Читать книгу ПУРПУРНЫЙ ГОД. Книга первая - Алексей Строганов - Страница 5

О том, что для переезда из Питера нужна веская причина

Аня родилась и жила в Питере, в трёхкомнатной квартире с камином на Каменноостровском. Если пролистать её детство, лет до одиннадцати, то сразу можно увидеть популярную историю, когда отношения родителей уже разладились, но они изо всех сил стараются избавить своего ребёнка от злобы семейного конфликта.

Отец переселился на диван в гостиную, мать рано, часов с пяти вечера, закрывалась в бывшей общей спальне. Слова копились, чтобы в один день открыть визгливой истерикой сезон взаимных обвинений, пощёчин, уходов-возвращений, примирений и безобразных криков. Сезон длиною в год или что-то около того. Если бы Аня была взрослой, она бы в этой истории стала седой, но родители вовремя заключили перемирие, между собой перешли на шёпот, и каждый по отдельности сосредоточился на воспитании дочери.

Её занятия художественной гимнастикой, учёба в школе, стихи, которые она сочиняла, успехи в романских языках были великолепны. Казалось, ещё чуть-чуть, и девочка своими талантами сумеет снова объединить родителей в семью, и даже они как-то втроём в воскресенье вместе пили чай с шарлоткой (три четверти яблок, четверть груш), для которой Аня изобрела комбинацию молотой корицы, мускатного ореха с щепоткой имбиря и (и, не или!) молотого чёрного перца. Родители были в восторге. Отец рассказал смешную историю, что и в прежние-то времена было бы редкостью. Мать легла с ней и напевала нежные песенки, гладила голову, целовала.

Утром Аня проснулась одна, а вернувшись из школы, подслушала телефонный разговор отца. Теперь она знала имя, фамилию и место работы мужчины, к которому мать ушла жить, и что это окончательно, то есть надолго. Так она поняла. Действительно, они прожили с отцом одни целый месяц, и это было только начало. Мать вернулась и через месяц снова ушла, оставив записку. Колесо повторений закрутилось. Отец её больше не искал. Эмоций с каждым разом становилось меньше. Когда мать возвращалась, они жили мирно, сколько могли, иногда до полугода. Убеждались, в очередной раз, в бессмысленности продолжать, делали формальную ссору. Прощальные записки множились. Отец хранил их в жестяной коробке из-под сахара, когда встречал Аню после школы, предупреждал: «Наша О'Хара оставила весточку». В такие дни дорога до дома превращалась в непрерывный монолог отца, который продолжался за обедом на кухне, когда он кормил дочь, и за вечерним чаем, когда записка читалась вслух с комментариями. Иногда отец приходил к Ане в комнату перед сном, присаживался на кровать, зачитывал «перлы» и «избранные места» из записки повторно, опровергал, доказывал, обосновывал отсутствие элементарной логики в поведении жены и уходил, забыв пожелать Ане доброй ночи. Так семь-восемь лет. Или что-то около того.

После школы Аня поступила в университет на бюджет. Изучала иберо-романские языки, завела подружек-капучинок, успела на последнюю стажировку в Коимбру. Приближавшаяся защита диплома виделась рубежом, почти мистическим, когда она сможет начать жизнь, отдельную от родительских проблем.

У отца тоже назрели перемены. У него давно была на примете одна бывшая сослуживица по институту, рано вышедшая на пенсию. Женщина одинокая, очень тихая и добрая, с которой он в своих фантазиях давно создавал нормальную семью, дала ему согласие. Всё это было реально, тем более что у бывшей его сослуживицы была хорошая квартира всего в двух станциях метро на север. Дочь должна будет заходить к ним раз или два в неделю почаевничать, будет видеть, как уважительно к нему относятся, и это будет хорошо. Часто встречаться не получится, но раз в неделю его вполне устроит. Иногда она сможет оставаться ночевать в одной из двух комнат, а наутро он будет приходить к её постели очень рано, садиться рядом и дожидаться первого дрожания её ресниц. Будить он Аню не будет, не будет обнимать через одеяло предварительно разогретыми растиранием руками, не будет выкупать её у сна поцелуями и нежным шёпотом на ушко. Ведь она уже такая взрослая. Он будет просто сидеть и ждать её пробуждения со спокойной улыбкой. Его новая женщина, конечно же, не будет против таких визитов. Всё это казалось ему реальным, но сердце начало его подводить в ту последнюю зиму.

