна Шамова, соседка семьи Морозовых, та самая, что встретила Тасю накануне после 17 часов. По ее словам, она увидела Тасю Морозову примерно в 17:30 у дома №20 по улице Плеханова, то есть фактически по соседству с домом, в котором девочка проживала. Ошибки быть не могло – Тася подошла к Шамовой и обратилась к ней по имени, что делала всегда при встрече вместо приветствия. Рядом с девочкой никого не было – ни взрослых, ни детей, в общем, думай что хочешь.

Тотальный опрос населения, проживавшего в прилегавших к улице Плеханова кварталах, результата не принес – никто не видел, куда и с кем ушла девочка. Планомерные поиски в весьма протяженном жилом массиве, продолжавшиеся 3 дня, оказались бесплодны. Было проверено алиби всех лиц, попадавших ранее в поле зрения правоохранительных органов и вызывавших хоть какие-то подозрения. По результатам этой работы стало ясно, что никто из них не мог находиться во второй половине дня 2 октября в районе улицы Плеханова.

Полный тупик по всем направлениям.

К 5 октября никакого серьезного плана относительно того, что делать далее и как вести расследование, не появилось. В этой обстановке начальник Управления РКМ Александр Михайлович Урусов решился на меру чрезвычайную, непопулярную и в каком-то смысле даже опасную. Он решил вывести на улицы все возможные силы милиции, чтобы охватить плотной сетью наружного наблюдения весь город и задержать преступника либо во время похищения жертвы, либо непосредственно в момент покушения на жизнь. Надлежало взять под плотный, но скрытный контроль все перемещения людей с малолетними детьми, при малейших подозрениях на то, что ребенка ведет посторонний ему человек, надлежало немедленно проводить задержание с последующим выяснением обстоятельств в отделении милиции. Вопрос о том, чтобы накрыть Свердловск «сеткой» наружного наблюдения, плотной настолько, чтобы ни одна попытка похитить с улицы ребенка не осталась незамеченной, уже дискутировался около недели на уровне партийного и милицейского руководства области.

Хотя концепция казалась на первый взгляд здравой, её практическая реализация могла оказаться серьезно затруднена. Прежде всего, она потребовала бы колоссального напряжения сил личного состава Управления РКМ, ведь никто из сотрудников не мог произвольно прекратить исполнение прямых служебных обязанностей и отправиться в патруль. Высвобождение личного состава для многочасового патрулирования улиц означало серьезное перераспределение функций внутри подразделений и перегрузку остающихся на рабочих местах сотрудников. Патрулирование должно быть пешим и осуществляться много часов с максимальной бдительностью и ответственностью за результат, а это немалая физическая и психоэмоциональная нагрузка. Никаких гарантий того, что задуманное мероприятие принесет успех, не существовало. Ошибка одного или нескольких сотрудников, утрата внимания, халатное отношение к порученным обязанностям, наконец, банальная усталость, – все это грозило свести на нет огромную работу по организации масштабной и скрытной операции. Если бы такая операция получила санкцию областного руководства, а преступник все равно совершил бы очередное похищение и убийство, то это привело бы к серьезным и притом обоснованным сомнениям в компетентности начальства областного УНКВД. После такого «прокола» Урусов и Вершинин, наверное, очень быстро расстались бы со своими местами. Подобная операция являлась крайней мерой, и на самом деле никто не спешил столь масштабную задумку реализовывать.

Но жизнь заставила этим заняться.

После обсуждения всевозможных деталей руководство РКМ склонилось к следующей схеме практической реализации плана. На улицы города ежедневно выходят 1 100 человек в составе «скрытых» патрулей, то есть несущих дежурство в штатском и не раскрывающих свою принадлежность к правоохранительным органам. Патрулирование одиночное по замкнутому маршруту, который рассчитывается таким образом, чтобы каждый сотрудник в штатском постоянно оставался в зоне прямой видимости не менее чем одного сотрудника, движущегося по соседнему маршруту. Схемы движений подбирались таким образом, чтобы «скрытые» патрули расходились в противоположных направлениях и не двигались в одну сторону – это увеличивало охват территории. Помимо сотрудников в штатском к патрулированию привлекались милиционеры в форме из штатного состава всех 9 территориальных отделений РКМ, существовавших в то время в Свердловске. Таковых должно было быть на улицах не менее 350—400 человек каждый день. Задача милиционеров в форме была двоякой: с одной стороны, они демонстрировали присутствие на улицах защитников правопорядка, с другой – контролировали надлежащее исполнение своих обязанностей сотрудниками в штатском, а с третьей – осуществляли проверку документов всех подозрительных лиц и их сопровождение в территориальное отделение милиции. «Скрытые» патрули не должны были раскрывать себя, им было запрещено останавливать и проверять документы подозрительных лиц, вмешиваться в «уличные» разборки и т. п. Заметив нечто подозрительное, сотрудник в штатском должен был условным сигналом сообщить об этом милиционеру в форме, а тот далее принимал необходимые меры, разумеется, при подстраховке своих незаметных товарищей. Сотрудник, находившийся в «скрытном» патруле, мог «расшифровать» себя перед окружающими только в одной ситуации – если возникала угроза человеческой жизни. Нетрудно понять, чем было вызвано столь жесткое требование по сохранению полной секретности – преступник мог стать случайным свидетелем сцены «расконспирации» и на долгие месяцы прекратить всякую активность на улицах города. Подобный исход операции был равнозначен ее провалу. Все-таки главная задача разработанного Урусовым плана заключалась не в том, чтобы напугать убийцу, а в том, чтобы поймать его с поличным.

