Читать книгу INFERNAL - Алексей Сергеевич Вилков - Страница 3

Оглавление

Сладкая девочка

Острый вкус имбиря щекочет десны. Палочки не слушаются пальцев, роняя влажные роллы. Сегодня я ошибся с выбором. Восточный лоцман явно не удался, и никакой васаби его не исправит. От янтарной пепельницы струится тонкое веретено дыма. В ней покоится доживающая свой век сигарета. Сейчас не до сигарет.

На сцене ускользающим фоном мелькают атласные тени. Грациозные женские силуэты бросают в зал порцию сладострастных флюидов. Их плавные, но с надрывом движения всем хорошо знакомы, и ничего нового они уже не придумают. Все придумано за них тысячу лет назад. В эпоху древних цивилизаций. Во времена фараонов и римлян. Ничего не изменилось. Лишь внешний колорит и количество возбуждающих огоньков. Танец же не меняется. Это что-то вечное. Навсегда. Но в стереотипной повторяемости движений особая красота, особая манящая ценность, что заставляет лицезреть его вновь и вновь, посещать одни и те же клубы и усаживаться за центральными столиками или вовсе прокрадываться к сцене, дабы уловить счастливый момент. И дождаться встречи с красавицей, когда она, как золотая рыбка на живца, подползет к тебе тонкой талией, чтоб заполучить под резинку влажных стрингов несколько блестящих купюр. Долларов пятьдесят – максимум. Большего она и не стоит.

Перед глазами мелькают несколько мерцающих звезд. Первая танцует в центре. Ничего примечательного. Универсальная эрекционная машина. Полный боекомплект. Все при ней. Идеальные формы, идеальные взгляды, идеальная отточенность линий. Высший пилотаж. Огненно-рыжие волосы рьяно колышутся, закрывая безликое лицо. Ее черты неразличимы, а взгляд поймать невозможно. Его просто нет, как нет и никакого подобия глаз. На их месте лишь встроенные линзы томного лунного цвета, дающие понять о чем угодно, кроме внутренних качеств их обладательницы. Красотка уже успела стянуть стесняющий лифчик. Он ей ни к чему. Он ей совершенно не нужен. Так гораздо естественней. Ее молочные груди с кисельными берегами стоят сами по себе, не требуя внешней поддержки, разве что крепких мужских ладоней, но это уже не входит в прайс-лист заведения. Красотка обволакивает фиолетовый шест и изгибается в изящных акробатических па.

Отвожу взгляд в сторону. Я не любитель художественной гимнастики.

Меня привлекает худенькая блондинка слева. Совсем юная. До крайности. Дай Бог, ей исполнилось восемнадцать. И не полгода назад, а буквально вчера. Это иллюзия? Галлюцинация? Миф? Возможно. Восемнадцать с натяжкой. Она совсем еще нимфетка. Приторная нимфетка, не собирающаяся взрослеть. В ее движениях привлекательное несовершенство. Она брызжет сахаром, словно из сита. Девочка еще учится. Не мастерица. Пока набирается опыта у более изощренных коллег. Ей суждено стать благодарной ученицей. Сначала на подтанцовке в лузерах, а потом девица превратится в салонную королеву стриптиза с перспективой махнуть за кордон, подцепить долгоиграющего папика, чтоб потом легким движением бедер остановить его заевшую шарманку. В общем, милашку оценят. Серьезно, очень симпатичная милашка. А сегодня ей гарантирован приз зрительских симпатий. Большая часть мужских пенисов устремлена на нее. Прелесть цветущих нимфеток еще никто не отменял.

Справа начинает свой показательный танец не в меру высокая шатенка с не в меру маленькой грудью. Непропорционально. Слишком непропорционально. Девочка-переросток кончиками взъерошенных волос почти догоняет макушку шеста. Недостатки хореографии. Так и хочется воскликнуть: «Таких не берут в космонавты!» Но это не космос, и Гагариных здесь гораздо больше, чем можно себе представить. И каждая бестия по-своему призывает: «Поехали!», заставляя взлетать блеклые прежде ракеты-торпедоносцы развалившихся в портерах толстосумов. И не только их. Ее смуглые коричневые соски на тоненьких ореолах похожи на бусинки и нарочито оттопырены в разные стороны. Это компенсирует недостаток объемов. Бедняжка. Похоже, еще не скопила несколько тысяч на пластику. Все впереди.

Тонкие китайские палочки автоматически берут роллы. На сей раз без промаха. Инстинктивно. Извивающиеся женские прелести вызывают аппетит. Проще утолить голод, чем плоть.

За столиком я не один. Еще не настолько свихнулся, чтоб в одиночестве глазеть на кукольных стриптизерш, теребя под столом брюки. Меня пригласили в клуб. Это совершенно не моя инициатива. Умалять себя созерцанием сказочных фантазий я не привык. Слишком иллюзорно. Постучу по дереву, но в ближайшей перспективе, хочется верить, импотенция мне не грозит, и, не в пример половине собравшихся завсегдатаев клуба, с личной жизнью у меня все в ажуре, по крайней мере, пока, но и то не совсем.

– Герман?! – громко окликает меня распоясавшийся сосед. – Отличные девочки, да? Я готов раскошелиться!

– Ничего. Закажем еще бакарди?! – отвечаю я, не разделяя его дутого оптимизма.

– Да ну тебя! – дуется он. – Ни черта ты не понимаешь в искусстве!

Страстным наитием мне хочется вспылить и отрезать колким словцом в адрес обидчика. Но невыносимым усилием я сдерживаю себя. Как это я ничего не понимаю в искусстве?! Ведь я непосредственный его носитель, я продвигаю его в массы и даю возможность зрителю наслаждаться его грандиозными творениями и плодами. Как раз я-то и понимаю, а уж он точно ни хрена в нем не смыслит, разве что только в стриптизершах в дорогих клубах, но и то без подсказки не отличит третий размер от второго. И уж точно не даст исчерпывающий ответ, в чем типичные различия в строении бедер у представительниц европейской и монголоидной рас. Он даже не разберется, что это, собственно, значит. Для Белкина это запредельная информация.

– Ластов?! – словно читая мысли, Влад позволяет себе небрежно назвать меня по фамилии.

Я не обижаюсь. Люблю свою фамилию. Но в столь превратной обстановке это звучит чересчур официально, претенциозно, пошло и даже как-то гротескно. Мы не в общественной палате на приеме в Кремле, а в суперзлачном стриптизклубе на Тверской. Хочется добавить – в порноклубе, но до порно здесь как до Америки, хотя я бы не зарекался.

Влад никогда раньше не позволял себе подобных оплошностей. Видимо, сегодня старпер перебрал с горячительными коктейлями. «Мохито» никогда не доводит до добра, а Белкин трескает его с полудня. Не мудрено.

– Что? – отвечаю я нарочито недовольным тоном, огрызаясь про себя. – Ластов, блин! Я тридцать два года Ластов. Только не сейчас и только не здесь! Понятно, Белкин?!

– Ты забыл, зачем мы сюда пришли? – спрашивает вечный недотепа. – Нам бы успеть обсудить пару проектов.

Крейзи мен! Проектов! А я был о нем худшего мнения. В свете ослепляющих сафитов и силиконовых сисек Влад вспомнил о делах насущных. О мазефакинг работе! Феноменально. Иногда не перестаешь удивляться неординарности твоей творческой команды.