Жена с началом болезни мужа сразу вернулась и жила с ними теперь постоянно. Она организовала больницы, реабилитацию и два консилиума. Врачи ободряли, рекомендовали, но после второго консилиума, когда уточнили диагноз, как-то сразу отказались от него и перед 8-м марта отпустили домой. Стало не до фантазий, и что-то разом вытянуло из отца все силы, сделало тихим и незаметным в доме. Гостиную он полностью оккупировал и по всей квартире установил режим границ. Выходил только по надобности и на кухню. Перемещался при этом короткими, семенящими шажками, не выпрямляя полностью колен и сильно сутулясь. Когда готовил, нависал над закипающим чайником, чтобы поймать момент и обязательно успеть выключить его до первой бульки. Это казалось ему почему-то важным. С женой у него установилось молчаливое избегание – совершенное искусство не встречаться и не разговаривать, столь частое у интеллигентных людей, бесконечно долго проживающих вместе. Болезнь отдалила его и от дочери. Всё, что он делал, – каждый вечер, предварительно постучав, – заглядывал в комнату Ани. Дальше порога не проходил, боялся натолкнуться на укоризненный взгляд или на слова неудовольствия. Впрочем, это были всё его фантазии. Постояв минуту, кивал часто-часто головой, бормотал неразборчиво пожелания доброй ночи и выходил, так и не подняв глаз. Медленно закрывал за собой дверь, но закрывал не до конца, оставлял щель в миллиметр. Не нарочно. Просто стал невнимателен. Ане приходилось отрываться от занятий, бросать ручку на стол со звуком и самой прикрывать дверь на этот самый последний миллиметр. Иногда отец стучал, но не заходил. Стоял некоторое время перед закрытой дверью, гладил ладонью дубовое полотно, приникал к нему щекой, губами, шептал словечки и скрывался в своей комнате до утра.

Аня всё понимала и, несмотря на диплом, время для своего папы находила. Покупала без напоминаний в аптеке лекарства, раз в неделю готовила его любимую шарлотку (три четверти яблок, четверть груш, набор специй без перца), делилась университетскими новостями, но реакция отца была очень слабой.

С матерью, наоборот, её отношения развивались стремительно. За годы семейного конфликта они потеряли целые куски из жизни. Теперь им ничто не мешало, и они стали общаться сразу по-взрослому, навёрстывая упущенное. Сначала негромко, короткими фразами, на ходу, про всякие мелочи, а потом прорвало, и они болтали ночи напролёт, сидя в одной постели, жадно и доверительно. Дочь стремилась расспросить, а мать торопилась первой рассказать. Постепенно они начали вести вне квартиры вторую, совершенно нормальную жизнь. Пили кофе в модных местечках в центре, регулярно совершали набеги на парфюмерные магазины. Мать подарила Ане бусы из коралла, в гуцульском стиле (пять ниток, подвеска – православный крест из серебра), познакомила со своим другом-яхтсменом. Аня сочинила про него короткие стихи-дразнилки, которые смешили мать до слёз.

Жизнь раздвоилась на квартирную-ожидающую и уличную-будущую, и в этом была своя прелесть. Они уже вместе вздыхали, что, вероятно, лето будет испорчено, переживали за Анину защиту, ни в коем случае никого ни в чём не винили. Обе были грустны и очень красивы. Отец устроил всё гораздо лучше, чем можно было от него ожидать. Он умудрился простудиться где-то между уборной и своим диваном и умер весной, в конце апреля. Похороны и поминки уместились в полтора дня суеты.

