Читать книгу Уснувший в приливе - Алексей Соболев - Страница 2

Несколько дней назад наш лайнер покинул Кейптаун и сейчас находился на северных границах моря Лазарева. Холодные волны разбивались о нос корабля. Я был взволнован. Около суток оставалось до того момента, как мы сойдем на берег самого холодного континента на планете, который более сорока лет был заброшен человечеством. Кто-то говорит, что причиной всему была гражданская война тридцатых годов, которая послужила началом распада России на несколько отдельных государств. Тот конфликт затронул большую часть Европы и Азии, став поводом для пересмотра ряда соглашений по контролю не только за Антарктикой, но и за другими спорными регионами. Практически в те же годы после экологической катастрофы, вызванной извержением цепи вулканов в глубинах Антарктики, все научные программы на Южном материке были заморожены, а персонал вскоре эвакуировали. Конфликты тому виной или нет, лишь несколько спутников с перерывами пролетают над южным континентом, позволяя иметь хоть какую-то связь.

Лайнер «Вергилий-2», на котором я находился, являлся собственностью ООН и был послан с исследовательской миссией по контролю за таянием льдов. Это был быстрый и легкий корабль длиной чуть более ста ярдов, созданный уже после принятия закона о запрете на использование нефтепродуктов. Его сердцем служил электрический двигатель, который питали водородные топливные элементы. Их создание стоило немалых средств Коалиции ввиду того, что сжать необходимое для дальних путешествий количества водорода в сравнительно небольшие емкости до сих пор является сложной задачей.

В команде были военные и ряд специалистов из разных областей, многих из которых я уже знал. Миссию неофициально возглавлял доктор Эбрахам Браун, сумевший к шестидесяти годам заработать репутацию одного из лучших, если не самого лучшего микробиолога. Кроме того, он был моим преподавателем в институте, пока между нами не возник конфликт на почве того, что я урвал у него из-под носа Нобелевскую премию в области биологии. С тех пор мы не общались, пока несколько месяцев назад он не посетил наш институт.

Это был конец учебного года. После моего выступления перед студентами кафедры биологии и вирусологии Западного технологического института доктор Браун подошел ко мне и после недолгого молчания поздравил меня с прекрасной речью. Он рассказал, что ООН планирует исследовательскую миссию в Антарктику с целью изучить влияние повышения уровня мирового океана на континент. Его слова взволновали меня, но не стали чем-то удивительным, так как мне уже приходилось участвовать в подобных полувоенных миссиях под эгидой ООН, и могу предположить, что именно там ему и дали рекомендации по моей вербовке. Уже к началу торжественного ужина со студентами в тот день я дал ему положительный ответ.

Несколько позже я узнал, что одним из прикрепленных специалистов стал мой хороший друг Аарон Окс, с которым мы не виделись несколько лет. Он был чуть старше меня, но аномально бодр для своего возраста. Подобно спичке, он легко загорался новыми идеями и так же стремительно переключался на что-то другое. Перепробовав ряд областей биологии, Аарон, как сперва может показаться, не достиг успехов ни в одной из них. С другой стороны, он умел увидеть предмет исследования сразу со всех ракурсов и находил связи, которые обычно определяла группа ученых. Мы познакомились около шести лет назад, когда каждый в рамках своей компетенции устранял последствия экологической катастрофы в Центральной Европе, вызванной миграцией москитов, что привело к крупнейшей вспышке лейшманиоза. После тех событий Аарон сменил специализацию с вирусолога на эколога, пошутив, что один отличный вирусолог среди нас уже есть. На самом деле его заинтересовала связь между изменениями климата и территориальной миграцией вирусов и микроорганизмов, которые могут вызвать глобальные эпидемии.

Стоя на палубе лайнера, я находил странным присутствие среди членов нашей миссии ботаника и целой группы геологов, и если последним на практически полностью скрытом подо льдом материке еще было чем заняться, ботанический интерес ООН к этому месту интриговал, по всей видимости, не меня одного. Специалистом в области ботаники была доктор Мия Целис, молодая девушка моего возраста, о которой мне ранее слышать не приходилось. Все, что знал о ней Интернет, а теперь и я, это то, что родилась Мия во Вьетнаме, но очень скоро ее родители погибли из-за болезней, как и многие другие люди, проживающие на территориях, которые теперь являются непроходимыми болотами. Далее маленькую девочку удочерил известный специалист в области лечения онкологии Артур Целис, который и открыл ей путь в мир биологии.

