Читать книгу Колдунья-индиго - Алексей Яковлев - Страница 7

Артемов наконец дозвонился до начальника службы безопасности и получил «добро» на вызов полиции. А Глеб, отойдя в сторонку, связался с Медведевым, доложил о трагическом происшествии и спросил, как ему себя вести в сложившихся условиях.

Медведев несколько секунд молча переваривал новость, затем сказал, что выразит соболезнование Никандрову лично, а Панову дал полезные ЦУ:

– Тебя для чего наняли? Усовершенствовать систему охранной сигнализации и искать сообщников похитителей хозяйского сына в никандровском окружении. Вот и занимайся своим делом. И помоги в расследовании убийства Никиты. Если тебя об этом попросят.

Потом приехали оперативники из местного ОВД и работники районной прокуратуры. Панова опросили как свидетеля, но о его совместной работе с оперативниками и прокурорскими не было и речи. Напротив, местные пинкертоны смотрели на Глеба чуть ли не с большим подозрением, чем на всех прочих. А познакомившись с сотрудниками оперативно-следственной бригады поближе, Панов сделал вывод, что с опытными кадрами в области такая же напряженка, как и в столице.

Возглавлял бригаду молодой, чтобы не сказать юный, следователь областной прокуратуры Духанский. Недостаток следственного опыта он стремился компенсировать дотошностью, а мизерный стаж работы в прокуратуре – подозрительностью. Панов попытался было предложить Духанскому свою помощь в расследовании преступления, но ответом на эту любезность стал лишь пронзительный взгляд исподлобья, который лучше всяких слов объяснил Глебу, что он сам же является главным подозреваемым в злодейском убийстве. Похоже, Духанский установил связь между приездом Панова в бывшие «Сосенки» и случившимся тут же убийством Никиты. Как ни пытался Глеб доказать упертому следователю, что «после» не всегда означает «поэтому» и что он даже по времени никак не успевал доскакать с той просеки, куда они с Артемовым ошибочно свернули, до озера, чтобы убить Никиту, а затем одновременно с Юлией вернуться к развилке, Духанский лишь подозрительно взирал на него исподлобья и демонстрировал схему, на которой злополучную просеку и озеро напрямик соединяла узкая тропинка, до которой Панов то ли не доехал, то ли второпях и по незнанию местности не заметил. Этот последний довод Духанский., по-видимому, считал самым уязвимым местом в пановских оправданиях и всячески пытался выяснить, не бывал ли Глеб в этих краях раньше, не проводил ли, проще сказать, предварительную рекогносцировку на местности? В конце концов Панову надоело убеждать упрямца в своей невиновности, он плюнул и заявил, что когда Духанский сам убедится в абсурдности своей версии, он будет к его услугам и окажет посильную помощь в поисках убийцы или убийц. А пока займется тем, для чего Никандров его и нанял, то есть проверкой и модернизацией охранной сигнализации поместья. Так что Духанский остался со своим пронзительным взглядом из-под насупленных бровей беспомощно барахтаться в трясине лопающихся одна за другой, как болотные пузыри, несостоятельных версий, а Панов озаботился проверкой электронных и прочих средств, предназначенных для охраны персон и имущества никандровского семейства, попутно знакомясь с многочисленной прислугой особняка и обширного поместья.

