Читать книгу Дар любви. Воспоминания о протоиерее Феодоре - Алексей Селезнев - Страница 7

В октябре 2000 года по благословению Святейшего Патриарха Алексия я летал в Венецию и в полете пережил событие, память о котором не оставляет меня по сей день. Именно оно и побудило меня внести лепту в воспоминания об отце Феодоре. К сожалению, закончить работу к первому изданию книги «Дар любви» я не успел. Так бы и остались под спудом мои воспоминания, но, узнав, что книгу решили переиздать с дополнениями, предложил их для публикации.

Отсчет времени моего знакомства с братьями Соколовыми начинается со студенческой поры – счастливейших дней, прожитых в лавре преподобного Сергия.

В семинарии у меня было послушание ухаживать за ныне покойным профессором догматики Василием Дмитриевичем Сарычевым (монахом Василием), который был тяжело болен, у него был рак. Жил он при академии в комнатке, а я все время находился при нем. А на день памяти святой княгини Ольги в 1980 году он у меня на руках умер. Но кроме этого, я еще пел в хоре у отца Матфея (Мормыля) вместе с будущим владыкой Сергием, бывшим уже тогда старшим иподиаконом Святейшего Пимена. Кто-то из иподиаконов Патриарха был переведен, и у них образовалась вакансия. Произошло это вскоре после похорон Василия Дмитриевича. Сергий мне и говорит: «А ты не хотел бы к нам? У нас освободилось место первого тенора. Нужно помочь в иподиаконском деле, но там нужно и петь». Как сейчас помню этот день. Было начало осени, мы с ним прогуливались возле Патриарших покоев лавры. Предложение его мне было очень лестно, но и страшно. Сердце забилось! Ответил я ему как-то уклончиво, что-то вроде «вряд ли смогу, я этого делать не умею».

Иподиаконское послушание у какого-нибудь архиерея нравилось далеко не всем, и у каждого из нас, семинаристов, были свои причины для того, чтобы миновать его стороной. Мне, например, вместе с теперешним владыкой Арсением, а в ту пору Юрой Епифановым, довелось побывать в Эстонии на служении с митрополитом Таллиннским Алексием (будущим Святейшим Патриархом), тогда еще я и увидел, как это сложно, трудно. Потому я и избегал этой чести. К тому же довлел надо мной «комплекс провинциала». Если в электричке я попадал с иподиаконами в один вагон, всегда старался сидеть где-нибудь в сторонке от них. Издалека, словно гадкий утенок на стаю лебедей, смотрел я на шумную компанию ребят, весело и живо что-то обсуждавших. Я-то простой деревенский паренек, а они почти все москвичи, образованные, культурные.

По-видимому, мой аргумент отказа от иподиаконства Сергий сразу отмел, но мне ничего не сказал. Через короткое время я попал в лазарет, и там меня навестил отец Феодор. Принес мне яблочко и сказал: «Выздоравливай поскорее и приходи к нам. Мы для тебя место держим». Смело так зашел, хотя до этого наше знакомство было шапочным. Но Феодору я тоже ответил, что вряд ли смогу. После смерти профессора Сарычева мне дали новое послушание – сопровождать различные делегации, посещавшие лавру, да еще остался хор у отца Матфея. Этим я и прикрывался.

Наступили зимние каникулы 1981 года. После Рождества я уехал домой в Саранск и вдруг дома получаю телеграмму за подписью старшего инспектора академии игумена Елевферия: «21 января быть в Богоявленском соборе на службе святителю Филиппу, митрополиту Московскому».

Тут же собрался, первым поездом приехал в Москву. В лавре доложился старшему помощнику инспектора, а мне говорят: «Вы должны быть сегодня в Переделкине». Вместе с отцом Агафодором (теперешним наместником Донского монастыря) мы добрались от Патриархии до домовой церкви Патриаршей резиденции. Служба началась в 18 часов без Святейшего, он задерживался. Пели втроем: отец Сергий, отец Агафодор и я. Поначалу я волновался, но не очень сильно. А как Святейший Пимен появился, приехал с отцом Феодором, да еще встал рядом со мной, я от волнения стал жутко фальшивить. В кармане брюк у меня была иголка, и я стал колоть себя, чтобы как-то встряхнуться. На мою фальшь Святейший ничего не сказал. Тут же рядом стоял Сергий, замолвил за меня слово, сказал, что пою первым тенором, но только начинаю. Сергию про иголку я рассказал, и потом при встречах частенько мы с ним смеялись, вспоминая этот эпизод.

