Читать книгу Гусар бессмертия - Алексей Волков - Страница 4

– Позолоти ручку, барин! Все, что будет, скажу…

Женский голос, грудной, волнующий легкой хрипотцой, да еще произносивший слова пусть с акцентом, но по-русски, поневоле привлек внимание.

Хотя такой мог привлечь внимание и в России.

Инстербург же был городом прусским. Типичный европейский городок с неизменной ратушей на главной площади, с кирхой, булыжными мостовыми, тесными улочками, двухэтажными домами обывателей. Спокойное тихое место, в котором десятилетия ничего не происходит. Обычные житейские хлопоты, неизбежная кружка пива в трактире вечерком…

Как раз теперь никакого покоя не было и быть не могло. А русская речь звучала едва ли не чаще немецкой.

Городок был наводнен войсками. Не в том смысле, что тут стояло много частей, но почему бы куда-то не выбраться, раз появилось свободное время? Может, и не настолько много в Инстербурге было в данный момент военных, однако на узких улочках казалось – сотни и тысячи.

Весенняя распутица выступила в роли миротворца, разведя две враждующих армии и уже третий месяц не позволяя вести боевые действия. Она же сильно мешала подвозу, и потому на обеих половинах Пруссии – как той, что была захвачена французами, так и другой, удерживаемой русскими, – было голодновато и уныло.

Но день сегодня выдался солнечный, повеяло теплом, и этот в общем-то пустяк заставил забыть о бытовых неудобствах.

Как всегда бывает в такое время, кое-кто не спешил снять серые шинели. Зато другие уже щеголяли в одних мундирах, и среди темной зелени пехоты мелькали казачьи чекмени, белые кирасирские колеты и яркая цветная форма гусар. Разнообразные дела привели в небольшой тыловой городок представителей многих российских полков, словно судьба решила подразнить прусских обывательниц видом настоящих мужчин.

Но даже на этом фоне вид трех александрийских гусар поневоле притягивал взоры юных горожанок и их более зрелых мамаш. Черные с серебряными шнурами ментики и доломаны, белые чикчиры, черные ботики, разве что ташки отделаны красным, да такие же красные воротники и обшлага… Женские и девичьи сердца бились быстрее, а в душах рождались смутные грезы.

Ох уж эти военные!..

Взгляды порой бывали настолько красноречивы, что даже майор Кондзеровский, уже в летах, помнящий не только штурм Праги, но и турецкую войну, и основание полка два с лишним десятка лет назад, поневоле подкручивал ус, некогда черный, а ныне щедро побеленный сединой. А что уж говорить об его субалтернах! И двадцатилетний Шуханов, и восемнадцатилетний Орлов не шли – шествовали, гордо опираясь левой рукой на сабли. Кивера залихватски сдвинуты, шаг тверд. Показная разочарованность была еще не в моде. Поручик и корнет щедро отвечали улыбками на улыбки. Если же сквозила в них некоторая снисходительность, так не юноши же идут – боевые офицеры, участники знаменитых кавалерийских атак под Чарновым, Пултуском, авангардных сшибок, генеральной баталии на поле рядом с Прейсиш-Эйлау… Гусары – не кто-нибудь.

В молодости все женщины кажутся особенно прекрасными. Лишь бы призывно смотрели на вас. Даже если призыв мерещится.

А уж услышать голос…

– Позолоти ручку…

Какая разница, что именно говорят? И что речь обращена к какому-то пехотному офицеру с адъютантским аксельбантом?

Зато говорящая! Молодая, даже скорее – совсем юная, лет пятнадцати цыганочка, вся в ярком, цветастом, губки пухлые, свежие, созданные для поцелуев, а глаза даже не карие – черные, как беззвездная ночь. Или – как бездонный омут. Хоть утони без следа…

Адъютант улыбнулся, но золотить ручку не стал.

Оно к лучшему. Теперь цыганка перевела взгляд черных глаз на гусар в черном.

– Ой, какие красавцы! Позолотите ручку! Прошлое расскажу, грядущее приоткрою!

Оба субалтерна искоса взглянули на майора. Пусть они сейчас просто прогуливались, однако в присутствии своего непосредственного эскадронного командира лезть вперед было неудобно.

Обычно суровое, лицо старого майора заметно подобрело. Тем не менее он отрицательно качнул головой:

– Шалишь! Прошлое знаю. Грядущее – зачем? Судьбу не обманешь.

Но на своих спутников посмотрел разрешающе. Мол, я свое слово сказал, а вы как хотите.

Орлов не успел понять, как и почему, но рука сама, повинуясь взору цыганки, извлекла серебряный рубль и протянула девушке.

– Дай ручку, погадаю. – Монета мгновенно исчезла, зато Орлов получил возможность протянуть цыганке ладонь.

И ощутил божественное прикосновение нежных женских ручек.

В голове слегка зашумело. Уж непонятно – от этого прикосновения или небольшого количества вина, выпитого перед прогулкой. Но выпито было самую малость, так, по бутылке на брата…

Цыганка всмотрелась в линии, и вдруг что-то дрогнуло в ее лице. Она внимательно посмотрела на Орлова, словно надеялась найти на его лице подтверждение или опровержение тому, что говорила его рука.

И такое непонимание было написано в черноте глаз и в каждой черточке свежего девичьего лица, что юный корнет поневоле покосился на свою ладонь.

Ладонь как ладонь. Ничего в ней не было такого, что могло бы приковать внимание. Никакого тайного или явного знака.

«Не иначе, убьют», – промелькнула в голове шалая мысль.

Смерти Орлов не боялся. Он просто не верил в свою гибель. Да и к лицу ли офицеру бояться какой-то старухи?

Зато захотелось обхватить стройный девичий стан, впиться губами в пухленькие манящие девичьи губы. Ощутить то, что, возможно, уже не удастся отведать.

– Жить ты будешь, барин, долго, – севшим голосом произнесла цыганка. – Так долго, что линия жизни не кончается.

– Как у Жида? – глуповато уточнил Орлов.

Это была единственная история, которую он смутно помнил. Без каких-либо подробностей, больше на уровне сочетания.

Гадалка не поняла смысла.

– Долго жить будешь, барин, – повторила она. – Какая-то находка в один миг подарит тебе другую судьбу. И будет после этого в твоей жизни всякое, и плохое, и хорошее, но хорошего все-таки намного больше.

– А ты в той судьбе будешь, красавица? – Орлов уже пришел в себя.

Ах, какие губки! Так и хочется утолить жажду! А стан!

Он попытался обнять цыганку, но та ловко увернулась и ответила с легким смешком:

– А об этом твои линии ничего не говорят.

– Так, может, твои?

Орлов вновь попытался оказаться рядом, и снова гадалка ловко оказалась чуть в стороне.

И даже не подкрутишь ус. Светлую поросль над губой корнета можно было назвать усиками, но до знаменитой растительности гусаров ей было еще далеко. Да и само лицо было юным – даже покраснело слегка при виде хорошенькой девушки.

С другой стороны к ней шагнул Шуханов с целковым в руке. Глаза поручика были маслянистыми, как у мартовского кота. И непонятно, что хотелось ему больше – узнать про будущее или насладиться настоящим?

Впрочем, будущее темно, а настоящее – вот оно, протяни лишь руку да сумей обнять…

Девушка была явно другого мнения. Серебро ее интересовало гораздо больше гусарских объятий. Рубль, как и первый, протянутый Орловым, вновь незаметно исчез, словно его никогда не было в природе.

– Зачем балуешь, барин? У тебя любовь пылкая есть, – взглянув на руку, объявила гадалка.

Но по ее юному лицу скользнула тень. Скользнула – и исчезла, словно и не было ее никогда. Лишь Кондзеровский заметил это и сделал вывод, что судьба поручика не настолько благоприятна, как у Орлова. В противном случае разговор не касался бы одной любви.

Шуханов не обратил на мимолетную заминку никакого внимания. Он лишь расплылся в самодовольной улыбке. О своем романе с некой молодой помещицей поручик успел рассказать всем в полку. Но это отнюдь не означало, что молодой гусар был готов отказаться от приключения с другой хорошенькой женщиной.

– Ты мне тоже пон'авилась! – с аристократической томностью, привычно грассируя, объявил Шуханов, подобно Орлову (и с тем же успехом) пытаясь воспользоваться моментом.

Гадалка легко переместилась за спину Орлова, и последнему поневоле пришлось прикрыть девушку своим телом.

Поручик не огорчился. День был прекрасен, жизнь – тоже, так стоит ли расстраиваться по пустякам? Напротив, Шуханов только порадовался за товарища. Тут главное, чтобы хоть кому-то повезло.

– Как тебя зовут, красавица? – воспользовался моментом Орлов.

О гадании было забыто. Да и разве это главное? Молодые гусары не слишком верили в предсказания. В их возрасте будущее казалось прекрасным и безоблачным, а любая встреча с женщиной являлась вершиной счастья.

– Зачем тебе, барин? – Гадалка успела отдалиться от алчущих рук корнета.