– Не время, Влад! – выходит из гипнотического транса Секир, за последний час умудрившийся не проронить ни звука. – Ты портишь атмосферу!

Настоящее его имя Михаил Дынин. Давным-давно, когда деревья были большими, он работал рядовым вышибалой в частном охранном агентстве и носил на спине черной синтетической майки недвусмысленную надпись «Секьюрити». С юных лет Миха крутился в спортзалах, занимаясь культурой тела, и к совершеннолетию нарастил убойные бицепсы. Без проволочек его взяли охранять десяток попсовых звезд на лужниковских концертах и провинциальных площадках. Так он приноровился к эстраде. Случилось это давно, в конце девяностых. С тех пор Дынин забросил спортзал, стеройды и бицепсы, немного поумнел, кое-как получил диплом стилиста и визажиста, не отличая первого от второго, и подался из секьюрити вон, но остался в родной стихии. Дальше карьера развивалась муторно и глухо. Темных пятен было не счесть, собственно, никто и не собирался в них разбираться, полоща его грязное белье. У каждого своего белья хватает. И обычно оно очень грязное. Ну, а прозвище в память о славных летах осталось. Дынин не возражал, считая свой ник вполне респектабельным и удачным. В нашей среде концертно-клубных промоутеров многие склонны давать себе красноречивые псевдонимы. У кого-то они получаются весьма приличные. У кого-то требуют пересмотра или полного аннулирования. У кого-то фантазии не хватает на самую малость.

Тот же Белкин почему-то без псевдонима. Справедливости ради, он и не промоутер, а всего лишь технический организатор разного рода праздников и выступлений. Полупродюсер, полутехнарь, полумудрец. полуневежда… Должности не найти ни в одном справочнике профессий. Ее просто не существует. Он занимается всем, чем может, и нигде особо не преуспел. И фрилансером его не назвать, если только с натяжкой. Он почти официально зачислен в штат нашей конторы, хотя никто не зарекнется утверждать, что Белкин не колымит где-то на стороне. Получать неплохой кеш в свободное время норовит каждый. И Белкин не исключение. В мире шоу-бизнеса не бывает исключений. Тогда это уже не шоу-бизнес, а массовый и затейный колхоз, коим, по мнению ряда уважаемых критиков, наш шоу-бизнес и является. Однако, я по натуре реалист, а местами даже осторожный оптимист. Верю в лучшее, но с натяжкой. Осторожно смотрю вперед в голубые дали, закрывая глаза на недостатки, стараясь выделять позитив. Позитив – это лейтмотив современной музыкальной индустрии. Никакого негатива. Positive! Only! No negatives!

But this is an ideal… Многое действительно бесит и будоражит кровь. Многое. Но не все. И пока есть креатив и стабильный доход, не стоит протирать задницу в подобных местах, как это, а лучше трудиться над чем угодно, над любой мало-мальской фигней, лишь бы как-нибудь убить время, иначе время убьет тебя.

К нам подкатывает безликая официантка и ставит на столик бакарди с колой. Каждому. Зря я напросился на новую выпивку. Совсем не хочется, а вечер только набирает обороты. Мне еще созвониться с кучей нужных людей, обсудить кое-какие детали, но и Лиза не будет рада нарваться на до смерти накаченного обалдуя. Я никогда не напивался перед ней и не выглядел в ее глазах в неприглядном свете. Ну, почти никогда, не считая пару вечеринок на Ибице и тот незабываемый амстердамский вояж. Его не забыть никогда. Похоже, и все. Нет! Я точно не напивался в хлам. И чуваки мне свидетели. Что это вдруг меня стала волновать пьянящая перспектива? В глазах ни стеклышка, кровь не заполнили до отказа промилле, и я бы сдал все пробы Раппопорта, если бы любой мент догадался об этом спросить. Легко. Уж не переоцениваю ли свои возможности? Отвязность и утрата критики? Возможно. Но она иного происхождения. Я часто склонен переоценивать себя, но с алкоголем это никак не связано. Проверено.

Прерывая мои размышления, Белкин предлагает осушить бокалы до дна.

– Ты чего призадумался? – спрашивает он, протягивая мне бокал. – Придумал что? Так давай обсудим! Мысли вслух, Герман! Уловил месадж? Никаких тайн и недомолвок. Один ты не справишься. По любому.

– Не задумался, а слегка задремал, – отвечаю я невпопад. – Устал пялиться в одну и ту же точку.

– Бывает! А я никогда не устану любоваться девчонками! – заявил Белкин и пригубил вина. – Тебе простительно. Домашний очаг за спиной.

На что он намекает, подлец? Я свободный человек, не имеющий штампа в паспорте и в ближайшие годы не собирающийся портить документы. Только печать о московской прописке увековечивает его священные белые страницы. Но как знать, если ради Лизы…

– Какой очаг? Я же не семейный человек. Так… Живу не один. Ну, это же не повод? Верно? Кто из нас не приглашал на постоянное проживание безотказных фанаток легендарных рок-групп, готовых отдать тебе все самое сокровенное? Ради пропуска за кулисы, чтоб получить кривую роспись задрипанного рокера?!

– Не всем с этим везет, – обиженно замечает Белкин.

Он прав. Ему не везет. Почти всегда, если не постоянно, особенно в течение последнего полугода. Белкин не похвастался ни одним казановским успехом. Прошлой осенью он встречался с какой-то медийной пигалицей. Дура она была редкостная и на редкость несимпатичная, да и Белкин не Ален Делон. Многое было между ними общего, что-то их сближало, отчего подошли друг другу, как пазлы. Так и склеились моментально. Наташка Синицына, так ее звали номинально, Сергеевна – по батюшке (а папа у нее, по слухам, чуть ли не медийный магнат), Натали – так называл ее на людях (и наверняка тет-а-тет) Белкин, Синька – как прозвали ее недоброжелатели (и мы с Секиром). Уж больно цианотична была ее кожа: никакого поцелуя солнца, никакого золотистого румянца, как будто девочка принимала ледяной солярий в центральном морге и натирала себя нежным, фармалиновым кремом, лежа на кушетке по соседству с Витьком с перерезанным горлом и подгнившим таксистом, которого месяц не может опознать ни родня, ни сотрудники уголовного розыска, ни волновая ДНК-экспертиза. Бывает же находка для криминалистики! Белкин талдычил ей постоянно, как юный пионер, о присяге и ленинской клятве. В каких-нибудь «Б-52», «30/7» и «33/666» и еще с полсотни неисчислимых числовых выражений. Неужели так модно нарекать кабаки арифметическим сумасбродьем? Модно. Скоро и детей начнут называть по образу и подобию. Прецеденты уже были. Масс-медиа бурно сообщали об этом. А у Наташки Владик был первым серьезным увлечением (если не считать десяток несерьезных). Но между ними все закрутилось и помчалось вверх американскими горками со скоростью света, что Влад думал (если мы ему льстим) даже потащить ее в загс под марш Мендельсона. Секир бросился его отговаривать, охлаждая его пыл джин-тоником с водкой. Ни в какую. «Это любовь!» – голосил вещий Влад, и точка! Точно околдовала его эта Синька, как босоногого мальчика. И зачем он ей сдался? Чем зацепил ее наш малосольный огурчик? Неведомо. Влад часто влюблялся без оглядки.

