Читать книгу Петр Первый. Том 1 - Алексей Толстой - Страница 2

Алексей Николаевич Толстой – один из самых плодовитых и разносторонних писателей XX века. «Полное собрание сочинений» в 15 томах, выходившее с 1946 по 1953 год, включает лишь часть написанного им.

В молодости он писал стихи; некоторое время испытывал влияние модернизма, затем занял «антидекадентскую» позицию.

Получил известность благодаря произведениям о провинциальной поместной жизни, прекрасно знал русский национальный быт и нравы, особенно в их стихийных, зачастую чудаческих проявлениях. Но в других произведениях показывал и иностранцев, жизнь на Западе. Считал необходимым откликаться на вопросы настоящего времени, доходя до откровенной конъюнктурности, и вместе с тем стяжал славу мастера художественно-исторической литературы. Работал с подлинными фактами, признавал только реалистическую манеру. И при этом написал популярнейшие фантастические произведения, обрабатывал народные сказки и другие жанры фольклора, создал замечательную детскую сказочную повесть «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1935).

Принципиально не писал повествовательных произведений по плану, не стремился к созданию последовательных сюжетов со стройной композицией, не умел выдумывать выразительных, удачных финалов, однако был при этом одним из самых занимательных и увлекательных повествователей, охотно вводил даже в самые серьезные произведения элементы авантюрности. Перепробовал едва ли не все прозаические жанры – от миниатюры до романа-эпопеи, написал более сорока пьес, был киносценаристом, активнейшим публицистом, высказывался по вопросам теории и истории литературы и фольклора от армянского эпоса до проблем современного русского литературного языка, не желая знать ни одного из иностранных языков во имя лучшего ощущения своего национального языка (ощущения действительно очень живого и органичного).

Считался безыдейным писателем, «чистым» художником, побывал в эмиграции, а в последние годы гордился званием депутата Верховного Совета СССР и для многих был образцовым выразителем новой социалистической действительности, «переделывающей» людей: бывший граф, выходец из помещичьей семьи, он стал советским писателем, чьи основные произведения считались идеологически и художественно безупречными.

Блестящий мастер импровизации, Толстой отрицал вдохновение и каждый день напряженно трудился, многократно переделывая свои произведения, написанные в разное время, вплоть до превращения их в совершенно новые – с коренной переработкой сюжета, со сменой заглавий, героев и их имен, жанра и рода (пьесы по мотивам повестей и романов), часто с изменением основных идей, даже до полной противоположности первоначальным.

Душа любого общества, притягивающий к себе самых разных людей, он вызывал далеко не всегда безосновательные подозрения в беспринципности. Автор многих страниц замечательной прозы, написанных на уровне высокой классики, беспощадно уничтожавший свои рукописи, если в процессе работы вдруг ощущал недовольство сделанным, он опубликовал немало однодневок и произведений более чем слабых, при этом высоко ценил свою самую конъюнктурную повесть «Хлеб» и выше всего – драматическую дилогию «Иван Грозный», работая над которой советовался относительно ее концепции лично со Сталиным.

Все эти сложности и противоречия делают фигуру А. Н. Толстого особенно интересной.

Первая книга прозы А. Н. Толстого «Повести и рассказы», вышедшая в 1910 году, включала произведения: «Заволжье» («Мишука Налымов»), «Неделя в Туреневе» («Петушок»), «Аггей Коровин» («Мечтатель»), «Два друга» («Актриса») и «Сватовство». В них Толстой вывел жителей своей родной Самарской губернии, преимущественно помещиков, разоряющихся дворянских «последышей», далеко не интеллектуалов, без больших культурных запросов, зачастую – чудаков и самодуров, но больше забавных, нелепых и смешных, чем страшных и по-настоящему опасных, хотя читатели и критика сначала восприняли эти повести и рассказы, на фоне тогдашней и предшествовавшей прозы, в традиционном социально-критическом, даже сатирическом ключе.

«Заволжский» материал нашел воплощение и в первых небольших романах Толстого: «Чудаки» (первоначально «Две жизни», потом «Земные сокровища») и «Хромой барин», появившихся в 1911–1912 годах.

С 1912 года его увлекла драматургия, но пьесы удавались ему меньше, чем повести и рассказы. Во время Первой мировой войны Толстой в качестве военного корреспондента побывал на разных фронтах, где он, по собственному выражению, «увидел русский народ». В своих многочисленных статьях и очерках он подчеркивал повсеместный патриотический подъем и массовый героизм, порицал в связи с этим высшие слои общества, особенно провинциального. Написал немало рассказов, связанных с военной тематикой. В 1915 году – не без влияния увиденного на войне – создает ряд рассказов, направленных против декадентства, а также автобиографический роман «Егор Абозов», оставшийся неоконченным. Продолжает писать пьесы.

