Читать книгу Где розы дикие растут - Алексей Ручий - Страница 4

Когда мне было шесть лет, к нам в гости приехали тётя с сыном, моим двоюродным братом.

Стояло лето, июль, весь наш городок был усеян тополиным пухом, который плыл и кружился в воздухе как снег и собирался на асфальте возле бордюров извилистыми линиями сугробов. Мы с братом любили их поджигать. Они горели очень быстро, как порох. Раз – и сгорал целый сугроб. Нас это приводило в восторг.

Ещё в садах росли яблоки. Они были зелёные и кислые. Конечно, нам запрещали срывать их, пугая поносом, дизентерией и ещё кучей напастей и бед на наши животы. И, само собой, мы всё равно обдирали все деревья в округе.

Однажды мы с двоюродным братом залезли в чужой сад. Брат взобрался на дерево и принялся трясти его, а я стоял внизу и собирал упавшие яблоки в футболку.

Внезапно сзади раздался окрик. Моё сердце ушло в пятки. Предательский страх едкой кислотой обжёг изнутри, кровь неистово застучала в ушах. Очевидно, это был хозяин сада. Недолго думая, я бросил яблоки вместе с футболкой и дал оттуда дёру. О брате я, само собой, позабыл.

Я бежал минут пять, не оглядываясь, потом упал в высокую придорожную траву, задыхаясь от бега. Жадно глотая воздух, я лежал и смотрел в небо, всё ещё опасаясь того, что меня могут настигнуть. И тут вдруг вспомнил о брате… Ведь он остался там, на дереве…

Страх мгновенно прошёл, сменившись ещё более гадким чувством, от которого появилась резь в глазах. Мне стало жутко стыдно, что я его бросил. Но теперь уже ничего нельзя было изменить.

Я пошёл в сторону дома, повесив голову. Я не знал, что скажу маме и тёте. Мало того, что я потерял футболку, так ещё и предал брата.

Я заплакал от охватившей меня безнадёги. Больше всего на свете мне в тот момент хотелось упасть на землю лицом вниз, обхватить голову руками и умереть. Я растирал слезы кулаками по лицу и думал о смерти.

И тут меня окрикнул брат. Он шёл, улыбаясь, хоть и немного прихрамывая – нога у него была разодрана до крови. В руках он держал мою футболку.

Брат подошёл ко мне и сказал, что всё нормально. Потом увидел, что я плачу, обнял меня и вдруг неожиданно заплакал сам. Он жалел меня. А я проявил малодушие. Мне не хватало твёрдости всегда. Даже в детстве.

В школе меня не замечали, я был самой обычной серой мышью, какие, наверное, найдутся в любом коллективе. Никогда не лез в лидеры и сторонился массовых мероприятий. У меня почти не было друзей. По крайней мере, лучшего друга – уж точно.

Когда я поступил в университет на факультет истории, я думал, что теперь пришла моя пора и наступило то самое время, когда я перекрою свою жизнь. Раскроюсь целиком, так сказать. Явлю миру свои таланты.

Прошло четыре года. Я получил диплом бакалавра, но ничего так и не изменилось. Я остался таким же, каким и был. Серой мышью в тёмном подполе.

У меня были девушки, но мне постоянно мешала моя застенчивость. Даже если у нас начинались более-менее серьёзные отношения, всегда возникала черта, которую я не мог переступить. Не знаю, как это называется, но что-то такое, что вставало передо мной неразрешимой проблемой.

Я потерял девственность только в двадцать два, примерно на треть жизни позже своих ровесников, а это, на мой взгляд, уже о чём-то да говорит.

Моя последняя девушка была лучшей из всех. Я её боготворил. Думал на ней жениться. Мне как-никак уже тридцать один. Мы встречались почти два года. Всё шло хорошо. По крайней мере, так мне казалось.

Три месяца назад мы с ней поехали за город к реке. На электричке добрались до нужной станции, а потом полчаса шли по узкой тропинке вдоль железнодорожной насыпи. Кругом росли кусты ракитника и дикой акации. Она нашла побег омелы на большом дереве. Сказала, что это хороший знак. Насколько мне было известно – плохой. Но я ей об этом не сказал.