Что непозволительно с барышней, то допустимо с простой девушкой. Будь то поселянка, мещанка или цыганка.

– Хочу знать, кого благодарить за предсказание и кому пожаловаться на неточность, – улыбнулся Орлов.

Улыбка у корнета была обаятельной. Чистая, лучезарная, искрящаяся добротой, она делала его не слишком красивое округлое лицо заметно привлекательнее. В такие минуты дамы и барышни смотрели на Орлова не отрываясь, а в их ответных взорах появлялся легкий намек на возможное продолжение обмена не только улыбками и взглядами.

Цыганка явно собиралась сказать что-то колкое, но, увидев улыбку, не выдержала:

– Радой зовут.

– Наверное, потому, что ты приносишь радость, – вновь улыбнулся Орлов.

Рук он больше не распускал. Напротив, просто стоял и с восхищением взирал на симпатичное личико. Легкий хмель от вина прошел, и теперь голову кружил вид юной прелестницы.

– Спасибо на добром слове, барин! – Лицо девушки украсила такая улыбка, что сердце корнета дрогнуло.

Орлов надеялся на продолжение беседы, но Рада вдруг легко порхнула в сторону, проскользнула между чинно вышагивающим немецким семейством, обогнула группку идущих солдат и скрылась за ближайшим изгибом улочки.

Гусар попытался было рвануть вслед, но семейство с кучей детей очутилось прямо на его пути, и пройти сквозь него оказалось задачей гораздо более трудной, чем прорвать вражеское каре. Там хоть можно действовать нахрапом, а здесь поневоле приходилось вспоминать правила культурного поведения. Чужая страна, черт ее дери!

И вроде прошло всего несколько мгновений, но время было упущено. Осталось лишь стоять, смотреть, куда скрылось прелестное создание, да вспоминать последний взгляд. Цыганка смотрела так, словно Орлов чем-то выделялся из всех людей. За такой взгляд и жизнь отдать не жалко…

– Позд'авляю, О'лов! Ты ей явно пон'авился! – Шуханов дружески хлопнул младшего товарища по плечу.

– Что с того? – в голосе корнета появилось плохо скрываемое огорчение.

– Ох, всему вас надо учить! – Шуханов посмотрел на майора так, словно был ему ровней не по чину, а по возрасту. Вот, мол, молодежь пошла, не понимает, как надо покорять женские сердца!

– Табор за окраиной, – пояснил Кондзеровский.

Развивать мысль он считал излишним. Основное сказано, зачем же тратить зря слова?

– Сегодня уже в'емени нет, – встрял за него Шуханов. – Ско'о ехать дальше. Зато потом… Не так далеко мы стоим. Несколько часов хо'ошей скачки – и ты здесь. Имя знаешь. Что еще надо? Только поспеши. Несколько дней такой погоды – и г'язь подсохнет.

Распутица не только прервала боевые действия. Она же не давала проводить занятия, и времени у офицеров хватало. В отличие от денег. Как всегда, маркитанты подняли цены, и по всей Пруссии стояла страшная дороговизна.

– Дня через два-три в поход, – вымолвил Кондзеровский. И уже в качестве вывода добавил: – Шалишь! Надо возвращаться. Пока доберемся…

Старый майор ошибся на день. В полученном поутру приказе сбор полка объявлялся уже на послезавтра. Подобно большинству частей, александрийцы стояли постоем на бесчисленных мызах, хуторах, фольварках, и перед выступлением их еще требовалось собрать в единое целое, и потому выдвижение требовалось начать раньше.

Немедленно начались хлопоты. Предстояло проверить кучу мелочей, без которых невозможен ни бой, ни обычное перемещение. Тут уж самому становится не до отдыха, не говоря уже о прогулках. Недоглядишь, позабудешь, а оно потом откликнется тебе же в решающую минуту.

Но сердце Орлова было не на месте. Он выполнял все положенное, однако душа при этом рвалась в не столь далекий прусский городок, на окраине которого раскинулся цыганский табор. Корнет как воочию видел перед собой смуглое юное личико, ослепительную улыбку, загадочный взгляд бездонных черных глаз, и не хватало сил бороться с этим наваждением. И вроде бы душа рвалась к подвигам, и в то же время – к молодой цыганке, говорившей что-то о грядущей вечности.

Или эти вещи все-таки совместимы?

Очевидно, как ни старался Орлов изображать из себя истинного рубаку, но испытываемые им чувства иногда можно было прочитать на его лице. Иначе почему Шуханов сам подошел к корнету и тихо предложил:

– Если выедешь сейчас, то к вече'у будешь в Инсте'бу'ге. А ут'ом ве'нешься. Я за твоим взводом п'ослежу.

От щедрости Шуханова перехватило дух. Вот только…

– А Кондзеровский?

– Да-а… – только и протянул поручик.

Майор был самой слабой частью плана. Друг может отпустить, а начальство?

Оба офицера уставились на Кондзеровского, как раз проезжающего вдалеке. Старый гусар, похоже, почувствовал направленные на него взгляды, а может, просто решил дать молодежи небольшой нагоняй, чтобы шевелились быстрее, а не стояли двумя столбами.

– Давай поп'обуем, – без особой уверенности предложил Шуханов, не отводя глаз от приближающегося командира.

– Давай, – с еще большим сомнением отозвался Орлов.

– Чего стоим? Хотите сказать, все готово? – еще не подъехав, рявкнул Кондзеровский.

– Никак нет, ваше высокоблаго'одие, – официально отрапортовал поручик на правах старшего по званию.

– Тогда?… – заканчивать майор не стал. Приличных слов у него сейчас не было, а ругаться матом на офицеров, да еще в опасной близости от рядовых, он считал бестактным.

Офицеры потупились. Одно дело предлагать, и совсем другое реально просить строгого в делах службы командира о несвоевременной отлучке.

Майор присмотрелся к гусарам внимательнее и вдруг совершенно неожиданно спросил:

– Цыганка?

Потупился Шуханов, а Орлов неожиданно для себя вымолвил:

– Она, – и со вздохом добавил: – Красивая ведь.

– Красивая, говоришь? – усмехнулся в седые усы Кондзеровский. И согласился. – Хотя… красивая. Шалишь, брат! Ладно. К утру обернешься?

Нашелся корнет не сразу. Он просто не ожидал, что все решается настолько просто.

– Обернусь, Киприан Тимофеевич, – наконец смог выдохнуть он. – Обязательно обернусь.

– Тогда скачи. А ты, Шуханов, чтобы доглядел тут за всем. Потом лично проверю. Ежели что…

– Спасибо, Киприан Тимофеевич, – еще раз сказал Орлов.

Кондзеровский лишь понимающе подмигнул. Мол, сам был помоложе и тоже пленялся смазливеньким личиком.

Сборы были недолгими. Не прошло и четверти часа, как корнет в сопровождении Аполинария выехал на ведущую к городу дорогу.

Чуть по сторонам уже начинало подсыхать, но сам путь был разбит копытами коней и колесами повозок так, что превратился в грязную полосу. Ни о какой быстрой скачке не могло быть речи. Кони бы просто выдохлись и превратились в усталых кляч задолго до Инстербурга. Потому ехать пришлось рысью и только по обочине. Неудобно объявиться перед красоткой в заляпанных грязью чикчирах.

– Вы бы поели хотя бы, Ляксандр Ляксандрович, – бубнил сзади Аполинарий, бывший дворовый человек, взятый Орловым в денщики.

От природы крупноватый, он раздался еще больше. Как только выдерживал бесконечные конные переходы – и не понять. Но роптал редко, разве что иногда пытался сделать барину замечание. То поздно ложится спать, то забывает вовремя поесть. А разве так можно? Что с того, что молод? Молодость когда-нибудь закончится. И к этому лучше привыкать заранее. Вот он, Аполинарий, привык, несмотря на то что старше барина всего-то на три года. Зато любой скажет – вот серьезный человек. Не вертопрах какой, прости Господи!

Но до еды ли, когда душа рвется к заветной встрече?

– Да сколько можно?! – не выдержал наконец Орлов. – В городе пообедаем.

– До города добраться надо, – резонно отозвался денщик. – А на полный желудок даже дорога веселее.

– Не веселее, а тяжелее, – огрызнулся Александр.

И в самом деле – верхом да после обеда… Тут поневоле захочется хоть немного отдохнуть перед скачкой. И это тогда, когда хочется пустить коня в галоп!

Но ехали сравнительно быстро. Не так, как хотелось бы Орлову, однако до Инстербурга добрались еще до темноты.

Вечер был в разгаре. Солнце уже коснулось горизонта, и розовая заря приятным контрастом легла на западную часть небосклона. Такое время буквально создано для неспешных прогулок с прекрасными девицами, для волнующих бесед, для взглядов, жадно пожирающих ставшее родным лицо.

Сердце Александра билось гораздо сильнее, чем в решающей атаке под Пултуском. Да и что грозит в атаке? Смерть? Здесь же могут отвергнуть, не признать, а это страшнее.