Толстой откликнулся статьями и на события Февральской революции, которую встретил с энтузиазмом. От лица Временного правительства проживавший в Москве «гражданин граф А. Н. Толстой» был назначен «комиссаром по регистрации печати», собирал газеты, брошюры, прокламации, воззвания тех дней как имеющие «огромный интерес для культурной истории» (обращение комиссариата). С этого времени Толстой активно занимался общественной деятельностью, даже после октября – ноября 1917 года (участвовал в работе Кинематографического комитета).

Кипучая современность обострила интерес писателя к истории, особенно к ее смутным и переломным периодам. В 1918 году была поставлена переделанная им пьеса немецкого романтика Г. Бюхнера «Смерть Дантона» о событиях Французской революции XVIII века. В том же году создаются рассказы «Наваждение» (в форме устных воспоминаний некоего Трефилия о том, как он молодым послушником был сражен чарами Матрены, дочери Кочубея и любовницы гетмана Мазепы) и «День Петра». Первое прямое обращение к петровской теме было отмечено влиянием символистского романа Д. С. Мережковского «Антихрист (Петр и Алексей)», позднее сказавшимся отчасти лишь в сюжетном отношении – немного в романе «Петр Первый», несколько больше в одноименной пьесе и киносценарии. Только «День Петра» сравнительно подробно отразил строительство Петербурга: писатель с его широкой русской натурой недолюбливал северную «европейскую» столицу.

В том же 1918 году Толстой с семьей выехал из голодной Москвы на юг и осел в занятой союзническими войсками Одессе, а в начале апреля 1919 года отправился оттуда в эмиграцию. В Париже он начал роман «Хождение по мукам». Первые главы были напечатаны уже в 1920 году, в следующем году роман – первая часть будущей трилогии («Сестры») – вышел полностью. Эта редакция была весьма далека от последующих. По сути, роман был антибольшевистским. В финале сестры Катя и Даша, Телегин и Рощин находили спасение от наступивших общественных бурь в личном, семейном счастье. Любовь для Толстого в этот период – вечное, войны и революции – преходящее.

В 1920–1922 годах печаталось одно из лучших произведений писателя – автобиографическая повесть «Детство Никиты», в первом отдельном издании красноречиво названная «Повестью о многих превосходных вещах». Счастливое мироощущение девяти-десятилетнего мальчика, непосредственные радости жизни в семье, в поместье, игры и драки с деревенскими детьми, очаровывающая среднерусская природа и другие «превосходные вещи» демонстрировали в повести единственную постоянную позицию писателя-жизнелюба, умеющего получать истинное наслаждение в простом естественном потоке событий и красочно, въяве воссоздавать безо всяких сентиментальных вздохов безвозвратно ушедшее, словно по-прежнему существующее.

Пребывание вдали от России Толстой потом назвал «самым тяжелым периодом» своей жизни. Но у него не опустились руки. Нелегкие переживания он компенсировал напряженным трудом. В 1922–1923 годах написаны совершенно непохожие друг на друга произведения: фантастический роман «Аэлита», историческая «Повесть смутного времени (Из рукописной книги князя Туренева)», рассказ «Рукопись, найденная под кроватью» об опустившихся, спившихся, ставших преступниками эмигрантах, один из которых убивает своего товарища и кончает с собой, и другие.

Толстой печатался в лояльных к советской власти изданиях, сотрудничал с писателями, оставшимися в России, уже в апреле 1922 года был исключен из Союза русских писателей в Париже после «Открытого письма Н. В. Чайковскому», в котором откровенно противопоставил себя эмиграции.

Весной 1923 года он вернулся на родину. Корней Чуковский в статье «Алексей Толстой» (1924) связал новый этап жизни и творчества писателя с блистательным образом красноармейца Гусева, до мозга костей русского человека, который, прилетев с инженером Лосем на Марс, устраивает там революцию. «Если революция – Россия, значит, революция прекрасна… – излагал критик свое понимание позиции Толстого. – Выдумывать Гусева ему не пришлось, потому что он и сам такой же Гусев: веселый, счастливый, здоровый, ребячливый, бездумный, в высшей степени русский талант».

Россия, однако, встретила «такого же Гусева» с графским титулом неприветливо. Едва вернувшись, вчерашний эмигрант без ложной скромности поставил задачи молодой советской литературе (статья «Задачи литературы», 1924): «Сознание грандиозности — вот что должно быть в каждом творческом человеке. <…> Вот общая цель литературы: чувственное познание Большого Человека». Толстой не зря выступал против декадентской утонченности. Его привлекали личности яркие, крупные, по возможности цельные и деяния широкие, чем грандиознее, тем лучше. А революция все это обещала. В «Хождении по мукам» благородный патриот Рощин, потомок «лишних людей» русской классики, скажет именно революционному матросу Чугаю: «Потерял в себе большого человека, а маленьким быть не хочу».