За время нашего нахождения на корабле мы достаточно близко познакомились с доктором Мией Целис, и я пытался утолить свое любопытство относительно ее задач в этой экспедиции. К моему сожалению, она либо изысканно врала, либо в действительности не представляла, что может потребоваться от ботаника на Южном полюсе. Более того, она практически не взяла с собой специального оборудования, так как от доктора Брауна не поступало никаких рекомендаций. В ответ на это мы с Аароном советовали ей просто расслабиться и наслаждаться заснеженными пейзажами Антарктики.

Геологическую группу возглавлял профессор Виктор Новак, человек, о котором слышал каждый в научных кругах. Это был высокий худощавый старик, довольно крепкий, чтобы пережить дальнее плавание, но уже не такой бодрый, чтобы носить свои вещи самому. За него это делали два его почти одинаковых ассистента, молодых молчаливых парня, таскающих за Новаком его оборудование.

Я не знал Виктора до экспедиции, но прекрасно был знаком с его технологией, позволяющей спутникам буквально видеть состав и плотность пород на километры вглубь. Использование его методов наделало много шума в научных кругах, когда было официально объявлено, что история народа Шумер сфальсифицирована от начала и до конца. Многие, кому довелось работать с Виктором, находили его высокомерным и отстраненным. Копаться в земле ему казалось более интересным занятием, чем попытаться копнуть в человеческие отношения. Впрочем, говорят, что таким он был не всегда. Более десяти лет назад Новак позволил себе выпустить монографию, в которой размышлял на тему глобального потепления и роли человека в нем. Изучая керны вечной мерзлоты, Виктор пришел к выводу, что процессы потепления не имеют значимого антропогенного влияния. Иными словами, он имел в виду, что человек не виновен в стремительном изменении климата, что должно было, по задумке, снять с людей часть вины за те многочисленные жертвы, которые приписывали глобальному потеплению. Ожидания оказались далеки от реальности, и Новака обвинили в попытке реабилитировать потребительский образ жизни.

Во время плавания профессор Новак практически не покидал своей каюты. В редкие моменты его можно было застать на верхней палубе и только в присутствии одного из своих ассистентов. Виктор никогда не упускал из рук свой небольшой дневник, в который редко что-то записывал. Привычнее было видеть, как он тревожно вчитывался в содержимое, словно пытаясь отыскать среди строчек что-то упущенное. С этим был связан один странный случай. Спустя неделю плавания, когда наш лайнер следовал на юг вдоль берега Мавритании, Новак слетел с катушек и в панике начал носиться по верхней палубе, тараторя себе под нос что-то невнятное. Его привели в чувства лишь его ассистенты, преподнеся раскрытый дневник, после чего старик быстро успокоился и на несколько дней заперся в каюте. Позднее я пытался узнать у одного из его парней, что произошло с профессором, но тот лишь ответил, что долгое плавание тяжело давалось Новаку.

Остальных, кто участвовал в экспедиции, я не знал. Группу гидрографов возглавлял Марк, фамилию которого вспомнить мне не представляется возможным – русские фамилии для меня не легки в запоминании. Так же всю эту плеяду специалистов охраняла дюжина военных во главе с лейтенантом Буллером, которого мы за глаза называли Капитаном Америка. Формально именно он возглавлял экспедицию и отвечал за сохранность каждого, кто находился на борту. Возможно, это была одна из его первых экспедиций, так как не командовал он разве что во время обеда, при этом по громкой связи каждый раз объявлял, когда нам на этот самый обед собираться. Ему было около пятидесяти лет, а лицо он строил такое важное, будто бы командовал флотилиями все эти пятьдесят лет с рождения.