Все сотрудники, заступавшие в «скрытые» патрули, получали оружие, но с одним-единственным условием его применения – в обстановке, создающей реальную угрозу жизни гражданского населения либо самому сотруднику.

Отдельно обсуждался вопрос о привлечении в помощь Рабоче-Крестьянской милиции так называемых «бригадмилов». Это необычное для слуха сокращение родилось от словосочетания «бригада содействия милиции», так назывались группы передовых рабочих и студентов, занятых в часы досуга оказанием помощи милиции в ее непростом ремесле по поддержке правопорядка. «Бригадмильское» движение появилось благодаря постановлению Совета Народных Комиссаров РСФСР от 29 апреля 1932 г., но родилось оно отнюдь не на пустом месте. Предтечами «бригадмильцев» являлись «осодмильцы» (это диковинное слово происходит от названия «Общество содействия милиции»). «Осодмильцы», кстати – это чисто уральское изобретение, появившееся в виде комсомольской инициативы в Нижнем Тагиле еще в 1930 г. Когда вопрос организации скрытого патрулирования перешел в практическую плоскость, возможность включения в состав патрулей «бригадмильских» добровольцев по результатам обсуждения была отклонена. Хотя многочисленные помощники на общественных началах могли без особых проблем обеспечить необходимую массовость, их привлечение грозило моментальной оглаской цели и методов проводимого мероприятия. Это был бы гарантированный провал задуманной операции, от нее разумнее было вообще отказаться, нежели проводить ее с участием «бригадмильцев».

Уже 7 октября в первое патрулирование заступила половина расчетной численности милиционеров, в последующие дни процент рос, достигнув запланированной численности в полторы тысячи одиночных патрулей (в форме и штатском) 10 октября. Смены продолжались с 9 часов утра до 9 вечера – как свидетельствовала статистика, преступник не похищал детей ранее и позднее указанного интервала времени.

Одновременно с начавшейся операцией продолжались поиски тела Таси Морозовой в районах, все более удаленных от места ее проживания. Помимо обжитых территорий, осматривались пустыри, бросовые земли, парковые и лесные зоны. Поскольку сил одной только милиции на подобные мероприятия не хватало, широко привлекались работники жилищно-коммунального хозяйства, студенты и служащие. Поисковая операция была замаскирована под разного рода общественные мероприятия по уборке территорий, приуроченные к грядущему государственному празднику 7 ноября – годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Такого рода кампанейщина под лозунгами вроде «22-й годовщине Октября – 22 ударных стахановских недели» была вполне в духе эпохи и не вызывала подозрений жителей. Заводских рабочих к поисковым работам не привлекали, поскольку они традиционно проводили «субботники» и «красные пятницы» на своих производствах и их участие в общегородских мероприятиях могло дать пищу нежелательным кривотолкам.

К середине месяца всем, причастным к расследованию, стало ясно, что убийца, по-видимому, вывез Тасю Морозову из города. Конечно, нельзя было утверждать, что город обыскан на все 100% – подобный осмотр был невозможен просто ввиду громадности его территории – но предположение о вывозе тела девочки за пределы Свердловска казалось все более правдоподобным. Технически проделать подобное преступнику было вполне по силам. Дело заключалось в том, что район ВИЗа (Верх-Исетского завода), на территории которого находилась улица Плеханова, с севера огибала ветка железной дороги, которая тянулась от вокзала в западном направлении, на Пермь. Последние дома по улице Плеханова, имевшие номера 101 и 104, строго говоря, стояли на самом краю ее полосы отчуждения. Если преступник, похитивший девочку, увел ее к железной дороге, убил и изнасиловал в пустынной полосе отчуждения и забросил тело ребенка на платформу проезжавшего мимо товарного состава, то… труп мог быть обнаружен за десятки и даже сотни километров от города.

Рассматривая такую версию как весьма вероятную, 14 октября 1939 г. начальник свердловского ОУР Евгений Вершинин подготовил циркулярное письмо за №20—3447, которое гласило:

«Совершенно секретно. Воздух! Срочно.

Всем начальникам Горрайотделений Рабоче-Крестьянской милиции Свердловской области.

2 октября 1939 г. пропала без вести проживавшая совместно с родителями в г. Свердловске по адресу: улица Плеханова, д. №22, кв. 3 – Таисия Морозова, 4-х лет, приметы которой: рост нормальный, лицо полное, смуглое, фигура полная.