Толстой продолжает антиэмигрантскуто тему, в частности, печатает в 1925 году плутовской роман XX века «Похождения Невзорова, или Ибикус», герой которого, удачливый, хотя и терпящий во время революционных событий и в эмиграции целую серию крушений жулик, по воле прихотливого случая многократно выходит сухим из воды, меняя фамилию, облик и поведение, и наконец достигает благополучия с помощью азартного «аттракциона» – тараканьих бегов.

В 1925–1926 годах выходит второй фантастический роман Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». В своей фантастике Алексей Николаевич предсказал «парашютный тормоз» космического корабля, улавливание голосов из космоса, лазер, даже деление атомного ядра, якобы уже осуществленное в Берлине (там и было впоследствии сделано это открытие). В «Гиперболоиде…» и рассказе «Союз пяти» (первоначально – «Семь дней, в которые был ограблен мир», 1925) показано стремление маниакальных властолюбцев к мировому господству, которого они хотят добиться с помощью новых, неизвестных большинству технических средств, но естественная, нормальная жизнь оказывается сильнее одаренных злодеев.

В 1928 году была опубликована вторая книга «Хождения по мукам» – «Восемнадцатый год». В декабре того же года завершена историческая пьеса «На дыбе», идейно и сюжетно близкая к раннему «Дню Петра». Практически сразу же после премьеры, в 1929 году, Толстой приступил к созданию романа «Петр Первый», к которому возвращался до конца жизни. В 1935 году пьеса «На дыбе» преобразуется в почти новую – «Петр Первый», тогда же на Ленфильме начинаются съемки кинофильма о Петре; в сценарии были исключены написанные эпизоды самосожжения раскольников, «всешутейшего собора», измены Екатерины Петру, который застал ее с Виллимом Монсом (в романе, не доведенном до этого времени, аналогичную роль играет измена Анхен Монс с посланником Кенигсеком), и т. д. В третьей редакции пьесы (1938) из десяти картин от первоначального варианта осталось три, сильно переделанные, и кончается она, как и сценарий, не наводнением в Петербурге, грозящим уничтожить построенное, а торжественной речью Петра после победоносного завершения Северной войны и дарования Петру Сенатом звания отца отечества. По сути, единственная отрицательная характеристика первого российского императора в пьесе 1938 года – слова царевича Алексея: «Он пьет много».

От замысла «Хождения по мукам» ответвились два произведения. В 1931 году роман «Черное золото» – об эмигрантах и европейских политиках, организующих террористическую группу. В книге много подлинных лиц, подлинна и сюжетная основа, но персонажи окарикатурены или представлены черными злодеями (хотя материал давал для этого основания), а действие приобрело характер авантюрности. В 1940 году почти заново переписанный роман вышел под названием «Эмигранты».

К другому произведению, повести 1937 года «Хлеб (Оборона Царицына)», Толстого подтолкнуло высшее политическое руководство. В официальной сталинской мифологии решающую роль в Гражданской войне сыграла оборона Царицына (будущего Сталинграда), которой якобы руководил Сталин при помощи Ворошилова. Толстой в «Восемнадцатом годе» будто бы по незнанию фактов царицынской «эпопее» не придал значения. «Хлеб» должен был поправить дело. Толстого «консультировали» лично К. Ворошилов и один из работников Генерального штаба, его обеспечила «материалами» редакция официозной «Истории гражданской войны в СССР». Он решил сделать «Хлеб» связующим звеном между второй и третьей книгами трилогии и переработать ради этой связки «Восемнадцатый год», но все же не превратил трилогию в тетралогию. Написанная на заказ повесть осталась лишь примыкающей к «Хождению по мукам». Однако свою роль в утверждении сталинской мифологии она сыграла. Как бы непосредственным ее продолжением стала официозная пьеса 1939 года о Ленине «Путь к победе» (первоначально – «Поход четырнадцати держав»), среди действующих лиц которой – Сталин и Буденный.

В 1939 году Толстой колебался, какую из двух трилогий ему заканчивать первой, и, решив, что после ожидаемой войны с фашистами (о наступлении фашизма в Европе он написал пьесу «Чертов мост») заканчивать роман-эпопею, посвященную в основном Гражданской войне, будет трудно, стал писать о 1919 годе – «Хмурое утро». «Хождение по мукам» было закончено в ночь на 25 июня 1941 года, но Толстой утверждал, что на 22-е – точно перед началом Великой Отечественной войны.