Единственная команда, которую мы действительно ждали от лейтенанта, это обнаружение сети и возможность выйти на связь с родными. Чем южнее двигался наш лайнер, тем меньше возможности для связи у нас оставалось. На данный момент мы пользовались окном в несколько часов, пока один из спутников, еще не вышедших из строя, находился над местом нашего расположения. Далее следовало радиомолчание на несколько суток, пока очередной спутник не появится в зоне радиосвязи. В остальное время нашего затяжного путешествия мы довольствовались общением друг с другом.

В затяжные периоды скуки, спастись от которой мне удавалось достаточно тяжело, я бродил по палубам «Вергилия». Мне нравилось рассматривать новое лабораторное оборудование, которое ООН смогла выделить нам для экспедиции. Оно было упаковано по картонным коробкам в грузовом отсеке лайнера, и видны были лишь артикулы с кратким описанием, прочтение которого вызывало во мне трепет и желание скорее опробовать эти игрушки в деле. В самом центре отсека находился новейший вездеход «Рэмпэйдж Марк 3» компании «Полярис», созданный по откопанным когда-то старым чертежам, рассчитанный на двух человек. Его бензиновый двигатель был заменен на современный экологичный, работающий на водородных топливных элементах, а за великолепную проходимость отвечали гусеницы по обеим сторонам. Внешне машина выглядела небольшой, но довольно ловкой, и мне не терпелось использовать ее в деле на заснеженных просторах Антарктиды.

Каждый раз, поднимаясь по лестнице, ведущей из грузового отсека к верхним палубам, я оглядывал стальную дверцу мусоросжигателя, вмонтированную в стену. Этот простой в использовании бытовой механизм пугал меня тем, с какой легкостью во время очередной качки человек мог просто протолкнуть створку и упасть вниз в пространство, которое после нажатия большой красной кнопки на стене наполнялось огнем. Впрочем, срабатывал механизм не всегда, и уже несколько раз за время плавания кому-то из экипажа приходилось спускаться в камеру мусоросжигателя, чтобы заменить свечи зажигания. Каждый раз о новой неисправности мы узнавали по едкому гнилостному запаху, царившему на нижних палубах. И все же, проходя мимо, я всегда старался ускорить шаг и проскочить это место, крепко цепляясь за перила на противоположной стороне.

Лестница из грузового отсека вела к палубе, на которой располагался медицинский блок, следом за которым находилась каюта доктора Целис. Помню, как в первый раз увидел ее, сидящей за столом в футболке с ироничной надписью «Кук был первым». В руках она держала кружку с растворимым кофе, на которой был изображен персонаж из старой видеоигры в синем защитном комбинезоне с наивной детской улыбкой. В ее каюте играла довольно старая агрессивная музыка, в которой парни тонкими девчачьими голосами не то пели, не то плакали.

Заведя разговор с доктором Целис, сперва я был поражен ее искренней прямолинейностью. Она слушала, говорила и делала то, что считала нужным, не боясь показаться грубой. Но чем больше времени я проводил с ней, тем все больше испытывал интерес как к самой Мие, так и к ее работе. Не рассматривая молодого ученого в качестве объекта для любовной связи, я скорее получал удовольствие от нашего общения. Компания престарелых ученых, из которых в целом состоял наш коллектив, казалась мне плохой альтернативой.

Действительно занимательным я считал маленький, но, безусловно, значимый эксперимент доктора Целис. Она много лет работала в области селекции плодовых культур и смогла добиться поразительных результатов. Она принесла на борт росток томата высотой в четыре дюйма, горшком для которого служила чаша Петри, глубиной в полдюйма, доверху наполненная мелкой галькой с примесью гумуса. Ее эксперимент заключался в том, чтобы максимально уменьшить корневую систему растения, но сделать ее способной потреблять больше питательных веществ из самого бедного грунта. Такие растения смогли бы давать урожай на территориях, не приспособленных для сельского хозяйства, что сильно бы помогло в решении глобального продуктового кризиса. У Мии получилось увлечь меня этой идеей, и я фантазировал, как из твердых пород плато Судана или Великого Каньона растут кусты спелых томатов.