В день исчезновения ребенок был одет в серое на вате пальто до колен, на голове зеленая шаль с белыми цветочками, на ногах новые коричневые чулки и хромовые желтые ботинки, на руках коричневые рукавицы, под пальто бумазеевое платье голубого цвета, зеленые штанишки и голубой купальный костюм.

Сообщая об изложенном выше, предлагаю принять меры к розыску пропавшего ребенка, произвести проверку в больницах, в пунктах скорой помощи, в моргах.

О результатах проверки сообщите.

Начальник ОУР УРКМ УНКВД по Свердловской области – старший лейтенант милиции Вершинин.

Ст. опер. уполномоченный ОУР ГУРКМ НКВД СССР – лейтенант милиции Брагилевский.

Верно: секретарь Отдела УР УРКМ Ракитина».

Секретарю отдела пришлось лично отстучать на печатной машинке 54 письма, из которых 45 спецкурьеры доставили в районные отделения Свердловской области, а 9 – в городские отделения РКМ крупнейших городов (Ревды, Нижнего Тагила и пр.). А уже на следующий день аналогичные письма ушли по адресам начальников отделов уголовного розыска управлений РКМ соседних со Свердловском областей – в Пермь, Новосибирск, Омск, Киров, Куйбышев (ныне Самара) и Казань. Логика в их рассылке была простой: если тело убитой девочки на железнодорожной платформе покинуло пределы области, то его могли найти в соседних регионах. Быть может, оно неопознанным лежит уже несколько дней в каком-нибудь морге, а местная милиция не догадывается, что прибыло оно из Свердловска!

Одна из копий циркулярного письма свердловского Отдела уголовного розыска от 14 октября 1939 г с описанием примет пропавшей без вести Таси Морозовой.

Тут самое время взять небольшую паузу и вспомнить о событиях в Нижнем Тагиле, где 6 августа 1939 г. таинственным образом исчезла Рита Фомина, девочка в возрасте 2 лет 5 месяцев. Тамошние пинкертоны предприняли попытку расследовать подозрительный инцидент, да… так ничего и не добились. На протяжении сентября велись весьма неторопливые поиски Марии Малых, гипотетической свидетельницы, которая якобы могла что-то по факту случившегося знать. Эпитет «гипотетический» в данном случае является не фигурой речи, а подразумевает буквальное понимание. Мария Малых оказалсь воистину мистическим персонажем – она нигде не работала, нигде не жила, родственников не имела и появлялась лишь время от времени в очередях за разного рода дефицитными товарами. Просто Летучий Голландец какой-то с нижнетагильской спецификой. В сентябре уголовное дело обогатилось стопкой справок из жилищных комитетов различных коммунальных организаций, извещавших, что Мария Малых не проживает по такому-то адресу, и сбором этих бумажек, судя по всему, розыск Риты Фоминой и ограничивался.

Выждав некоторое время и убедившись, что новостей более не будет, оперуполномоченный 1-го отделения РКМ Нижнего Тагила товарищ Костырев решил предпринять вторую попытку закончить подзатянувшееся и совершенно бесперспективное расследование. 4 октября на половинке стандартного листа формата А4 – бумагу в стране Советов принято было экономить, поэтому писали порой на самых немыслимых огрызках! – он накропал по-настоящему эпическое «Постановление о прекращении дела». Дабы читатель мог насладиться эпистолярными потугами доблестного стража соцзаконности, процитируем самую существенную часть этого беспомощного как по форме, так и по содержанию документа: «…принимая во внимание, что принятыми мерами розыска девочки Фоминой Маргариты 2-х лет 5 м-ев, а также кто мог похитить последнюю, установить не удалось, а поэтому на основании вышеизложенного, руководствуясь ст. 204 УПК, постановил производство дознания по настоящему делу прекратить, а материал направить в горотдел РКИ для штампа».

То, что оперуполномоченный потерял в своей бумаженции части предложения, простить ему можно. То, что он перепутал расследование уголовного дела с дознанием, тоже (напомним, что по факту исчезновения Фоминой 13 августа было возбуждено уголовное расследование). В конце концов, институт доследственного дознания вплоть до Великой Отечественной войны многими советскими правоведами рассматривался как избыточный, не нужный в практической работе органов защиты правопорядка, и поэтому неудивительно, что низовые работники на местах употребляли профессиональные термины, значение которых не до конца понимали. Плохо другое. Если оперработник с умным видом ссылается на статьи Уголовно-процессуального кодекса, содержания которых не знает, то это опасный сигнал, указывающий на его профнепригодность. Дилеммы тут никакой нет: либо пусть не ссылается, либо пусть уходит с работы.