Знал бы папа-магнат о проделках и движениях неприкаянного сердца дочери, то не обрадовался бы неожиданному повороту сюжета. Но папа чаще заседал в Лондоне, а с дочкой перекидывался эсемес на Т9 по ее редкой инициативе. Влад же не мог похвастаться выгодным семейным положением. Сам он, как водится, не коренной москвич. Приперся откуда-то с юга, оставив куковать мать – училку начальных классов и отца – ведущего механизатора совхоза имени Брежнева или стертого с карты засекреченного Краснодарского завода по переработке Урана (примерно так и есть, но Белкин об этом не распространялся, а молчал, как суслик, когда речь заходила о его папаше). Следуя народным традициям, не было бы счастья, да несчастье помогло. Не довел он Наташку до венца и не надел обручальное колечко. Не успел. Невесть откуда пришла дурная весть. Бывшего уже в летах папочку магната, а Синька была поздним (очень поздним) ребенком, свалил мозговой удар. Инсульт приковал его к постели на второй родине – туманном Альбионе. И из Наташки любовь как ветром сдуло. Тотчас позабыла обо всем, включая Белкина, устроила многочасовую истерику с сюжетом собственной вины. Уверяла себя, что не доглядела, не навещала папочку. А после и вовсе обвинила себя, что не раскрыла отцу их телесно-платонических отношений, якобы от этого он чуть не скончался в лондонском госпитале. Просто дура, чего же более! С данным фактом согласился даже сам Белкин спустя месяц после расставания.

А Синька тем временем покончила со всеми работодателями, заявив Белкину, что их отношения до добра не доведут, а довели лишь до папочкиного приступа. И вообще он ей не пара, раз не поддерживает ее в столь сложный момент и не рвется с ней на Oxford Street, не вытирает ее слезы и не таскает за ней горшок. В общем, обвинила она Владика во всех смертных грехах, а Влад отнекивался и оправдывался. Умолял, вставал на колени, пытался и слезы ей утереть, и горшок поднести, и готов был помчаться на знакомство с родителями, но это уже было чересчур, что, возможно, окончательно отправило бы папочку на тот свет (Белкин на это и рассчитывал?), но воспаленное сознание Синьки уловило невыгодность данной идеи. К ее чести, девочка не окончательно выжила из ума. Перевернув все вверх дном, Синька вспомнила старые обиды, вдруг обвинила его в мнимой неверности, намекнув на измены, коих за Белкиным не водилось (он был моногамен, что достойно восхищения и научного изучения), и рванула в Лондон, разрушив последние мосты погибающей любви.

Следуя вековым славянским традициям, Белкин отправился в глубокий запой. Забросил работу и пил, не просыхая, круглые сутки: сначала выходные, а затем и будни предавался Бахусу, но когда деньги закончились и последняя капля вина была допита, Белкин пришел в себя, поняв, что зря так убивался. Пересмотрел всю коллизию задом наперед и понял, что эта лондонская Синька и мизинца его не стоит, а он, такой замечательный, такой верный и постоянный, что найдет себе еще одну, а может, и не одну, но только единственную и ненаглядную, чтоб на века, чтоб на всю жизнь, чтоб без разборок и без скандалов. Возвысившись над ней в собственных глазах и в глазах окружающих, Белкин вышел из состояния утраченной любви, спустившись с небес на землю. Бросил неуемно пить, восстановился в деле, пытался познакомиться с новой суженой. Неудачно. Но он и не проводил отчаянно и бесповоротно свой план «Перехват», а после трех-четырех неудачных love story перешел к самому простому варианту – снятию средненьких проституток, чтоб без разборок, без скандалов и без истерик…

От Секира же не дождаться подобных романтических искушений. Он – человек-машина. Титановый сплав по накачке брезентовых труб оргазмом. Во истину секс-машина. Сопли и слезы для него – не встречаемый атавизм. Как гусар, он бравирует и клянется, что никогда не любил, а только трахал цыпочек налево и направо. И черт его разберет, лжет он, как последний хач на черкизовском рынке, или доля правды в его словах есть. Сам дьявол его не разберет. Судя по внушительному списку телок в мобильнике, который Секир для понта иногда демонстрирует, желающих накачаться оргазмом изрядное количество. Что ж, если здоровье позволяет, почему бы и нет?! На то он и Секир, чтоб беспощадно и до последнего вздоха рубить своей титановой секирой…

Тройной номер стриптиза подходит к концу.

Белкин так и не успел вложить своей фаворитке бабла под стринги. Здесь нет его вины. Девочка не соизволила подойти поближе, а лезть кубарем на сцену, чтоб стянуть с девочки трусики, ни одна вменяемая администрация не позволит. Накаутируют на месте и пиши кривые больничные письма, сидя в инвалидной коляске.

Спиртное больше не лезло в глотку. Это значит, я дошел до кондиции, но это совсем не значит, что я пьян. Не лезет и все. Чего нельзя сказать о Секире: он выпивает еще три порции, зачем-то заказывает шампанское «Crystal» и начинает высматривать себе цыпочку на ночь, что совершенно бесполезно в этом злощастном клубе старых онанистов и облезлых клерков с дешевыми содержанками. Приличные цыпочки здесь отсутствуют, а шалав везде хватает. И здесь их не меньше, чем на Красной площади на массовые гулянья. Но шалавы, по молчаливому согласию, достаются Белкину. Секиру они не интересны. Он еще тот мачо! И халява для него расценивается как поражение, как удар ниже пояса. Это ниже его достоинства, как будто он думает, что склеенная им лохушка за пару коктейлей, вперемежку с порядочным виски и возможностью прокатиться по ночному садовому кольцу на клевой тачиле, чем-то отличается от белкинских проституток?! Разве что мотивацией и осознанностью, но это уже высшая математика. Для Секира она запредельна.

Друзья теребят воротники сорочек то ли от скопившейся духоты, то ли от предвкушения нового номера, слепо надеявшись, что их что-то может еще удивить. Серьезно? И этот чертов клуб умудряется выполнить их желания. Вместо очередного номера с несколькими вшивыми танцовщицами на сцене появляется целый кардебалет. Клуб словно перевоплощается в кабаре. Поистине «Мулен Руж» в миниатюре с той же легендарной атмосферой, хотя я там не бывал, и с теми же возгласами.

В клуб подкатывает очередная порция народа. Десять отборных клубничек под развеселый музон с привкусом начала двадцатого века начинают лихо отплясывать, задирая разрезанные подолы вверх и поднимая длинные, но не всегда стройные ножки. Но позвольте, у кого они были стройными в оригинале? Разве что у Николь Кидман, с большой натяжкой и под грифом грима и спецэффектов. Ву а ля! И настроение идет вверх. Мужчины отставляют недопитый коньяк, убирают ладони с бедер собеседниц, и все внимание устремляется на танцовщиц. Кто-то встает со стула и пританцовывает в такт. Зрелище грандиозное. Мы словно окунаемся в атмосферу раннего Чикаго, безбашенных гангстеров и первого мюзикла, успевшего уже потерять невинность.

– Вау! Шоу-герлз! – искренне радуется Белкин, позабыв о всех куртизанках на свете, или наивно думая, что они в полном составе телепортировались на сцену. Бывает.

Моя рука вновь тянется к бокалу, но волею судеб я останавливаю себя. Глупо отвлекаться от зрелища.