Вскоре тропинка вильнула от железной дороги в лес, и мы оказались под сенью огромных сосен, закрывавших своими ветвями небо. Моя девушка рвала цветы, а я шёл рядом. Мне нравилось быть с ней наедине. Мне нравился тот солнечный день. Но она была как будто немного грустной.

Тропинка вывела нас к обрыву, с которого открывался вид на речную долину. В том месте русло наискось пересекали скалистые пороги, и река катилась бурно, блестя серебром на стремнине; вдоль берега скапливалась густая мутная пена. Пахло рыбой и водорослями. Посреди реки виднелся островок, на котором возвышались руины старой водяной мельницы.

Мы стояли и смотрели на реку, когда она это сказала. То, что навсегда изменило мою жизнь.

Не знаю, почему она выбрала для этого именно тот день и то место. Может быть, чтобы сделать мне больнее. А, может, и нет. Но всё вышло так, как вышло.

Моё ощущение счастья, которое дарили река и солнце, и эти камни, поросшие мхом – останки мельницы на островке, – рассыпалось рваными фантиками по ветру…

Она сказала, что больше не может быть со мной. Что я витаю в облаках, а ей, наоборот, нужен мужчина, который будет твёрдо стоять на земле. Ей не нужны воздушные замки. Ей нужна уверенность в завтрашнем дне. А со мной её не будет никогда (она зачем-то выделила это НИ-КОГ-ДА).

Меня словно парализовало. Казалось, что это происходит не со мной, что я просто вижу страшный сон: стоит моргнуть или ущипнуть себя за руку – и он распадётся, разлетится как лёгкий утренний туман, уйдёт прочь навсегда. Но это был не сон.

Вот моя девушка (теперь уже, видимо, бывшая) – стояла передо мной, глядя мне пристально в глаза. Она не говорила гадостей, как это обычно бывает у двух надоевших друг другу людей. Она спокойно и с расстановкой (но это, пожалуй, было ещё хуже гадостей) объяснила мне, что нашим отношениям конец. Что я слишком мягок. Что мне не хватает твёрдости. И что она нашла человека, у которого эта твёрдость есть.

Ощущение – словно весь мир, который был у меня прежде, – из папье-маше, и теперь одним лёгким движением канцелярского ножа от него отрезали здоровенный такой кусок. Кусок, который я безумно любил, всячески холил и лелеял, и с которым связывал все свои надежды…

Назад мы шли молча. Я уже не замечал сосен, не замечал ракитника и акаций. Не видел одуванчиков и зелёной травы. Перед глазами стояла пелена – возможно, от накатывавших время от времени слёз (я тщетно пытался их скрывать), мир терял очертания, казался размытым, словно смотришь на него сквозь чужие очки с диоптриями, имея при этом нормальное зрение.

В голове практически не было мыслей, только какая-то каша из обрывков фраз, полуистлевших воспоминаний и бесконечного отравляющего существование чувства обиды. Обижался я, само собою, не на девушку, нет, скорее на свою судьбу, регулярно делавшую мне подлянки.

Потом мы вернулись в город и расстались. Разошлись в разные стороны. Она попросила меня пережить это и постараться не звонить ей. Сказала, что так будет лучше нам обоим. Я в это не верил. Внутри меня разлилась холодная пустота.

По дороге домой я купил две бутылки дешёвого вина и пачку сигарет, словно герой дурацкого мелодраматического фильма. Затем напился вдрызг, чего, в общем, никогда до этого не делал.

Но пустота не прошла, оставшись холодным океаном внутри, чьи волны изредка затопляли сознание, едва не лишая рассудка. Я понял, что вся моя предыдущая жизнь была лишь глупой иллюзией, бессмысленной нудной вознёй. И, пожалуй, мне действительно не хватало твёрдости. Моя бывшая девушка была права.

И тогда я решил уехать.

Теперь я здесь. Выполняю свой план. Точнее, выполнял. До того самого момента, когда появились они – эти люди, которых я не звал.

Зачем я всё это рассказал дневнику? Хороший вопрос. Если честно – не знаю. Может быть, так читателю (если таковой найдётся) удастся лучше понять меня.