Во время войны Толстой проявил себя одним из самых активных, страстных и читаемых публицистов, написал от лица опытного воина «Рассказы Ивана Сударева». И вместе с тем создал апологию любимого исторического героя Сталина – драматургическую дилогию «Иван Грозный». Две части пьесы, «Орел и Орлица» и «Трудные годы», были напечатаны в конце 1943 года, потом дорабатывались. Третью часть, о мрачном, бесславном конце царствования Грозного, Толстой не написал. В дилогии прогрессивного царя поддерживает народ, в том числе Василий Буслаев, которого былины поселяют в гораздо более ранние времена, и лермонтовский купец Калашников, отнюдь не отправляемый здесь на плаху, а также благородные опричники – Малюта Скуратов, Василий Грязной и т. д. Им противостоят бояре – изменники, заговорщики и отравители, защитники косной старины, которых, естественно, надо казнить. Хилые иноземцы в латах – ничто перед могучими русскими воинами. Польский пан падает в обморок, когда Малюта грозит ему пальцем. Злыми и жадными показаны крымские татары. Вместе с тем дилогию отличают яркие характеры, выразительный исторический колорит, тонко стилизованная, емкая разговорная речь.

Бывшему графу, бывшему эмигранту, постоянному объекту нападок со стороны Российской ассоциации пролетарских писателей потребовалась немалая смелость, чтобы в 1929 году приступить к роману о царе. Даже суровая к Петру пьеса «На дыбе» в 1930 году вызвала резкую рапповскую критику. Однако сказалось исключительное политическое чутье А. Толстого. Как раз в 1929 году началась первая пятилетка, призванная ускоренным путем привести к огромным общественным преобразованиям. Актуальным стал вопрос об исторических аналогах: возможно ли вообще столь стремительное развитие? А. Толстой если не понял, то почувствовал, что в 1930-е годы главным станет установка на объединяющую всех советских людей «народность» и государственное величие, символом которого выступит самый Большой Человек, объявленный великим верховный правитель, облеченный большей властью, чем император. Для него же мужик или граф – разница незначительная, он претендует на то, чтобы в своем лице полнее всех воплощать якобы общенародные устремления, хотя народу во имя светлого будущего придется и потрудиться через силу и, конечно, пострадать. Перемена в отношении А. Толстого к царю-реформатору произошла почти мгновенно.

Разумеется, царь для него оставался царем, а не генеральным секретарем, прямых параллелей с современностью, как потом в «Иване Грозном», он не проводил и народу петровских времен от души сочувствовал, однако современность идеи своего исторического произведения не только не скрывал, но и открыто декларировал. «Петр Первый» должен был стать образцовым историческим романом, написанным методом социалистического реализма. Так его и восприняла критика, в 1930-е годы уже более чем доброжелательная к А. Толстому.

В романе, особенно в первых двух книгах (1930, 1934), еще в свете классовых представлений тех лет преувеличена роль купечества, торговых людей. Эпоха Петра неисторично оценивалась тогдашней советской наукой как открывшая путь прогрессивному буржуазному развитию России. На самом деле Петр делал ставку прежде всего на государственную централизацию, на сосредоточение всей власти в одних руках. Это, впрочем, показано Толстым убедительно. Вначале Петр, даже победив свою соперницу Софью, следует принципу феодального права – «царь сказал, а бояре приговорили». «Перемен особенных не случилось, – сказано в конце 4-й главы первой книги. – Только в кремлевском дворце ходил в черных соболях, властно хлопал дверями, щепотно стучал каблуками Лев Кириллович вместо Ивана Милославского…» Но тут же говорится, что купцы, откупщики, ремесленники в Москве и на Кукуе (то есть и русские, и приехавшие в Россию из-за границы), капитаны кораблей, конечно иностранных, «с великим нетерпением ждали новых порядков и новых людей. Про Петра ходили разные слухи, и многие полагали на него всю надежду. Россия – золотое дно – лежала под вековой тиной. Если не новый царь поднимет жизнь, так кто же?» В 5-й главе он уже добивается от Думы всего, чего хочет, лишь «еретика» Кульмана уступает патриарху для сожжения. В начале 7-й главы он еще решительнее. Бояре «видели, – спорь не спорь, у Петра все решено вперед. С трона не говорит, а жестко лает…» «И получилось, что боярская Дума преет здесь только порядка древнего ради, – вот-вот царь уж и без нее обойдется».

Действительно, царским указом, а «не боярским приговором» пятьдесят лучших дворян посылаются на учебу за границу. Съездив туда сам, Петр по возвращении с жестокими шуточками заставляет «двух богопротивных карлов» овечьими ножницами отрезать родовитым боярам бороды. С древних времен борода, волосы ассоциировались с мужеством и силой. «И Самсону власы резали…» – напоминает Петр. Этот библейский богатырь, остриженный во сне, лишился всей своей силы. Петр бреет бояр не только потому, что «в Европе над бородами смеются». Это жест символический, означающий полную потерю силы прежними всевластными правителями России.