О чем речь? Товарищ оперуполномоченный сослался на статью 204 Уголовно-процессуального кодекса, которая касается возобновления по решению суда расследования, остановленного ранее, что никак не относится к настоящему случаю. По смыслу Костырев должен был сослаться на статью 202 УПК, она как раз касается вопроса прекращения предварительного следствия при необнаружении виновного, либо на статью 4, которая также рассматривает условия прекращения уголовного преследования на всякой стадии, но… гражданин оперуполномоченный запутался в трех соснах. Причем буквально! Из трёх статей УПК – 4, 204 и 202 – он выбрал единственную, никак не относящуюся к содержанию написанного им документа!

Можно сказать, что человек описался. Наверное так описаться действительно можно, от перегрузки, от недосыпа, с ежедневного перепою, наконец. Интересно, допускал ли товарищ оперуполномоченный описки при отправке почтовых отправлений родственникам? Или же, зная, что ошибка в написании адреса грозит утерей посылки, товарищ оперуполномоченный таких ошибок не допускал?

Забавно, кстати, и другое. Один дурак написал глупость, а другой – его начальник – с этой глупостью согласился. На рапорте красуется резолюция начальника 1-го отделения милиции: «Согласен». Ясно, что Уголовно-процессуальный кодекс не знал ни тот, ни другой. Мало того, что они его не знали, так они даже в руки его не брали, чтобы уточнить маленькие казуистические детали. А зачем? Он не для них написан, они же научились работать без него, кодекс – сам по себе, а они – сами. За этим маленьким случаем можно видеть системную проблему советской милиции. Так она и работала в реальной жизни, увы…

Итак, расследование исчезновения Риты Фоминой нижнетагильские шерлоки холмсы благополучно закрыли. Но как показали последующие события, они находились в самом низу административной цепочки, а потому приняли решение принципиально неверное в обстановке тех дней. Ну в самом деле, вся милиция столицы Урала буквально стоит на ушах, пытаясь изловить таинственного убийцу детей, а товарищи из города по соседству легкомысленно закрывают расследование по аналогичному случаю. Нет ли в этом скрытой антисоветской провокации?

Поэтому уже 8 октября 1939 г. – через 4 дня с момента закрытия следствия – начальник Отделения уголовного розыска при горотделе РКМ лейтенант милиции Кузнецов собственноручно написал постановление, в котором кратко обрисовал инцидент с Ритой Фоминой и далее подвел такой итог: «…по этому делу производилось расследование 1 отд. РКМ, которое прекращено 4/X-39 г. за необнаружением девочки. Принимая во внимание, [что] следствием недостаточно добыто данных о фактах исчезновения Маргариты, а также не установлен преступник… постановил приступить по сему материалу к производству расследования». Таким образом, вся эта нерадостная история оказалась запущена на второй круг.

В тот же день лейтенант милиции Кузнецов допросил мать пропавшей девочки Софью Фомину. Потерпевшая сообщила довольно любопытную деталь, ранее неизвестную, вернее, не попадавшую в милицейские документы. Она утверждала, что некий незнакомый мужчина лет сорока проявлял интерес к ее дочери, разговаривал с Ритой, просил почитать стишки. Вот фрагмент протокола, посвященный рассказу о таинственном любителе детских стишков (стилистика оригинала сохранена): «До того, как потерялась Рита, один пожилой мужчина в очках ходил из завода к ресторану, который часто интересовался много моим движением и главным образом моей дочери, ласкал ее за частушки, и как только Рита исчезла, то и его я не стала видеть на территории завода. Он обычно этот мужчина шел мимо нашей комнаты часов в 5 вечера, а после этого я старалась его увидеть, но его уже не видела. Приметы его: высокого росту, худощавый, в роговых очках, возраст лет 40, брюки серые в клетку, в серой рубахе, желтый кожаный пиджак, волосы черные, глаза черные, обут в черных туфлях».

Если сделать поправку на сумбурную речь матери и ее сумбурное изложение в протоколе, то картина получалась и в самом деле подозрительной: пока ребенок спокойно проживал в доме с матерью, таинственный мужчина регулярно появлялся и общался с девочкой, а как только Рита исчезла, то и мужчина пропал. Изменил маршрут своего движения от завода к ресторану. Тут рождались сразу два вопроса: во-первых, откуда мужчина узнал об исчезновении ребенка? А во-вторых, почему незнакомец столь странно себя повел и постарался дистанцироваться?

Во время того же самого допроса 8 октября Софья Фомина сообщила, что вечером 6 августа, то есть спустя считанные часы после исчезновения дочери, ходила в дом семьи Слобцовых, где потребовала разрешить ей осмотреть комнаты, дабы убедиться в отсутствии Риты. Ей позволили это сделать. Но во время общения с родней Германа, отца Риты, она обратила внимание на отсутствие его младшего брата Виктора, 16 лет. Когда она поинтересовалась, где же Виктор, ей никто ничего ответить не смог. По мнению матери девочки, последний непосредственно участвовал в похищении ребенка, и в то самое время, когда Софья Фомина находилась у него дома, он мог вывозить Риту из города либо прятать малышку в неизвестном месте. Начальник уголовного розыска попытался установить алиби Виктора Слобцова, но это оказалось невозможно сделать. Виктор нигде не учился и не работал, был замечен в хулиганских выходках, пьянстве, и при том образе жизни, который вел юноша, точно сказать, чем он занимался два месяца назад, никто уже не мог. Единственная более или менее ценная информация, связанная с ним, заключалась в том, что Виктор Слобцов не имел классического костюма, а предпочитал одеваться в спортивном стиле: летом он носил рубашки-тенниски, легкие светлые брюки, а в холодное время года облачался в лыжные костюмы и короткие куртки.