На следующий день Святейший служил литургию, причащался. Перед службой отец Феодор попросил меня, чтобы я вышел с умывалом. Было это много лет назад, и прическа у меня была не такая, как сейчас. Иеродиакон Пантелеймон и отец Сергий во время чина омовения подняли с моей спины полотенце и им мою шевелюру снесли, а потом, когда опустили полотенце, волосы как бы убрали. Святейший тогда громко сказал: «Ну, вот и причесали». Сказал громко, конечно, но так, чтобы слышали только мы втроем.

А после службы был легкий завтрак, на который были приглашены иподиаконы. Роль иподиаконов в богослужении понятна, и оказаться в храме в этом качестве теоретически мог бы любой семинарист, но сидеть за одним столом со Святейшим Патриархом… Это было что-то из области невозможного. Тем не менее я сидел за одним столом с Патриархом вместе с отцом Феодором, владыкой Сергием и другими. Сидел и думал: «Надо же! Еще вчера в Саранске с мамой, бабушкой, а сегодня…» Впору хоть опять себя иголкой колоть – не сплю ли.

С той поры, со дня памяти святителя Филиппа, началось мое близкое знакомство с семьей Соколовых. Отца Феодора мы видели нечасто, он редко бывал в Патриархии. Там в саду был флигелек, куда мы, младшие иподиаконы, обязательно возвращались после всех служб в московских храмах. Старший иподиакон отец Сергий всегда был при Патриархе, отец Агафодор и мы. Вот такой компанией мы там и жили. Конечно, что-то менялось, например, на место иеродиакона Пантелеймона пришел отец Петр (Карпусюк), теперешний епископ Друцкий, викарий Витебской епархии.

Никогда я себя никому не навязывал, всегда всех стеснялся, смирял себя тем, что мне нужно посидеть одному, почитать, помолиться, чтобы «не засветиться». А отец Феодор, наоборот, вытаскивал меня «в свет», обтесывал потихоньку.

Пригласил он меня на свою свадьбу. После венчания была очень торжественная свадьба в банкетном зале гостиницы «Советская». Для меня все это было ново, раньше никогда я не был на таких мероприятиях, тем более в Москве. Помню всех сестер и брата матушки Галины. Мы сидели за столом рядом, привыкали друг к другу. Очень скоро торжественность обстановки уступила место праздничному веселью. То один за столом запоет, то другой, а мы, иподиаконы, сидели кучкой и дружно так запели «Во кузнице». Всем очень понравилось, подружки, сестры матушки, – к нам. И тут уж мы начали, как говорят, «давать песняка» вместе. Так и осталось в моей памяти живое чувство присутствия с гостями на трапезе.

Осенью в год смерти Брежнева медицинская комиссия признала меня годным для армейского послушания. С лаврской площади нас троих, одного семинариста (кстати, полного тезки брата матушки Галины, да еще из той же деревни) и двоих из академии, проводили в армию. И мы втроем попали в одну часть – на ядерный полигон в Семипалатинск.

Перед этим я попросил отца Сергия меня от иподиаконства освободить, и с сентября я ни с кем не общался. Уже в армии под Новый год получил письмо от отца Сергия. Оно у меня хранится до сих пор. Писал он о самых обычных вещах. Владыка Сергий вообще был человеком очень простым, несмотря на то что держал себя с достоинством. Иначе и нельзя было – келейник Патриарха. Все это понимали и держались с ним на почтительной дистанции. Прислал он мне письмо, в котором описывал иподиаконские будни, и среди прочего описал такой эпизод. Приведу его полностью: «Сегодня служили Божественную литургию. После поздравления духовенством Святейшего с принятием Святых Таин он меня подзывает и спрашивает: „Где тот паренек, который пел первым тенором?“ – „Ваше Святейшество, он в армию ушел и служит под Семипалатинском“. – „О, там холодно бывает зимой. Отец Сергий, напишите ему, пусть он поет, не стесняясь своего голоса, и его по достоинству оценят“».

Слова Святейшего Пимена оказались пророческими, но петь-то я мог и хотел только «Богу моему», а меня заставляли петь нечто другое.