…

После защиты дочери мать не утерпела и вселила в их квартиру своего яхтсмена. Звукоизоляция в доме была очень хорошая, но в ночной тишине подводила. Анна восприняла слоняющегося по коридору босого, завёрнутого в простыню мужчину как удачный предлог и объявила о переезде. От матери получила благословение на самостоятельную жизнь в самых общих фразах и деньги на оплату съёмной студии. Семейного кота по имени Бакаляй взяла с собой, купила стеклянные формы для запекания любимых груш и заказала торшер в стиле хай-тек с доставкой, чтобы одной не скучать среди новых вещей. С мальчиком из доставки, который дерзко предложил прийти вечером помочь торшер собрать, была строга – одним взглядом указала на грязь ногтей и дверь. Подружек, окунувшихся раньше неё во взрослую жизнь, временно отдалила, пока не получится наверстать упущенное. Придумала до полуночи и позже сидеть на подоконнике, завернувшись в синюю, оливковую и белую клетки пледа. Ноги босые через окно наружу обязательно, и воздух шевелить, и в канале волны пятками гонять: если ты ночная поэтесса, то пятки идеально для этого подходят, просто смажь их изнутри глинтвейном. Смажь получше…

Так уж устроено, что сердца красоток недолго остаются вольными. Это все знают. Вскоре и у Ани появились новые знакомые.

В испанском доме на Невском один с усами для неё играл на гитаре и тряс при этом животом. Второй соблазнял пшеничной мукой с тёртым желтком и маслом, давил рукой лимон, опаивал ромом, колдовал солью, под ноги сыпал сахара ванильный и простой, но позабыл важное. В итоге оба уступили третьему. Этот третий околдовал Аню ураганом признаний, из тесноты коридоров увлёк в кафе на второй этаж на красный диван и сразу талантливо объяснился в любви. Пригласил к итальянцам на замечательный до слёз фильм. После сеанса подговорил ветер, чтобы в спину их в пять минут до Крюкова канала дотолкал и налево. Здесь усадил за столик с белой скатертью, заказал дурманного вина. Ветер при них остался: пуантами на занавесках играл, сквозняком летал, с каждой дверью возвращался – хотел коварно свечи задуть, а не вышло – свечи в тот вечер штормов не боялись.

Не долго, скорее коротко, новый знакомый подселился к Ане в студию. Она с удовольствием изменила статус на: «в отношениях». Он указал: «влюблён безумно». Жизнь Ани заполнил собой полностью и привёл в компанию своих друзей. Парни в этой компании были спортивные, с официантами разговаривали хамовато, ходили в чёрном, а две яркие, тоже спортивные девушки-близняшки держались прохладно, и одна, видимо, ревновала. Было непривычно, всё кололось, но в постели Аня получила неожиданно много.

Вроде бы всё складывалось. Её переводы и уроки давали деньги на жизнь, он иногда подбрасывал что-то в общий котел, в общем, хватало. Аня поменяла кофейную чашку на бокал «как у него», утром вкладывала ему в руку листок с новым стихотворением, целовала в губы, летела по улицам Петербурга на работу на уровне третьих этажей, не ниже. Днём ругала себя, скучала, мечтала, но всё держала в своей голове – посредников в любви не признавала.

Неприятность произошла осенью, месяца через три после начала их совместной жизни. В компании его друзей они бюджетно отмечали День Варенья Ани в кафе. Между тостами он надел ей на пальчик кольцо с маленьким бриллиантом. Не новомодные инесы1, конечно, да и на колено не становился, стихи страсти на ухо не шептал, но кольцо есть кольцо, а бриллиант, даже маленький, любое женское сердечко гипнотизирует. Особенно, если это бриллиант замуж зовущий. Вся компания была в восторге. Вокруг Ани водили хоровод, он целовал её на счет, близняшки улыбались, обнимали её, называли сестрой, и все пили до дна.