Случилось худшее, чем даже суровый отказ. На месте, где еще вчера располагался цыганский табор, сегодня царила полная пустота. Разве что конский навоз да следы телег напоминали о том, что здесь недавно была стоянка кочевого народа.

– Это как? – только и смог выдавить из себя Орлов.

Опрос местных жителей ничего не дал. Видели лишь, что табор снялся еще до полудня, а куда – кто его знает? Дорог много. Даже если проследить, по которой отъехали бродяги, кто поручится, что они не свернут в сторону на первой же развилке?

Но все равно Орлов был готов искать их следы, если бы не два «но».

Надвигающаяся тьма делала поиски предприятием довольно сомнительным. А сверх того, да и важнее, – в этом случае в срок уложиться он никак не успевал.

– Не мучьте себя, барин! – сочувственно вздохнул Аполинарий. – Они странствуют, и мы странствуем. Где-нибудь да пересечемся. Дайте только срок.

– Ты прав. – Орлов готов был упасть на землю и бить ее кулаками, однако прилично ли это гусару? Да и есть резон в словах денщика. Определенно есть.

Как там говорила Рада? Что жить ему очень долго. Значит, из сражений он выйдет невредимым. А там замолкнут пушки – и неужели нельзя будет отыскать стройную гадалку с черными глазами? Так даже будет эффектнее. Прямиком из захваченного Парижа, весь в орденах, на верном коне…

Есть у мечты такое свойство – она дает нам надежду. Тем более – в молодости, когда еще не довлеет груз разочарований. А разве восемнадцать – не молодость? Хотя скажи так Орлову, мог бы обидеться. Ему еще хотелось стать взрослее…

…А перед обратной дорогой они все-таки пообедали. Конечно, ел в основном Аполинарий, а Александр лишь немного поковырял, но все равно, кто же считает съеденные куски?

– Ваше благородие! Там усадьба за лесом! – тихо – лес не располагал к громким голосам – доложил Трофимов.

Бывалый гусар находился в головном дозоре разъезда и был обязан докладывать обо всем, что повстречалось на пути.

– Французы есть? – коротко осведомился Орлов.

– Не видать.

– Что ж, заглянем, посмотрим. Может, узнаем что от хозяев, – без колебаний решил Александр.

Словно пытаясь наверстать месяцы вынужденного безделья, две враждующие армии непрерывно маневрировали, подтягивали оказавшиеся в стороне корпуса, пытались сойтись друг с другом в наиболее выгодном для себя месте в выгодное время. Но если о положении своих войск командование еще имело относительно верное понятие, то сказать, где стоит или двигается противник, оно не могло. Вот и посылались с обеих сторон разъезды легкой кавалерии, а то и целые партии в надежде хоть немного осветить местность. Чаще всего подобные вояжи заканчивались ничем, порой удавалось обнаружить врага, а иногда не просто обнаружить, а наткнуться на него в меньших силах и тогда даже немного пощипать. Или быть пощипанными самим в том случае, когда чересчур зарывались и из охотников превращались в дичь.

В распоряжении Орлова был неполный взвод, и как проехать мимо и не узнать, не появлялись ли здесь французы.

Разъезд александрийцев шел лесом. Вошедшая в полную силу весна покрыла листвой кустарники и деревья, отчего рассмотреть что-либо по сторонам стало почти невозможно. Да и не только рассмотреть. Местами густой подлесок сделал невозможным проезд, и счастье, что попалась узенькая тропинка, ведущая с дороги как раз в сторону обнаруженной усадьбы. Вопреки всеобщим представлениям, встречались в Пруссии и такие дремучие места, словно дело происходило не в Европе, а где-нибудь среди бескрайних российских просторов.

В отличие от последних, ехать оказалось на удивление недалеко. Вроде только что была чаща, и вот уже взору Орлова открылось поместье.

Даже на вид усадьба была стара. Двухэтажный помещичий дом помнил совсем иные времена. Штукатурка в некоторых местах обвалилась, обнажая кладку красного кирпича. Хозяйственные постройки вокруг были ровесниками дома, хотя… Раньше умели строить, и все это было в состоянии простоять еще не одно десятилетие, а скорее и не один век.

С двух сторон поместье окружал лес. Зато с противоположной стороны простирался сад с покрытой ряской прудом, а дальше тянулись поля.

Во дворе было безлюдно. Лишь двое работников ковырялись, что-то делали, но чем именно они занимались, Орлов разбираться не стал.

От леса до усадьбы было полсотни саженей. Корнет махнул рукой гусарам и, не таясь – пруссаки являлись союзниками, – направил коня к дому.

Впрочем, осторожности гусары не теряли. Фортуна – вещь переменчивая, тем более на войне, а здешняя территория пролегала между двумя воюющими армиями.

Работники прекратили свои дела и застыли, поджидая гостей.

– Гутен таг, – поздоровался Орлов.

Хвала другу детства фон Штадену, немецкий язык он знал весьма неплохо. Да и как иначе? Распространенный язык, не чета какому-нибудь редкому английскому или итальянскому.

– Французы не появлялись? – после ответа спросил корнет.

– Не видели, – степенно покачал головой один из работников.

– Здравствуйте, господа, – с высокого крыльца помещичьего дома сказал появившийся там мужчина.

Одет он был по-домашнему, в легкую куртку, некогда, несомненно, богатую, а теперь выцветшую местами и порядком поношенную. Но рубашка под курткой сверкала белизной, мягкие домашние сапожки были тщательно вычищены, и не составляло труда признать в появившемся мужчине владельца здешних мест. Лицо хозяина было вытянутым, породистым, покрытым морщинами, словно знаком пролетевших лет. Светлые длинные волосы собраны сзади в косичку по моде прошедшего века. Но внимание Орлова привлекли глаза. Мужчина смотрел так, словно ему была известна некая мудрость, недоступная прочим.

– Гусары смерти? – спросил мужчина.

Так назывался прусский гусарский полк, имевший черную форму, весьма схожую с александрийской.

Орлов хотел ответить, однако мужчина уже сам заметил невольную ошибку.

– Русские?

– Корнет Орлов, – представился Александр. – Французов здесь не было?

– Нет. Могут быть? – спокойно уточнил хозяин.

Орлов сделал неопределенное движение, мол, на войне случается всякое, даже то, что совершенно невозможно в обыденной жизни.

Конь под ним упорно не хотел стоять спокойно, и приходилось прилагать усилия, сдерживая его на месте. Говорить, не покидая седла, было не совсем вежливо, но задерживаться Орлов не собирался.

Раз французов нет, то что здесь делать?

– Как говорят наши враги: «На войне как на войне», – прокомментировал движение корнета хозяин.

Его тонкие губы чуть сдвинулись в подобие улыбки.

– Примерно так, – согласился Александр.

Его улыбка была доброй и искренней.

Наверное, именно она расположила хозяина к Орлову.

– Герр офицер, не откажетесь позавтракать со стариком? Заодно просветите меня насчет последних событий. Новости не столь быстро доходят до этих затерянных земель.

На старика хозяин не тянул. Нет, лет ему было немало, однако никаких следов дряхлости не наблюдалось. Напротив, в движениях незнакомца чувствовалась сила, будто он был чуть ли не ровесником молодому корнету.

Почему-то очень захотелось побеседовать с этим человеком, именно – побеседовать, не спеша, ни о чем конкретно и в то же время – обо всем сразу.

В принципе, ничего это не меняло. Александр не был ограничен жесткими сроками и вполне мог позволить отряду небольшой отдых. Но корнет был молод и, борясь с собой, подбросил два пальца к киверу:

– В другой раз. Извините, служба.

– Понимаю, – кивнул хозяин. – Счастливого пути!

Повинуясь мановению руки командира, разъезд послушно тронулся с места. К той же тропинке, по которой приехал сюда.

Выстрел позади грянул внезапно. Гусары не успели отъехать далеко. Вряд ли они проехали больше версты, разве что с незначительным хвостиком. Все мгновенно насторожились. Росшие кругом деревья не давали никакого обзора, и после нескольких мгновений выглядывания взоры всех скрестились на Орлове. Он был офицером, ему и решать.

Но именно поэтому решать Орлову было, собственно, нечего. Он лишь скользнул взглядом по своим людям и тихо произнес:

– Кузнецов, Трофимов, Дягилев, – и махнул рукой назад.

Впрочем, выстрел оказался не один. Еще с полдюжины прогремели то вместе, то вразнобой и на некоторое время стихли.

Трое гусар послушно двинулись между деревьями, а корнет уже призывно указал туда же остальным, и сам первым тронул коня.

Пока достаточно быстро, хоть и осторожно возвращались назад, тишина нарушалась еще несколько раз. На бой это в любом случае не походило. Разве что на небольшую сшибку мелких групп.

– Французы там, ваше благородие! – тихонько доложил Трофимов. Он нравился Орлову своей расторопностью и находчивостью в делах. – Поместье штурмуют. Вернее, почти взяли уже.