Прошла целая неделя, пока начальник угро добрался до Марии Карповой, той самой женщины, что еще два месяца назад рассказывала про Марию Малых. Карпова к тому моменту, по-видимому, уже здорово была напугана милицейской активностью и тем обстоятельством, что из-за своего рассказа она сделалась важнейшим свидетелем в весьма серьезном расследовании. Теперь женщина в своих словах оказалась чрезвычайно аккуратна и ничего нового к прежним показаниям не добавила, правда, оговорилась, что «Малых», быть может, вовсе не фамилия, а кличка. Видимо, она была осведомлена о том, что женщину с такой фамилией отыскать не удалось, и попыталась как-то эту деталь объяснить.

Кузнецов вызвал на допрос и Анисию Семеновну Приходько, утверждавшую, будто она видела подозрительного мужчину с малолетней девочкой на руках. До этого свидетельницу не допрашивали (непонятно почему), хотя она не скрывалась и сама поделилась с матерью похищенной девочки своими наблюдениями. Анисия Семеновна оказалась внушающей полное доверие женщиной 39 лет, бухгалтером в Доме матери и ребенка, в который милиция и больницы направляли беспризорных детей и подкидышей. Софья Фомина приходила в это учреждение в середине августа во время самостоятельных розысков дочери, тогда же она и познакомилась с Приходько. Анисия Семеновна была допрошена лейтенантом Кузнецовым 15 октября. Согласно ее утверждениям 7 или 8 августа около 16—17 часов она видела в магазине «Бакалея», расположенном на пересечении улиц Ленина и Красноармейской, неизвестного ей мужчину с девочкой примерно 3-х лет на руках. Пара показалась Приходько подозрительной из-за того, что (далее воспроизведем слова свидетельницы) «ребенок был одет чисто по-рабочему низкооплачиваемо, по-бедному одет, без головного убора, цвет волос – русый, а мужчина по одеже судить приличный, одет в дорогой костюм…». Несмотря на косноязычную передачу слов Приходько допрашивавшим ее Кузнецовым, смысл сказанного свидетельницей понять можно. Чем же занималась странная парочка в магазине «Бакалея»? Еще раз процитируем протокол допроса: «Мужчина спрашивал девочку, что ей купить, указывал на дорогие сорта конфект, она ему показывала на дорогие конфекты, и он ей покупал». Куда же ушел таинственный обладатель дорогого костюма с девочкой на руках? А никто этого сказать не мог – Анисия Семеновна сама вышла из магазина и забыла про эту историю до того момента, пока не услышала рассказ Фоминой об исчезновении девочки.

Начальник уголовного розыска решил поговорить с отцом девочки – Германом Ивановичем Слобцовым – и озаботиться проверкой его алиби. У Слобцова имелся весьма понятный мотив устранить из своей жизни собственную дочь, дабы не платить ее матери весьма немалые алименты, а кроме того, он предлагал Софье Фоминой передать девочку на воспитание его родственникам. В общем-то, все указывало на Слобцова, вплоть до того, что, получая зарплату более тысячи рублей в месяц, тот вполне мог позволить себе дорогие вещи, и хороший костюм был ему по карману.

Лейтенант Кузнецов поручил участковому доставить ему на допрос Германа Слобцова и… тут начальника нижнетагильского уголовного розыска ожидало в высшей степени пренеприятное открытие! Выяснилось, что проживавший в доме №14 по улице Тельмана гражданин Слобцов выехал с вещами в неизвестном направлении несколькими днями ранее. Буквально 10 октября собрал вещички, раскланялся с соседями и – исчез! Как будто почуял, что уголовный розыск им займется.

Но не надо забывать, что это был 1939 год, уже шла Вторая Мировая война, уже вовсю в Советском Союзе действовала лучшая в мире система паспортного и воинского учетов, режим прописки, весьма формализованные и единообразные правила трудовых отношений, а потому так просто собраться и уехать неведомо куда советскому человеку было весьма и весьма проблематично. Как минимум, Слобцову надо было уволиться с завода, получить трудовую книжку в отделе кадров, сняться с учета в райвоенкомате – неужели он убежал из города, ничего из этого не сделав?!