Помимо охранников и их начальника, домработницы Оксаны и горничной Юлии Лидии, с которыми Глебу уже довелось общаться по приезде, с Лидой, правда, только «орально», господ обслуживали еще домоправительница Надежда Тимофеевна, тощая особа лет сорока, крашенная под платиновую блондинку с гнедыми подпалинами у корней волос; горничная госпожи Никандровой Елена, не совсем Прекрасная, но тоже ничего девушка, хотя и на затянувшемся выданье; садовник Вадим Васильевич, худощавый мужчина далеко за сорок, совмещавший свою садовую деятельность с кормлением опекаемых Юлией приблудных псов и чисткой их вольеров; повар-китаец Ван, которого все звали Ваня, и подсобный рабочий на кухне Алишер – гастарбайтер из братской среднеазиатской республики СНГ. Охранники по совместительству служили водителями высоких персон или, наоборот, водители были охранниками. Ко всем этим людям Панов приглядывался и старался сойтись с ними поближе, памятуя о главном своем задании – установить источник утечки информации из особняка Никандровых к похитителям Дэна. Но был человек, точнее, особа, с которой Панова побуждали сблизиться не обязательства контракта, а веление собственного сердца, пораженного сразу двумя божественными лучниками: Амуром, богом романтической любви, и Эротом, божеством плотского вожделения, по-современному – секса, метящего обычно не столько в сердце, сколько в другие, не менее прекрасные, но не столь возвышенные части возлюбленных тел. Какая мифологическая стрела и в каком органе его тела засела глубже, Глеб пока не решил, но чувствовал, как постепенно дозревает до кондиции знаменитого поэта, в порыве страсти восклицавшего: «Хочу упиться роскошным телом! Хочу одежды с тебя сорвать!» Вид Юлиного тела, обнаженного волею случая значительно ниже пупка, оставил неизгладимое впечатление и в его сердце, и во всей телесной субстанции, и если не сорвать грубо оставшиеся в тот раз на девушке одежды, то совлечь их в более подходящей обстановке он был очень даже не прочь.

Однако увидеть самую интересную для него фигурантку Пану никак не удавалось. После пережитого шока Юлия лежала в своей спальне в окружении спешно вызванных светил медицины, рангом не ниже профессора и доктора медицинских наук. Позже, после тщательного обследования пациентки и длительного консилиума, светила разъехались по своим частным клиникам и государственным НИИ, оставив при болящей двух своих коллег: профессора-психолога и доктора медицинских наук – то ли психиатра, то ли невропатолога. Глеб надеялся, что, когда Юлия оправится от нервного потрясения, она благосклонно отнесется к его сердечным воздыханиям. Как-никак он спас ее от смерти, а юные девушки страсть как любят, чтобы прекрасные принцы или, на худой конец, храбрые рыцари их спасали. На принца Глеб, конечно, не тянул, но по-рыцарски спасти красавицу ему подфартило.

«Юлия – натура увлекающаяся, причем чрезмерно и не зная разумных границ», – размышлял Панов. Сегодня она увлечена собачьими санаториями и защитой зверушек. Но если натура идет в разнос, то обычно во все стороны. Возраст у Юлии самый романтичный – девичья пора пришла! А когда «пора пришла, она влюбилась», как верно подметил поэт. Или влюбится завтра. И так же сломя голову, как в собачьи меценаты, ринется в бурный океан роковых страстей. Себя-то не изменишь! Глеб лелеял мечту стать лоцманом ее любовной лодки, взять управление в свои руки и направить легкокрылую ладью прямиком в открытое море любви, благоразумно минуя рифы и мели семейного быта, на которые он напоролся в предыдущем плавании. Заманчивой перспективой необременительной любви соблазнял его сластолюбивый Эрос… Букет алых роз, бокал шипучего шампанского, ночь любовных восторгов, нежный прощальный поцелуй утром и – до свиданья, любимая! До скорых и радостных встреч! И всем хорошо, все счастливы и довольны… Но Амур, бог любви возвышенной, тоже не дремал, а напускал сиреневого тумана и так затуманил пановские мозги, что в его воспаленном воображении стали возникать, наподобие фата-морганы, разные романтические картины. Вот он с молодой супругой и двумя прелестными малютками, кудрявеньким мальчиком и голубоглазой, точь-в-точь как Юлия, девочкой прогуливается по садовой аллее, среди ярких цветов и порхающих бабочек. Горячо любимая и нежно любящая жена берет его под руку, ласково прижимается к плечу, а ее красивую головку покрывает белоснежная фата…

«Чур-чур меня!» – стряхивая с себя сиреневое наваждение, в ужасе мысленно завопил Панов и даже руками замахал, изгоняя из головы жуткую фантасмагорическую картину.