Они уже вернулись домой, когда он вспомнил, что надо спуститься в ночной магазин за какой-то мелочью, ерундой, и ушёл. Она прождала на диване час, заснула, позабыв спрятать под одеяло нескромную ножку и пальчик с бриллиантом. Утром проснулась одна, начала звонить и к обеду узнала от пришедших людей в форме, что его задержали за драку с двумя парнями в этом дурацком ночном магазине. Прозвучало «преднамеренное», и был обозначен двузначный в годах срок в перспективе. Так сказали эти бесцеремонные грубые люди, забрали все его вещи и ушли.

Аня тихой мышкой проплакала сутки в квартире одна. Писала цифры далекого года его возвращения на листочках бумаги, рвала их, снова писала.

Прошло ещё какое-то время. Вечерний звонок на телефон, и переломанный его голос с текстом, из которого она разобрала отдельные слова: «Адвокат… Найди деньги… Люблю… Шансы есть… Люблю… Найди», – вогнал её в истерику. Ночь прошла совершенно без сна, а рано утром в дверь уже стучали. Близняшки по-хозяйски забили пивом холодильник, просидели у неё весь день, курили в комнате, ещё два раза ходили за пивом, и под утро Аня усвоила, какие деньги она должна найти на адвоката. На всё про всё у неё есть день. Аня согласилась, но помнила это неточно. Близняшки забрали банковские карты, серьги и какую-то мелочь – для ломбарда, где нормальную цену дадут. Та, что казалась ревнивой, положила Ане ладонь на грудь, под коралловые нитки, поиграла бусинами, долго глядела в глаза, но не тронула, скрутила с пальца кольцо. Очень больно, до синяка.

Проблема оказалась в яхтсмене. У него был какой-то супер—паспорт с открытыми визами, и он увёз несколько дней назад мать в Европу до православного Рождества. Аня хотела позвонить матери, написать, но близняшки не дали. Жизнь ещё раз изменилась, и опять в ту же сторону. Вечером, который близняшки назвали последним, они объяснили ей, какая она плохая и как она не любит своего почти мужа, и начали её бить. Месть, немного зависти и желание зрелища. Вот под этим коктейлем Аня получала мокрыми полотенцами через подушку ночь и следующие полдня. Были и другие напитки. Кот Бакаляй пытался её защитить, но не смог и куда-то исчез, наверное, пошёл за подмогой.

После обеда Аню повезли с документами к нотариусу для оформления займа под залог её доли в трёхкомнатной квартире с камином на Каменноостровском, но здесь вышла осечка, и вот какого плана. Нотариус, который вначале был настроен к сделке доброжелательно и торопил, вникнув в документы по страховке Ани, установил, что месяц назад она (страховка) была повышена до статуса «премиум», т.к. некая Пратчетова А. В. (по-видимому, мать) внесла очень приличный депозит на имя дочери. Вот среди привезённых документов в запечатанном конверте и кусочек пластика, мечта многих. У него самого такой же инкард2, только на лицевой стороне граффити более экстравагантное, по индивидуальному дизайну. Восторг близняшек от шести депозитных нулей нотариус совершенно не разделил. Более того, посоветовал им печалиться и сам за голову схватился. Стал Аню в чувство приводить, дал воды. Обалдевшим близняшкам в подзабытых, как он надеялся, но нет, выражениях пояснил, что теперь Анна Пратчетова все сделки с недвижимостью должна проводить через своего персонального СИ3. Так распорядилась Пратчетова А. В., и она имела на это право как повысившая страховой статус дочери, а дочь от этого условия не отказалась в течение тридцати дней, которые истекли вчера, и если бы они (глупые дуры) привезли эту куклу на день раньше, ещё можно было бы успеть всё провернуть, а сегодня уже нет, т. к. премиальный статус активен с нуля часов, и в страховой компании увидели его, нотариуса, обязательное информирование о сделке в сети, которое по закону надо выкладывать до, до, чтоб вас, для предотвращения незаконных и сомнительных. Персональный СИ этой куклы уже прислал ему на почту запрос о сделке с квартирой и будет здесь в его замечательной с дизайнерским ремонтом конторе самое позднее через двадцать минут, а у них (клятых дур) есть одна минута, чтобы свалить из его великолепной конторы, и примерно час, чтобы из города, и молиться святым или кому они там молятся, чтобы страховщики, увидев эту полуживую девчонку, не спустили на них (дважды, нет, трижды тупых идиоток) всех собак, а он-то знает, как они это делают, и фамилию он не для того менял, чтобы под страховой каток второй раз угодить… Не трогать бусы! Пошли вон, твари!!!

