Читать книгу Албазинец - Алексей Воронков - Страница 26

Опарины жили, старясь не выделяться среди других казаков. А то скажут: напромышлял этот Федька где-то чужого добра – вот и жируют.

Дом себе поставили незатейливый, хотя и не самый последний в округе. Крепкий широкий сруб с терраскою, сенями и покоями – передней, гостиной, спальной и стряпной – так называемым бабьим углом, или прилупом. Слева от дверей – лаз в голобец[40]. Супротив них – большая печь с подом и камином, который в долгие зимние вечера освещал кухню смоляными шишками. Между стеной и печкой – полати, на которых почивали Петр с Тимохой. Вдоль противоположной стены стояли лавки для кухонной утвари. Ближе к переплетенному окну у коника[41] – большой обеденный стол с тяжелой столешницей, две скамьи и сундук. Между кутью[42] и горницей – заборка[43].

Справа от дверей – куть с сельником, в котором стоят жернова, рядом – выдолбленная из целого куска дерева высокая ступица; тут же решето и сито. А зимой еще и кадушка с водой.

Горенка под стать всему небольшая с одним окошком. Поначалу оно было затянуто бычьим пузырем, однако позже Федор зашил его слюдой, которую привез из Нерчинска. В красном углу – божничка с иконками, кодиленка, ладан, молитвенники, восковые церковные свечи и поминальные просвири. Под божницей – небольшой столик-трехножка, на котором всегда лежало что-то церковное. В Пасху, к примеру, куличи и крашеные яйца, в вербное воскресенье – распустившаяся верба в горшке с водой. Но чаще всего – принесенные из храма свечи и ладанница с пахучей смолой.

Здесь же стол для занятия рукоделием, на нем целая гора тряпичных лоскутков, среди которых затерялся берестяной коробок с иглами, наперстками, нитками и пуговицами. Возле стола – два табурета. Против окна на стене – большое овальное зеркало в бронзовом окладе, которое Федор привез из Нерчинска. Под ним широкая скамья, покрытая овчиной шубой, – аришкино спальное место.

Была еще и небольшая светелка, смежная с горницей и отделенная от нее занавеской, где стояла родительская кровать.

Таким же незамысловатым выглядел и опаринский двор, огороженный заплотом из жердей. В нем амбар, стайка для коровы, поветь[44] для Киргиза, небольшой огородик; тут же баня «по черному», сарай, где у хозяина, мечтавшего когда-нибудь заняться пашенным делом, хранились сельхозорудия, конская сбруя, а еще стоял обыкновенный плотничий верстак. В конце огорода – одетый срубом копань[45] с ледяной прозрачной водой.

Вот возле этого колодца Федор и учинил испытание своим сыновьям. Чтобы не путаться в рукавах казацкого чапана[46], он снял его и набросил на колодезный ворот, оставшись в исподней тельнице. Петр же с Тимохой лишь освободили застежи своих косовороток да для удобства закатали штанины порток.

– Ну, кто первый? – протягивая саблю сыновьям, спросил отец.

– Дай, я! – подтянув штаны, выступил вперед Тимоха.

– Ты штаны-то не подтягивай, мотузком[47] их подвяжи – не то свалятся… И носом не шмыгай – не маленький, – беззлобно заметил отец.

Петр снял свою опояску с рубахи и протянул ее брату. Подвязав портки, Тимоха смело взял из рук родителя саблю, вынул ее из ножен и принял боевую стойку.

– Ну, что стоишь, давай наступай! – велел отец.

Тимоха, размахивая клинком, смело полетел вперед и тут же, выронив саблю, упал носом на землю.

– Так нечестно! – закричал парень. – Зачем ты мне, тять, ножку подставил?

– Ты давай не гунди, а дерись! – прикрикнул на него отец. – На ратном поле тебе не на кого будет пенять. Ну же, наступай!

На этот раз Тимоха был осторожен, опасаясь снова попасть впросак. Вместо того, чтобы смело идти вперед, он начал делать какие-то замысловатые движения, и это у него получалось так ловко, что отец был вынужден отступить.

– Ну-ну, давай-давай! – подбадривал Федор сына. – Кистью, кистью больше работай, а то у тебя лезо[48] будто мертвое. Так, недурно! А ну еще…

Тимоха был в ударе. Он снова и снова попытался загнать отца в угол, но в тот самый момент, когда уже готов был праздновать победу, Федор, изловчившись, выбил у него из рук саблю.

– Вот так, браток, нужно воевать! – подхватив ее на лету, усмехнулся Федор. – Ну, еще что ли побалуем?

– Нет, теперь давай я! – сказал Петр.

Он взял из рук отца саблю и начал осторожно на него наступать. В отличие от брата, в его стойке присутствовало что-то звериное. Он не шел на противника грудью, а, пригнувшись к земле, мягко подкрадывался к нему, при этом зорко следя за каждым его движением. Саблю держал жестко, уверенно, но размахивать ею не пытался. Напротив, он будто бы выжидал, когда противник ошибется.

– Ну, давай, наступай, что крадешься, как волк! – рычал на него отец, но Петр его не слушал.

Его цель – победить. А если он будет спешить, тятька непременно расправится с ним, как с Тимохой.

Наконец отцу надоело наблюдать за волчьей поступью сына, и он пошел вперед. Его натиск был таким стремительным и неукротимым, что Петру пришлось нелегко. Он метался из стороны в сторону, делал волчьи прыжки, пытаясь увернуться от ударов. Однако Федор продолжал наступать. Сабля в его руке была будто бы живая. Она играла, делала невообразимые движения, запутывая противника и принуждая его сдаться.

Но Петр сдаваться не хотел. Заколдованный замысловатой игрой отцовской сабли, он вдруг встрепенулся, сделал волчий бросок вперед и достал бы Федора, коли б не его бойцовский опыт и прирожденная ловкость. Сделав шаг вправо, он быстро развернулся и, схватив пробегавшего мимо него сына за шиворот посконной рубахи, бросил его наземь. Подставленный к горлу Петра клинок говорил о том, что он проиграл вчистую.

– Ну что, воины? Теперь вы поняли, что никуда не годитесь? – довольный собой, проговорил Федор. – А то возьми нас, тять, с собой. Нет, братцы, вначале воевать научитесь, а уж потом просите.