За обедом я обычно критиковал конспирологические теории Аарона. Он любил говорить, что эпидемия начала века, вызванная вирусом SARS-CoV-2, имела все признаки террористической атаки и могла быть первым ударом Крапивы. Так же он, как ученый, не мог себе объяснить привычное равнодушие руководителей стран в те моменты, когда научное сообщество предупреждало об очередной экологической опасности. В тот же момент мне казалось, что я нашел ответ на этот вопрос – люди, независимо от поста, который они занимают, примитивны и глупы. Зачастую они ведут себя словно овцы, которые не пустятся в бегство, пока не увидят волка своими глазами, стремительно мчащегося к стаду. И все же меня забавляло, с каким азартом Аарон мог говорить обо всем этом. Казалось, что иногда в процессе своего пылкого рассказа он буквально забывал дышать.

Стоя на палубе, я уговаривал себя спуститься за теплой курткой, но проносящиеся мимо лайнера ледяные глыбы сковывали мой взгляд. Я, подобно первопроходцам периода Великих географических открытий, будто бы хотел первым увидеть далекую снежную землю, которую до этого видел только в фильмах. Но я отдавал себе отчет, что первое место было уже занято.

Ровно год назад в середине сентября этим же маршрутом к берегам Антарктики на лайнере «Вергилий-1» прибыла первая исследовательская миссия. Большую ее часть составляли военные и специалисты по ремонту и коммуникациям, которым выпала честь спустя сорок лет заново открыть давно заброшенный континент и подготовить базу Халли к дальнейшему постоянному использованию. Эта станция, насколько мне известно, считалась одной из самых современных на тот момент, когда было решено эвакуировать всех до последнего с континента. Она была основана Великобританией, тогда еще суверенным государством, на шельфовом леднике Бранта и постоянно совершенствовалась.

Что я смог узнать из разговоров военных, которые нас сопровождали, так это то, что о судьбе прошлогодней экспедиции никакой достоверной информации не было. Подливал масло в огонь и тот факт, что и на брифинге до начала нашей миссии, и во время общения с офицерским составом и лично лейтенантом Буллером попытки поднять вопрос о судьбе первой экспедиции моментально пресекались. Сам факт того, что нас держали в неведении, казался более чем странным и невольно заставлял строить разные жуткие теории.

Стоит ли говорить, что спекуляции на эту тему были одним из любимых занятий Аарона, которого сам факт умалчивания информации загонял в конспирологические джунгли. Доктор Браун пытался находить слова, чтобы прервать иногда довольно смелые предположения Аарона, но было видно, что и у него есть ряд вопросов, ответы на которые он был бы не прочь получить. Мой наставник даже несколько раз встречался с лейтенантом Буллером в его каюте, но единственное, что смог из него выбить, – это слова о том, что мы скоро сами все узнаем. Мог ли я подумать, что спустя всего несколько дней я буду всей душой желать не знать того, с чем нам придется столкнуться?

Сквозь белый шум бортовой системы оповещения Буллер объявил общий брифинг, хотя мы все ждали иного. Я смог примерно определить, что в эти минуты один из спутников должен был находиться прямо над нами, и все надеялись выйти на связь с большой землей. Я же хотел скорее узнать события, прошедшие за последние несколько суток с того момента, когда связь была потеряна в последний раз. Моего звонка никто не ждал, так как всю свою жизнь я посвятил науке и был так ей увлечен, что не нашел времени на семью. Не способствовали этому и частые затяжные гуманитарные миссии в те части света, где вспыхивала очередная эпидемия.

Буллер приказал всему научному и военному составу срочно собраться на капитанском мостике, с которого открывался потрясающий вид на бесконечные холодные воды. Впереди на ровном горизонте можно было заметить изрезанную грань суши, которая тем не менее оставалась еще слишком далеко. В самом центре капитанского мостика находился большой круглый стол с голографической панелью, на котором мы все сразу заметили очертания южного материка. Но что-то изменилось.