– Много? – уточнил Орлов.

– Да человек тридцать, не больше. Драгуны.

Все становилось ясным. Война – не состязание во взаимном благородстве. Тут хватает всякого. В том числе – шаек мародеров, решивших под шумок хапануть какую-нибудь добычу. Война все равно спишет. Разница тут была лишь в том, что русские находились здесь по приглашению прусского короля и старались защитить эти земли от захватчиков, а французы теми самыми захватчиками и были. Со всеми вытекающими последствиями.

На душе корнета стало погано. Ну что стоило воспользоваться гостеприимным предложением хозяина и задержаться хотя бы на полчаса! И все пошло бы иначе.

Только что теперь жалеть?

Орлов лишь мельком взглянул на будущее место действия сам.

Судя по всему, в доме еще кто-то сопротивлялся. Но часть мародеров в знакомых синих мундирах уже устремилась в хозяйственные постройки, и оттуда доносился визг свиней и квохтанье кур.

Драгуны настолько увлеклись, что даже не выставили положенного охранения. Их лошади пребывали во дворе, а недавние всадники и не думали глядеть по сторонам.

Корнет лишь отрядил две крохотные группки для обхода с флангов и сразу скомандовал:

– В атаку марш-марш!

Одетые в черное гусары на черных лошадях выскочили так стремительно, что в первое мгновение их даже никто не заметил. Когда же заметили, то предпринимать что-либо было уже поздно. Гусары успели ворваться внутрь, и ни о каком организованном сопротивлении со стороны французов не могло быть речи.

Драгуны дрались, да и что оставалось делать? Но дрались не в надежде одержать победу. Кто по привычке, кто – чтобы продать жизнь подороже, а кто уже отбрасывал в сторону оружие и тянул вверх руки, мол, только не убивайте.

Орлов на скаку успел рубануть кого-то, соскочил с коня и бросился в дом. Навстречу ему по лестнице несся какой-то драгун. Ополоумевший, не до конца понимающий, что роли в разыгрываемом действе резко переменились.

Ох, не зря Кондзеровский все свободное время гонял полюбившегося ему Александра! Старый знакомец отца и старый холостяк, он отнесся к Орлову-младшему словно к сыну и потому гонял его без малейшей жалости. Начиная с юнкерских времен и по эту пору. В бою думать некогда. Какие приемы усвоил, такие и применишь в реальной схватке. Хорошо усвоил – победишь. Нет – сам виноват в случившемся.

Орлов усваивал хорошо. Он машинально парировал чужой клинок, крутанул саблю так, как учил майор, и изогнутое лезвие погрузилось под ребра драгуна. Корнет проскочил мимо падающего тела. Следующий противник появился перед ним почти сразу. Вновь блеск чужой стали, привычное парирование, поворот клинка вокруг воображаемой оси (слов «центр тяжести» Александр никогда не слыхал), удар, на этот раз в шею. Голова драгуна не отлетела, силы немного не хватило, но кровь брызнула фонтаном из перерубленной артерии, и еще одним врагом стало меньше.

Третий из противников покорно выронил оружие, но, пробегая мимо, Орлов в горячке толкнул сдающегося эфесом.

Наверху плавал пороховой дым. Часть его вытянуло в разбитые окна, однако сизая дымка еще висела под самым потолком, и пахло привычной кислинкой.

Сопротивляться гусарам здесь никто не думал. Хозяева перед тем дрались, спасая свои жизни, драгуны с той же целью предпочли сдаться. Так получалось вернее. Местного можно втихомолку зарубить, а вот пленного никто не тронет.

Судя по всему, бой тут недавно шел всерьез. То тут, то там валялись трупы, причем в синих мундирах было гораздо больше, чем кое-как одетых обитателей дома. Среди последних не было женщин и детей, и Орлов обрадовался было, что подоспел вовремя.

Напрасная радость. Живых на этаже не было. Если не считать израненного французского офицера и четырех драгун, двое из которых тоже были ранены. Хотя…

В самой дальней комнате, судя по всему служившей хозяйским кабинетом, рядом с двумя неподвижными телами в синем и одним – в штатском, лежал тот самый худой мужчина, который совсем недавно беседовал с Орловым. Домашней куртки на нем больше не было, а некогда белая рубашка густо окрасилась кровью. Но грудь мужчины еще вздымалась, а взгляд серых глаз был устремлен на вошедшего гусара. К правой руке владельца поместья словно прикипела шпага настолько древнего вида, что Орлов даже не помнил таких.

Корнет сразу склонился над лежащим хозяином.

– Это вы? – еле слышно спросил раненый.

– Я, – виновато вздохнул Александр. – К сожалению, мы немного опоздали. Услышали выстрелы – и сразу сюда. Но сейчас вас перевяжут…

Он чуть приподнял единственного в комнате живого и сумел прислонить его к спинке дивана. Да еще изловчился и засунул под голову какую-то подвернувшуюся подушку. Конечно, невесть что, но все же лучше полусидеть, чем бессильно лежать прямо на полу.

– Бросьте, – голос хозяина немного окреп. – Со мной все кончено.

Вбежавшие в кабинет Кузнецов и Трофимов оценили ситуацию и торопливо стали извлекать заготовленные для подобных случаев куски чистого холста.

– Не надо, – твердо произнес помещик и даже попытался предостерегающе приподнять руку. Из попытки ничего путного не вышло. Рука чуть приподнялась над полом и обессиленно упала на прежнее место. – Против пули и клинка ничего не поможет. Кто-нибудь из моих людей живой?

Корнет все же попытался распахнуть рубашку и по молодости едва сумел проглотить возникший в горле ком. Вся грудь мужчины была в крови, обильно лившейся сразу из нескольких ран. Как огнестрельных, так и сабельных. Еще странно было, что хозяин поместья до сих пор жив.

– Не знаю, – качнул головой Орлов. – Один лежит здесь… – Он перешел на русский. – Трофимов! Пробеги по дому. Посмотри, может, кто из хозяев или слуг уцелел. Заодно узнай: у нас потери есть?

– Слушаюсь, ваше благородие! – гусара как сдуло.

– Сколько вас тут было?

– Еще четверо слуг, – говорить хозяину становилось все тяжелее. На взгляд Орлова, четверо слуг на такое поместье было маловато, но владельцу видней. – Только тут лежит не мой. Посмотрите, корнет, у него какое-нибудь кольцо есть?

Орлов послушно склонился над покойником в штатском. На безымянном пальце правой руки обнаружилось серебряное кольцо в форме змеи, кусающей собственный хвост. Вопреки опасениям, снялось кольцо на удивление легко, словно покойник при жизни его надевал очень редко.

– Вот, – продемонстрировал Александр.

Помещик взглянул и устало прикрыл глаза. У Орлова сложилось впечатление, что вещь ему явно знакома. Не иначе, какой-то знак для узкого круга посвященных.

– Вот значит как, – неожиданно прокомментировал хозяин и пристально посмотрел на склонившегося над ним корнета.

Орлову показалось, что в глазах умирающего отражается мудрость веков. Во всяком случае, было в них некое запредельное знание и нечто такое, словно лежащему человеку было не пятьдесят лет, а по меньшей мере пятьсот. Взгляд словно проникал в душу, исследовал все ее уголки, и было очень трудно выдержать его, не отвести глаз.

Трудно сказать, сколько длилось подобное исследование. Вроде совсем недолго, и в то же время целую вечность.

– Никого нет, ваше благородие! Все мертвы. Четыре человека, – нарушил молчание вернувшийся Трофимов. – А у нас трое раненых, но все легко.

Орлов хотел перевести сказанное, но хозяин чуть опустил глаза и вымолвил:

– Я понял.

Глаза умирающего открылись вновь.

– Судьба… – прошептал он. Голос звучал с каждым мгновением тише. – Корнет, встаньте. Видите подсвечник рядом с картиной?

На дальней стене в самом деле висела картина, изображающая какой-то водопад, а рядом с ней к стене был прикреплен бронзовый подсвечник с тремя рожками.

– Поверните подсвечник против часовой стрелки три раза.

Воля умирающего священна. Тем более Орлов чувствовал к хозяину определенную симпатию. Не каждому человеку дано так спокойно уходить из жизни.

После третьего поворота что-то щелкнуло, и небольшая часть стены несколько в стороне отошла в сторону, демонстрируя небольшую нишу. Орлов поневоле подумал о сокровищах, но внутри оказалась только не то толстенная книга, не то тетрадь в массивном кожаном переплете с застежками.

Он извлек хранимое и вновь нагнулся над хозяином.

– Хорошо, – чуть кивнул тот. – Отныне это ваше. Только никому не показывайте. Опасайтесь людей с таким кольцом. Бумагам цены нет. Если же с камнем…

Договорить помещику было не суждено. Тело несколько раз выгнулось в агонии и застыло навсегда.

– Отмучился, – перекрестился Кузнецов.