«Ишь ты, – взялись дворянство искоренять!» – возмущается про себя Буйносов. Здесь историческая концепция А. Толстого также уязвима. Он, по сути, изначально не делает различия между вотчинниками и дворянами-помещиками, получавшими свои имения временно, за службу, тогда как весьма решительной мерой Петра была именно ликвидация принципиальной разницы между вотчинниками и помещиками. Петр назвал дворянами тех и других и всех заставил служить на государственной службе, военной или статской, открыл доступ в привилегированное сословие неродовитым людям, достигшим определенных чинов (хотя табель о рангах – одно из поздних нововведений Петра, оно за пределами хронологии романа). В соответствии с исторической истиной А. Толстой показывает, что сначала Петра в основном окружают наиболее деятельные люди знатных родов: князь-кесарь Ромодановский, Борис Голицын, Головин, Апраксины, Шереметев и другие. Потом «старые генералы», не справившиеся с новыми задачами, решительно потесняются незнатными людьми, среди которых самая выразительная фигура – Александр Меншиков.

Безусловно, Петр развивал торговлю, для этого и воевал за моря, но о роли купечества, торговых людей в романе говорится слишком часто и назойливо. Они неизменно поддерживают Петра, как морально, так и материально. Петр в романе уважает их, наряду с немецкими ремесленниками, едва ли не больше, чем дворян, а это уже явное преувеличение.

А. Толстой стремился объяснить осуществлявшиеся преобразования не только характером и колоссальной энергией своего героя и его биографией (он натерпелся от старого мира: уже в первой сцене с десятилетним Петром бунтующие стрельцы отбрасывают его, «как котенка», потом идет борьба за власть с Софьей, представленная как опасная для жизни молодого царя), но прежде всего объективно-историческими причинами. Многократно и настойчиво говорится об отсталости и бедности России, об усиливающемся недовольстве всех слоев ее населения – от холопов до бояр. Даже ревнитель старины Буйносов мечтает о том, чтобы у России был выход к Черному морю, желая отправлять по рекам за границу свою пшеничку для продажи, интересуется коммерческими успехами Ивана Артемьича Бровкина.

Противостояние прежней и новой России Толстым резко подчеркнуто и преувеличено. Допетровская Россия не была такой абсолютно бескультурной и нищей страной, какой представлена в «Петре Первом». Строящим несбыточные проекты реформ до Петра показан только одетый в европейское платье безвольный, слабый Василий Голицын, незадачливый полководец в двух походах против крымских татар («новое» дело, на результативность которого надеются и Софья, и бояре). На самом деле склонность к нововведениям обнаружил уже отец Петра Алексей Михайлович, о чем в романе практически не упоминается (кроме постройки первого большого корабля, сгнившего на приколе). Советскому писателю периода «великого перелома», печатавшему исторический роман в журнале «Новый мир», надлежало и в далеком прошлом демонстративно противопоставлять старый и новый мир, разумеется, в пользу последнего. Правда, Толстой, понимавший, что при Петре усилилась бюрократия (это было и при социализме), по крайней мере о начале самовластного правления Петра прямо сказал: «Жилось худо, скучно. При Софье была еще кое-какая узда, теперь сильные и сильненькие душу вытряхивали из серого человека. Было неправое правление от судей и мздоимство и кража государственная. Много народу бежало в леса воровать». Показана и корыстная нечистоплотность ближайшего к царю человека Меншикова. А. Толстой не отрицает и усилившейся эксплуатации народа.

При всем этом реформы, строительство флота и войны за моря предстают как совершенно неизбежные и необходимые. Россия уже наводнена иностранцами. «Немцы всем завладели», все «на корню скупили», перебивают торговлю русским купцам – это постоянный мотив. Изолировавшая себя от Запада Россия просто не может дольше оставаться в том же положении. Приплыв в Архангельск на карбасах, Петр испытал жгучий стыд при виде больших иностранных кораблей и «иноземного двора», контрастирующего с чисто русским правым берегом Двины («колокольни да раскиданные, как от ленивой скуки, избенки, заборы, кучи навозу»), понял, что на Кукуе «были свои, ручные немцы. А здесь непонятно, кто и хозяин». Франц Лефорт наставляет его, лишившегося сна: «Без Черного с Азовским морей тебе не быть, Петер… Давеча Пальтенбург на ухо меня спрашивал, неужто русские все еще дань платят крымскому хану… (Зрачки Петра метнулись, остановились, как булавки, на любезном друге.) И не быть тебе, Петер, без Балтийского моря… Не сам – голландцы заставят… В десять раз, они говорят, против прежнего стали бы вывозить товару, учини ты гавани в Балтийском море…» Умный советник ухватил главное: не сам, так «голландцы», Европа «заставит», хотя вместе с тем и не в интересах европейских правителей усиление Российского государства, чего сначала не понимает не искушенный в европейской «политйк» Петр.

