Читать книгу Марь - Алексей Воронков - Страница 4

1

Тайга… Бескрайняя, беспросветная, затаенная. Исконная глушь и дичь, где нет на сотни верст никакого жилья, разве что зимовка лесоповальщиков да приютившийся на уреме у какой-нибудь шустрой холодной речушки поселок аборигенов. А так – все мари, мхи, лишайники, непроходимые чащобы. Случаются и горы, которые, вдруг вздыбившись над всем этим огромным пространством, уплывут лесистыми отрогами до самого горизонта. Ель, сосна, пихта, кедр… А еще багульник болотный, который восточные эвенки-орочоны называют по-своему – чанкиря, молодой ивняк – шикта – вдоль ручьев и рек; карликовый березняк – дывэча… И снова мхи, лишайники, мари… Все это тайга… Притихла и вроде дремлет. Но это только на первый взгляд, потому как каждая иголочка здесь, каждый листик и травинка начеку. Прислушивается тревожно к каждому шороху, вроде как чего-то боится. Дышит ровно и вроде не дышит. Замерла. Ветка не шелохнется. Ветерок гуляет по верхушкам деревьев, но в чащу сунуться не решается. Видно, боится заплутать среди елей и сосен. И ничего удивительного: здесь все так запутано, все так непонятно. И для ветра, и для человека. Это только живь всякая таежная пути в этом запутанном пространстве знает. Но на то он и зверь, чтобы хорошо ориентироваться в природе. Без этого нельзя, без этого не выжить. Вот и учится человек у зверя его повадкам да умению жить в тайге. Чтобы, значит, тоже не пропасть. Ведь тянет она, эта проклятая, к себе, ох как тянет!

Зачем бежит сюда человек? А бог его знает. Кто-то, видно, начитавшись книжек, за романтикой мчится, кто-то судьбу свою ищет, а кто-то смысла в жизни. Есть и те, что норовят спасти свою душу в плену девственной природы; есть беглецы, которые, устав от грохота цивилизации, норовят спрятаться от чужих глаз. Кого-то тайга принимает, кого-то за ненадобностью выбрасывает на берег – так, как это делает Байкал, который имеет способность избавляться от всякого мусора, иначе бы это давно уже был и не Байкал с его родниковой чистотой и прозрачностью, а обыкновенная лужа, каких полно на свете. Ведь что делает человек? Он, часто сам того не сознавая, убивает природу. И чем дальше, тем больше. С чем останемся?..

Вот, погуляв на юру, ветерок все-таки прокрался в чащобу. Дрогнула ветка, потянуло сквознячком. Почуяв движение, выпорхнула из сухой травы пичужка и, усевшись на пушистую сосновую ветку, осмотрелась. Вроде никого – успокоилась.

Вслед за пичужкой завозилось в кустарниках мелкое зверье. Осторожно, крадучись просеменил средь дерев соболек; из-за толстой ели показала свою хитрую мордашку лиса-огневка; пробежала вдали стайка косуль; метнулся из зарослей стланика дикий олешек – что-то и его заставило покинуть свой схрон. Может, виной тому качнувшаяся рядом ветка, а может, учуял неподалеку охотника, устроившего еще по ночи сидьбу на дереве и теперь терпеливо караулившего зверя. Сиверка мало тревожит этого человека, потому как деревья защищают его и от ветра, и от ситничка, который уже какой день накрапывает сверху. Тайга всему живому дом родной, от всего защита, всем друг и товарищ – только надо понять ее и приноровиться к ней. Не приноровишься – гляди…

Хороша тайга и величава в любое время года. Вот и сейчас, в начале сентября, когда нет-нет да дохнет из якутских глубин ледяной сквознячок, предвещая долгую затяжную зиму, она награждает тебя покоем, притягивает, манит к себе своей тайной и вселяет надежду. Это как море, притихшее перед штормом, но что там будет впереди – неизвестно. А тайга и есть море, только другое. Здесь тоже есть штиль, но бывают и бури, и шторм, и беда. Особенно берегись ее зимой. Коль не знаешь ее троп-перепутий – лучше не суйся. Погубит. Заплутаешься, потеряешь силы, упадешь. Это только кажется, что по следам в снегу можно выйти к людям. Тайга – это великий лабиринт, где свои же следы и запутают тебя. Пойдешь по ним – и еще больше запутаешься. Беда… И нужно быть опытным человеком, чтобы выйти живым из этих здешних лабиринтов, и нужно уметь слушать голоса тайги и иметь звериное чутье, чтобы не сгинуть в этом диком безмолвии.