Взгляд Орлова переходил от тетради к ушедшему и обратно. Ни о какой ценности не думалось. Да и что может быть ценного в книге или в каких-то записках? По мнению юного офицера – ничего. И в то же время это был дар умершего человека, и отказаться от него Александр посчитал себя не в праве.

А ведь он даже имя помещика не узнал…

– Кузнецов! Помещика и его слуг надо похоронить.

– Вестимо надо, ваше благородие, – согласился взводный унтер-офицер и, не дожидаясь дальнейшего, вышел из кабинета.

Но похоронить не удалось. Орлов не успел даже открыть тетрадь, как Кузнецов вернулся. На его молодом лице была написана тревога.

– Ваше благородие! Французы! Показались со стороны поля. Не меньше эскадрона.

– Далеко?

– Чуть не две версты.

Мелькнула мысль попытаться удержать поместье, но смысл? Хозяева все равно мертвы, никакой подмоги от своих не дождаться… Ради того, чтобы подраться?

Вспомнилось, как граф Ламберт, полковой шеф, перед отправлением специально подчеркнул, чтобы Орлов не ввязывался в напрасные стычки. Тут, если вдуматься, еще вопрос: сумеешь ли оторваться? До своих далеко…

– Простите, – не удержался Орлов от одного-единственного слова покойному помещику. Иногда обстоятельства бывают намного сильнее наших желаний.

Трофимов и Кузнецов застыли изваяниями, ожидая решения офицера. Они бы приняли любое, но ответственность за него лежала на Орлове.

– Берем пленных и уходим. Если среди французов есть тяжелые, то оставляем, – решил наконец корнет. – Хозяина тоже заберем. Хоть похороним по-человечески. Кузнецов, собирай людей!

Гусары молчаливо согласились с решением офицера. Как же оставить человека без христианского погребения? Французы же в глазах простых людей доверия с этой стороны не внушали.

По двору стлался дым. В пылу схватки сено в амбаре не то было подожжено кем-то – уж не понять, своим или чужим, – не то загорелось случайно. Мало ли? Тут и лампа может опрокинуться, и трубка изо рта выпасть. Стоит ли разбираться?

Пожар даже был на руку. Он привлекал внимание французов, но в то же время не давал последним рассмотреть то, что происходило в усадьбе.

Внезапно в амбаре рвануло, будто там среди сена был припрятан бочонок с порохом. Пламя сразу весело вырвалось наружу, грозя в ближайшие минуты перекинуться на дом.

Если бы не противник, Орлов непременно приказал бы своим людям погасить огонь, но теперь не было никакого смысла заботиться об оставшемся бесхозным имуществе.

– Огейчук! – строго окликнул он одного из своих гусар, тащившего тяжеленный мешок. – Ты что? Мародерствуешь?

– Ваше благородие! Який же я миродер? – возмутился Огейчук. – Трохи взял для себе и друзив. Не пропадать же добру! А то и клятым хранцузам достанется!

– Что там? – Раз хозяева были мертвы, то и воровство вроде уже не воровство, но все-таки…

– Сало, да окорок, и винца немного. Надо же помянуть хозяина со слугами.

– Черт с тобой! – препираться не было времени, а наказывать – желания.

Сборы не заняли и двух минут. Пленные, те, которые могли сидеть на конях, покорно взгромоздились в седла, тяжелораненых оттащили со двора прочь, чтобы они не стали жертвой пожара, после чего отряд покинул место схватки.

Вопреки опасениям Орлова, погони не было. Может, французы промедлили, подбирая оставленных раненых, может, пытались погасить пожар и тем самым спасти что-либо ценное для себя, может, не были уверены в силах противника, но обратный путь прошел без особых приключений.

Да Орлов и не возражал. Не хотят, и не надо. Ему же проблем меньше. А потом стало не до воспоминаний о мимолетной стычке. Нет, хозяин был предан земле, а Александр все рассказал Кондзеровскому. Они даже открыли футляр, но внутри была лишь толстая кипа листов, исписанных на непонятных языках. Во всяком случае, ни на русский, ни на французский, ни на немецкий похоже не было. Порою буквы были латинские, однако попадались какие-то вообще незнакомые, а порою шли цифры и маловразумительные рисунки. Тарабарщина, да и только.

– Да… – протянул майор. И заметил после некоторого молчания: – Однако воля покойного… Может, когда попадется грамотный…

А потом все это забылось.

Война…

Гутштадт, Гейльсберг, Фридланд.

Будь он неладен!

Труба играла аппель. Гусары привычно строились. Кто-то еще спешил к образующимся шеренгам, выискивал свой взвод.

Повинуясь зову, Орлов сразу занял место впереди. Было жарко. Начало лета, солнце, а тут еще ментик, надетый в рукава. Хотелось расстегнуть верхние пуговицы, но нельзя подавать гусарам дурной пример. Пот тек по лицу, ел глаза. Воздуха не хватало. Белье противно липло к телу. Хоть ветерок бы подул!

Руки сами привычно потащили из правой ольстры разряженный пистолет. Сигнал к атаке мог прозвучать в любое мгновение, и следовало спешить.

Зарядить пистолет оказалось трудно. Разгоряченный конь не желал стоять на одном месте, перебирал ногами, а тут еще пальцы чуть подрагивали от перенесенного напряжения, не открывалась серебряная крышка на лядунке, и в голове стоял легкий туман.

Наконец пистолет отправился на отведенное ему место, и Орлов смог осмотреться.

Далеко в стороне темнел Сортлакский лес. На широко раскинувшемся поле, словно созданном для кавалерийских боев, перемешались синие гродненские гусары полковника Шевелева с блестящими на солнце французскими кирасирами. Еще дальше должны были драться уланы Цесаревича Константина, но за кипящей схваткой их не было видно.

В другой стороне красные гвардейские казаки азартно наскакивали на колонну драгун. Еще дальше расстроенные лейб-гусары рассыпались по необозримому полю и неслись прочь от преследующей их вражеской кавалерии.

Второй батальон александрийцев шел на поддержку казакам, и не надо было гадать, куда отправится первый.

Орлов окинул взглядом шеренги взвода. Без пересчета было видно, что кое-кого уже недостает в них, и оставалось надеяться, что отсутствующие просто увлеклись, проворонили аппель и скоро займут положенные места в рядах.

Кто-то, подобно Орлову, торопливо перезаряжал пистолеты. Кто-то просто грыз кончик уса да пытливо смотрел на поле.

Бросилось в глаза раскрасневшееся лицо Трофимова. Впрочем, и у остальных лица были того же цвета, словно стремились сравниться с цветом петлиц и обшлагов.

– Как настрой, Трофимов? – собственный голос прозвучал хрипло. Говорить дольше не позволяла обстановка. Только так, коротко, невольно раскатывая звук «р».

– Отличный, ваше благородие! – Трофимов попытался произнести это бодро, но дыхание подвело.

Буквально накануне Орлова произвели в поручики за боевые отличия. Да и офицером он был чуть больше полугода. Однако главное он усвоить успел: офицер должен не только командовать, но и поднимать дух своих людей.

Кто-то сзади присоединился к шеренге. С некоторым удивлением Орлов увидел среди гусар Аполинария. Дворовый человек, выделенный отцом сыну и исполнявший обязанности денщика, он сейчас усердно изображал свое отсутствие в строю, в котором не должен был находиться.

– Аполинарий! Что ты тут делаешь? – Орлов постарался придать голосу строгость.

– На помощь пришел. – Крупное лицо денщика было покрыто каплями пота.

– Без тебя обойдемся.

– Ну уж нет, – решительно ответил денщик. – Вы лучше на себя посмотрите, Ляксандр Ляксандрович! Этишкета нет, ментик пробит. Что я старому барину скажу? Не зацепило хоть?

Гусары дружно заржали. Еще хорошо, что Аполинарий обратился по имени-отчеству. Он был несколько старше барина, рос едва ли не вместе с ним и порою позволял себе откровенные вольности. Как преданный слуга по отношению к любимому господину.

– Зацепило. Наповал, – препираться перед строем показалось унизительным. Зная характер денщика… Да и не было на это времени. Черт с ним, прости Господи!

Но словно ненароком коснулся кивера и удостоверился, что от правого этишкета остался лишь кончик шнура. И когда?…

– Вы бы покушали, Ляксандр Ляксандрович! – предложил Аполинарий. – Я курочки с собой прихватил. С самого утра не евши…

– Разговорчики в строю! – оборвал его Орлов.

Гусары заулыбались. Большинство из них было намного старше своего командира.

С правого фланга вдоль выстроившегося черного с серебром строя ехал полковой шеф граф де Ламберт в сопровождении Кондзеровского. Время от времени генерал бросал взгляды в сторону кипящего схватками поля, потом переводил взгляд на своих гусар. Словно определял меру их стойкости.

Взгляд графа встретился со взглядом Орлова.

– Как наст'ой, О'лов? – бодро спросил генерал, совсем как перед этим сам Орлов обращался к Трофимову.

