Читать книгу Галя не в себе - Алексей Васильевич Денегин - Страница 3

Спустя четыре года судьба вернула Галю обратно в Ковтнюки. После переезда в райцентр она так и не закончила одиннадцатый класс, а пошла в техникум постигать основы экономики и бухгалтерского учета, которые на фоне остальных специальностей показались ей наименьшим из зол. Хоть Павлик и уверял семью, что благодаря своему дару убеждения сумеет пристроить Галю сразу на второй курс, в техникуме его способностей должным образом не оценили и весьма прозрачно намекнули, как можно решить ситуацию. Возмутившись столь вопиющей наглостью, Павлик давать на лапу отказался, но жена и дочь понимали, что давать попросту нечего: перед этим он потратил уйму денег на черную приору, от приобретения которой его не смог отговорить никто, даже те друзья, что с пеной у рта поносили отечественный автопром. К тому же в райцентре они купили небольшой дом (по большей части благодаря щедрым пожертвованиям Воробьевых – Аллочкиных родителей), а расчет продать свой дом в Ковтнюках и выручить на этом пусть и скромную сумму не оправдался. Таким образом, потеряв год, Галя стала первокурсницей.

Вопреки званию – которое никто официально не присуждал – ведущего учебного заведения среднего профессионального образования во всей области, техникум Галю, мягко говоря, не впечатлил. И дело было не только в образовательном процессе, но и в контингенте обучающихся: понаехавшие отовсюду студенты представлялись ей еще большим сбродом, чем те, с которыми приходилось иметь дело в школе. Их детский восторг от выцарапанных на старых партах надписей их предшественников, которые щедро делились номерами всевозможных давалок и ненатурально изображали свои половые органы, вызывал в Гале желание устроить массовую резню. Поэтому она даже была рада увидеть старых знакомых из числа бывших одноклассников. Дружки Костя и Егор, учившиеся, разумеется, на прикладной информатике, пристрастились к качалке, но, по всей видимости, все еще оставались лошками. Теперь им давали куда более обидные характеристики: в техникуме ходили слухи о том, что явно не противоположный пол они собрались покорять спортивными телами. Радость от встречи с Игорем Колесниковым, однако, продлилась недолго. Позабыв былые обиды, он снова решил доказать Гале свою любовь, чем вынудил ее на грубый отказ. А вот Анжелу застать не удалось: ее поперли из техникума в конце первого курса, как говорили, за блядство. Но Галя к этой версии отнеслась скептически, посчитав, что за это уже давно никого ниоткуда не выгоняют.

Особой дружбы у Гали ни с кем не сложилось. Она продолжала общаться с Мариной, умудрявшейся собирать все сплетни не только про школу, но и про техникум, в котором ни разу не бывала. Хоть она и жаловалась на нехватку Гали в Ковтнюках, тем не менее быстро адаптировалась к жизни без нее. Галя в подруге не сомневалась: такие, как она, нигде не пропадут. И все же даже учись Марина тоже в техникуме, это не смогло бы затмить ту скуку, которую он наводил на Галю. Эта же скука толкала ее, до этого обычно рассудительную, на различные не до конца продуманные поступки: перекраску волос в каштановый с последующим осознанием всего ужаса содеянного; посещение вечеринок, на которых ее одногруппники пробивали дно, которые они, как ей казалось, уже пробить не могли; игру в бутылочку с Костей, Егором и парой других девушек, которые грезили о романтических отношениях этих двоих и хотели увидеть воочию их страсть. Начинающие качки перецеловали остальных дам, посмотрели, как дамы это делают друг с другом (Галя в таинство однополого поцелуя посвящаться не стала), но их самих бутылочка, к огромному разочарованию фанаток, не свела. Нашла Галя и того, кто смог сделать то, что у Сереги не получилось, и потом это периодически повторял. Мурат, чью фамилию она никак не могла запомнить, оказался умелым любовником, но на редкость неинтересным в общении человеком. Поэтому, сделав дело, Галя всегда быстро ретировалась, пока он не начал наводить на нее страшную тоску, повторяя одну и ту же историю, но с новыми деталями, противоречащими предыдущей версии, в десятый раз.

Когда Галя училась на третьем курсе техникума, родители ошарашили ее своей новой задумкой. Аллочке вдруг пришло в голову, что переезда в райцентр было недостаточно, и новое начало в их с Павликом отношениях необходимо закрепить чем-то более монументальным. Выбор пал на рождение второго ребенка.