Лейтенант Кузнецов направил подчиненных по месту работы и в военкомат. Те принесли обескураживающие ответы. Выяснилось, что Слобцов уволен 7 октября по статье 47/1 Кодекса законов о труде РСФСР по инициативе работодателя ввиду реорганизации предприятия и уменьшения объема работ. Другими словами, не по собственной инициативе и не ввиду ненадлежащего исполнения служебных обязанностей, а в силу обстоятельств, от него не зависящих. Нареканий к нему по месту работы не имелось. Кстати, местом работы Германа Ивановича являлся завод №56 Народного Комиссариата боеприпасов, то есть человек вроде бы крепил обороноспособность Родины и от честного пролетарского труда не прятался, чай, не на продуктовой базе отирался, а на серьезном военном производстве пот свой рабочий проливал. С воинского учета снялся с полным соблюдением закона, представил справку об увольнении, в его формуляре и приписном свидетельстве сделаны соответствующие записи. В общем, ничего не нарушил, ему даже в вину поставить нечего…

По наведенным у родственников Германа Слобцова справкам получалось, что он, скорее всего, уехал в Казахстан к дяде, который работал крупным начальником на большой стройке и мог помочь племяннику с трудоустройством. Но ведь родственники могли и соврать, умышленно направив розыск по ложному следу. Кассир в одной из железнодорожных касс припомнил, что Слобцов покупал билет до Свердловска. Это не противоречило версии его отъезда на стройку в Казахстан, но и не подтверждало ее, поскольку из Свердловска разыскиваемый мог направиться куда угодно – хоть к родне в Хабаровск или Владивосток, хоть прямо в обратном направлении – на Западную Украину и Белоруссию, только-только присоединенные к СССР в ходе известных сентябрьских событий 1939 г. У него на руках имелся полный комплект документов, он мог совершенно официально устроиться работать в любом месте огромной страны, и прошли бы годы, прежде чем об этом стало бы известно нижнетагильскому угро.

Лейтенант Кузнецов чуял сердцем, а может, и иным каким местом, что дело с отъездом Слобцова нечисто. Возможно, Кузнецов уже записал его в преступники, и поспешное, как казалось лейтенанту, исчезновение отца пропавшей девочки не могло оказаться случайным совпадением. Как бы там ни было, отъезд в неизвестном направлении Германа Слобцова побудил начальника нижнетагильского уголовного розыска разослать 16 октября в отделы и отделения уголовного розыска Свердловской области спецсообщение за №50/C, в котором он информировал о проводимом расследовании исчезновения Риты Фоминой и подозрениях в адрес её скрывшегося отца. В спецсообщении содержалась просьба информировать нижнетагильское ОУР о появлении Германа Ивановича Слобцова на территории ответственности получившего это спецсообщение отдела или отделения уголовного розыска.

В тот же самый день, 16 октября, участковый 1-го отделения городского отдела РКМ Ходырев, сменивший на этом почетном посту участкового Мезенцева, занимавшегося поначалу поисками Риты Фоминой, совершил довольно странное со всех точек зрения действие. В сопровождении Софьи Фоминой, матери без вести пропавшей девочки, он сходил на огородный участок, которым владела Фомина, а также обошел дома, расположенные неподалеку от дома Фоминой. Что искал участковый, непонятно, наверное, труп девочки, но его он, разумеется, не нашел, зато по факту своих безрезультатных блужданий написал косноязычный и безграмотный рапорт начальнику 1-го отделения. Отчитался, так сказать, о своей бесцельной, бесполезной и сугубо формальной работе. Смысл этого странного во всех отношениях похода по окрестностям объяснить невозможно. Предположение, что девочка могла уйти от дома на знакомый ей огородный участок, вполне логично, но проверять его следовало в первые часы с момента исчезновения ребенка, а никак не спустя почти 70 дней со времени инцидента. Тем более, что мать наверняка за это время уже сбегала на огород сотню раз… Осмотр прилегающей территории и окрестных домов – это вообще первоочередная мера при любом нормально организованном поиске пропавшего человека.

Что делал участковый? Зачем он бродил по окрестностям с умным видом? Что искал? Что нашел? Ответ знает только ветер. Единственный смысл в появлении этой странной бумажки – а документом этот рапорт назвать сложно ввиду его бессодержательности и отсутствия всякой связи с предшествующими и последующими документами – может заключаться лишь в том, что таким вот корявым образом милицейское начальство подстраховалось от возможных в будущем обвинений в бездействии. Тот самый начальник 1-го отделения, что буквально пару недель назад санкционировал прекращение расследования, узнав, что розыск возобновлен городским уголовным розыском, решил имитировать активное участие в поисках девочки и направил своего «шнурка» – участкового в поход по огородам и подвалам.

Большевики в Советской России очень любили глумиться над Россией дореволюционной, императорской, огромными тиражами переиздавали книги Гоголя и Салтыкова-Щедрина, ибо социальная сатира этих великих писателей обличала пороки современного им общества, но… честное слово, очень жаль, что Гоголь, Чехов и Салтыков-Щедрин не увидели своими глазами Рабоче-Крестьянской милиции! Очень жаль… Численность жандармерии и полицейских сил в Царской России была примерно в десять раз меньше довоенного сталинского НКВД, а работали они не в пример профессиональнее. Тот, кто от чистого сердца смеялся над «унтером Пришибеевым», просто не читал подлинных документов, вышедших из-под пера советских милиционеров и матерых защитников соцзаконности из рядов госбезопасности времен Ягоды-Ежова-Берии.