Говорил он по-русски неплохо, но раскатистого «р» не получалось. Произношение у Ламберта было чисто французским, где подобные звуки не предусмотрены.

Зато вид! Эффектная гусарская форма, чистая и щегольская, словно и не был граф только что в самой гуще схватки, кресты Георгия и Владимира на шее, светлые усы на округлом лице, спокойный взгляд голубых глаз…

– Отличный, ваше сиятельство! – рявкнул в ответ Орлов.

Здесь, на поле боя с французами, пользоваться французским языком офицерам казалось кощунством.

Поручик почувствовал, как сзади подобрались шеренги. Каждому хотелось выглядеть браво при виде любимого генерала.

Александрийские гусары, от штаб-офицеров до последнего нестроевого, обожали своего шефа. За его неустрашимость и хладнокровие в бою, за приветливость в мирное время. Эмигрант, связавший свою судьбу с Россией, уже давно воспринимался всеми как истинно русский человек. С поправкой на врожденную учтивость французского аристократа старой школы.

Граф кивнул и ускакал к центру строя. Оттуда сразу призывно запела труба.

Сабли наголо! Рысью марш-марш!

Шеренги послушно пришли в движение. Стало чуть легче. Встречный ветерок обдувал разгоряченные лица, тщетно пытался проникнуть под застегнутые меховые ментики.

– Левое плечо!

Эскадроны послушно совершили поворот. Теперь отступающие гвардейские гусары должны были промчаться перед строем.

– В атаку марш-марш!

Момент был выбран идеально. Перед глазами несущихся александрийцев промелькнули красно-синие гвардейцы. А в следующий миг ровные шеренги батальона обрушились на мчащихся в погоню кирасир.

Последние так и не успели ничего предпринять. Часть из них попыталась проскочить, часть – повернуться навстречу новому противнику, часть – напротив, припустить бежать.

В мгновение ока французы были смяты. Началась яростная рубка. Перед взором мелькали свои и чужие мундиры, мелькали клинки, куда-то влек верный конь… Мыслей не было. Не до них в жаркой сабельной схватке. Как и не до фехтовальных изысков. Тут главное – отбить сыплющиеся на тебя удары да попытаться рубануть самому, пока конь не отнес в сторону от очередного противника. Потому количество раненых в кавалерийском бою намного превышает количество убитых. Тут главное – не разрубить врага, а хоть зацепить.

Вдруг Орлов заметил в стороне Трофимова. Гусар отбивался сразу от трех французов. Судьба его была предрешена, и пришлось броситься ему на помощь.

Поручик выпустил рукоять сабли и дернул из кобуры пистолет. Тяжелая пуля ударила прямо в лицо некстати обернувшемуся кирасиру. Орлов подхватил висящую на темляке саблю и сразу обрушился на его соседа.

Палаш встретился с саблей. Прямой клинок – с изогнутым. Но положение француза было похуже. Он сидел вполоборота по отношению к поручику, левой стороной к противнику и не мог сражаться в полной мере.

В бою нет места рыцарству. Сабля Орлова полоснула кирасира куда достала – по руке. Брызнула кровь, и кирасир стал падать с коня. Дальше офицер уже не смотрел. Последний из троицы куда-то делся, и пришлось искать себе нового противника.

Сквозь звуки боя откуда-то сзади раздался лязг и сразу – вопль боли. Повернувшийся Орлов успел заметить, как валится из седла пытавшийся обрушиться с тыла француз. За ним возвышался на своей лошади верный Аполинарий. Денщик как раз выдергивал прорубивший кирасу клинок из вражеского тела, и лицо дворового человека выражало досаду и злость. Мол, так и саблю потерять недолго.

А потом французы вдруг хлынули прочь. Они неслись, подстегивая лошадей, совсем так же, как перед этим гвардейские гусары, и александрийцы азартно устремились вслед.

Перед Орловым маячила спина француза. Поручик азартно рубанул ее раз, другой, но кираса хорошо держала удар. Попробовал обрушить саблю на голову врага, но только сбил с него каску.

Затем кирасир куда-то пропал, а в ушах зазвучал далекий призыв трубы.

Аппель!

Пришлось сдержать разогнавшегося коня.

Полк строился где-то далеко, а здесь по полю мелькали вперемежку родные гусары и чужие кирасиры. Еще дальше, но в стороне двигалась густая колонна французских драгун.

Откуда-то сзади появился разгоряченный Аполинарий.

– Ранены, барин?

– Где? – Орлов только сейчас почувствовал, что правую щеку немилосердно саднит.

Провел по ней рукой. Перчатка немедленно густо окрасилась кровью. И когда зацепило?

– Дайте перевяжу.

– Нет времени, – отрезал поручик.

С разных сторон к ним подскакали Кузнецов и Трофимов. Вид небольшой группки привлек внимание остальных гусар, рассеянных по полю, увлекшихся погоней, и группка стала быстро расти.

– Становись! – Орлов лишь мельком отметил, что правая ольстра пуста, и тут же занялся выстраиванием прибывших кавалеристов в две шеренги.

Люди оказались из разных эскадронов. Ментики на многих порублены, кивера помяты, однако на разгоряченных лицах никаких следов робости. Тринадцать рядов, четырнадцать, семнадцать…

Орлов строил гусар фронтом поперек первоначального расположения схватившихся сторон. С тем расчетом, чтобы при случае можно было повернуть в любую сторону. По возможности – туда, где кипела основная схватка.

Напротив гусар в какой-то сотне шагов так же торопливо стали расти шеренги кирасир.

Драгуны вдалеке четко развернулись в шеренги и помчались на несущихся навстречу александрийских гусар.

Орлов лихорадочно просчитывал варианты. Сейчас его небольшой отряд находился на французской половине поля, и уйти без боя было сложно. Хорошо хоть, основные силы противников должны были сойтись чуть в стороне. Однако любое отступление могло перейти в бегство, а уж преследователи всегда найдутся. Вон они стоят напротив. Значит…

Последний взгляд назад. Двадцать семь рядов, пятьдесят четыре человека.

– В атаку марш-марш!

Сзади раздался топот копыт.

Французы продолжали стоять, поджидая врага. Тот, кто командовал кирасирами, допустил ошибку. Нельзя коннице встречать атаку на месте. Гусары с разгона опрокинули вражеский строй. Понесшие лошади помчали кирасир в разные стороны, но на преследование не было времени.

– Правое плечо вперед!

Гусары выполнили команду четко, словно дело происходило на учениях. Даже равнение почти не потеряли.

Теперь никто не назвал бы стремительную скачку отступлением. Напротив. Получалось, что Орлов ведет сборный полуэскадрон в атаку. Туда, где шеренги черных русских гусар схватились с синими французскими драгунами.

Удар пришелся врагу на фланг и тыл. Французская линия была смята прежде в том месте, по которому пришелся удар, а затем дружным натиском эскадронов – по всему фронту.

Снова гусары устремились в погоню, однако им наперерез уже шли французские кирасиры. И на тех в свою очередь неслись перестроившиеся гвардейские гусары…

Перед глазами мелькали перекошенные лица, разнообразные мундиры, конские морды, сверкающие сабли и палаши. Потом вновь звучал аппель, и надо было спешно отыскивать свое место в образующемся строю. Затем подошла конная артиллерия, и грохот пушек послужил заключительным аккордом в кавалерийском бою.

– А ведь поле за нами, поручик! – выдохнул проезжавший мимо Кондзеровский, а затем со вздохом сообщил: – Шуханова ранили. Тяжело. В живот.

Орлов машинально кивнул. Сейчас, после схватки, сил на переживания просто не было. Как не было их на радость, хотя кирасиры и драгуны в самом деле отошли.

– Ура! – дружный крик гусар отпраздновал победу.

Увы, только здесь. В других местах сражение под Фридландом было безнадежно проиграно, и русская армия в беспорядке отступала за реку Алле…

Пламя костра было островком уюта в поздно подступающей по летней поре тьме. Вернее, одним из островков. Костры горели тут и там по всему полю, на котором расположился лагерем Александрийский полк. Отбой уже прозвучал, но сон привлекал немногих. Была ли причиной хорошая погода или общая расслабленность после завершившейся кампании, а то и досада на ее проигрыш… Наверно, все вперемешку, а тут еще недавние награды за последние бои…

Орлов, в дополнение к Золотому кресту за Прейсиш-Эйлау, получил Анну третьей степени на саблю. Но награда не очень радовала. Разве что первые дни. Нет, приятно, конечно, но в свете недавно заключенного мира даже не знаешь, пристойно ли торжествовать? Кампания проиграна. А тут еще пришла новость: в лазарете умер Шуханов. Орлов даже не смог увидеть его перед смертью, и в памяти поручик остался живым. Все казалось – вот сейчас подойдет к костру, присядет, нальет себе вина…

Как-то странно ушел добрый товарищ. Был – и вдруг нет.

– Судьба, – в своей односложной манере сказал Кондзеровский при этом известии. – Не зря гадалка решила промолчать.