В Семипалатинск мы, лаврские, попали в канун 35-летия открытия полигона. Застали там еще домик, в котором Берия останавливался. К этому дню начальство, силами личного состава, готовило, как водится, праздничный концерт. Оно и понятно, не взрыв же устраивать по этому поводу. Нас троих еще не сразу взяли в часть, политработники проверяли нашу благонадежность. Но поговорили с нами, поняли, что мы вполне нормальные ребята, а для страховки все-таки рассовали по разным подразделениям. Так и оставались мы до дня окончания службы под зорким наблюдением политотдела. Взяли нас с такой установкой: «Только не думайте, будто мы не знаем, что все церковные семинаристы хорошо поют» – и с первого дня включили нас в программу концерта. Шел Рождественский пост, я душевно противился натиску политотдела петь постом, говорил, что не могу без благословения решиться на такое дело. Откровенно говоря, я не очень-то искал благословения. И так ясно: пройдет пост – и можно петь. А тут приходит это письмо от Сергия. Звоню начальнику политотдела: «Товарищ полковник, благословение получено».

Дни летят, служба идет, идет и подготовка к концерту, он планировался на 15–20 мая. Ждали маршала рода войск из Москвы, какую-то комиссию, потому что там взрыв все-таки тоже готовился.

Великим постом, прямо на Страстной, у меня умерла бабушка. Пасха в тот год была 7 мая, а она скончалась 3-го. Я попросился домой на похороны, но меня не отпустили под тем предлогом, что бабушка не считается близким родственником. А для меня она была очень близким человеком. Она меня воспитывала, она привила мне любовь к Церкви, но разве это объяснить словами? В общем, остался я в части, настроение, понятно, далеко не певческое, тем не менее меня гоняют на репетиции. Под самыми разными предлогами стараюсь от них отлынить.

Наступил день концерта. До взрыва дело не дошло, к тому времени был подписан мораторий на ядерные взрывы, и прекрасно обошлись концертом. Уж не знаю, чем руководствовался политотдел, только нашу певческую группу он утвердил в таком составе: трое нас православных из лавры, три баптиста и еще двое пареньков неизвестного вероисповедания. Готовили мы 3–4 песни, но со сцены нас не отпускали минут пятнадцать. По два, по три раза спели весь репертуар, а нас не отпускают. Успех был колоссальный.

На второй день, это было 19 мая, меня вызывают в штаб округа к начальнику полигона генерал-лейтенанту Ильенко Аркадию Даниловичу. Он меня очень радушно встречает в своем кабинете и объявляет личную благодарность. Тут же находятся мой командир, начальник политотдела. Ильенко дает им указание: всей вокальной группе предоставить отпуск с выездом на родину. «Товарищ генерал, – возражают ему, – они только по пять месяцев отслужили». Он и слушать не стал: «Составьте график, кто куда поедет, и завтра мне его на подпись». Так сбылись слова Святейшего Пимена, и я попал домой на сороковины моей бабушки.

Не только Сергий, но и Федя мне тоже писал. Помню, прислал письмо с фотографиями: они с матушкой на отдыхе в Белоруссии, потом было такое радостное письмо – у них родилась первая дочка. Писал, как выбирали монастырь для резиденции Патриарха. Накануне празднования 1000-летия Крещения Руси правительство решило передать Церкви монастырь, любой на выбор. Выбирали специально из самых разрушенных, чтобы государственными силами его восстановить. Федя писал, что Святейший, взбираясь на колокольню Новоспасского монастыря, сломал себе мизинец, и поэтому остановились на Даниловом. Письма эти, конечно, грели душу, и ждал я их, как любой солдат ждет писем из дома. Ведь иподиаконская семья и флигелек в Чистом переулке в самом деле стали для меня родными.

Срок службы подходил к концу, и пора было думать о будущем. Передо мной открывалась перспектива возвращения в родной коллектив. Отец Сергий часто мне писал, что ждет меня, готовит место. Федя тоже слал мне письма. А я, при всей любви к ним, стал подумывать о возвращении в родную епархию, в Мордовию.

«Было такое радостное письмо – у них родилась первая дочка».

Рекомендацию в семинарию мне давал владыка Мелхиседек, но его перевели на Берлинскую кафедру. Тогда я обратился к новому правящему архиерею. На Пензенской и Мордовской кафедре в то время был ныне покойный владыка Серафим. «Вон что ты надумал, – писал он мне. – Так не годится. Закончи академию, аспирантуру, а там – что Бог покажет».