У России есть все данные для превращения в великую державу. Тот же Лефорт, плывя с Петром по Волге, «дивился роскоши и величию реки – без конца и без краю».

Петр хоть и стыдится подвластной ему родной страны («Черт привел родиться царем в такой стране!»), как раз потому и стремится вывести ее из унизительного положения. Желавшие перемен «в молодом царе не ошиблись: он оказывался именно таким человеком, какого ждали. От беды и позора под Азовом кукуйский кутилка сразу возмужал, неудача бешеными удилами взнуздала его. Даже близкие не узнавали – другой человек: зол, упрям, деловит». Потом его многому научит также нарвская конфузия. Нетерпеливый, он еще во время заграничного путешествия ставит задачу: «В два года должны флот построить, из дураков стать умными! Чтоб в государстве белых рук у нас не было».

Не раз в романе встает вопрос об отчаянной нехватке людей – не людей вообще (о московских лентяях говорится и в третьей, последней книге), а людей умных, деловитых, образованных и, главное, честных. Но со временем их появляется все больше. Они и раньше были, только оставались невостребованными, подобно изобретателю и искусному кузнецу Жемову.

Согласно официальной советской фразеологии, «народ – творец истории». Разумеется, А. Толстой не был склонен понимать это буквально: зачем, «творя» историю, народ делал себе хуже? Но писатель прекрасно понимал, что без коллективной воли масс никакие серьезные исторические сдвиги не происходят. Долго остается угрозой для правителей стрелецкая стихия. Походы Василия Голицына, как и первый азовский поход Петра и первый поход на Нарву, приводят к неудачам и поражениям, большим потерям не только из-за плохого снабжения, природных условий и недостатка опыта у военачальников, но и из-за неготовности всего войска к решению современных задач, к организованному ведению боя. В отличие от хорошо выученных бывших «потешных» большинство воинов петровской армии только мечется в ужасе под стенами Азова, не отваживаясь на них подняться. Под Нарвой русская армия уступает значительно меньшей шведской, к тому же уставшей. Насильно забранный в солдаты Федька Умойся Грязью, на свободе вступающий в драку с пятерыми, здесь предпочитает не сражаться со шведами, а придушить ненавистного поручика Мирбаха и потом, бродяжничая, будет получать еду и ночлег за лубочный рассказ о том, как он, якобы раненный в грудь пулей, выделывал ружейный артикул перед Карлом XII. Настоящей силой становится лишь хорошо организованная, тщательно обученная армия.

Исторический процесс в романе показан разными средствами. Прежде всего, это произведение о крупнейшем историческом деятеле, и основные его герои – реально существовавшие люди, а не вымышленные, традиционно романные персонажи. Сюжет протяженный, охватывающий более двух десятилетий, также в основе своей реальный, следующий за историческими событиями, а не за развитием какой-то романной интриги. По мере нарастания исторически важных событий художественное время замедляется и расширяется. Первая книга, отражающая произошедшее с 1682 по 1698 год, насыщена событиями, они мелькают, часто даются в самом кратком изложении. Вторая книга заканчивается начальным периодом строительства Петербурга, основанного в 1703 году. Идут уже серьезные преобразования, к ним требуется внимание более пристальное. Действие третьей книги (то, что Толстой успел написать) измеряется месяцами. Писатель стал как бы внимательнее к людям, теперь преобладают сцены длительные, с обстоятельными разговорами, новая жизнь утверждается, укрепляется, в полном смысле слова осваивается.

Многие события показаны в наглядном изображении. О других просто сообщается, но почти всегда не в чисто информационном стиле, как в «Тихом Доне» Шолохова или в первоначальном варианте «Восемнадцатого года» (потом Толстой резко сократил количество таких сообщений), а в форме несобственно-прямой речи, когда говорит сам автор, но во многом словами тех или иных героев либо целых социальных групп (это более характерно), передавая точку зрения всего народа, или только старообрядцев, или бояр («Падала к царским ножкам древняя красота» – об отрезанных бородах), или даже западноевропейцев, не в меру кичащихся своим превосходством перед русскими: «В Европе посмеялись и скоро забыли о царе варваров, едва было не напугавшем прибалтийские народы, – как призраки, рассеялись его вшивые рати. Карл, отбросивший их после Нарвы назад в дикую Московию, где им и надлежало вечно прозябать в исконном невежестве (ибо известна, со слов знаменитых путешественников, бесчестная и низменная природа русских), – король Карл ненадолго сделался героем европейских столиц».