Его всполошила не хронологическая непоследовательность событий: сначала малюток, а потом белоснежная фата их мамы. По нынешним временам это обычная вещь. Просто после диких скандалов, которые ему закатывала бывшая жена, белоснежная фата невесты стала для него страшнее савана мертвеца. Навсегда захлопнув за собой двери собственной квартиры, Глеб поклялся обходить отныне загс десятой дорогой и рассчитывал, что собаколюбивой Юлечке за хлопотами и заботами о ее хвостатых питомцах недосуг будет думать о юридическом оформлении их романтических отношений, если таковые возникнут. Тем более что при папиных-маминых капиталах никаких корыстно-материальных стимулов у нее нет и быть не может, матримониальных – тем более. Общеизвестно, что успешным, то есть богатым, женщинам на фиг не нужны никакие мужья. Вот бой-френды – это да, и в неограниченных количествах!

«Так почему бы мне не стать Юлиным бой-френдом? – спрашивал себя Панов. – Что я, хуже других? Внешностью Бог не обидел, здоровье отменное. Муж ей не требуется? А я и не набиваюсь. Как сказал поэт: “Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить. Но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить…” И не только говорить!»

Вот такие планы строил Панов, науськанный коварным Эротом. Но Амур не сдавался, а все поддавал и поддавал сиреневого тумана. И опять наплывала фата-моргана: он катит коляску с очаровательными близняшками по той же зеленой аллее, среди цветов… «Гули-гули-гули…» – щекочет он их пухленькие животики и вставляет соски в их маленькие ротики… А горячо любимая и пылко любящая жена нежно прижимается красивой головкой к его плечу. Головка на этот раз, слава богу, без белой фаты. Схватка двух божественных противников, при явном преимуществе Амура, бушевала в душе Панова весь день и всю последующую ночь, а утром он наконец увидел и вожделенный объект своих воздыханий и томлений.

Юлия появилась на аллее не одна. Следом за ней шел верный кот Брут, за котом плечом к плечу и хвост к хвосту – Услада и Руслана, а замыкали процессию два медицинских профессора: психолог и психиатр-невропатолог. Доктора шли с вытянутыми вперед руками, готовые в любую минуту подхватить болезненную пациентку, чуть только она пошатнется. И как только в походке девушки возникала некоторая неуверенность, доктора кидались вперед. Но Юлия самостоятельно восстанавливала равновесие и протестующим жестом руки заставляла эскулапов держаться на расстоянии. Панов наблюдал эту картину из-за угла дома, и вид Юлии его одновременно и обеспокоил, и восхитил. Обеспокоила ее неуверенная походка, а восхитило отсутствие всех прибамбасов, которые так уродовали красавицу при их первой встрече. На голове теперь отсутствовали макароны, а волосы приняли свой естественный золотистый цвет и свободно ниспадали на плечи хозяйки. Чудовищные лосино-галифе были отправлены в отставку, и их заменили джинсы, правда, тоже очень модные, с двумя дырками спереди на каждой штанине. В джинсы была заправлена белая рубашка. Панову захотелось как следует рассмотреть лицо девушки, поздороваться, поинтересоваться ее здоровьем и (память-то девичья коротка) напомнить ей о себе.