– А ничего, что вам по сорок лет уже? То есть пофиг, сколько лет папе, но вынашивать же тебе. Может, надо было раньше это делать? Зачем вам сейчас понадобился еще один ребенок? Да он пока школу закончит, вы уже состаритесь, – высказывала свою настороженность Галя, но Аллочка, как и три года назад, вцепилась в свою идею мертвой хваткой и ничего не желала слышать.

Павлик, поначалу сдержанный, быстро заразился энтузиазмом жены, и вразумить его у дочери тоже не получилось.

– Твои родоки друг друга стоят: уж если че захотели, хрен остановишь… – заметила по этому поводу Мариночка, вспомнив Павликову одержимость приорой.

Беременность Аллочки протекала хорошо только для нее самой, остальных же она доводила до белого каления. Больше всех доставалось Павлику, которого жена страстно хотела видеть подле себя; она жаждала его ласки и заботы, а через пять минут уже готова была избить его любым подручным материалом и посылала ко всем чертям. На Галю это распространялось в меньшей степени, но обстановка в доме не раз наталкивала ее на грешную мысль накрыть подушкой личико мамы, блаженно спящей после очередной истерики. А заодно разделаться и с папашей, зачастившим с приемом сорокаградусного успокоительного и пристрастившимся к прослушиванию Радио Шансон, которое он включал, когда возился во дворе со своей приорой. А возиться с ней он начал чуть ли не каждый вечер, имитируя активную занятость, которая якобы мешала ему прийти на зов жены, заглушавшийся блатными песнопениями.

Осень последнего года учебы Гали ознаменовалась пополнением в семье Гировых: Аллочка родила мальчика. Узнавать пол во время беременности она наотрез отказывалась, свято веря в то, что это девочка. Мать семейства начиталась статей о диетах для рождения девочки и, игнорируя Галины призывы к здравому смыслу, отказывалась есть продукты, которые якобы могут привести к появлению на свет особи мужского пола. Будь Галя немного более чувствительной и склонной к самокопанию, она бы приняла такое рвение мамы родить вторую дочь на свой счет: будто с первой получилось не очень и можно попробовать еще раз. Впрочем, ее не заботил пол ребенка, да и разочарование Аллочки результатом своих мук длилось недолго; она погрузилась в воспитание сына, которого назвали Артемом и который точно походил на родителей больше, чем его старшая сестра. Довольно скоро к Аллочке вернулся былой оптимизм, но не успел Павлик прийти в себя после ее капризов, как наступил черед новорожденного показывать свой характер. Только Гиров-младший решал, когда его родителям спать, а когда бодрствовать, и это шло в разрез с привычным укладом жизни Гировых-остальных. Галя, не выносившая детских криков и детей вообще, сразу заявила, что потакать прихотям маленького неврастеника не будет и пусть Павлик и Аллочка сами скачут перед ним на полусогнутых, раз уж им приспичило вновь поиграться в родителей. Вопли младенца перебивали даже включенную на полную громкость музыку в наушниках, и Галя вновь обратила взор на подушку как орудие потенциального преступления, на этот раз – братоубийства.

Следующие полгода стали испытанием для Галиного терпения: ее раздражали дома и раздражали в техникуме. Пытаясь снять стресс, она вспомнила про существование Мурата, а его долго уговаривать не надо было. Но то ли любовник растерял хватку, то ли стресс был настолько сильным, что прежнего удовольствия от встречи с ним она не получила и от идеи отказалась. Мурат, не испытывавший недостатка в женском внимании, не расстроился и снова спокойно исчез из ее жизни. Галя же пообещала себе дотерпеть до окончания техникума и больше ни минуты не задерживаться в райцентре.

На следующий день после получения долгожданного диплома бухгалтера Галя заявила родителям, что она устала и ей нужно побыть одной. Взяв у них ключи от старого дома, она собрала вещи и вернулась в Ковтнюки, хотя тоски по ним не испытывала и не знала, какого черта там забыла.

Марина была на седьмом небе от счастья, узнав о возвращении Гали. Сама она после школы никуда не уехала и устроилась работать продавщицей. «Сказка» была единственным круглосуточным продуктовым магазином в деревне, хотя ночью посетителей было очень мало: заглядывали разве что за сигаретами или спиртным, но магазинный алкоголь не пользовался у ковтнюковцев большой популярностью, они отдавали предпочтение проверенной домашней продукции местных умельцев. И все же полуночники были дополнительным источником дохода, поэтому в «Сказке» были рады клиентам даже в самый поздний час. Точнее, им был рад хозяин магазина, Анатолий Степаныч, а вот дремавшие продавщицы посреди ночи весьма неохотно подходили к окошку и окидывали посетителя недовольным взглядом. Несложно догадаться, что Анатолия Степаныча не смущали возрастные ограничения, и школьникам в продаже пива и сигарет никто не отказывал. Не сломил добродушия Степаныча и введенный впоследствии запрет на ночную продажу алкоголя, так что в мире усиливающихся «нельзя» его магазин действительно оправдывал свое название.