О некоторых событиях рассказывают персонажи, как, например, Цыган о походе Голицына. Нередко используется форма писем, в том числе подлинных, сокращенных и несколько отредактированных Толстым, то более, то менее близких к современному языку, а также всякого рода записей свидетелей-иностранцев.

Основной конфликт в романе постепенно переносится с внутренней политической арены России на внешнюю. Сначала России противопоставляются в качестве примера практически все европейские страны, в том числе ближайшая соседка-соперница Польша. Потом историческая «молодость» России, свежий, непосредственный взгляд на жизнь Петра и его соратников становятся положительной характеристикой и противопоставляются интригам западных стран друг против друга и против России, разгулу и бесшабашной храбрости Карла XII, для которого военные подвиги самоценны (Петр, как сказано в 6-й главе третьей книги, считал войну «делом тяжелым и трудным, будничной страдой кровавой, нуждой государственной»); светской жизни галантного короля Польши Августа II Саксонского, для защиты которого приходится направлять отряд запорожских казаков (что унизительно более всего для гордого польского панства, погрязшего в пирах и волокитстве), и уж тем более сонной Турции, воздействовать на которую удается не дарами, а появлением посольства на новых боевых кораблях.

Нарастание светлых тонов от одной книги к другой сказалось и в описаниях Москвы в начале каждой из книг (в последней это скучная жизнь и безлюдье по сравнению с тем, что было, для безымянного боярина); и в обретении стариной чисто комических черт (приключения царевен Катьки и Машки, сестер Софьи, в Немецкой слободе); и в перспективе личного морального благополучия для Петра (несколько идеализированный образ Екатерины, которой покровительствует сугубо положительная царевна Наталья); и в совершенно иной трактовке образов иностранцев по сравнению с русскими, и, конечно, в образе Петра. Сначала кукуйские немцы – доброжелательные люди с умными лицами, нежная Анхен – первая любовь Петра, Лефорт – главный его советчик, Гордон – лучший военачальник. Потом ситуация меняется. Толстой все больше подчеркивает талантливость русских людей, их благородство и деловитость.

Петр Алексеевич (теперь именуемый так) в последней книге никого не казнит и не пытает, признает правоту Якова Бровкина, после того как сгоряча поколотил его, обещает послать Андрюшку Голикова в Голландию учиться на живописца (его товарищ Федька Умойся Грязью так и остался во второй книге). В Петербурге выслушивает одного из рядовых строителей города, живущих в невыносимых условиях, и заставляет Меншикова съесть заплесневелый хлеб, которым генерал-губернатор кормит рабочих: «Дерьмом людей кормишь – ешь сам, Нептун!» И уж совсем гуманистически: «Ты здесь за все отвечаешь! За каждую душу человечью…» Вновь осадив Нарву, хотел назначить главным «своего», русского, того же Меншикова, остановился все-таки на европейской знаменитости фельдмаршале Огильви, но имеет основания пожалеть об этом и на слова фельдмаршала, что «русский солдат это пока еще не солдат, но мужик с ружьем», патетически отвечает: «Плохого не вижу… Русский мужик – умен, смышлен, смел… А с ружьем – страшен врагу…» И даже запрещает Огильви (не капралу, не поручику, а фельдмаршалу!) бить солдата, оставляя эту привилегию лишь для себя. Немногим раньше он дает отповедь инженеру Коберту, сказавшему, что болото непроходимо, – «Для русского солдата все проходимо…». Одному такому солдату, бомбардиру Курочкину, он протягивает свою трубку, оговаривая, что не может подарить за неимением в данном случае другой, а отсутствующий табак заимствует для него у фельдмаршала Шереметева.

На последних написанных страницах романа Петр даже заботится о населении неприятельского города, пострадавшего из-за «упрямства» мужественного коменданта Горна, и требует немедленно унять рассердившихся солдат на улицах наконец захваченной Нарвы, причем ему поясняют: «А грабят в городе свои, жители…» «Хватать и вешать для страха!» – повелевает теперь Петр, имея в виду, возможно, тех, о ком беспокоится. Прежде же, штурмуя Азов, Петр и генералы обещали отдать город на три дня казакам, которые просили «хоть на сутки – пограбить», а Шереметев совсем недавно под стенами Мариенбурга призывал «охотников»: «В крепости вино и бабы, – постарайтесь, ребята, дам вам сутки гулять».

Третья книга писалась в период «расцвета» культа личности Сталина, а прогрессивные государственные деятели прошлого осознавались его предшественниками. Однако важнее то, что последние главы создавались во время Великой Отечественной войны, когда утверждение национальной гордости русских стало и государственной политикой, и основой общественного сознания. Не завершенный из-за смерти писателя роман прозвучал торжественным победным аккордом, и не важно, что он оборвался на нарвской победе, не был доведен хотя бы до Полтавской битвы. Все главное уже было сказано, дальше возможно было в основном лишь экстенсивное расширение содержания, а композиция неожиданно обрела концентричность: с нарвской конфузии Северная война началась, нарвская победа логично предвосхищала последующие. В сущности, роман все-таки обрел не сюжетную, но смысловую, содержательную завершенность.