…

Бессонно прокочевав сутки по барам и крышам, на таблетках и кофе, умываясь дождём, Аня догадалась позвонить своей московской тётушке, сестре покойного отца. Что-то проплакала бессвязно и, услышав спасительное «приезжай», последним сапсаном сбежала в Москву.

В кресле эконом-класса удалось забыться, но привиделся кот Бакаляй. Он тоже ехал в вагоне и ходил кругами под ногами, застревал под креслом и собирался мяукнуть, а этого допустить было никак нельзя, потому что это поезд и здесь должна быть тишина, и надо срочно Бакаляя взять на руки и погладить, успокоить, в крайнем случае придушить. Лишь бы он не издавал звуков. Аня дёргалась, тревожила пожилого соседа справа, просыпалась, лезла под кресло, вскакивала, опять тревожила соседа, искала кота, забывалась, и так несколько раз, пока сосед не устроил ей истерику с выбрызгиванием слюны, вызовом проводника, потом старшего проводника… В итоге, пока пожилому соседу приносили извинения и давали успокоительное, Аня заснула и проспала до Твери.

Последний час собирала пальчиком прохладу оконного стекла, пробовала на язык, с дождём через стекло разговаривала. Дождь тянулся дрожащими тонкими нитками по стеклу, извинялся немотой за весь Петербург, потом сорвался, перелетел на встречный скорый, пустился в обратный путь.

О том, как выгодно иметь премиальный инкард и как много зависит от профессионализма сотрудника страховой компании

На перроне Петербургского вокзала Аня потерялась в какофонии китайских потоков, закружилась головой от бесцеремонного галдежа, присела на чемодан и сидела чёрно-серой кучей, запустив растопыренные пальцы в волосы, защищая уши от грохота чемоданных колес. Мужчины аккуратно переступали через её анорексичные ноги, женщины обходили дальней дугой, чтобы каблучки не научились плохому от тракторных подошв грязных ботинок. Милиционеры стояли, не прикасаясь, рассматривали, задавали Ане вежливые вопросы и почти потеряли надежду, но всё-таки заполучили её документы. Билет, паспорт, городская карта жителя СПб и кусочек премиального пластика, который в таких ситуациях вызывает у милиционеров вздох облегчения.

Дежурный страховщик улыбнулся при виде дизайна премиальной инкард (ну явно питерцы с граффити переборщили), проверил на подлинность и распорядился Аню отвести в ВИП-зал, что милиционеры и выполнили. Ещё запросил медподдержку, отправил запросы куда надо, в общем, осуществил сервис 24/7 в соответствии с инструкцией на десять из десяти.

Примерно через час ситуация нормализовалась. Аня пришла в себя и удобно сидела с ногами на диване, укрытая одеялом. Врач ушёл, а какой-то обходительный мужчина терпеливо ждал ответа на вопрос: «К кому она ехала в Москву?» Аня подумала и медленно, но четко назвала имя, отчество и фамилию своей тётушки и дала её телефон.

Тётушка приехала через час после звонка страховщика. Увидев Аню, сразу не подошла, попросила показать паспорт. Полгода, как она обнимала свою красавицу-внучку на похоронах брата, и вот это всё, что от неё осталось? Вместо такого привычного, беззаботного, синего, чистого и прохладного создания перед ней сидело что-то серо-чёрное, спутанное, и эти трактора на ногах. Тётушка присела на диван с прямой спиной, надиктовала страховщику данные, подписала документ в пять листов, осторожно погладила немытую голову племянницы рукой в перчатке, не удержалась, расплакалась, прижала, обняла, расцеловала.