– Че, достал тебя твой технарь? – ухмылялась Мариночка, встречая подругу. – Хорошо, что я не захотела там учиться.

– А, так это ты не захотела! Я-то думала, что твои родители этого не захотели, – заметила в ответ Галя.

Несмотря на правоту Гали, Мариночка не обратила на ее слова никакого внимания: она столько раз говорила, что по собственному желанию не поехала учиться, что в итоге сама в это поверила, и теперь в обратном ее бы не убедила ни одна живая душа.

Марина помогла Гале привести в порядок дом, и вместе они коротали вечера, когда она приходила с работы. Первое время Галя испытывала удовольствие от перемен в жизни: да, пусть она вернулась в деревню, но зато здесь она сама по себе, никаких больше родительских причуд, никаких детских рыданий и никаких бесполезных пар с необучаемыми одногруппниками-олигофренами. Но она понимала, что рано или поздно придется думать о том, как зарабатывать на жизнь, ведь вечно брать деньги у Павлика и Аллочки или у бабушки (родители Павлика к тому времени уже умерли) она не сможет.

Новость о том, что гировская дочка вернулась жить в Ковтнюки, быстро облетела деревню. Не обошлось и без незваных гостей, приходивших с предложениями помощи и бытовыми советами. Некоторые даже поздравляли с новосельем, хотя о каком новоселье может идти речь, если она всего лишь возвратилась в дом, в котором выросла, Галя не понимала.

– Пора уже вешать табличку на ворота с просьбой меня ни с чем не поздравлять, – сказала она Марине после разговора с очередным посетителем.

В первые выходные после ее переезда к ней заявился Гена Давыденков. Он был на шесть лет старше Гали, и прежде они никогда не общались. Гена был из налицо неблагополучной семьи: его отец, которого все звали Михалычем и имя которого она ни разу не слышала, был одним из тех настоящих ковтнюковских забулдыг, которым непринципиально что пить, лишь бы с градусом. Остальные забулдыги и просто сомнительные личности постоянно ошивались в их доме, напоминавшем проходной двор. У Гены был старший брат, Семен. Согласно общераспространенной версии, будучи подростком, он упал с крыши гаража и ударился головой, после чего поехала его собственная крыша и он получил прозвище Шалый. Непосвященному человеку Сема Шалый мог показаться совершенно нормальным, но периодически его переклинивало, и тогда он начинал устраивать скандал с любым, кто попадался ему на глаза. Матери у них не было, ходили разные слухи о том, куда она делась: кто-то рассказывал, что она была еще более отбитая, чем ее домочадцы, и ее упекли в психушку; кто-то доказывал, что она сбежала с богатым любовником; третьи же говорили, что все это чушь собачья и на самом деле она присоединилась к какой-то секте. Единственной женщиной, которую Галя когда-либо видела в семье Давыденковых, была бабка Гены и Семы. Когда Галя была ребенком, Давыденчиха всегда сидела на скамейке у дома и казалась ей каким-то страшным доисторическим существом. Некоторые особенно суеверные ковтнюковцы верили в то, что она ведьма, и запрещали своим детям приближаться к ней, да и вообще к дому Давыденковых. Но ведьма давно уже отошла в мир иной, и теперь усмирять нетрезвого Михалыча, изводящего всех своими завываниями под аккордеон, и орущего на прохожих Шалого было некому. Гена же свои неудачные попытки как-то воздействовать на отца и брата забросил и позволял им быть самими собой.

Открыв калитку, Галя первым делом ощутила на себе оценивающий взгляд, а уже потом узнала Гену. Сам он принадлежал к числу тех людей, которые в течение жизни практически не меняются: каким был – невысоким, коренастым, темноволосым – таким и остался. Единственное, что изменилось, это возраст: как-никак было видно, что ему почти тридцатник.

– С новосельем, подруга!

– Спасибо… эм, друг… – с сомнением в голосе ответила Галя. Она уже поняла, что бесполезно объяснять людям, что нет никакого новоселья, и просто благодарила их за проявленную любезность.

– Че хмурая такая? Может, хоть чаем угостишь?