И я вернулся в лавру, в нашу иподиаконскую семью. Снова стоял на свече, потом на кресте. Радостной была наша встреча с Федей в лавре, теперь мы учились с ним на одном курсе. Но после армии мы оба были уже немножечко другими, может быть, не такими порывистыми, хотя семинарское братство крепло. Федя повез меня к себе домой, показал девочек, и наши отношения стали еще ближе, еще теплее.

Учился Федя стремительно, как и жил. Неожиданно приезжал в лавру, что-то там сдавал и возвращался к Святейшему Пимену. Да еще не забывал нам напомнить: «Отцы, завтра служба там-то и там-то». Теперь я среди «отцов» иподиаконов чувствовал себя своим. Правда, некоторые были уже рукоположены и по праву звались отцами, а я тогда еще не определился. Но по лавре гуляли мы вместе, и я вспоминал свои давние чувства в электричке. Теперь комплекс гадкого утенка у меня сменился гордынькой – чувством причастности к лебединой стае. Летом владыка Сергий, тогда еще иеромонах, предложил мне ехать со Святейшим в Одессу. Эта поездка для меня была полна новых переживаний, впечатлений, каких-то особых чувств. От нахлынувших перемен немножко закружилась голова: как же, я приехал со Святейшим! Неизвестно, куда бы меня занесло, но милостивый Господь меня смирял.

В феврале 1986 года наконец-то решилась моя судьба: я получил благословение на монашество. О женитьбе всерьез я никогда не думал, не было поводов, но и монашеские обеты меня останавливали. В мыслях о будущем склонялся к служению целебатом где-нибудь в мордовской деревне, но все сложилось иначе.

Став послушником Данилова монастыря, я было распрощался с нашей иподиаконской семьей. Однако Данилов монастырь был и остается официальной резиденцией Патриарха. В то время работы по восстановлению монастыря шли полным ходом, и Святейший Пимен наблюдал за его реставрацией. Через силу, превозмогая серьезную болезнь, он приезжал в Данилов не только для надзора за работами, но и на официальные приемы. По таким случаям меня «по старой памяти» привлекали к иподиаконскому служению, хотя я уже был келейником наместника монастыря, затем экономом.

Однажды на Святки митрополит Филарет (Вахромеев) устроил прием в честь Святейшего Пимена, и меня, также по старой памяти, пригласили для этой приватной встречи. Гостями владыки Филарета в тот день были тогдашний наместник Данилов, теперь владыка

Пантелеймон, архиепископ Ростовский и Новочеркасский, Иван Семенович Козловский и Людмила Георгиевна Зыкина. Ну а какие Святки могут быть без калядок? Тут же составился хор: братья Соколовы, Иван Семенович Козловский и аз грешный. Отец Сергий должен был петь баском, Федя – баритона, Иван Семенович второго тенора, а я первого. Но получился маленький конфуз. Иван Семенович мне шепчет на ухо: «Я никогда второго не пел, я всюду пел только первого». А я тоже никогда не пел второго. И вот мы с ним оба пели первого тенора, отец Феодор второго.

Много лет прошло с тех пор. Тогда мы были молодыми и не думали, как быстро пролетит жизнь и как неожиданно она может оборваться. Импровизированный наш хор давно распался, трое из его состава уже предстали пред Богом. Вспоминаю о них в молитве ежедневно. Ничего не могу сказать об Иване Семеновиче, но отец Феодор и владыка Сергий, верю, молятся обо мне тоже. Причем в это я не только верю, я об этом знаю, и вот откуда.

Осенью 2000 года меня командировали в Венецию на богословскую конференцию по апостолу Луке. «Какой, – думаю, – из меня богослов?» Но за послушание Святейшему Патриарху сел в самолет и полетел. Летели мы с моим помощником в разных салонах, вернее, сидели-то рядом, свободные места в первом классе были, только на время обеда он должен был переходить в свой салон. В такой вот момент после обеда прикрыл я глаза, думаю о предстоящей конференции, о том, что богослов из меня никакой, что это совсем не моя стезя и что я там буду делать? В этот момент объявляют, что через три минуты мы будем пролетать над столицей Болгарии Софией, и у меня всплыла в памяти наша последняя поездка с отцом Феодором в Болгарию.

В штабе Военно-космических сил России. Справа от отца Феодора командующий ВКС России в 1992–1997 гг., генерал-полковник Иванов В. Л.