– Откуда вы знаете? – несколько удивился Орлов.

Он тосковал о прелестной цыганке, но сейчас вдруг понял, что не может вспомнить ее лица. Только черные глаза с искринками, а все прочее расплывалось, словно виделось сквозь слой воды.

– Зачем знать? Видно было, – печально взглянул на поручика Кондзеровский.

Они ведь даже не успели на похороны. Новость пришла поздно. Лишь посетили могилу да заказали заупокойную службу.

Шумных всеобщих пирушек было мало. Отметили новые чины и награды, навестили друзей и родственников в соседних полках, а после этого все больше сидели небольшими группками и пили без особых затей, разве что тихонько разговаривали, как частенько разговаривают в доме, где совсем недавно стряслась серьезная беда.

– Не находите, господа, что это странно? Сидеть на русском лугу неподалеку от русской реки и знать: на том берегу вот так же сидят французы, – Орлов покосился на глубокое, усеянное звездами небо, словно ждал оттуда ответа.

– Так мир, Орлов! – отозвался штаб-ротмистр Трейнин. – Через полгодика можно будет выйти в отставку.

Прошение он подавал еще в начале осени. Встречи с хорошенькой барышней привели его к желанию жениться, а какая после свадьбы может быть служба? Тут одно из двух – или семейная жизнь, или пребывание в полку. Совместить две крайности дано лишь полковникам да генералам. А тут еще долгое пребывание в одном чине и задержка с производством…

Пока шла кампания, было не до семейных дел и служебных обид, но теперь…

– Мир не вечен, – изрек Кондзеровский. Он состарился в гусарах и жизни вне полка просто не мыслил.

В устах майора подобное заявление тянуло на целую философскую доктрину.

– Но он заключен, – возразил Трейнин.

– Надолго ли? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. А я не потерплю над собой никого, кроме Бога, русского Императора и своей чести. Война неизбежна, Трейнин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять? – со свойственной молодости пылкостью проговорил Орлов.

Подобно остальным, он ничуть не осуждал стремившегося в отставку приятеля. Рано ли, поздно, но каждый отдаст долг Престолу и осядет в родных краях. Женится, детей заведет. Просто Орлову по молодости думать о подобном было еще рановато.

Кондзеровский одобрительно кивнул. Очередная бутылка оказалась пустой, и майор потянулся в поисках следующей.

Выпили молча, без тоста. Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света. Зато поле вокруг напоминало небо разбросанными тут и там огоньками.

Его внимание привлек направляющийся к их костру всадник в белеющем кирасирском мундире. Он явно кого-то искал, то и дело чуть рыская по сторонам, словно уточнял у других костров нужное направление.

Всадник приблизился и легко соскочил с коня:

– Наконец-то я тебя нашел, мой дорогой друг!

И с громким смехом, при звуке которого в отдалении заржало несколько лошадей, спрыгнул с коня.

– Карл! – Орлов порывисто вскочил и обнял кирасира. – Господа, позвольте вам рекомендовать моего соседа и друга.

– Поручик барон фон Штаден, – отрекомендовался Карл.

Гусары представились в ответ.

– Прошу, – как итог изрек Кондзеровский, показывая рукой на кипы свежего сена, в беспорядке лежащие в некотором отдалении от костра.

Выпили за гостя, за хозяев, отдельно – за всех кирасир, за гусаров и за всю кавалерию. Орлов почувствовал, что мир стал расплываться, терять черты реальности, превращаться в нечто неопределенное. А ведь Александр столько собирался рассказать своему другу! Да и Карлу есть что сказать в ответ. Вон, уже поручик! И на груди Прейсиш-Эйлауский крест, такой же, как у Орлова, а в чашечке палаша, приглядевшись, можно было разглядеть Анненский крестик.

– Это я за Пултуск, – пояснил Штаден, заметив, куда обращен взор друга. И самодовольно рассмеялся.

Они не виделись с этого самого Пултуска, где русские войска под командованием Беннингсена смогли впервые остановить французов. На Прейсиш-Эйлауском поле приятели были не так далеко один от другого, но там было не до встреч.

– А я за Фридланд, – Орлов приподнял лежащую рядом саблю, где помещался аналогичный орденский знак. – А в поручики произведен еще за Чарново. Хотя приказ получен уже в мае.

Пока они шли, можно сказать, вровень. Пусть никакой зависти не было места и было приятно за друга.

Но голова была нетрезвой. Александр скинул давно расстегнутый доломан, словно это могло помочь в борьбе с хмелем. Сейчас бы облиться ледяной водой! Только где ж ее взять?

Орлов встал, и земля сделала попытку выскользнуть из-под ног. Пришлось собраться с волей, но ощущение неустойчивости земной тверди оставалось. Как будто пришлось очень долго мчаться в карете по колдобинам и организм никак не желал воспринять остановку.

Кондзеровский вздохнул. Нет, не умеет молодежь пить!

– Господа, если вы не возражаете, я покажу другу кое-что, – пробормотал Орлов.

Он поманил Штадена, и они вдвоем двинулись прочь от костра.

Александр изо всех сил старался идти прямо. Или он не гусар? И вроде бы действительно стал чувствовать себя несколько лучше. Во всяком случае, не падал, и даже язык не особо заплетался.

Рассказ был не очень долгий, но несколько путанный. Про незнакомого прусского помещика, про бой и странный подарок, который прочитать невозможно, а выкинуть вроде бы непорядочно.

В процессе рассказа Орлов взял не то направление, и друзьям пришлось изрядно проплутать, прежде чем обнаружилась небольшая походная палатка, в которой в настоящий момент обитал Орлов. Хорошо, Аполинарий неведомым чутьем понял затруднения барина, умудрился его найти и отвел к пристанищу.

– Вот, – Орлов извлек свои сокровища: заветные записки и серебряный перстень, который тогда впопыхах сунул в ташку и лишь потом обнаружил у себя.

При свете зажженных Аполинарием свечей офицеры полистали бумаги, словно они могли стать хоть немного понятнее.

– Может, какой эскулап разберется? Вдруг здесь латынь? – высказал предположение Штаден и хохотнул, довольный собственной проницательностью.

Впрочем, сам он латыни не знал совершенно и в правдивости догадки был отнюдь не уверен.

– Он говорил: никому ни слова, – Александр преподнес палец к губам. – Тсс.

Штаден был другом и уже потому являлся исключением. Кондзеровский же был Орлову как второй отец. Так что можно смело сказать – Александр свято блюл пожелание неизвестного.

– Ладно. Пошли. – Куда – объяснять не требовалось. Разумеется, обратно к костру.

– Остались бы, барин, – попытался возразить Аполинарий, но куда там!

Кто-то подбросил в костер немного дров, и было видно, что веселье в полном разгаре. Кондзеровский и Трейнин молча сидели на сене, дымили трубками, то и дело прикладываясь к стаканам с вином. Вокруг валялось множество пустых бутылок и прочие офицеры эскадрона. Последние мирно почивали на том же сене. Кто-то свернулся калачиком, накрывшись ментиком, кто-то белел рубашкой, от третьего наружу торчали лишь ботики со шпорами…

Нарушать подобное молчание, лишь немного тревожимое чьим-то легким похрапыванием, казалось кощунством. Орлов и Штаден взяли первые подвернувшиеся стаканы, раз уж все равно не разобраться, где чьи, сами плеснули себе вина. Прогулка немного протрезвила молодежь, позволила продолжить посиделки. Зато Трейнин внезапно сдал. Сразу после очередного глотка голова штаб-ротмистра стала клониться вниз. Трейнин дернулся, попытался выпрямиться, но это было его последним бессознательным усилием. В следующий миг голова коснулась колен, и гусар так и заснул сидя калачиком.

Летние ночи коротки. Небо стало заметно бледнеть. Но тем темнее казалась земля. Костер окончательно прогорел, лишь в паре мест еще чуть тлели самые упорные головешки. Кондзеровский устал и потихоньку повалился на спину. Под его молодецкий храп веселье затихло окончательно. Хмель из головы выветрился, оставив после себя лишь тяжесть да легкую угрозу головной боли.

– Мне цыганка нагадала долгую жизнь, – непонятно к чему произнес Орлов, затягиваясь трубкой. – Такую долгую, что конца ей не предвидится.

Штаден кивнул. Когда тебе восемнадцать, то предстоящая жизнь кажется долгой без всяких гаданий.

– А если бы ты видел саму цыганку! – уже с элементом мечтательности продолжил Орлов и по примеру Кондзеровского попытался было закрутить кончик уса. Но одно дело – ус, и совсем другое – усики. Потому попытка не удалась.

Впрочем, друг Карл не имел и таких. Мужская краса полагалась только офицерам легкой кавалерии. Всем прочим классным чинам растительность на лице предписывалось в обязательном порядке брить, и кирасиры не были исключением.

– Я по дороге сюда мимо табора проезжал, – встрепенулся Штаден и коротко хохотнул.