Секир хлопает в ладоши. Словно ребенок на утреннике, он разевает рот до ушей перед белоснежной, в просвечивающем сарафане, Снегурочкой в предвкушении новогоднего подарка. Это на него не похоже. Он никогда не открывался со столь неожиданной стороны

– Супер! Девчонки! У–у–е-е! – громко присвистывает он в зал, как былинный соловушка.

– Банзай! – подхватывает Белкин.

И если б он был послушником старого монаха Шаулинь, то наверняка бы изобразил несколько кувырков на столе и показал пару приемов у-шу громоздким причиндалам-охранникам.

– Ластов?! – окликает Секир.

– А?

– Ты тормоз!

– Почему?

– Полный дзен вокруг, а тебя не вставляет!

– А…, – меланхолично отвечаю я.

Не знаю почему, но меня точно не вставляет. Или вставляет, но не до такой степени, чтоб пускать слюни и оглушать пьяными воплями соседей. Или я не привык так яростно выражать эмоции, выплескивая их в толпу. Не на публику. Не здесь. Не при столпотворении у десятка каблуков муленружного кабаре.

Не медля, Секир встает из-за стола и присоединяется к собравшимся любителям ретро. Девочки протягивают ножки и даже разрешают дотронуться до них. К лодыжкам привязаны специальные кружевные узелки, чтоб особо расчувствующийся любитель грациозных форм мог всучить туда сотенку-другую. Некоторые так и делают на радость танцовщицам и арт-директору клуба. Вот долгожданный бенефис Белкина. Последний шанс, чтоб расстаться с честно заработанным налом. Но Белкин не отрывает зад от стула. Я осторожно спрашиваю, что же он медлит. Белкин отвечает, что этот танец не увлекает его, как предыдущий. Теперь я начинаю втирать ему, что он ничего не понимает в стриптизе, и чуть ли не прочитываю ему лекцию об истории кабаре и славных традициях этого фееричного ремесла, упоминая пример из кинематографа, глянцевых журналов и немного привирая – не без этого. Мои увещевания играют важную роль. Белкин соглашается, берет свои слова обратно, отрывает зад от стула, скрипя ножками по паркету, и идет на линию фронта. Танец почти в финале.

Девочки собираются уходить, а Белкин протискивается сквозь толпу, неудачно оттолкнув двух ротозеев, и последним движением вытянутой руки успевает просунуть сквозь узелок пятьсот рублей. Купюра не удерживается и падает на пол. Смекалистая танцовщица успевает виртуозно наклониться, обнажив полные, но обвисшие груди, и приподнимает его кровные, приводя в изумление самого Белкина. Эпатажный танец заканчивается поклоном и победоносным хоровым подъемом ножек. Не весть откуда опускается кружевной бордовый занавес. Он быстро падает вниз, чуть не накрывая голову Владика. Тот быстро выпутывается из паутины и с сияющим блеском в глазницах возвращается к столику.

Секир давно сидит рядом. Все до сих пор возбуждены и требуют продолжения, но ведущий вечера сообщает, что это апофеоз программы. Из динамиков звучит печальная сонливая мелодия, напоминая собравшимся, что клуб скоро закрывается, значит, пора убирать отсюда свои толстые задницы.

Потной ладонью Белкин протирает не менее мокрый лоб. Секир достает из груди платок (откуда – ему самому неизвестно) и прижимает им нос, будто останавливает кровотечение. Похоже, все парни получили порцию удовольствия, и наверняка в зале кто-то реально кончил. Но мне параллельны эти подробности. Я смотрю на серебристые «ролексы» и к огорчению понимаю, что идет четвертый час ночи или утра. Где грань между ночью и утром, где грань между небом и землей – мне не ведомо. Подобные философские дискурсы совершенно не волнуют Секира и Белкина. Оба никак не справятся с градом пота. Я подзываю бежавшего мимо официанта, заказываю по тонику, и прошу счет. Тот понимающе оскаливается и устремляется выполнять заказ.

Секир шмыгает носом и чихает в платок.

– Тьфу! За живое взяли старого жеребца. Намечался разговор о важном, а получилась привычная Калигула. Ничего толком не решили, только в который раз денег просрали, а в семь снова вставать! Хоть внеочередной выходной бери или отпуск. Хрень! Групповуха, мать ее! Групповуха!

– Бывает, – с созерцательным видом говорю я, делая вид, что мне абсолютно наплевать на его выжитое, как лимон, душевное состояние. Собственно, так и есть. С чего я должен сочувствовать старому жеребцу, который еще и льстит себе, и у которого в мобильнике десяток отборных телочек. Тьфу! Словно подражая Секиру, сплевываю внутрь. Это зависть? Возможно. Иногда мне кажется, что я очень завистливый человек. Разве что Белкину завидовать нечего. Все его никчемные варианты успели разбежаться, кто с клиентами, кто ни с чем, кто по съемным квартирам.

– Завтра, то есть уже сегодня, встреча с Моховским, – неожиданно вклинивается Белкин.

– По поводу? – оттаскивает от красного носа платок Секир.

– По поводу! Дурень! Намечается корпоратив. Иглесиаса заказали. Кучка взбалмошных нефтетрейдеров. Можно оторвать неплохой куш, и аванс приличный. То ли пять, то ли десять кусков.

– Это принципиально! – оживаю я. – Так пять или десять?

– Сколько точно? – подхватывает Секир.

– Моховской скажет! – разочаровывает Белкин. – Не прогадаем.

– А Иглесиаса какого?

– Чего?

– Младшего или старшего?

– Инрике, конечно! Старшего даром никому не впаришь.

– Ладно-ка! – устало говорю я. – Помнишь прошлое рождество? Загородный закрытый пансионат «Полет»? Там наша компания организовала для общины старых дев-феминисток выступление Хулио. И ничего – сработал на ура, и много не просил. И старушки довольны. Все в доле. Короче, полный Мери Кристмас!

– Этот пример не катит. С таким же успехом мы могли подкатить двойника – также бы спел. Договорились бы с Пенкиным, отвалили ему неустойку, так сказать, за маленький подвох. Старым девам все равно, кого слушать и смотреть. Старые девы и видят плохо, и со слухом у них проблемы. До сих пор я не уверен, что Хулио был настоящий, как не уверен, что феминистки бывают старыми девами.

– Он в живую пел!

– Серьезно?

– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолет не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с Инрике меньше проблем будет. Рекорд-компании говорят, что он посговористей.

– Ну и славно! – вздохнул Белкин. – Ну их всех в Олимпийский! Голова кружится. Спать, спать, спать…

– Скажешь тоже! – хмыкнул Секир. – В Олимпийский! Мы специализируемся на частных вечеринках. Чтоб тот же Хулио отработал хоть в Кремлевском, он такой райдер предложит – черта с два угодишь! А для компании толстосумов спеть за четыреста тысяч – рад стараться. Экономия. Все по Карлу Марксу. Закон производственных отношений.