Лейтенант Кузнецов с привлечением агентурного аппарата угро сумел-таки раздобыть информацию, представлявшую немалый оперативный интерес.

Некая Юрченкова Татьяна Васильевна, 72-х лет, знакомая с Софьей Фоминой и ее пропавшей дочерью, на допросе 19 октября пересказала услышанный в магазине рассказ одной из женщин, стоявшей в очереди. Если верить рассказу, то некую босоногую девочку, ходившую около магазина «Гастроном» вечером 6 августа, после дождя, мужчина в сером костюме взял на руки и отнес к школе №7. Там к нему подошел еще один мужчина и три женщины, и вся компания удалилась в неизвестном направлении. Юрченкова утверждала, что рассказчица не знала фамилии пропавшей девочки, но довольно подробно описала ее приметы, так что Татьяна Васильевна узнала Риту.

Дальнейший розыск среди женщин, ходивших в окрестные магазины, позволил сотрудникам уголовного розыска установить еще одного весьма важного свидетеля, которого ранее обнаружить не удавалось. 21 октября лейтенант Кузнецов допросил Анну Старцеву, 42-летнюю медсестру местной поликлиники №1, сообщившую крайне интересные сведения. Заявила она следующее: «…после сильного дождя – это было 6-го августа сего года – часов в 5 вечера я шла из квартиры в каменный дом, понесла брезент гр-ну Ахри… (фамилия полностью не читается – А. Р.), с которым мы часто ловим рыбу. [Видела, как] мужчина взял в руки идущую девочку маленькую около магазина „Гастроном“ и с ней пошёл за магазин „Гастроном“. Девочка была босиком, в черном платье, мужчина был одет в костюм, в какой – не заметила, т. к. не обратила внимания». Неизвестного мужчину свидетельница описала в таких выражениях: «На вид ему лет 30, среднего роста, других примет не помню».

Показания Старцевой заслуживали, безусловно, самого пристального внимания. Прежде всего, она правильно описала девочку, поскольку согласно рассказу матери 8 октября, во время ее допроса лейтенантом Кузнецовым, Рита в день исчезновения была одета в «черное платье и белый лифчик, а более ничего на ней не было», то есть девочка бегала босиком. Таким образом, вполне возможно, что именно Риту Фомину неизвестный мужчина взял на руки на глазах Старцевой. По словам последней, это произошло рядом с магазином «Гастроном», а мать девочки признавала, что Рита прежде уходила без спроса от дома: один раз она ушла именно к магазину «Гастроном», а в другой – на почту. То есть Рита могла уйти знакомой ей дорогой, а путь к этому магазину был ей прекрасно известен. Наконец, в показаниях свидетельницы присутствует еще один любопытный момент – она рассказала о мужчине в костюме, но о мужчине в костюме с девочкой на руках прежде уже сообщали и Анисия Приходько, и Татьяна Юрченкова! Важно было и то, что Старцева с абсолютной уверенностью называла дату увиденной ею сцены – 6 августа – и подтверждала точность своего рассказа упоминанием сильного дождя в тот день.

Тогда же, 21 октября, лейтенант Кузнецов допросил Феклу Никаноровну Пьянкову, соседку семьи Слобцовых. Молодая женщина 28-и лет, комсомолка, дежурная сетей и подстанций Уралвагонзавода, Фекла явно относилась к погрязшим в мещанстве соседям с неодобрением и в лице начальника уголовного розыска нашла благодарного слушателя. Кузнецов задал множество вопросов о быте и отношениях между собою членов семьи Слобцовых, из которых можно понять, что к этому времени он рассматривал их в качестве основных подозреваемых в похищении Риты Фоминой. Особо уточнил время последнего приезда в Нижний Тагил Веры Ивановны Слобцовой, старшей из четырех сестер, жившей в Хабаровске. В этом вопросе свидетельница помочь лейтенанту Кузнецову не смогла – она помнила, что Вера приезжала в этом году, то есть в 1939-м, но когда именно, сказать не смогла. Ничего она не знала и о месте пребывания Германа Слобцова, выехавшего из Нижнего Тагила в конце первой декады октября.

Заслуживает упоминания вопрос Кузнецова о том, как семья Слобцовых отнеслась к исчезновению Риты Фоминой, которая как-никак являлась дочерью Германа, а значит – их кровной родней… Пьянкова простодушно ответила, что те «ведут себя спокойно и никогда о потере ничего не говорят». Что тут сказать? Хороший вопрос и хороший ответ: если члены семьи не беспокоятся о судьбе родственника, значит, им его судьба известна. Это логика любого сыскаря, вполне обоснованная, кстати, и проверенная многократно на практике. Так что лейтенант милиции Кузнецов в каком-то смысле услышал от свидетельницы то, что хотел услышать, то есть получил косвенное подтверждение своих подозрений в адрес семьи Слобцовых.