Не то чтобы Галя не привыкла к бесцеремонности земляков, но подобная наглость ее несколько озадачила. С другой стороны, именно сейчас ей бы не помешала мужская помощь, так что она быстро сообразила, что гость может быть полезен.

– Я тут не могу телевизор настроить, что-то с антенной, наверно. Если разберешься, то угощу.

– Да как нехуй делать, пойдем гляну, – не стесняясь в выражениях при даме, согласился Гена.

Гена, невзирая на печальный урок, который жизнь преподала его брату, не проявляя видимой осторожности, полез на крышу. Он потряс антенну, что-то покрутил, за что-то подергал, и телевизор заработал.

– Я ж говорил: как два пальца обоссать! – прокричал он с крыши. – Наливай чай.

И хоть чай быстро остыл, Гена пил его с такой скоростью, как если бы там был обжигающий язык кипяток. Все это время он хвалился своими умениями, цитировал людей, которые говорили, что у него золотые руки и вообще за что бы он ни брался, все делал на славу. Тактичностью Гена не отличался и на Галины намеки, что ему пора бы и честь знать, никак не реагировал.

– Если че понадобится, зови опять, – сказал он, наконец уходя, и окинул Галю все тем же неприкрыто оценивающим взглядом.

«Я тебя и так не звала», – подумала она, но произносить вслух свою мысль не стала.

– Пока, Ген.

И пусть ей от него ничего больше не понадобилось, и, соответственно, она его не звала, Гена стал приходить сам. То он решил спилить засохшее дерево у Гали в огороде, то покрасить ворота, то поменять смеситель на кухне. Отнекиваться было бесполезно: Гена шел напролом. Так он переделал все возможные дела, и находить повод для того, чтобы нагрянуть в дом Гали, становилось сложнее. Тогда Гена перешел к активному наступлению и начал заводить разговоры о личной жизни. Он с сочувствием относился к Гале, которой было «наверно, тяжко одной, без мужика»; вспоминал бывших, которые его боготворили, и не скупился на непрошенные подробности своей интимной жизни.

– И че ж ты тогда один, раз тебя женщины так любят? – забавляясь бахвальством Гены, спрашивала Галя.

– Вы, бабы, не цените мужиков. Вечно вам че-то не хватает, – жаловался несчастный.

Путем долгих усилий Гена добился своего и затащил Галю туда, куда мужчины обычно хотят затащить женщин. У нее и вправду давно никого не было, и она позволила Гене помочь ей «снять напряжение». Но, как она и подозревала, слова Гены слегка приукрашали действительность: размеры оказались менее впечатляющими, техника – более посредственной. К своему огорчению, она присоединилась к числу вечно разочаровывавших Гену женщин, которым чего-то не хватило.

– А разговоров-то было… Язык у него явно длиннее того, что надо, – резюмировала она случившееся для изнемогавшей от любопытства подруги.

Гену нисколько не обескуражило то, что Галя не выказала восторга. Она, по его мнению, просто не хотела его хвалить из-за своего скверного характера. Ее же последующие отказы от повторных сеансов по снятию напряжения были ему непонятны. Гена не допускал мысли, что сделал что-то не так; дело было однозначно в ней самой: видать, взбрело что-то в голову, хер там разберешь, баба же. Особой печали по этому поводу он не испытывал и стабильно, где-то раз в месяц, напоминал Гале о своем предложении. Получая отрицательный ответ, Гена вздыхал и брался хоть в чем-нибудь ей помочь по хозяйству – здесь отказов он не принимал.

Той осенью Галя пошла работать в магазин: оттуда уволилась ночная сменщица, Лариса. Она стояла у истоков «Сказки» и была первой нанятой продавщицей. У нее произошел конфликт с Анатолием Степанычем, который, несмотря на почтенный возраст и наличие супруги, был человеком активным и любвеобильным. Говорили, что он проявил к ней недопустимый интерес, и она его отвергла, после чего дальнейшее сотрудничество оказалось невозможным. Но Гале, наслышанной о похождениях старика, показалось странным, что за годы работы это произошло только теперь.

– Хочешь сказать, что Степаныч к ней до этого не подкатывал? И вот спустя столько лет отважился и получил от ворот поворот?

– Хм, я об этом и не подумала сразу… Ну, Лара тоже не пальцем деланная; думаю, она в свое время не просто так в «Сказку» попала, – поразмыслив, заявила Мариночка и, довольная своим каламбуром, замерла в ожидании похвалы в остроумии.

– То есть ты тоже не просто так туда попала? – не восхитившись каламбуром, заулыбалась Галя.