Страховщик, оказывается, врача далеко не отпустил, ещё полчаса потратил, но в чувство обеих привёл, предоставил транспорт от компании, лично проинструктировал водителя, куда именно на 4-ю Шуховскую везти, что делать, если в дороге вдруг, и по какому номеру позвонить, когда за клиенткой закроется дверь в квартиру. На клиентку водителю пальцем два раза указал, чтобы не перепутал, чемодан до багажника проконтролировал, лично дверь в авто прикрыл, но сигаретой подымить не успел – новый вызов, и опять от милиции – надо бежать, на этот раз в женский туалет, выручать очередного ВИПа.

…

Перед отправкой в стиральную машину Тётушка стоически осмотрела вещи племянницы. Ботинки – двумя пальцами за шнурки и в ящик для дачных вещей, книгу стихов Камоэнса хотела воткнуть в книжный шкаф, но та нигде не пристраивалась – московские выпихивали. Расплакалась второй раз за ночь, когда увидела шотландский плед в синюю, тёмно-синюю и оливковую клетку – её подарок покойному брату на последний День Варенья.

– Я вроде бы уже храплю. Не обращай внимания. Спать будешь в гостиной. Марш в ванную и под одеяло.

За первые сутки Аня два раза из-под одеяла вылезала и оба раза зря. На вторые до книжки своей добралась, но не читалось. На третьи утром, часов в семь, услышала, как Тётушка по телефону разговаривает с кем-то про неё, слов не разобрала, накрылась одеялом с головой, заснула.

…

Дореволюционный дом жил в соседстве с Донским монастырем и Нескучным Садом. На улицу выходил пятиэтажным нью-йоркским утюгом, через пристройку с балконами-сараями был женат на своем ровеснике, двор имел ухоженный, в подъездах капитальный ремонт и ковры эпохи Л. И. Брежнева (не родственник). Тётушка занимала двухкомнатную, на последнем: 52,3, 32,5 и 10 м², смежные, есть балкон, небольшая гардеробная, с ремонтом. Скромно и без камина. Гостиная проходная, но потолки высокие. Ане понравилось, что два окна во двор и подоконники широкие. Так бы и просидела всю жизнь на диване с книжкой, но у Тётушки иное мнение, с ложечки Аню кормить не собирается. Всё просто – неделю у страховщиков выпросила. Всего семь дней. Через семь дней придёт к ним в квартиру сотрудник компании для оценки состояния Ани и принятия решения о форме реабилитации и необходимости информирования ближайших родственников. Это всё в сервис входит. Тётушка их своим родством не устраивает. Правила предписывают в подобных случаях консультацию, госпитализацию, изоляцию и дальше по списку ещё много разных «-ция», а список мелким шрифтом на пяти листах. А что вы хотели? Премиальная страховка.

Тётушка на шестом десятке, и десяток этот уже середину миновал. Живёт одна, своих детей нет, полгода как брата, Аниного отца, в Питере схоронила. Решает она, что племяшку, последнюю свою кровь, не отдаст. Ни-ко-му. Про болячки хронические забывает, в реставрационную мастерскую, где до сих пор работает и самый незаменимый человек, по телефону ультиматум: «Отстаньте. Занята. Сама позвоню». Полна Тётушка решимости, но что делать, понятия не имеет. Единственная подруга-врач, с которой у подъезда встретилась, в квартиру не поднялась, принесла рецепт, схему применения, какую-то коробочку быстро сунула в руку: «Спрячь», посоветовала иллюзий не строить, рассердила до мата и «своих детей в психушку положи». Что же делать? Решение в лифте пришло. От страха, наверное. «Буду тормошить», – решила Тётушка и схему применения – в клочки.

Аню за руку насильно в лифт и на прогулку во двор. На следующий день к метро, где шумно, толпа людей, вереница авто и трамвайный звон. В кафе – столик в центре зала, на всеобщее обозрение, и чтобы официантки задевали. Каждый день посылает племянницу одну в магазин и в аптеку, тормошит уборкой, бесконечными мелкими поручениями и даже петь заставляет. Вот такая терапия.