Юлия медленно шла в направлении своего собачьего питомника, Глеб, хоронясь за кустами, быстро ее обогнал и двинулся навстречу по той же аллее. Вблизи Юлия напоминала прекрасную лунатичку. Лицо ее побледнело, но, освобожденное от страшного макияжа, стало еще красивей. Огромные голубые глаза смотрели на Глеба, хотя вряд ли что-то видели. Во всяком случае, Юлия его не узнала. Глеб поздоровался, пухлые алые губки шевельнулись в ответ, но до пановских ушей не долетело ни звука. Той же неуверенной походкой сомнамбулы девушка прошла мимо своего неузнанного спасителя, а Панов, постеснявшись строгих профессоров, не решился пристроиться к процессии, но вновь за кустами ее обогнал и продолжил свои наблюдения из-за зеленого укрытия. Чем ближе Юлия подходила к вольерам, тем увереннее становилась ее походка. Видимо, приветственный лай, вой, визг и скулеж ее мохнатых питомцев, почуявших хозяйку, казались ей слаще фуг Баха, концерта для скрипки с оркестром Бетховена и хитов современной поп-музыки во всем их разнообразии. А непосредственное общение с элитой собачьего сообщества, по ее указаниям выпущенной служителем из вольеров, подействовало на болящую благотворнее любых медицинских процедур. «Хорошо еще, что не выскочила вся псарня, – подумал Глеб, – а то бы благодарные Жучки и Шарики зализали свою благодетельницу до смерти!» Но и ограниченного контингента хвостасто-языкастых поклонников оказалось достаточным для чудесного выздоровления больной. Юлия окончательно воспряла духом, деловито отдавала распоряжения служителю и ветеринару, самолично оказывала особо запаршивевшим псам медицинскую помощь и награждала лакомством из услужливо поднесенного служителем огромного ведра всех мохнатых пансионеров, не дискриминируя никого, даже последнюю шавку. Эскулапы радостно констатировали несомненное исцеление больной, причем психолог открыто торжествовал, психиатр смущенно разводил руками. Видимо, ранее врачи разошлись во мнениях о полезности для пациентки лечебно-собачьей процедуры, но психолог настоял на ее проведении и оказался прав.

Недовольство происходящим выражали только Брут, шипевший на собак с плеча Юлии, и Услада с Русланой, с трудом отбивающиеся от назойливых приставаний лохматых джентльменов. Завершив благотворительный вояж, Юлия бодрым шагом направилась обратно к дому, но теперь процессию возглавлял Брут, спрыгнувший с плеча хозяйки, за ним трусили Услада с Русланой, а следом шла возрожденная Юлия в сопровождении медиков. Панов, с изумлением и радостью наблюдавший за чудесной метаморфозой, подумал, что его час наконец-то настал и очнувшаяся от пережитого шока Юлия теперь его узнает, а любезные речи, заранее заготовленные, произведут на девушку должное впечатление. Так же скрываясь за кустами, он опять обогнал оздоровительную экспедицию, вынырнул из-за клумб и с невинным видом направился к дверям особняка, рассчитав, что окажется там одновременно с Юлией. Но не доходя до места предполагаемого Глебом рандеву шагов двадцать, девушка вдруг побледнела, зашаталась, и медики едва успели подхватить ее под руки. На их тревожный крик из дома выскочили охранники. Панов тоже бросился на помощь, но ему довелось лишь поддержать Юлин локоток из-за спин эскулапов. Впрочем, спустя минуту Юлия оправилась, отстранила докторов и в сопровождении хвостатой, медицинской и силовой свиты удалилась в свои апартаменты, а огорченный, встревоженный и разочарованный Глеб остался стоять перед дверями, даже не замечая, что от досады чешет собственный затылок. Закончив эту скорбную процедуру, Панов вздохнул, оглянулся и вдруг увидел за той же клумбой, откуда он недавно так резво выскочил, Новикова с яблоком в руке. Кусая яблоко, начальник охраны глядел на нерасторопного Юлиного поклонника, ехидно усмехался и с деланным изумлением покачивал головой, как бы говоря: «Хорош гусь! Увидел красивую девчонку и сразу спекся. Теперь его хоть яблоками фаршируй!»

Глеб сначала хотел послать не в меру любопытного приятеля куда подальше вместе с его фруктовым аппетитом и ехидством, но вовремя вспомнил, что улыбается Новиков скорее всего для того, чтобы не плакать. Недавно Панов стал свидетелем публичного разноса, который Нелли Григорьевна устроила своему главному бодигарду. Надменная красавица, не повышая голоса, морально стерла обмишулившегося начальника охраны в порошок и, фигурально выражаясь, втоптала его в грязь, завершив выволочку презрительным вопросом: «Вы хотя бы сами себя способны будете защитить?»