Летали мы туда по приглашению Ивана Сотирова, европейского директора Международного тюремного служения. Это уже был период наших совместных трудов в Отделе по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Церковь благословила нас заниматься восстановлением связей с государственными структурами. Теперь, конечно, мы виделись с отцом Феодором чаще. А когда меня возвели в сан епископа и благословили возглавить отдел, без его участия я вообще не представлял себе работы. Он лучше знал, например, московское духовенство, а это очень важно. Кого можно посылать в тюрьму, кого не стоит. «Этих пока не посылайте», – мог он мне подсказать, и я, конечно, поступал по его совету. И действительно, выяснялось, что у названных священников либо возникали какие-то разногласия с тюремным начальством, либо с заключенными.

Были у нас с отцом Феодором и совместные поездки за границу, в европейские страны, в США, в штаб-квартиру Всемирного тюремного служения (PFI).

Последнее десятилетие XX века памятно нам продолжавшейся перестройкой в стране, направленной на разрушение не только верховной власти, но и армии, правоохранительной системы – вообще всех систем жизнеобеспечения народа. Новые «друзья» политического руководства страны активно втягивали Россию в орбиту своих интересов, действовали по всем направлениям, по нашему тоже. Одной из целей руководства PFI было вступление России в члены содружества. Им это было нужно не только из меркантильных соображений, но и по причинам чисто политическим. А России членство в PFI никаких преимуществ не приносило.

На всех переговорах отец Феодор оставался самим собой и ни на какие компромиссы не шел. Поначалу его обаяние, расположенность к улыбке некоторым партнерам по переговорам казались залогом сговорчивости, и они пытались выжать из нас согласие. Но отец Феодор стоял как скала, он и Святейшему Патриарху говорил: «Ваше Святейшество, ни в коем случае не соглашаемся. Протокол о намерениях, меморандум какой-нибудь, ни к чему не обязывающий, это можно подписать, но только не членство. Им только палец дай…» Он прекрасно понимал, что, как только мы согласимся, наши тюрьмы заполонят протестантские пастыри и лжепастыри. Влезут под любым предлогом. Так произошло во всех искони православных странах, вступивших в содружество: в Болгарии, в Румынии. А мы благодаря отцу Феодору не вступали.

Мы им говорили: «Хотите помогать – помогайте, но только через отдел. Присылайте в такую-то тюрьму медикаменты». Присылали, чаще всего никому не нужный хлам: армейскую форму сороковых годов австрийской или швейцарской гвардии. Однажды, правда, медикаменты прислали не просроченные, а ведь было так, что приходилось отправлять «помощь» назад – лекарства с истекшим сроком годности.

Основной аргумент наших переговорщиков – деньги, материальная помощь. В то время он часто срабатывал как универсальная отмычка. Но не в нашем случае. И поэтому наши партнеры боялись отца Феодора, боялись и уважали его. Боялись твердости, проницательного ума, понимали, что так просто им его не одолеть.

В тот раз в Болгарии нас принимал Иван Сотиров. Человек в личном плане замечательный, но служба есть служба, и он также всячески старался нас склонить на свою сторону. Потом, насколько мне известно, очевидно отчаявшись добиться нашего с отцом Феодором согласия, он стал действовать, минуя отдел. Потаенно прилетал, наводил контакты с тюремным руководством в Новосибирске, на Алтае. Тут Бог ему судья.

И вот пока эти картины занимали мое воображение, я вдруг увидел отца Феодора идущим по проходу между кресел. «Федя! Как ты здесь оказался?!» – спросил я. А он в рясе, с крестом своим наградным, остановился, повернулся в мою сторону и ответил: «Иду в Новосибирск за владыкой Сергием». Еще мгновение я видел его удаляющуюся спину, он шел от носовой части к хвосту.

Я рухнул в кресло и не мог удержаться от слез. В этот момент подсел ко мне помощник: «Владыка, что с вами?» Рассказал ему, что вот сейчас видел отца Феодора, и такая тоска…

В Италии, не помню, в тот же или на следующий день узнал, что в Новосибирске скончался владыка Сергий.

Как это объяснить и нужно ли вообще объяснять происшедшее? Разве только словами апостола Павла: Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним (l Фес. 4, 13–14). Чтобы и нам надеяться на скорую встречу с отцом Феодором и владыкой Сергием.