Петр Первый – исключительно живой художественный образ. Именно по роману А. Толстого в первую очередь мы представляем себе Петра. Удачны, хорошо запоминаются и почти все остальные персонажи (а их множество), даже появляющиеся совсем ненадолго, как, например, наделенный прозвищем Вареной Мадамкин. Исторические персонажи в изображении неотличимы от вымышленных, писатель постоянно ставит их рядом друг с другом (так, мятежного князя Хованского схватил вымышленный Михайла Тыртов, персонаж далеко не первого ряда). Характеры героев последовательно выдержаны. Маленький Петр после фокуса Алексашки с иглой и ниткой успешно пробует проделать его сам и тут же бежит показать боярам. Характер раскрывается в самом истоке. То же касается талантливого, смелого и жуликоватого Меншикова и многих, многих других. До третьей книги ни один персонаж ни в коей мере не идеализирован. Скажем, смышленый и деловой, по-человечески симпатичный, не слишком прижимающий бывших односельчан мужичок Иван Бровкин – человек не храброго десятка. При виде наехавшей толпы во главе с царем он «замочил портки», когда ему показали Санькиного жениха, которого он «сейчас мог купить… всего с вотчиной и холопями», Иван Артемьич «обмер»: «Но не умом, – заробел поротой задницей». Подобных снижающих черт немало и в образах других положительных персонажей, начиная с Петра. Лефорт и Головин плохо воюют и завидуют Гордону, фанфарон Меншиков ворует, Волков так и остается случайным человеком в окружении Петра, без особенных способностей и воли, и т. д. Здесь нельзя, однако, не отметить, что некоторые исторические деятели, особенно церковные, были обделены вниманием А. Толстого.

Характеры и изображение исторических событий, переданная атмосфера времени сделали роман исключительно захватывающим чтением, несмотря на то что таких элементов авантюрности, «подстроенных» автором встреч одних и тех же персонажей друг с другом или с их знакомыми, что-то знающими о них, как в «Хождении по мукам», «Ибикусе» или особенно в «Повести смутного времени», мы в «Петре Первом» не находим. Время изображено не слишком утонченное, что позволило А. Толстому обойтись без развернутого психологизма, в котором он не был силен. «Поток сознания» дан единственный раз, когда показывается закопанная по шею женщина-мужеубийца, которую Петр, стыдясь перед иностранцами варварского обычая, велит пристрелить. Но о том, что чувствуют и переживают его персонажи, А. Толстой дает возможность догадаться. Волков после крамольных речей ночующего у него Михайлы Тыртова и вопроса: «Доносить пойдешь на мой разговор?» – отворачивается к стене, «где проступала смола», и «долго спустя» отвечает: «Нет, не донесу». Меншиков рассказывает после измены Анны Монс с Кенигсеком о Екатерине, живущей у него во дворце. «Петр, – не понять, – слушал или нет… Под конец рассказа кашлянул.

Алексашка знал наизусть все его кашли. Понял, – Петр Алексеевич слушал внимательно».

Иногда показываются физиологические признаки страха при опасности смерти от вражеского оружия. Во время азовского похода, когда можно из тьмы получить татарскую стрелу, «поджимались пальцы на ногах». В конце романа под Нарвой подполковник Карпов радуется, что остался жив после залпа: «И отвалил преодоляемый страх, от которого у него поднимались плечи…» Вообще же А. Толстой не стремится в «Петре» быть художником-баталистом, описания боев у него обычно коротки, лучше всего передается неразбериха и сумятица массовой смертельной драки.

Несомненное достоинство художественной палитры А. Толстого – его язык, в основе которого современная разговорная речь с отдельными архаизирующими элементами, придающими ей колорит конца XVII – начала XVIII века. Причем архаизмы берутся понятные либо тут же поясняются – прямо в тексте или в подстрочных примечаниях автора. Естественно, что в речи персонажей, а тем более в их письмах архаизация обычно сильнее, чем в авторской речи, но и она, становясь несобственно прямой, как бы вступает в живой диалог с людьми давно прошедшей эпохи. Колоритнейшие фразы и речевые образы можно найти почти на любой странице. Эту речевую (и не только речевую) образность Горький в письме к А. Толстому смог определить тоже только образом: «Спасибо за «Петра», получил книгу, читаю по ночам, понемножку, чтоб «на-дольше хватило», читаю, восхищаюсь, – завидую. Как серебряно звучит книга…»

С. И, Кормилов