А люди идут и идут в тайгу, и многие не возвращаются назад. Как не возвращаются они порой с вершин гор, из глубоких пещер, из морских далей. Природа – это тот же космос, который удивителен и в то же время жесток. А тайга – это самая загадочная и непредсказуемая часть этой природы.

2

Уже второй год в этих краях идет какая-то суета. Гудит техника, слышно человеческое разноголосье. Зверя все это пугает – бежит он от шума в таежные глубины. Слава богу, есть еще здесь где спрятаться. А вот когда уже ничего не станет, тогда пиши пропало. Ну как зверю без тайги?.. Это то же самое, что человеку без дома. Но человек хоть в шалаше переночует, а куда зверю деваться? Ведь он не идет на свет. Шел бы, но ведь человека боится. Потому как нет ничего страшнее, ничего кровожаднее, чем это животное, нет коварнее его, нет ненасытнее. Отсюда и враг он всему живому.

Палатки, бочки с бензином, просека, бритвой разрезавшая тайгу… «Цивилизация, будь она трижды неладна», – думает Ерёма Савельев. Он охотник и знает, что шум отпугнет зверя и тот уйдет далеко от здешних мест – попробуй тогда догони его. А у него двое малых пацанов да еще неработающая жена – и всем им надо пищу дать, обуть, одеть. А для этого андаги нужен – соболь. В былые времена, когда эти глухоманные места были недоступны этим шибко умным и жадным до чужого добра людям с Большой земли, и мысли не было, что он его не добудет. В тайге было тихо и покойно и соболь ничего не боялся – всю зиму шел на приманку. А у Ерёмы капканы на сорок верст вокруг стоят настороже. Как когда-то выделило им охотхозяйство участок, так до сей поры он за Савельевыми и числится. Правда, отца Ерёмы давно уже нет в живых, он ушел к своим прародителям в Долину мертвых. Его всей родовой они провожали туда. Все началось с того, что злой дух Нижнего мира Харги наслал на старшего Савельева страшную болезнь, от которой он стал чахнуть. За что это он его? – удивлялись родственники. Ведь Афанасий мухи не обидел за всю свою жизнь. Таежные его трофеи не в счет – это ведь жизнь орочона, и Сэвэки, дух-покровитель и хозяин тайги это знает и потому не запрещает охотнику добывать себе пропитание.

А может, это завистники вечно удачливого охотника во всем виноваты? Ведь они, Савельевы, настолько срослись с тайгой, что даже с волками были в дружбе, потому те порой лосей и другую дичь на них выгоняли… А завистники – они и есть завистники. Задобрили, видно, чем-то Харги – тот и постарался. Теперь вот лежал Афанасий на деревянных нарах в своей хибаре, стонал и кровью харкал. К нему и фельдшерицу приводили, но та прямо сказала: это последняя стадия туберкулеза, и поэтому никакие пилюли уже не помогут. Так что, мол, потихоньку готовьтесь.

А Афанасий раньше других понял, что все – каюк. В один прекрасный день он вдруг прекратил стонать и теперь лежал тихо, так, чтобы не привлекать к себе внимания. Был бледен, словно мертвец, и на его пергаментном лице единственно живыми были только глаза, которые тоже потихоньку уже начинали остывать и слепнуть. За неделю до того, как уйти, он перестал принимать пищу. Худой до костлявости, с белым пушком редких волос на голове и с таким же чахлым пушком на скулах, он терпеливо ждал конца. А когда этот конец совсем приблизился, Афанасий с трудом встал с постели, напялил на себя что-то подобие холщового мешка – урбакэ по-здешнему – и, не глядя ни на кого, вышел из дому. Было начало октября, снег уже успел покрыть землю и теперь сверкал своей девственной белизной, отражая холодные лучи отходящего к зиме солнца. На север зима приходит рано, а уходит поздно. Так, октябрь, считай, здесь уже не осенний месяц – зимний, с минусовой температурой как ночью, так и днем. А Афанасий даже обуви не стал надевать. Вышел, поклонился дому, не говоря ни слова, этаким легоньким жестом попрощался с детьми и женой и отправился в Долину мертвых.