Получив очередной урок марксизма-ленинизма в молодой капиталистической державе, мы удаляемся из клуба. Парни остались скупы на чаевые, оставив большую часть гонораров в трусах стриптизерш. Пришлось отдуваться за троих. Но что не сделаешь ради компаньонов. И я бы отдал не одну сотку, чтоб еще раз увидеть, как они радовались, как дети. Забавное зрелище. Отекший мозг осенила идея: а не устроить ли шоу-кабаре гастроли по стране? Не обязательно срывать аншлаги в концертных залах, но охватить лучшие российские клубы, покатать девочек по регионам, объездить Урал, Поволжье, заглянуть в Сибирь и махнуть ножкой во Владивостоке – вполне реальное коммерческое предприятие. Лучше не забыть обсудить эту идею с парнями. Только бы не забыть. Утром обычно мало что помнишь, а отличные идеи, как водится, приходят перед сном или на волне помрачения сознания. Нет – это определенно привлекательная идея. Осталось придумать название, шоу-программу и гастрольный тур. С этим проблем не будет. Задействуем нужных людей. Всех возьмем в долю, и, как обещал легендарный персонаж: «Командовать парадом буду я!» – мне авторские за создание нового бренда. Но! Ни слова Моховскому. Он тот еще подонок! Украдет проект, и будь здоров. Ищи ветра в поле. На этом он собаку съел, да и не одну, так что цыц! Моховскому ни слова! Подберем другого продюсера, почистоплотней. Но где взять на Руси-матушке чистоплотных продюсеров, тем более в нашей испорченной первопрестольной?! Нигде. Разве что в аду. Но мы и так живем в аду, и в аду работаем. Жизнь плюс работа равно ад. Лишь иногда и мельком сквозь нас пробегают лучики солнца, как сегодня в клубе. Но это я загнул. Что ж, придется договариваться. Как всегда.

Дома меня ждет Лиза – моя сладкая девочка.

Ждет. Меня. Странно, но она мне даже не позвонила. Не мудрено – сам же предупреждал ее, что сегодня задержусь. Буду поздно. Хм… отчет, словно за плечами десять лет счастливой совместной жизни. Как–то это сухо звучит. По совковому как-то.

Слишком несовременно.

В небе появлялись первые проблески утра. Звезды еще напоминали об уходящей ночи, но как таковой тьмы не было и в помине. Привычная картина середины июля.

У парафета клуба лицо обдувает свежий дорожный ветерок. Я вышел первым, а компаньоны задержались, чтоб привести себя в порядок и подрочить в сортире. Рядом толпится смутный народ, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то успел заказать такси, кто-то пользуется услугами частников. Все выглядят мерзко, устало. От двух господ слева разит перегаром. Они что-то напевают себе под нос и чокаются «Hennesy». Рядом курят их проводницы с очень незадачливым видом. То ли им до предела обрыдли их господа, то ли самим так тошно, что скоро каждой подавай пакетик. Взор останавливается на них, словно вот-вот ожидая увидеть фонтан последних эмоций в виде неукротимой рвоты. Не получается. Заметив нескромный взгляд, девицы демонстративно отворачиваются, сплевывая себе под ноги, попадая на платье. Ту же возникает пискливая ругань, переходящая в визг и слезы. Липкая слюна растекается по ткани, как и другие последствия вечера: слева чернеет кривое пятно, а по бокам ползет жирная полоса размазанного суши. А шмотки-то от кутюр. В следующий раз будут внимательнее.

Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шелк, надеясь, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним легким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.

Сзади незаметно показались приятели. От их призывающих реплик я обернулся. Приятели стояли не одни. Между ними, обхватив их за талии, обнаружилась невысокая рыжая профурсетка на высоких каблуках. Узкие джинсы с заниженной талией, черная крокодиловая сумочка и глубокое декольте однозначно намекали о многом. Она с любопытством оглядывала меня, словно предвкушая разделить остаток ночи на троих.

– Ты с нами? – нехотя спросил Секир, соблюдая приличие.

Я саркастично улыбнулся и помотал головой.

– Как знаешь, – не без удовлетворения заключил Белкин. – Давай мы тебя подбросим? Не бросим же одного.

Пришлось кивнуть утвердительно. Добираться до хаты самому тошно и омерзительно.

Спереди промычала поддержанная тачила. Поморщившись, мне так и не удалось определить ее марку. На капоте не было никаких опознавательных знаков, или я так устал, что не отличаю «Ладу калину» от «Лансера».

Следуя молчаливому призыву железного коня, мы поспешили к авто. Белкин влетел в салон первым. Ожидаемо второй проскользнула дамочка и кое-как третьим, скрипя бицепсами и накопившимся под брюхом жирком, уместился Секир. В тесноте, да не в обиде, и с говорящей упругой попкой посередине. Мне посчастливилось сесть спереди.

– Как зовут очаровательную незнакомку? – ухмыльнулся я, не оборачиваясь.

– Мери! – проскрипела дурочка. – А вас?

– Мефистофель, – ответил я, не подумав, чем вызвал конское ржание компаньонов.

На этот раз я негодующе обернулся, и смех тут же стих. Приятели смотрели на меня ничего не различающими зрачками, словно обкурившись травой в клубном сортире. Круглые широкие зрачки застыли на месте, как у кошки перед прыжком. Но приятели пусть коты, но не кошки, и они не охотятся на мышей, но охотятся на цыпочек, а для этого не обязательно уметь прыгать. Наверняка они поверили, что это и есть мое настоящее имя.

Мери сидела посередине, гладя их бедра. Тоже самое проделывали Влад и Секир, только более рьяно и старательно. Над ее губами я разглядел тонкую черную полоску. Это были усики. Очень заметные усики. Не красиво и не эстетично. Мне никогда не нравились усатые женщины, даже такие, как Мери. И будь я даже Печориным, то никогда не поддался бы искушению. Хотя почти на сто процентов уверен, что лермонтовская княжна носила точно такие усы, как, впрочем, и украденная им Белла.

– Мефи-стофель?! Никогда не слышала, – призналась Мери. – Редкое имя. Это как Гвидон или Робеспьер.

– Очень редкое, – согласился я, пристально уставившись в лобовое стекло, и отмечая высокий интеллект куртизанки.

– Но красивое.

– Очень красивое, – не разочаровывал я Мери.

Дальше инициативу перехватили друзья, принявшись по очереди посыпать Мери дурацкими анекдотами в стиле ню. Девочка смеялась, играла грудью, вальяжно подмигивала и делала вид, что слышит их в первый раз. Затем она попросила угостить ее сигареткой. Сразу же двое услужливых кобелей потянули к ней мятые пачки и золотистые зажигалки. Чтоб не обижать любого из них, Мери отказала обоим, мудро достав свое пластмассовое огниво и закурив. Салон заполнил пьянящий дым. Водитель включил кондиционер, который не справлялся, тогда он приспустил окна и вздохнул свободно. Водитель явно был из числа противников курения и состоял в общественном движении против лоббирования табачных компаний. Как назло агитатору антитабачного комитета, Секир тут же закурил и вновь почувствовал себя героем и истинным продолжателем традиций несравненного поручика Ржевского. Он даже забыл, что девочки подобного рода давно не входят в его прайс-лист, но то ли он был слишком пьян, то ли обкурен до полнейшего одурения, то ли просто не понимал, что делает, не разглядев в княжне Мери явной порочности и бирки с надписью «Sale».

Кто был действительно счастлив, так это Влад Белкин. Не на седьмом небе, но где-то неподалеку. Видно ему давненько не удавалось подцепить столь аппетитную крошку. Метр шестьдесят два плюс каблуки. А выше ни к чему. Так удобней. С моделями иногда приходится туго. Их ноги-ходули хороши на подиумах, а в постели они мешаются, так и норовят все испортить, и не то чтобы Камасутру с ними пройти затруднительно, даже классика становится неудобной, за исключением пары позиций, если приноровиться. С коротышкой Мери у Белкина не возникнет подобных проблем. Неизвестно, догадывается ли Владик, что Секир не спроста к ним присоединился?! Возможно, догадывается. Впрочем, наверняка ему не впервой делиться добычей.