Таким в общих чертах представлялось положение дел с расследованием исчезновения Риты Фоминой. Нижнетагильские пинкертоны считали, что взяли след, и намеревались по нему идти далее. Шансы на успех представлялись немалыми, имелась неплохая вероятность не только изобличить Германа Слобцова в организации похищения дочери, но и вернуть девочку матери.

В Свердловске тем временем вся милиция была занята поиском таинственного похитителя малолетних детишек. До полутора тысяч человек ежедневно патрулировали город, оперсотрудники всех подразделений были ориентированы на получение информации, способной помочь установлению личности убийцы и его розыску. К сбору слухов, сплетен, пересказов была привлечена агентура не только уголовного розыска, но и БХСС, и даже госбезопасности. Последнее представлялось особенно важным, поскольку подразделения госбезопасности располагали мощнейшей осведомительской сетью, никак не связанной с милицейской. Их глаза и уши могли увидеть и услышать такое, что в другой ситуации ускользнуло бы от внимания милиции. Начальник Управления РКМ Александр Урусов, должно быть, не без внутреннего напряжения каждое утро брал в руки сводку происшествий за минувшие сутки, которую ему надлежало завизировать и передать в секретариат начальника Управления НКВД для представления в Обком партии. Исчезновение или убийство очередного ребенка могло означать лишь то, что затея со скрытым патрулированием улиц провалилась и бродивший по улицам города хищник чувствует себя по-прежнему вольготно. А стало быть, работа Рабоче-Крестьянской милиции, свердловского уголовного розыска и лично товарища Урусова не стОит и ломаного гроша!

17 октября оперсотрудники транспортной милиции сообщили, что имеется «источник», сообщающий неизвестные прежде сведения об исчезновении детей. Таковым оказался 54-летний проводник пассажирских поездов Петр Иванович Кулагин, мужчина во всех отношениях положительный, член партии с 1920 г., переживший все чистки и обмены партбилетов, если и допускавший идеологические колебания, то лишь вместе с генеральной линией ВКП (б). В общем, уважаемый в трудовом коллективе работник, пользующийся полным политическим доверием, как говорили в те времена. Кулагина допросил старший оперуполномоченный ОУР Старков, и убежденный ленинец-сталинец рассказал историю про то, как 26 августа около 15 часов видел мужчину 30 лет с девочкой на руках. Старков его обогнал и пошел по своим делам дальше.

Такая вот история… Только к чему она? К последней декаде октября уголовный розыск уже знал, что исчезновений детей 26 августа не фиксировалось, а Валя Камаева, чей труп был найден 30 августа, была убита много ранее 26 числа… В общем, ясно было, что рассказ Петра Кулагина никак не коррелирует с полученной в ходе расследования информацией. Кулагина даже свидетелем назвать нельзя, поскольку свидетель – это человек, который видел или слышал нечто значимое для проводимого расследования, а то, что рассказывал Кулагин, к расследованию совершенно не относилось.

Тем не менее пустой и бессмысленный протокол был составлен, его подшили к делу сугубо для обеления самих себя перед вполне возможным трибуналом или судом в ближайшем будущем. Наличие подобного документа – яркий симптом безволия и перестраховки, неверия рядовых сотрудников в успех общего дела и неявной подготовки каждого из них к шапочному разбору. Никто не хотел принимать на себя ответственность за принятие решений, дабы в последующем не объяснять, почему было принято именно такое решение, а не иное. Проще было написать ворох пустых, бессодержательных бумаг и утверждать впоследствии, что все сообщения фиксировались. Делу это никак не помогало, зато жизнь и карьеру могло спасти. Именно из этой совершенно несуразной перестраховки и выросло золотое правило работы советской милиции: чем больше бумаг – тем чище жопа. Звучит, конечно, грубо, ну да из песни, как известно, слов не выкинуть!

20 октября лейтенант Артур Брагилевский получил экспертное заключение профессора Порфирия Устинова и увидел в нем то, что подозревал прежде. Убийца, охотившийся в Свердловске за малолетними детьми, существует объективно, это не фантом, не выдумка, не симптом паранойи… Этот человек убил по меньшей мере шесть детей и попытался убить еще двух.

Никаких реальных выходов на него у следствия не имелось. Вся оперативная информация содержала непреодолимые внутренние противоречия, сообщения свидетелей указывали на совершенно несхожих подозреваемых, в круг которых попадали взрослые мужчины, женщины, подростки. Этот кошмар мог длиться еще очень долго, возможно, он бы растянулся на годы. Как поет свердловская рок-группа «Наутилус Помпилиус»: «Эта музыка будет вечной». Воистину…

Что тут сказать? Дело было дрянь, хорошего ждать не приходилось…