Читать книгу Beatlecoin. Книга не о майнинге - Алексей Владимирович Мишаткин - Страница 19

К исходу второй недели работы у меня отчего-то поднялась температура. Потупился взор, и пропала твёрдость руки. Гриппозное состояние, когда ломит кости, мир вокруг становится похожим на мультики, и блаженство вызывает любая возможность посидеть в тепле без движения. Перекур для бетонщика – это бархатный кайф, особенно если парень-бетонщик немного не в себе. Итак, мы остановили работу в ожидании цементовоза.

– Покурим? – проникновенно и с пониманием обратился ко мне Сада, наш собственный уникальный рецидивист в завязке. Садистом он не был, Боже упаси. Он был наоборот здоровенным добродушным черноглазым татарином с головой в форме абсолютно правильного глобуса и фамилией Садардинов. С некоторых пор он стал ценить мой Camel за его крепость, отсутствие внезапно вспыхивающих сучков в табачной смеси и, главное, что в моей пачке он условно бесплатный. Это после валютного лагерного «Беломора» и махорки.

– Давай, – я протянул ему раскрытую пачку. У меня вошло в привычку носить с собой сигареты. Сам употреблял одну-две в день, не больше. Даже зажигалку потерял, а новую не завёл. Такое себе средство коммуникации в суровом разнокалиберном коллективе. Под сигарету может получиться беседа, а из беседы целая история.

Сада не взял пачку в руки. Он ловко выудил одну сигарету плохо гнущимися пальцами цвета древесных кореньев, рефлекторно глядя при этом не на неё, а в лицо оппоненту. Так же бессознательно зачем-то размял её, не спеша, покрутив в пальцах, зажал фильтр в зубах. Затем чиркнул спичкой, потянулся ко мне с коробком и огнём в ладонях, определяя направление нежелательного ветра. Я отказался, закрыв пачку и спрятав её в карман.

– Ты не болей, понял, да? Ты чего такой больной? – проявил заботу бывший зэк в устной форме. Его чернющие глаза напоминали выпуклые пуговицы, что пришивают крупным мягким медведям-игрушкам для сходства с человеком. Никогда точно нельзя определить, куда именно он смотрит, и что у него на уме.

– Да ладно, Сада, не обращай внимания. Я молодой и здоровый. На ночь горячего чаю и 50 грамм – утром буду новый и блестящий, – ответил я.

– Ну, хорошо, если так, как ты говоришь. По-всякому бывает. Смотришь – молодой, да? А бревно с третьего этажа упал на голову – и всё, на волю. Бхааа!.. – зашелестел его негромкий сиплый смех. Сада ткнул меня кулаком в плечо, желая добавить бодрости и позитива.

– Слушай, – отозвался я, глядя на свои сапоги, – ты можешь помолчать?

– Я, – продолжил рассказчик мотивирующих текстов, – десять лет уже совсем не болею. Болел тогда сильно один раз, выздоровел и всё.

Мой товарищ растоптал каблуком воспоминания об истраченной сигарете.

– Я потом помолчу, – пообещал он, доставая свои ядрёные без фильтра.

У нас было время, табак, остывший чай в термосе, и он продолжил.

– В Алтайском крае на поселении я жил. Два года. Какой-то эксперимент, сказали. Лагерь, бараки, столовая, клуб – кино крутили, представляешь? Бараки были мужские и женские, отдельные. Забора нет. Иди куда хочешь, тыщу вёрст тайга. Хочешь – живи, работай, коротай срок. Хочешь – тайга. Никто не уходил, жить хотели. Работа – лес, столярка. Бабы строчили на машинках что-то.

Мужикам с бабами встречаться не давали. Бесплатно не давали. Хочешь обниматься – плати Куму. На час тебе изба натопленная, пожалуйста. И мужики платили, и бабы, так-то вот. Оно по-другому не вытерпишь, понимаешь, да? Когда баба рядом ходит.