– Не знаю, к чему ты клонишь, но я же тебе говорила, что мой дед – кент Степаныча, он меня и пристроил, – оскорбилась Марина намеком на свое бесчестие.

– Вообще Лара та еще крыса жадная, я бы с ней на одном поле не присела… – продолжила она, заметив, что Галя теряет интерес к теме. – Видать, захотела себе зарплату побольше, а Степаныч ее послал. Вот она сама и пустила слух, что он к ней лез, хотя он наверняка делал это раньше, но тогда ее все устраивало.

Галя промолчала, а ее подруга, впервые проявившая такое презрение к кому-либо, завелась, будто Лара нанесла ей личное оскорбление.

– Разумеется, ее все устраивало, страшилу. Кто ж еще на нее взглянет, если не озабоченный дедок!

Как бы ни было на самом деле, Мариночка, умело увиливавшая от ухаживаний Степаныча, быстро подсуетилась и замолвила словечко за подругу, которая отучилась на бухгалтера. Сделать это было несложно, ведь Марина была его любимицей: самая младшая и весьма недурная собой продавщица. Конечно, параметрами модели она не обладала, никогда не была худышкой, но и полной ее никто не называл. Как говорится, было за что ухватиться, что Степаныч и пытался делать. Его больше волновала внешность своих подчиненных, нежели их образование, поэтому, как Галя и догадывалась, диплом ей не пригодился, но можно было гордиться тем, что она нашла работу почти по специальности. К тому же на плечи Гали как ночной продавщицы практически не ложился груз рабочих обязанностей, и она могла заниматься своими делами и отдыхать. Анатолию Степанычу при первых же его поползновениях распустить руки она любезно дала понять, что с ней такие номера не пройдут, и он больше не рисковал, видя, что возле Гали часто кружится Давыденок-младший, явно имеющий на нее свои виды и превосходящий его в физической силе. Гена стал наведываться в магазин в Галины смены, чтобы ей «не было скучно», хотя особо веселее ей от его присутствия не делалось, и своя собственная компания ее полностью устраивала. Задетый ее несговорчивостью, Гена каждый раз нарочито развязным тоном просил пачку «Гусарских», чтобы вызвать в ней ревность.

– Ген, у нас в деревне столько баб нет, что ты с этими гандонами делаешь? Складируешь что ли? Или перепродаешь?

– А тебе скажи… Может, мне несколько на ночь нужно…

– Рвутся что ли? Ты инструкцию почитай, как правильно, – не сдерживала смеха Галя.

– Завидуй молча, – гордо отвечал Гена и уходил к своим мифическим ненасытным женщинам.

Как-то раз, пока Галя еще не заперла дверь, она услышала грохот подъезжающей побитой девятки Давыденкова. Через несколько минут нетрезвый Гена завалился в магазин вместе с какой-то девушкой в больших черных очках на пол-лица. Видимо, так она хотела прикрыть свой вызывающе безвкусный макияж, который все равно себя выдавал – другой причины надевать солнцезащитные очки посреди ночи Гали не придумала. Что-то очень знакомое было в этой особе, но темные стекла мешали ее опознать. Она надула розовый пузырь из жвачки, он с щелчком лопнул, и ошметки от него вернулись обратно к ней в рот. После этого она подняла очки и зацепила их за волосы.

– Здоров, Гирова, – равнодушным тоном поприветствовала она продавщицу.

«Ну и потрепала же тебя жизнь», – подумала Галя. Она сразу узнала этот голос, хотя не слышала его лет пять. Бывшая одноклассница заметно набрала в весе, перекрашенные в пепельный блонд черные волосы выглядели неухоженными и предельно неестественными, а на руках красовались наращенные ногти кислотного цвета длиною в полпальца. Все это дополняли лосины с леопардовым принтом.

– Привет, Анжела, – не уступая в равнодушии, ответила Галя.

– Я теперь Анжелика, – поправила та. – Или просто Лика.

– Эм, окей… буду знать.

(Анже)лика не сочла нужным продолжать диалог. Галя брать на себя инициативу тоже не стала; теперь она понимала, что очки нужны как часть модного образа: Анжела бы никогда не стала просто так скрывать свою красоту. В «Сказке» воцарилась тишина. Продавщица перевела взгляд на Гену, тот рассматривал полки с напитками с таким интересом, словно это была только завезенная, прежде невиданная партия товара. Тут раздался громкий звонок, а точнее начала орать раздражающая Галю мелодия «Nossa, nossa»; спутница Гены неохотно полезла в свою сумку и долго копалась в поисках телефона. Потом, с трудом подцепив его своими когтями, она смотрела на экран и размышляла, стоит ли отвечать, и все это время чересчур радостный бразилец пел один и тот же припев. «Какое же ты клише», – хотелось сказать Гале, чувствовавшей, что ее вот-вот начнет трясти; она сдерживалась, чтобы не вырвать телефон из рук Анжелы – или как там ее теперь – и не разбить его о плиточный пол. Наконец Анжела, сказав, что сейчас вернется, нажала на кнопку ответа и вышла из магазина.