Сердце Александра предательски екнуло. Конечно, не факт, что Рада находилась именно в этом таборе, мало ли цыган слоняется по свету, но все-таки…

– Поехали? – Трубочная затяжка получилась чересчур нервной.

– Да? – Штаден несколько отяжелел от выпитого и сейчас сам не знал: продолжать гуляние или лучше немного поспать перед возвращением в полк?

– Съездим, посмотрим… Если не те, вернемся, – Орлов уговаривал своего друга без особого нажима.

Как дополнительный аргумент ему был протянут полный стакан вина. Да и сам Орлов явно нуждался в подкреплении сил. Не являться же перед прелестницей с больной головой!

– А если те? – спросил Штаден, когда вино было выпито, и поощрительно засмеялся.

– Тогда увидишь такую красавицу… – протянул Александр и прикоснулся к своим пальцам, словно целуя их.

Или это он целовал в воображении прекрасную цыганку?

– Едем! – решительно подвел итог Карл. – Посмотрим на гадалку. Может, погадать удастся, – с намеком добавил он.

Друзья весело рассмеялись, заранее радуясь приключению. Хотя в глубине души Орлов не был уверен, так ли он хочет некоего продолжения или ему достаточно увидеть девушку своих грез. Этакая раздвоенность, свойственная молодости и первым проблескам чувств…

Пока искали своих коней, пока среди множества бутылок выискали целые, пока Александр отговаривался от Аполинария и говорил ему, что сказать, если отсутствия вдруг кто-то хватится, почти рассвело. Да еще веселая дорога, как водится, петляющая, едва ли не ведущая по замкнутому кругу…

Табор увидели уже засветло. Кибитки вольготно раскинулись по косогору. Неподалеку паслись стреноженные кони. Кто-то из людей уже встал и теперь из-под ладони наблюдал за приближающимися всадниками.

Орлов и Штаден представляли заметную пару. Один в черном гусарском мундире, другой – в белом кирасирском, оба на породистых скакунах, хорошие наездники, оба молоды и привлекательны этой молодостью…

– Тот? – спросил Карл так, словно его друг мог различить таборы по кибиткам.

Орлов лишь пожал плечами.

По дороге офицеры то и дело прикладывались к бутылке для бодрости духа и большего куража. Однако по мере приближения к цели Александр почувствовал несвойственную гусарам робость. Весь его любовный опыт ограничивался посещением борделей, где главным была плата. Но не предлагать же Раде деньги! Да и не хотел поручик продажной любви. Он вообще окончательно запутался и понятия не имел, чего ему надо. Скорее всего – просто посмотреть на гадалку, перекинуться с ней парой слов…

Но слов никаких у Орлова не было. Лишь шумело в голове, непонятно – от выпитого или от чего другого. Ах, молодость, молодость…

Первый цыган попался им неподалеку от ближайшей кибитки. Пожилой, с сединой в густой бороде, он спокойно смотрел на офицеров, словно безмолвно спрашивал: «Что угодно господам?» Да как всегда и везде крутились вокруг беспокойные мальчишки.

Штаден покосился на Александра, мол, говори, чего уж там, однако как раз говорить Орлов сейчас был неспособен. Пришлось кирасиру выкручиваться самому.

– Скажи, э… – Карл замешкался, не зная, как лучше обратиться к цыгану, – …любезнейший. Есть у вас в таборе Рада?

– Какая Рада? – спокойно переспросил цыган.

Может, имя было не настолько редким, раз требовалось уточнение.

Штаден пощелкал пальцами в поисках подсказки. Орлов продолжал молчать, словно его не было.

– Гадалка Рада, – наконец вспомнил Карл.

– Молодая такая, – словно очнулся Александр.

А в следующий миг он уже увидел ее. Юная гадалка вышла откуда-то из кустов. Одета она была ярко, празднично, как любили одеваться все цыганки. И походка ее была походкой уверенной в себе женщины.

Рада остановилась неподалеку, вгляделась и улыбнулась. Словно второе солнце загорелось в мире. Но на этот раз не в небе, а на земле. От света двух светил Орлов едва не ослеп. Он едва не ощупью спрыгнул с коня и неестественной походкой, чуть косолапя, как истинный кавалерист, двинулся к девушке.

Штадену осталось только наблюдать за встречей. Как и тем из цыган, кто оказался снаружи кибиток.

Гадалка сделала несколько шагов навстречу гусару. Орлов взглянул в черные с искринками глаза и вновь утонул в их омуте.

– Здравствуй, барин, – низкий с легкой хрипотцой голос проник не столько в мозг, сколько в душу. – Нашел уже?

– Что? – не понял Орлов.

– То, что повлияет на твою судьбу, – серьезно поведала цыганка. И тут же вновь ослепительно улыбнулась. На щеках возникли пикантные ямочки.

Поручик отрицательно мотнул головой и неожиданно для себя вымолвил:

– Шуханов умер.

– Кто? – не сразу поняла Рада. Затем ее лицо омрачилось. – Тот второй офицер?

– Да. Еще за Неманом. От ран.

– Это судьба, – вздохнула девушка. – Ничего тут не поделаешь. Что на роду написано, того не исправить.

Каждый воевавший поневоле верит в нечто, находящееся вне нашего понимания. Иначе чем объяснить, что в одного попадает пуля, а другой из того же огня выходит без единой царапины? Но чувствовать себя обреченным… Человеку свойственно верить в вечность. Даже вопреки всему.

Почему-то вспомнились слова Кондзеровского, что цыганка все знала заранее.

– Тебе-то чего бояться? – вдруг улыбнулась Рада. – Смерть тебя не возьмет. Разве что ранят…

Она неожиданно коснулась пальцами шрама на щеке Орлова. Пальчики были холодными, будто девушка недавно имела дело с родниковой водой. Но Орлова прикосновение бросило в жар.

– Рада… – совсем тихо вымолвил поручик.

Его взгляд был намного красноречивей его языка.

Должно быть, офицер попытался шагнуть к девушке, и та торопливо произнесла:

– Люди же смотрят.

Они на самом деле стояли на виду. Благо почти все цыгане вылезли наружу и теперь, занимаясь собственными делами или просто набираясь сил перед новым днем, время от времени бросали в сторону пары любопытствующие взгляды. Это если не считать фон Штадена. Кирасир выдержанно ждал, чем завершится беседа. И даже смотрел исключительно по сторонам, старательно оценивая внешность женской половины табора.

– Можно пригласить тебя на прогулку? – Орлов не сводил с Рады глаз, словно от ответа зависела его жизнь.

Цыганка чуть пожала плечами и первой двинулась в сторону от кибиток и их обитателей.

Впрочем, прогулка оказалась короткой. Девушка обогнула ближайший кустарник, так что цыганский лагерь скрылся из поля зрения, и повернулась к сопровождающему.

– Меня Александром зовут, – выдавил из себя Орлов.

Показалось неловким оставаться для девушки всего лишь барином и офицером.

– Александр… Это Саша? – спросила гадалка.

– Можно и Саша, – кивнул Орлов.

Он бы и на нелюбимого Шуру согласился с той же покладистостью, лишь бы предложение исходило из прелестных уст.

Земля плыла под ногами, и все вокруг обволакивал никогда не виденный сияющий туман…

– Ох, барин… Знаю все, что у тебя на сердце… – Юное лицо стало грустным, в глазах засветилось понимание. Будто Раде было не шестнадцать лет, а вдвое больше.

Орлов напряженно ждал ответа. Пожалуй, стоять под выстрелами и ждать, попадут в тебя или нет, было легче.

Говорить сам он не мог. Да и не знал, что тут можно сказать. Стоял весь красный, как девица на выданье, и молчал.

– Я ведь видела твою линию жизни. Очень она долгая, и нет ей конца. Да только, барин, меня в ней нет, – грустно улыбнулась цыганка.

Орлов вскинулся было, хотел возразить, что все можно переиначить, изменить, и не стоит так доверять гаданиям… Но может ли цыганка, пусть самая прекрасная, быть парой офицеру? Вправе ли он что-либо обещать?

Но на душе было грустно, словно в этот миг он потерял нечто очень значимое, чему и цены нет.

Он так и не сказал ни слова. Лишь щелкнул шпорами, четко повернулся и направился обратно.

Штаден издалека заметил его возвращение. Как и то, что возвращается Александр один. Кирасир чуть тронул коня и, ведя скакуна Александра в поводу, направился навстречу.

– Едем, – коротко сообщил Александр, легко взлетая в седло.

Он ожидал короткого смешка по поводу собственной неудачи, однако Карл глядел на него с сочувствием.

– Куда, мой дорогой друг?

– В полк. Сейчас Кондзеровский очнется. Обмоем это дело.

Кони послушно тронулись в путь.

Барон протянул бутылку. Он молчал, и Орлов был благодарен другу за это молчание.

«Может, латынь выучить?» – мелькнула в голове шалая мысль. Чего порою не втемяшится в голову! Хорошо хоть, ненадолго.

Да и зачем офицеру латынь?