Буллер с привычным ему хладнокровием посоветовал нам слушать внимательно и до конца и не готов был отвечать на наши вопросы, которых к концу брифинга появилось очень много. Следующие минуты были одними из самых волнительных в моей жизни, если не самыми. Карта, что находилась перед нами на голографической панели, представляла собой реальную карту Антарктиды, полученную во время последнего сеанса связи. В этот раз Буллер не позволил нам воспользоваться связью в личных целях по многим причинам, но в том числе и потому что карта имела подробную детализацию и могла не успеть загрузиться полностью. Я видел перед собой лишь очертания знакомого мне ранее материка, который с детства отпечатался в моей голове картинкой из школьного учебника.

Снежная шапка теперь не превышала пяти сотен миль в диаметре, хотя на некоторых вершинах снег еще оставался. Антарктический полуостров теперь стал самым большим островом из цепи островов, заканчивающихся бывшей Землей Мэри Бэрд. Вся эта территория казалась полностью лишенной снега и была отделена от основной части материка огромными водными пространствами на тех местах, где ранее находились шельфовые ледники Ронне и Росса. Эти заливы, или правильнее будет сказать, моря отделяла друг от друга тонкая островная гряда, на месте которой ранее находился горный массив Винсон.

Весь остальной материк претерпел не менее внушительные изменения. На месте шельфового ледника Эймери теперь находился залив, уходящий далеко в глубь материка и упирающийся в подножия гор Гамбурцева. Территории Земли Уилкса теперь покоились под солеными водами Южного океана, как и почти вся Земля Виктории. Казалось, только большую часть Восточной Антарктиды обошла стороной участь быть затопленной, и на нее приходилось три четверти совершенно нового, неизученного континента.

Должен ли я говорить, насколько интригующей и пугающей начала нам казаться наша миссия? Мировоззрение, которого каждый из нас придерживался всю свою сознательную жизнь, оказалось в корне не соответствующим действительности. Хотя, если поразмышлять сейчас, упуская шокирующее впечатление от увиденного в тот момент, нет совершенно ничего странного в том, что Южный материк сбросил свой ледяной покров и оказался частично затоплен. С самого моего рождения я видел, как меняется мир вокруг меня, и изменения эти были настолько стремительны, что школьную программу по географии можно в целом было ограничить названиями континентов. Воды постоянно подступали, и уровень океана повышался, а значит, где-то эта вода должна была взяться. Арктика, а точнее ее разрушение, по объективным причинам всегда контролировалась нашими спутниками лучше, чем такой далекий Южный полюс.

Но была одна мелочь на голографической карте лейтенанта Буллера, которою мы в самом начале даже упустили из виду, пока один из молодых парней гидрографов не заметил. А заметил он вот что: практически все побережье Земли Котса, ныне совершенно лишенное снега, имело темно-зеленые бляшки небольшого размера, оценить который точно по этой, пусть и потрясающе детализированной, карте было невозможно. Речь шла о кругах с практически ровной границей от пятидесяти до ста ярдов в диаметре, цвет которых напоминал скорее что-то живое. Большая часть этих загадочных образований находилась вблизи побережья Земли Котса, но несколько из них можно было обнаружить восточнее за горным хребтом.

В этом месте на карте была и еще одна, прежде не замеченная нами, аномалия, вызвавшая яростную дискуссию у всех, кто в тот момент находился на капитанском мостике. На западной границе Земли принцессы Марты, в нескольких десятках миль от того места, где должна была располагаться станция Халли, на карте можно было рассмотреть почти идеально круглое образование, внешне пугающе напоминавшее стены бастионов конкистадоров, наполовину скрытое водой.

Помню, как я пересекся взглядом с Эбрахамом, будто бы ожидая от него хотя бы малой доли ответов, но тот лишь еле заметно качнул головой в знак полного непонимания. Тут стоит отдать должное лейтенанту Буллеру, который не дал нам возможности окончательно потерять здравый смысл в попытке начать спекулировать фактами, которых по большому счету у нас не было. Он продолжил брифинг, на котором ясно обозначил все задачи нашей миссии. По его словам, научный состав лайнера «Вергилий-2» должен был исследовать и проанализировать всю полученную на берегу информацию, которая могла бы прояснить процессы, протекающие на материке. Не было сомнений, что глобальное потепление затронуло весь земной шар, изменив и очертания берегов Антарктиды, но это, в свою очередь, открывало возможности, ранее недоступные человечеству.