– Мальчики, а вы чем занимаетесь? – спросила вдруг Мери, выбросив окурок в окно.

А вы? – подумал я, но не озвучил эту фривольную мысль. Но этот вопрос послужил для Секира красная тореодорской тряпкой, если бы он родился разъяренным быком.

Зарядившись хмельным красноречием, с трудом подбирая слова, он принялся объяснять крошке, чем они занимаются. Секир был хреновый артист и тот еще балабол. Он открывал все подробности старых и свежих проектов, успев доходчиво объяснить ополоумевшей куртизанке, что они работают исключительно со звездами, зажигают звезд, проводят их по небесному небосклону и гасят их собственноручно по одному единому взмаху.

Девичьи глазки сделались шире, чем лупы амазонской жабы.

– Вы продюсеры?! – выпалила она. Вцепившись лакированными ногтями в бедро Белкину, отчего он чуть вскрикнул и отодвинул ее шаловливую ладошку себе на ширинку. – Как же мне повезло! А у меня приятный голос. Мамочка считала, что я очень талантлива.

– Да, детка! Талантлива! Сейчас приедем в студию и отпродюсируем тебя, – пообещал Белкин. – Ты узнаешь, из чего состоят настоящие продюсеры, и увидишь, как загорается новая звезда. Раньше была одна звезда – по имени солнце. Отныне загорится звезда по имени Мери!

От его патетической фразы я невольно улыбнулся. Красиво вещает, подлец! Жаль записать не на чем. Соблазн велик – украду фразу и постараюсь запомнить. При случае непременно воспользуюсь. Добавлю свои интонации, свои ноты, свой тембр, свой музыкальный ключ и воспользуюсь – Лизе понравится. Лиза! Догадывалась бы ты, чем я сейчас занимаюсь?! А чем занимаешься ты?

Лиза должна быть дома. Должна давно вернуться, принять ванну, выпить что-нибудь на ночь, нечто прохладительное, слабенькое, например, тропический коктейль, и лечь в постель. Ждать меня или уснуть. Как получится. Лиза всегда поступает по-своему. У меня никогда не получалось влиять на нее. Никогда. Иногда мне кажется, что именно она на меня влияет. Чаще в хорошую, но иногда и в плохую сторону.

Мы летим, как Магеллан, по отшлифованному шоссе. Белкин почти присосался к Мери, а Секир с завистью раздевает их своими глазищами.

Мне все равно. Меня дома ждет Лиза.

Смелый водила нарушает правила почти на каждом перекрестке. На спидометре зашкаливает за все возможные допустимые скоростные лимиты. Мне все равно. Меня ждет она, а значит, ничего катастрофического с нами не случится. Точнее со мной, а на тех двоих полудурков и княжну Мери мне наплевать, как впрочем, и на водителя. И он мне совершенно не симпатичен: овальный хмырь с грязной щетиной, из ноздрей потягивает дешевыми папиросами, а из рубахи трехдневным потом. Вот и вся лепота. Благо кондиционер в этой тачке исправный.

Между тем Секир напоминает водиле, чтоб тот не забыл подбросить меня. Я указываю точный адресат, несколько раз повторяя его, чтоб бдительная память водителя не дала осечки. Кружить несколько часов по кольцевой и вбирать себя запахи пьяных в хлам компаньонов, острый Шанель номер пять проститутки и перегар командира мне не доставит никакого кайфа. Поэтому я тороплю водилу, указывая пьяными жестами, как быстрее добраться. Водитель – хороший мальчик, прислушивается к моим советам. Не перечит и не указывает, кто здесь король дороги. Похвально. Беру свои слова обратно. Все-таки неплохой малый этот метр баранки. Я спросил его имя и узнал, что его зовут Темыч. Так просто. Ни имени, ни фамилии. Ни клички. Темыч он и есть Темыч – одно безымянное отчество. Не приходится напрягать извилины для запоминания. С какой стати мне помнить его?! Кретинизм. Все они Темычи, Михалычи и Коляны. Редко кто представится полностью, а я никогда и не спрашивал, никогда не испытывая симпатии к этим сомнительным людям, но на фоне Белкина и Секира этот трезвый осанистый жердяй становился примером для подражания. В наше сложное время – большая редкость. И за что я так идеализирую его? Не за что. Просто убиваю время.

Следом я обещаю премию Темычу, если мы уложимся в полчаса. Тот широко улыбается, поднимая монгольские скулы, и давит на газ. Условный рефлекс в действии. Предусмотрительно проверяю карманы. Счетчик в этом говно лимузине отсутствует. Но я и раньше недолюбливал счетчики, и на заказных драндулетах ездил редко. Все больше на своей. Моя новенькая Маздочка ждет меня на стоянке. Завтра я навещу мою девочку. Я очень люблю ее, почти как Лизу, но Лизу все-таки больше, хоть она старше и выглядит не так чудесно и не так убедительно, как моя юная «Mazda 6».

В Лизе это не главное. Что я испытываю к ней, нельзя объяснить словами. Лизу необходимо чувствовать. Каждый день, каждый час, каждую минуту, секунду за секундой проглатывая ее. Проглатывая целиком, как невесомые мыльные пузыри. Невыносимо. Я снова думаю о ней – это невыносимое колдовство, это наваждение. Я думаю о ней, а думает ли она? Обо мне? Она любит меня? – конечно. Изменяла ли она мне? Думаю – нет. Изменял ли я ей – нет! Но трахал фанаток Билана в концертных гримерках? – да!

Медленно сознание погружается в легкий транс. Уже не смущают дурные запахи. Веки смыкаются дружным хороводом, и я ничего не чувствую. Только ее одну.

– Ластов! Очнись!

От дерзкого прикосновения в плечо я поднимаю липкие ресницы.

Чья-то тяжелая ладонь продолжает хлопать меня по спине.

– Домчались, – с трудом узнаю голос Секира. – Ты наш должник. Такой крюк пропороли. В следующий раз добирайся сам. Белкин почти уснул, а Мери хочется по нужде.

– Хотелось. Уже перехотелось, – доносится раздражительный писк.

Нехотя поднимая туловище, со скрипом выкатываюсь из салона наружу.

– Спасибо, ребят. Созваниваемся днем, и кровь из носу встречаемся с Моховским. Лады? Не загуляйте там, чтоб не пришлось за вас краснеть, – призываю я, нравоучительно уставившись на Мери.

– Катись! – раздраженно вещает Секир и обнимает княжну за талию.

Махнув, как пушистым хвостом, выхлопной трубой, говно лимузин отчаливает.

Застыв минуты на три, я пытался вспомнить трехзначный код от подъезда. Одновременно, как слепой старец, оглядывался по сторонам. Заметил, как стало светлее. Рядом на стоянке дремали машины, среди которых красовалась и Маздочка. Ее не заметил. Моя невинная девочка неприлично заставлена плохими парнями с подвеской, тонированными стеклами и не по сезону шипованной резиной. О чем это я? Оборачиваюсь на цифровое табло. Память не пропьешь. Вспомнил. Ровно в два пятьдесят.