– Так что брать будем?

– Нам… мне как обычно, – Гена с довольной физиономией кивнул в сторону полки с презервативами. – И пива. Четыре бутылки стеклянные.

– Че, Ген, на безрыбье и рак – рыба? – усмехнулась Галя. Гена намека не понял или притворился, что не понял, и промолчал. В это время раздался сигнал девятки: Анжела, вопреки своим словам, возвращаться не стала и ждала Гену в его машине. Озираясь на выход, он начал шарить по карманам, но никак не мог отыскать деньги.

– Ладно, завтра отдашь. Беги, а то твоя хищница заждалась.

Даже Марина, гордо заявлявшая, что знает о жизни других все и даже больше, не смогла точно сказать Гале, приехала ли Анжела жить в Ковтнюки или у нее здесь очередная пересидка. Постоянством в месте жительства она не отличалась, как, собственно, и постоянством в отношениях. Никто не знал, где Беляева работает и работает ли вообще, а так как ее часто видели в разных мужских компаниях, то укоренилось мнение, что она находит средства к существованию благодаря своей непроходимой слабости на передок. Измененное на Анжелику имя только придавало вес этой теории. Тем не менее казалось, что для Анжелы дурная слава – тоже слава: несмотря на все сплетни и нелицеприятные высказывания в ее адрес, ничто не могло поколебать ее высокого мнения о себе и своих женских достоинствах.

Впоследствии Анжела еще пару раз появлялась с Геной ночью в магазине. Было понятно, что он что-то растрепал ей про Галю: она смотрела на продавщицу с едкой улыбкой, о чем-то перешептывалась с Геной и хихикала. А чуть только она отходила от магазина и начинала усаживаться в машину, Галя слышала, как она заливается громким и мерзостным смехом. Этот смех Галя помнила со школы и всегда была уверена в его неискренности и показном характере. Ей хотелось придушить и эту заносчивую блудницу, и ее болтливого хахаля. Но вскоре Анжела пропала из виду, и Гена вновь стал наведываться в «Сказку» один.

– А куда ты подругу свою дел? Ей тоже всего мало стало?

– Ой, надоела она мне. Поматросил и бросил, – отрезал Гена, но Галя прекрасно понимала, кто кого бросил.

– Мой тебе совет, матрос: съезди сдай анализы после этой жрицы любви.

– А на что мне презики были, по-твоему?

– Боюсь, в случае с твоей любезной Анжеликой ни одна резина не даст стопроцентной гарантии.

Гена, убежденный в надежности контрацептивов, счел анализы лишней тратой денег и совету не внял. А зря. Как выяснилось позднее, Галя была права, а Гена не настолько осторожен, как он думал. Но Галя узнала об этом с неожиданной для себя стороны.

Через месяц после того разговора к Гале домой влетела взмыленная Мариночка; сомнений быть не могло: у нее новости первостепенной важности.

– Так, подруга, мне нужно тебе кое-что рассказать. Ты только сядь и постарайся не злиться.

– Что ты опять натворила?

– Я? Я – ничего. Когда я вообще что-то творила? – с блаженной невинностью спросила Марина.

– Да говори уже, че там у тебя.

– Короче. Сижу я такая на работе, покупателей сегодня дофига было. И заходит, угадай, кто?

– Откуда мне знать. Ты что, пришла, чтоб загадки мне загадывать?

– Ладно-ладно. Заходит твоя любимая Анжела, потом у нее звонит телефон, видать, какая-нибудь шлюшка-подружка хочет поболтать. Я, само собой, подслушивать не хотела, но разговаривала она, скажем так, не шепотом. А тут еще какой-то дед до меня докопался. Какой, спрашивает, срок годности у колбасы? Посмотреть же самому, блин, нельзя. Из-за него я не услышала, о чем Беляева сначала говорила, но…

– А ты еще дольше рассказывать можешь?