Задачи военной группы в составе экспедиции включали в себя в том числе обнаружение следов «Вергилия-1», персонал которого давно перестал выходить на связь. Последние сеансы радиосвязи, со слов Буллера, носили отрывочный характер, но никакой конкретной информации более дать он не может. В этот момент я поймал себя на мысли, что никогда не интересовался судьбой первой экспедиции, а скорее, знал сам факт того, что эта экспедиция состоялась. Буллер закончил на том, что к этому моменту было и так всем ясно – станции Халли, вероятно, давно не существует, так как находилась на леднике, сошедшем с гор и смешавшимся с солеными водами Южного океана. Точкой нашей высадки должен был стать западный берег Земли принцессы Марты, граничащий с Землей Котса, где перестала выходить на связь экспедиция «Вергилия-1».

Сомневаюсь, что кто-то на нашем лайнере спал в те несколько часов, оставшихся до высадки на берег. За последние пятьдесят лет на долю человечества выпало немало бед, которые определенно мы навлекли на себя сами, но о дальнейшей судьбе цивилизации я предпочитал не задумываться. И потому мне было интересно наблюдать за спорами моих коллег доктора Брауна и Аарона, чьи мнения на этот счет кардинально различались. Мой наставник считал, что любая гипотетическая цивилизация в процессе своего развития, несомненно, должна была столкнуться с экологической или иной другой катастрофой, вызванной собственной наивной безнравственностью. Решение вновь появившихся проблем определенно вызвало бы рывок как в сфере новых технологий, направленных на сохранение окружающей нас природы, так и в понимании нашего места в этом мире. Проще говоря, человечество прошло этап от наполненной легкомыслием юности и вступило в период осознанной зрелости, когда настала пора нести ответственность за собственные ошибки и с оглядкой на прошлое создавать новое будущее. Эти размышления казались мне справедливыми еще и потому, что по большому счету именно это сейчас и происходило. Люди сполна заплатили за жадный потребительский образ жизни, и теперь, объединившись, вместе искали инструменты для сохранения израненной планеты.

Мой друг Окс придерживался совсем иного мнения, высказывать которое позволял себе далеко не с каждым, так как зачастую оно носило экстремистский окрас. Он не оправдывал жестокие методы Крапивы, но находил в их действиях зачатки логики. По его мнению, в обычном своем течении жизнь часто не дает второго шанса, и этому человечество не училось на собственных ошибках. Так с какой стати в этот раз люди заслужили второй шанс за свои самые омерзительные поступки по отношению к планете, на которой им выпала честь родиться? Каждое существо из когда-либо живущих всегда имело четкое место в окружающем мире. Лев никогда не убивал больше зебр, чем требовалось бы для пропитания прайда, и уж тем более не нападал на животных, сильно превышающих свой размер. Хищники и их добыча веками жили бок о бок, сохраняя свои популяции. Только человек, не питающийся ни львами, ни зебрами, в кратчайшие сроки практически полностью истребил эти и другие виды, а тех, кто остался, мы заперли в клетки на потеху обывателям. О какой сознательной зрелости человечества тогда могла идти речь, если на всех этапах своего развития мы вели себя не как альфа-вид, а скорее как безумцы, зараженные бешенством? И если позволить себе развить эту мысль дальше, то что если человек давно заражен каким-то вирусом безумия, который в силу того, что находится в нашей крови тысячи лет, мы не способны в себе обнаружить? Тогда карантин не имеет никакого смысла, и единственным разумным шагом следует как раз сознательный апоптоз.

И как бы меня ни пугали мысли Аарона, я давно знал его, как потрясающего ученого, множество раз спасавшего тысячи жизней во время очередной эпидемии на краю света. Как и он видел некоторое подобие логики в террористических актах Крапивы, я видел то же самое в его словах.