– Лиза? От этих придурков сложно отделаться, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Как все осточертело! Черт бы их побрал! Лиз?

Никто не отвечает. Неужели ее нет?

Ее терпение лопнуло, и она просто послала меня куда подальше? Вздор! Я часто позволяю себе подобные экзерсизы. Отзовись, любимая? В квартире темно, и нет признаков жизни. Квартира пуста. Именно с такой обстановкой я прощался днем. Лиза не приходила?

Стянув ботинки и скинув пиджак с разболтанным галстуком, я первым делом плюхаюсь на диван. Невероятная тяжесть и усталость пронизывают тело. Но от пустого одиночества даже хмель уходит на задний план, уступая первенство одним и тем же вопросам. Что? Где? Когда? – Пожалуй, все относится к ней. В любой последовательности и под любым соусом.

Вопросы остаются без ответа.

Судорожно пытаюсь сообразить, где бы она могла быть? Не предупреждала ли, что задержится, гадаю я, перебирая все возможные варианты. Пошла с подружками в караоке? Почему бы и нет. Чем она хуже?! У нас вполне либеральные отношения, и Лиза не раз поступала так, но предупреждала заранее. Предупредила ли сейчас? Не помню. Провал. Предупреждала естественно, но я ничего не соображаю.

Перебираюсь на кухню и достаю в холодильнике недопитое пиво. Не думая о последствиях, допиваю его с первого залпа и отставляю бутылку в сторону. Сразу легчает на душе, и возвращается память. Черт возьми! Она предупреждала меня. Она всегда ставит меня в известность, если что-то случается. Я же позволяю себе не быть столь порядочным и пунктуальным.

С обескураженной улыбкой я вспоминаю про телефон. Возвращаюсь в прихожею, и долго шарю по карманам, коря себя за неосмотрительность. Терять мобильник – никуда не годится. Тем более если его сперла та потаскушка или прикарманил небритый водила. На дне пиджака нащупываю что-то твердое. Зря грешил на людей. Телефон на месте, но Лиза не отвечает. Что-то со связью.

Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе ее. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошел. Мы давно не летаем в облаках. Начинается кризис. Типичное развертывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил, и не раз давал себе возможность не выдержать этого кризиса. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая вечная любовь!». Чаще получалась любовь не вечная, часто не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем год – не больше. Магическое число моей жизни. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда на нем я протянул до двух безумно-безумных лет. Но дело все равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется предуготованного финала. Серьезно, не хочется.

А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десятки раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.

Будь же гуманна, Лиза…

В замочной скважине осторожно пробирается ключ. Это Лиза! Прислушиваюсь, пытаясь поймать ее шаги, шорох и дыхание. Замок поддается, и приоткрывается дверь. До меня доходит ее ускользающий, пряный запах. Встать и идти к ней лень, и тело как танк. Затаившись, я жду, чтоб она сама увидела меня первой.

Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится претвориться, что я полночи жду ее здесь, и никак не могу не заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит ее в обратном. Я словно и не тусил в клубах, а как верный семьянин дожидался беглую женушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.

– Милый?! – сладкий звук нарушил безмятежную тишину.

Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.

– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.

– Уже прочти утро, – как ни в чем не бывало, отвечает Лиза.

Она проходит в гостиную и застает меня неприлично развалившимся, задернув ноги на спинку дивана.

– Уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?

– А ты где?

– С двумя раздолбаями пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.

Я старался всегда быть честным и не скрывать от нее лишнего. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трех роскошных, но призрачных девочек топлес? И что такого в том, что прокатился в компании с замороченной куртизанкой? Ничего плохого. Я чист. Все честно. Честно и чисто. Как законы Мерфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям. Но это пока не к месту.

– В каком клубе? – начинает она допрос.

– Не помню.

– Разве?

– Не важно. Какая на фиг разница?! А ты решила немного прогуляться?

– Да так, – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай куда? Не напрягай извилины. Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю столько страсти. Получился девичник – Адель, я и еще две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – приятельница Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить любимой. А я набирала тебя раз пять!

– Не помню, чтоб ты звонила. Я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!

– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.

Я пересилил себя и приподнялся с дивана.

– Мне уже не до душа. Я полагал, что ты рассталась с Адель? Еще совсем недавно вы посылали друг другу гневные террады. Как она поживает?

– Так себе.

– То есть?

– Да ну ее, Герман! Сходить в стрипклуб – еще не повод делиться своими успехами. И вообще она меня мало интересует.

Лиза договорила последнюю фразу, выйдя из комнаты.

Адель… Никогда бы не подумал, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее ее имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само ее имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное. Адель была известной стихоплеткой в своих кругах, имела несколько неизданных сборников и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных изданиях. Все больше читала свои творения в кругу себе подобных на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в поэтических конкурсах, не пропуская все столичные и региональные тусовки. Нигде ей не удавалось победить. Нигде не удавалось попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько ее не смущали. Для нее важен сам процесс, и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось порядочное количество. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления продолжалось не долго. Адель почему-то прекратила читать нам, и мы не могли в полной мере оценить ее выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарности вроде нас – неизвестно. Прекратила, и все тут. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив никаких отпечатков – слишком ветреные были ее строки.

Адель – удобное имя, но мне неизвестна ее фамилия. И вряд ли она кому-то знакома, кроме ей самой. Я знаю лишь, что та имела хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая свой дар. И только вечерами, обычно ближе к выходным или по субботам, она отправлялась в любимое поэтическое общество где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой и открывалась публике в своей музе.

Адель любила писать про любовь, чаще несчастную и страдальческую. Любовь мазохистскую и местами садистскую. В мире суетном и светском ее считали феминисткой. Она отстаивала свои права, борясь с мужским угнетением. И даже писала разоблачительные статьи про мужские пороки в гламурные журналы, но безуспешно и недолго. В глянцевых колонках она не задержалась, а в обществе поэтов-неудачников и непризнанных гениев Адель чувствовала себя, как рыба в воде. Иногда она приводила своих дружков – именно дружков, не любовников. Такие недоноски на любовников не сгодятся. Они преданы исключительно платоническому амуру, кто-то из них наверняка евнух, а кто-то никогда не лазил себе под штаны. Но четверостишия они строчили закадычные и даже отражали дух времени, поэтому Лиза просила Адель познакомить нас с новоиспеченными Блоками и Маяковскими. Один из непризнанных гениев учился в аспирантуре безымянного универа, наподобие Бауманки. Второй подрабатывал консультантом в «Евросети», а третий просто вкалывал кабельщиком, читая по ночам Гете и Шопенгауэра. Кто-то из них сто пудово числился в психоневрологическом диспансере, а другие, возможно, попадут туда в будущем, если не пролетят мимо учета.