Вертухаи такое умное придумали. Чтобы семей не было, чтобы не полюбили друг дружку, они без выбора давали. Баба, да и всё. Платишь и не знаешь, какая будет. Чтобы только без туберкулёза. С них начальство за это спрашивало. Ну а чего делать-то, баба и есть баба. Со всех боков одинаковая. Одна хохлушка была, говорила: «Не бери мене за здеся, я уся такая!» Бхааа!.. Гарем, как у султана! Мужики говорили, мол, вертухаи подсматривают, окошко есть специальное. Да я не верю, это какой собакой паршивой надо быть… Чего молчишь, а? Не веришь?

Я попросил спички, прикурил, отхлебнул чаю.

– Этим псам нас даже бить было неохота. Да и нельзя особо. Мы же почти вольные, права имеем. Если кто крепко проштрафится – нагнут до пола, вырубят дубинкой по шее, разденут догола и положат на улице на железный стеллаж возле столярки. Летом не шибко страшно, комары, конечно, но это так. Зимой шибко. Им, псам, что – замёрз, простудился, умер.

Заточку у меня нашли однажды. Мою не нашли, свою хорошо прятал. Эту на продажу сделал. Тот меня и сдал, кто заказал, а кто ещё знал? Аллах ему судья.

Сколько времени было – не знаю, часов на мне не было. Хе-хе-кх… Ничего не было. Темно было. Когда в сознание пришёл. На стеллаже лежу, нижняя полка. Снега не было ещё, был этот… иней, знаешь? Воот.

Я голову приподнял, смотрю налево, направо. Рядом на полке ещё двое. Мужик лежит, голову отвернул, на нём уже иней сверху. Готовый. А между нами девушка. Худая, костлявая, волосы белые, дышит немножко. Пар идёт, где нос, понял?

Руками смотрю, шея у меня целая, не били больше. Я сел, смотрю направо, налево. В барак до утра нельзя, закрыто, псы с ключами спят у себя. Смотрю – у стены столярки дрова лежат и картон, большие листы. Кум новый мебель себе купил, картон выбросил для растопки. Я подошёл, дрова на стеллаже разложил, чтобы лежать. Постелил картон. Девушку поднял руками. Она как одеяло свёрнутое, ничего не весит совсем, девочка…

Положил её на картон, сверху листами укрываю. Она глаза открывает. Молчит. Потом тихо-тихо говорит: «Отвали, сука, дай хоть сдохнуть человеком…»

Мои глаза много видели. Всякого. А тут плакать хотят. Я лёг рядом на картон, положил её сверху на себя, укрыл картоном, сколько было. Она быстро отогрелась, поняла, кто я. Своими волосами мне щекотно делает по лицу, улыбается и говорит: «Ты чего удумал, Борода?! На шару прокатиться хочешь?» И сразу заснула.

Я тоже. Проснулся в бараке. Живой проснулся. Братаны спиной к печке посадили, дали глоток водки, одежду вернули мою.

Я её потом встречал в лагере. Она меня не узнала. Храни её Аллах, такое надо забыть на никогда.

– Навсегда… – поправил я машинально, сжимая кулаки в карманах.

– А? Какой? Да, правильно, навсегда. Я же хорошо по-русски говорю, да?

Я протянул ему коробок спичек обратно. Он двинулся корпусом ко мне. Я вынырнул свободной рукой над его вытянутой, стремительно как кобра, и надвинул ему шапку на глаза.

– ЭЭЭ, ты чего?! Не веришь мне, да? – заорал рассказчик, убаюканный собственным голосом.

– Сада, да тебе диктором в телевизоре работать! Верю. Хоть это и очень непросто.

– Слушай дальше, – бубнил он довольно. – После того стеллажа я заболел сильно. Лекарства – аспирин да чифир. Братья по бараку помогли встать. Не забуду навсегда! Что? Перепутал… Никогда, брат, никогда. Я и не болею больше никогда, клянусь. Эту девушку мне Аллах послал. А кто ещё? И ты перестань болеть. Ты думаешь, если тебе плохо – нам хорошо будет? Иди домой, Сада отпустил, так и скажи! Бкхааа…

Разбойник неспешно поднялся, потянулся, сипло выдохнул и пошёл мимо меня, заложив ладони под мышки для тепла и глядя своими пуговицами куда-то вперёд. У площадки парковался цементовоз.