Лайнер огибал огромный горный хребет, полностью лишенный снега, за исключением несколько снежных шапок. Из окна своей каюты я наблюдал бледное мутное солнце, вот уже несколько дней висевшее над линией горизонта. Мне казалось забавным, что где-то на противоположном краю Земли его так же, как и я, видит кто-то, благодаря такому явлению, как рефракция. Солнечный свет преломляется на горизонте и создает впечатление, что я смотрю на далекий пылающий шар, которого на самом деле там нет. Мог ли я в таком случае и на голографической карте на мостике лейтенанта рассмотреть что-то, чего там нет и никогда не было? Не обманул ли мой мозг сам себя, вымотавшись за долгое и однообразное плавание?

Шум двигателей лайнера стал почти незаметным, и я почувствовал, как мы снижаем скорость. Я вышел на палубу, лицом к лицу столкнувшись с влажной дымкой, атаковавшей лайнер. В одно мгновенье стало темнее. И без того слабый солнечный свет с трудом проходил сквозь туман, появившийся внезапно. Он был таким плотным, что казалось, будто мы пересекли черту между нашим миром и преисподней. Я все еще мог наблюдать очертания горного хребта, вдоль которого мы двигались к месту высадки, однако совсем не видел берега. Стараясь отыскать его в тумане, я заметил вдали по левому борту причудливую скалу, выступающую из воды футов на десять. Она привлекла мое внимание своей необычной формой, имевшей во внешнем виде прямые линии, и была усеяна стаей буревестников.

К этому моменту палуба наполнилась чуть ли не всеми участниками экспедиции, покинувшими свои каюты из-за невозможности наблюдать землю в иллюминаторы. Я же продолжал разглядывать скалу, ставшую к тому моменту хорошо различимой среди плотного тумана. Но уже спустя мгновения застыл от ужаса, когда лайнер подошел ближе и согнал буревестников, облюбовавших каменную поверхность.

Моему взору открылся выступающий из воды мостик корабля. Его корпус покрывала ржавчина, а большая часть стекол была разбита. Создавалось впечатление, что судно покоилось в этих водах десятки лет, так как успело обрасти толстым слоем не то мха, не то другой мелкой растительности. Разумом я понимал, что это было невозможно, так как железный корпус судна явно не подходил на роль питательного грунта. С другой стороны, я доверял своим глазам, наблюдающим, как сквозь пустые оконные рамы до самой крыши поднималась густая зеленая масса.

На скорости в несколько узлов мы медленно прошли мимо таинственного затопленного судна, и тогда я смог разглядеть еще несколько пугающих деталей. По всей видимости, глубина в этих местах не превышала тридцати футов, так как сквозь темную гладь воды проступали очертания бортов от носа до кормы. Каким-то чудом наш лайнер не напоролся на поджидающее в плотном тумане препятствие. Тогда же мне пришла мысль о том, как поразительно затопленное судно было похоже на «Вергилий-2». Солдаты, прежде молча наблюдавшие за происходящим, оживились. Нарастающий шепот стал таким громким, что я сумел расслышать, как они все хором твердили, что таинственное судно было не чем иным, как «Вергилием-1», лайнером первой экспедиции. Тогда я почувствовал себя настолько неуютно, что захотел в ту же минуту запереться в каюте, однако страх приковал мои ноги к палубе. Лишь услышав громкий голос Буллера, призывающий разойтись, я смог взять себя в руки. До высадки оставалось всего несколько часов, и пора было собирать свои вещи, а я думал лишь о том, с чем пришлось столкнуться членам прошлогодней экспедиции. Мог ли кто-то из них остаться в живых, и что нас ждет на холодном южном континенте?

Прохладный сырой воздух пробирал до костей даже в каюте. Или дрожь была от страха перед неизвестностью, поджидающей нас среди тумана, на холодном каменистом берегу? В голове зазвучала одна из песен, которую я услышал в каюте Мии, и которая полностью соответствовала моему настроению. Под простенькие гитарные аккорды, сопровождающиеся выстрелом пушек, прозвучали слова: «Мама, мы все идем в ад».

Западная Антарктида. Южное побережье моря Уэдделла. 23 ноября 2078 года.