В один заснеженный зимний вечер Адель пригласила нас на квартирные чтения, проходившие в ее завидной трехкомнатной лаборатории дореволюционной постройки. Кроме нас с Лизой в поэтической тусовке затесались два бородача в шерстяных джемперах и задрипанных джинсах. Они в наглую наливали себе армянского коньяка и почтительно слушали выступающих. Первый поэт по фамилии Блудин жадно курил тонкую трубку, а затем шарахнул двести грамм водки и вышел на сцену. Стихи его оказались псевдо церковной ересью с явным подражанием Хлебникову. Об этом нам пояснила специально приглашенная на тусовку редактор литературного журнала «Высь» и, по совместительству, младший библиотекарь МГУ, некая Антонина. Она любила все комментировать и совершенно не любила пить: ни водку, ни коньяк, ни даже джин-тоник, что было совершенно странно на фоне спивавшихся литераторов, но что приносило недосягаемое очко в ее пользу. Вторым выступал некто Никита Зяжских с метафизической утопией, по комментарию той же Антонины, в духе англосаксонских мудаков типа Байрона. Третий, словно хедлайнер, выступал Самуэль-Аймо Кротов с короткими миниатюрами в стиле японских поэтических изысканий: та же рифма и тот же слог, да и сам Кротов предусмотрительно принес с собой графинчик саке. Его короткое выступление понравилось больше всех. Разумеется, в первую очередь Адель. Самуэль стал ее любимчиком. Почти фаворитом. В завершении программы выступала сама новоиспеченная примадонна, с забвением читая свои творения. На этот раз наизусть, отбросив все листки и подсказки, будто специально выучила стихи в честь грандиозного события. Ей аплодировали долго, особенно упорно хлопали в ладоши Антонина и Самуэль. Ее бенефис удался. Публика получила порцию эстетического бигмака, а мы с Лизой поклялись никогда не посещать эти полоумные тусовки. Либо мы с Лизой слишком чопорны, тугодумны и невежественны и ни черта не понимаем в высокой беллетристике, либо сборище писак было настолько убогим, что кроме отвращения на душе мало что оставалось. Глас народа – глас божий, а мы с Лизой все-таки к нему относились.

Все остальные обитатели лаборатории были весьма ангажированы и не могли посмотреть на всю эту вакханалию под живым углом, то есть объективно и непредвзято. Но мы не монстры и не стали в открытую хаять талант Адель и ее приспешников. Напротив, пытались даже придумать некое подобие комплиментов и сочинить что-то типа похвального эссе. Однако, тонкую натуру не обманешь. Адель раскусила нас, как грецкий орех, обвинила в черствости и всех земных грехах, а под конец разорвала с нами, а точнее с Лизой, все отношения. Так они и расстались из-за концептуальных различий. Не считая того, что Адель пару раз открыто пыталась со мной переспать, что изрядно нервировало Лизу. И скорые меры последовали сами собой. Но это уже другие воспоминания…

Вспомнив странную поэтессу, я потерял интерес ко сну. Отбило всякое желание. Я пошарил в холодильнике в надежде наткнуться на баночку пива, но наткнулся только на колу, пусть и баночку.

Слушая, как шипит душ в ванной, и представляя себя рядом с Лизой, я медленно охлаждался газировкой, сидя за столом. Присоединиться к ней не было никакой возможности. Я не в форме, чертовски устал, грязен, ободран и вонюч, как это трагикомично не звучало. И чтобы не потерпеть фиаско, я отбросил эту невозможную возможность, допил колу, смял банку, выбросил ее в мусорное ведро и вернулся на диван, чтоб принять привычное положение.

Тяга ко сну на удивление возобновилась. Кофеин подействовал обратным образом. Шум воды стихал, уже не так шипел и напрягался, а это значит, что ее омовение подходило к финалу. Я приготовился встретить ее такую чистую, заново непорочную, свежую, пахнущую нежным клубничным мылом.

Собрав остатки сил, я включил настольную лампу и убавил свет до минимума, чтоб он слегка отбрасывал тени и не раздражал глаз. Рядом нащупал «Ведомости» и пару журналов из жизни поп-индустрии, так сказать, профессиональная литература, все равно, что учебники по финансам и кредитам для будущих коммерсантов. Ладонь соскользнула со стола, и журналы скатились вниз, издав легкий шелест.

Ванна приоткрылась, и повеяло влагой, словно морским бризом, и тем самым клубничным мылом.

– Ты собираешься принимать душ? – первым делом спросила Лиза.

– Нет, – лениво ответил я, перевернувшись на бок.

– А что так?

– Устал.

– Ты думаешь, я буду спать рядом с грязнулей?! И не смей подниматься с дивана. Мне придется разделить постель одной. Сам виноват.

– Как хочешь.

– Ну и замечательно.

Вот и поговорили, вздохнул я и перевернулся обратно.

– Ты не такой, как был раньше, – говорила она за стенкой. – И я не такая. Ты не замечаешь, что нам пора что-то менять. Мы остываем. Нам необходим какой-то ресурс, драйв, отчего закипела бы кровь. Помнишь, я предлагала тебе кое-что месяц назад? Должен помнить! Такие предложения кому попало не делают – только любимому человеку. Лишь доверяя ему, как себе. Что молчишь? Уснул? Герман?! Зря ты несерьезно отнесся к моему предложению. Подумай хорошенько! Это нечто новое для тебя и для меня. Новый опыт всегда уникален. Вся наша жизнь – опыты. Монтень прав. Опыты на себе и на людях. Главное, чтобы опыт был не горьким. Сладкий опыт – это кайф. И я предлагала тебе очень сладкий опыт. Не знаю, изменял ли ты мне раньше? Я не спрашивала у тебя. Спросить сейчас? Ты ухмыльнешься и не ответишь. Притворишься спящим, высмеешь меня, как дурочку. Герман?! Но мы даже перестали ревновать друг друга. Я не замечаю твоей ревности! Ты не устраиваешь скандалов! Где я сегодня была? В клубе? Глазела на загорелых мачо с кубиками на животах?! Каких у тебя и в помине нет, и не было никогда, разве что в наивных подростковых фантазиях. А если я была у любовника? Вдруг! Ты снова рассмеешься и ответишь, что мы с тобой любовники – это верно! Мы любовники! Мы просто спим вместе, и нас объединяет только постель. Но я не забуду, как ты признавался мне в любви, Герман! Мы не просто любовники. Мы любимые и близкие люди. Ты любишь меня, а я – тебя. Это говорит о многом, но это не значит, что любимые люди перестают быть любовниками. Кошмар! Я совсем запуталась! Все равно – это нечто другое, чем просто секс. Правда? Ты опять молчишь, уткнулся в подушку и делаешь вид, что не слышишь. Знаю я твои мерзкие привычки. Эта самая мерзкая, Герман! Намного омерзительней, чем твои вечерние носки на стиральной машинке! Ответь же мне!

Лиза не выдерживает и заходит в комнату.

Я прищуриваюсь и протягиваю руки, намереваясь обнять ее. Мне достаются горячие, но еще не высохшие ножки.

– О чем ты? – неразборчиво шепчу я, подтягивая ножки к себе

Сначала они упираются, а потом поддаются. Это нежное клубничное мыло! И почему оно несъедобно? Ужасно несправедливо.

Сверху на меня падают холодные капли. Это качаются ее распущенные волосы, награждая меня гроздьями винограда.

– Ты не слышал? Повторить?

– Утром, детка. Я ничего не соображаю.

– Отпусти меня. Ты липкий, как слизняк.

– О чем ты?

– А где фен?

– О чем ты..?

Скользкие ножки вырываются из моих объятий и покидают зал. На мне капли с ее локонов, отпечатки кожи и запах клубничного мыла….

На самом деле я все слышал. И я помню ее предложение. Но сейчас меня уже ничто не волнует, даже оно… это потрясающее предложение в прямом и переносном смысле….. Потрясающе…

INFERNAL

Подняться наверх