– …но потом я слышу: «…Это Давыденков меня заразил, больше некому. А знаешь, кто его заразил? Гирова, моя одноклассница бывшая. Продавщицей в «Сказке» работает, я как раз тут сейчас. Да-да, она самая. Она перед этим все бегала за ним, как шавка. Он еле отвязался от нее. Прикинь. Жаль, конечно, что мы расстались, но, блин, мне из-за них по врачам скакать пришлось…» Тут опять ко мне этот дед пристал со своей колбасой, уже хотела ей по лбу ему дать.

Галя не проронила ни слова. Марина заметила, что это злое молчание, а не ее обычное безразличное молчание.

– Ты представляешь, и не стыдно ей о таком посреди магазина говорить… С другой стороны, а че ей терять? Себе она уже заработала репутацию во всей округе, вряд ли что-то изменится. А вот испортить твою… – размышляла она тоном следователя, ходя из угла в угол и размахивая попавшимися под руку ножницами.

– Да не мельтеши ты. И положи ножницы, пока в глаз мне их не воткнула, – выдала Галя, смотря в одну точку. – Тварь за это поплатится.

Марина воодушевилась решительным настроем подруги, но на расспросы о том, как они будут мстить Беляевой, Галя ответила, что всему свое время, и, к досаде Мариночки, уже готовой вбивать иглы под ногти Анжеле, предложила сменить тему.

Гена клялся и божился, что не приплетал Галю к этой истории. Он лишь конфиденциально выразил Анжеле недовольство ее заразностью и вызванными этим страданиями и материальными расходами.

– Кто ж знал, что она все так перевернет? Ну ниче, пусть только попадется мне на глаза, я с ней разберусь.

– Нет, предоставь это мне. И впредь будь умнее.

Гена, разумеется, опять не послушал и, желая отстоять Галину честь, в тайне от нее пытался связаться с Анжелой, но та предусмотрительно заблокировала его в соцсетях и не отвечала на звонки. Галя на него не сердилась, хотя и задавалась вопросом, как он – человек пусть не самых высоких моральных качеств, но который все же не на помойке себя нашел – мог повестись на такую дешевку. Мало заботясь об общественном мнении, она не позволяла эмоциям взять верх и в лучших традициях настоящих мстителей решила дождаться, когда жизнь сама преподнесет ей удобный случай, чтобы поквитаться с Анжелой.

Не успела Мариночка вдоволь посердиться на неблагочестивый поступок Анжелики, как ее внимание привлек инцидент более занимательный и экстраординарный. Вся округа загудела вестью не то о трактористе, не то о комбайнере, жестоко убитом в соседнем районе. Установить его точную профессию не удалось, ибо при жизни занимался он всем и ничем одновременно. Но кем бы он ни был, его тело со вскрытым горлом нашли в поле у своей машины. При таких ранениях шансов выжить у бедолаги имелось ничтожно мало, а учитывая, что он был совершенно один вечером в поле, да еще и нетрезвый, шансы свелись к нулю. Местные СМИ, уставшие от отсутствия каких-либо происшествий и вынужденные мусолить одни и те же сюжеты про доморощенных умельцев или нарушения правил дорожного движения (коих было немного, ибо, чтоб эти правила нарушать, требовались, собственно, дороги), хищнически вцепились в срочную новость, решив выжать из нее максимум. Смерть предполагаемого тракториста вызывала много вопросов и создавала широкий простор для догадок и теорий. Областные газеты, будто бы соперничая с теленовостями, пестрели заголовками: «Кому перешел дорогу обычный тракторист?», «Кто покусился на самое святое?», «Неужели человек дойдет до такой дикости?» Когда пришли к выводу, что за убийством, скорее всего, стоит не человек, а всего-навсего какой-нибудь волк или иной неопознанный зверь, забредший на поле и приметивший беззащитную жертву, общественный интерес к судьбе убиенного стал угасать. Такое положение дел совсем не устраивало источники информации, в разы повысившие свои рейтинги, в том числе благодаря интервью с убитой горем вдовой тракториста, которую ее же собственные тщеславные знакомые впоследствии обвинили в лицемерии и игре на камеру. Чтобы придать истории второе дыхание, наиболее активные и инициативные СМИ отказывались соглашаться с версией следствия, ища хоть какие-то следы внеземного присутствия или чего-либо подобного, что могло завладеть умами людей, удержать их перед экранами телевизоров или купить очередную газету.