Никто из эвенков не знал, где находится эта долина, но люди говорили, что об этом узнают только перед самой смертью. Дескать, само провидение отведет тебя туда в положенный час. Ушел старик, погоревали-погоревали Савельевы, дерябнули араки – водки из молока оленя – за упокой души отца и мужа, а потом стали жить дальше. Старший сын Ерёма, или, как сказал бы сосед их Фрол Горбылев, большак, продолжил дело отца-охотника, средний Ефим где-то на ягелях-лишайниках с оленями кочевал, а младший Степан преподавал в местной школе маленьким орочонам их родной язык.

Были еще две сестры, но те вышли замуж за чужаков, за якутов, которые и увезли их в свои улусы. Когда сыновья уходили на заработки, в доме оставалась мать да две невестки – жены старших сыновей. Теперь нужно было ждать, когда Степан приведет в дом женщину, но он почему-то не торопился. Ходили слухи, что он ухаживает за завклубшей Люськой, но та была русской, а потому еще вопрос, пойдет ли она за него. Правда, русских мужиков в поселке было негусто, а которые и были, так все они женатые. Поэтому, что ни говори, а шанс у Степана все-таки был. Вопрос лишь в том, когда эта русская согласится стать женой учителя. Но да все равно Марфа Савельева, мать Степки, не верила, что завклубша станет жить в их доме. Как сказал бы Фрол Горбылев, погребает, то есть побрезгует. Ведь у русских свои жилые запахи, у эвенков свои. Поэтому не всем краснощеким русым девкам может прийтись по нраву этот вечный дух оленьего мяса да бьющий в ноздри острый запах мездры, который всегда присутствует в доме орочона.

У Савельевых этот дух годами не выветривается. Принесут охотники из тайги соболя – тут же выделкой шкурок займутся, чтобы не пропал товар. То же самое и со шкурами сохатых да диких оленей, из которых женщины потом шьют торбаса с унтами да верхнюю одежду – арбагазы, кунгу, якодыл и эрки. Бывало, в ход шли и лисьи шкуры, из которых шили шапки, в каких любили щеголять мужики из золотодобывающих артелей и рудничные. У тех заработки высокие – вот они и выеживаются. Им вообще все лучшее подавай: и шмотки, и жратву, и машины, и экзотические курорты. Все правильно: заработали люди. Вместе с грыжей заработали. А кто под землей – те еще и с силикозом. Так что раскошеливайся, держава, купай в славе и деньгах своих героев, иначе на хрена такая жизнь нужна? Деньги лишь и привлекают, ради них и готовы люди губить свое здоровье.

А вот Ерёму золото не прельщает. Он другим делом занят. Хотя и его промысел легким не назовешь. Было, пытались и русские соболевать – так где они сейчас? У одних сразу дело не пошло – сноровки-то нету, – другие пропали в тайге. Так что соболя да лисиц на шапки золотарей по-прежнему приходится эвенку Ерёме добывать. А другого ему и не надо. Шибко любит он свое дело, шибко интересное оно у него. Правда, этот интерес с годами перерос в привычку, и все равно ремесло его приносит ему удовлетворение. Ведь не пошел же он, подобно Ефиму, оленей пасти. А тот оленей любит больше жизни. Это у него от деда – бывшего известного в округе оленевода. Их род тогда еще не знал, что такое цивилизация. Жили так, как жили их далекие предки. Домов-пятистенков, как у их внуков, еще не было – обитали в чумах и не жаловались на жизнь.