Какой-то фантазер додумался списать смерть тракториста на вампира, причем делал это довольно настойчиво, приводя собственные аргументы и игнорируя аргументы оппонентов. Среди доказательств была нечеткая форма укуса и нетронутые остальные части тела, в то время как животное, по его мнению, сильнее бы поглумилось над трупом тракториста, который в действительности остался вполне себе целехоньким. Данная версия ожидаемо возымела действие на личностей впечатлительных, благодаря которым она смогла прожить некоторое время и к коим, как не трудно догадаться, относилась Марина Герасимова. Мысль о вампире, орудующем зубами неподалеку от Ковтнюков, привела ее в трепет, и Гале не было покоя от ее разбушевавшегося воображения.

– Ты только представь, – твердила Мариночка, – как круто стать бессмертной! Вот бы меня тоже укусил вампир!

– По-твоему, трактористу круто сейчас, да?

– Ну, там что-то пошло не так… И вообще, кто-то же должен быть жертвой, вампиры тоже кушать хотят.

– А с чего ты взяла, что ты бы не стала жертвой?

– Погляди на меня. Какая из меня жертва? Вампир бы точно захотел иметь такую подружку, как я.

Порой неожиданные проявления Мариночкиной завышенной самооценки заставали Галю врасплох. Сама она считала все эти истории полнейшими небылицами и сразу переключала канал телевизора, если там начиналась очередная посвященная загадочному убийству тракториста программа с претенциозным названием по типу «Вампиры среди нас: миф или реальность?»

– Я бы поменяла на «выдумка или чушь?» Вот где однозначного ответа не дать.

– Не понимаю твоего скептицизма, – негодовала Марина, пытаясь вернуть передачу. – С чего ты взяла, что вампиров не существует? Что, если они действительно среди нас?

– А я не понимаю твоей наивности. Ты всему веришь, что по телеку говорят? Может, ты еще в гуманоида Алешеньку веришь?

– Ты Алешеньку не тронь! Это святое! – смеялась Мариночка, в него-то она не верила, но это не мешало ей допускать возможность существования упырей.

Однако, как это обычно бывает, шумиха вокруг бедняги-тракториста, несмотря на усилия журналистских кругов, долго не продлилась. Да и сам он был не той личностью, о которой всем бы захотелось долго говорить, каким бы извращенным способом он ни отправился к праотцам. Все снова вернулось на свои места; жизнь, бедная на знаменательные события, протекала размеренно и однообразно, не делая исключений и для Гали. Днем она спала, а ночью работала. Точнее, ходила на работу, на которой себя ничем не утруждала. Периодически в магазин или домой к ней заглядывал Гена, будто желая напомнить о своем существовании. Давыденков нашел общий язык с Мариночкой, которая была одной из немногих, с кем он мог посоревноваться в болтливости, поэтому, когда они оба приходили к Гале, ее собственное присутствие было в принципе не обязательно. Иногда они даже собирались у нее дома, пока она была на работе: у Марины имелся свой ключ, а Гена без труда мог перелезть через забор (все-таки любовь к высоте, для некоторых роковая, была у Давыденковых семейным). Зная Гену, Галя понимала, чем эти посиделки могут обернуться, но рассчитывала на благоразумие подруги, которое, как показывал опыт, иногда ее покидало.

Домашние дела Галю не заботили, и она делала только самое необходимое; чтобы не заниматься огородом, она засадила его кустами ежевики, которая быстро разрослась и практически не плодоносила. Когда на Галю внезапно нашел приступ садоводства, она посчитала, что лучше было посадить что-то полезное, и попыталась от ежевики избавиться. Полчаса поборовшись с олицетворением своего опрометчивого поступка, она исцарапала в кровь руки о колючие заросли, поняла, что новое решение ничем не лучше предыдущего, и оставила треклятое растение в покое. С тех пор огород был окончательно предоставлен самому себе.

С Павликом и Аллочкой Галя поддерживала хорошие отношения, но при минимальном контакте. От периодически возникавших планов приехать ее навестить она их отговаривала, не зная, как долго продлится этот визит: родителей она бы еще выдержала, но мелкий сопляк выводил ее из себя. Ей было непонятно, как они терпят постоянные капризы и нытье Артема; на их месте, думала Галя, она бы уже давно сдала его в детдом (и, если уж очень надо, взяла бы оттуда взамен кого-нибудь потише и поадекватнее). Обиды и меланхолия у младшего брата чередовались со вспышками гиперактивности, и тогда угомонить его было чем-то из области фантастики. Но избиение детей в воспитательных целях в семье Гировых не практиковалось, и все терпеливо ждали, пока ребенку самому надоест стоять на ушах. Поэтому в случае крайней необходимости – вроде дня рождения кого-то из членов семьи – она приезжала к родителям сама, но больше суток там не задерживалась, чтоб не довести до греха.