И Панов отметил: вываляв своего главного охранника в дерьме, хозяйка особняка все-таки не собирается его увольнять. Усек это и Новиков и стал с жаром уверять шефиню, что впредь сумеет устранить все охранные огрехи и ее жизнь и жизни всех членов никандровского семейства будут в полной безопасности. О том, что ее неожиданный отъезд отчасти послужил причиной гибели Никиты, Новиков благоразумно умалчивал. И правильно делал. Начальник охраны обязан заранее просчитать все варианты, в том числе предусмотреть возможность непредсказуемых поступков взбалмошных дамочек. И его ссылки на эти объективные обстоятельства никто принимать во внимание не станет. Так что усмехаться ему осталось недолго. До возвращения Никандрова мачеха может отнестись снисходительно к бодигарду, не уберегшему ее пасынка. Еще неизвестно, как она сама к этому пасынку относилась. Может, терпеть его не могла и он платил ей взаимностью. Но родной отец убитого вряд ли будет столь же снисходителен к виновнику гибели своего сына. Люди обычно склонны проявлять милосердие к обидчикам посторонних для них людей, а когда затронут их самих или близких им людей, куда только исчезают их благодушие и терпимость! Готовы в клочки разорвать виноватого, да и косвенно причастным к происшествию или не причастным вовсе тоже достанется на орехи! Отец Никиты собирался прилететь уже вечером. Панов и так удивлялся, какие дела могли задерживать Никандрова за границей, ведь о гибели сына его известили еще накануне. Чтобы не попасть под горячую руку хозяина и не остаться без оговоренной оплаты, Глеб намеревался к его приезду закончить ревизию охранной сигнализации по периметру поместья, чтобы отчитаться перед заказчиком за определенную работу.

Неисправностей оказалось больше, чем Панов предполагал, и более-менее наладить работу охранной системы Глеб смог только к концу дня. Теперь следовало проверить сигнализацию в особняке, и Панов намеревался начать с кабинета хозяина. Не успел он подняться по парадной лестнице на второй этаж, как встретил запыхавшуюся Оксану, которая сообщила, что давно его ищет: приболевшая молодая хозяйка пожелала с ним побеседовать и потому просит ее навестить.

Глеб поднялся на второй этаж особняка и прошел через зал, застеленный огромным зеленым ковром. Это его наивные Услада-Уся и Руслана-Руся, отведав супермаркетовых деликатесов, принимали за газон. Очищенный безотказной Оксаной от последствий пищевых диверсий, он снова сиял первозданной псевдотравяной свежестью. Пустующие теперь комнаты Никиты примыкали к залу, и хотя Панов за время своей полицейской службы видел много смертей и трупов, тень погибшего молодого человека чудилась ему за закрытой дверью. Из апартаментов юной хозяйки, расположенных дальше по коридору, мимо Никитиных дверей и пробегали обычно Юлины собачки, любившие порезвиться на зеленом ковровом газоне. На этом пути их подстерегал, наподобие Соловья-разбойника, ныне покойный Никита с несанкционированным угощением, несовместимым с изнеженными диетическим питанием собачьими желудками. Сейчас бдительное тявканье Юлиных любимиц доносилось из ее спальни, пока Глеб выслушивал последние наставления медиков: разговаривать с пережившей тяжелое нервное потрясение девушкой следует недолго и очень деликатно, избегая неприятных тем, чтобы не расстроить и без того расстроенную психику больной. Панов пообещал, что будет строго следовать врачебным рекомендациям, и одним пальцем деликатно постучал в двери Юлиной спальни. Мелодичный голос девушки, разрешавшей войти ожидаемому гостю, и сварливое тявканье Услады и Русланы послужили ему ответом. Глеб открыл дверь, и перед его глазами предстала картина, достойная кисти самого изысканного художника-буквалиста. Стены Юлиной спальни, выдержанные в нежно-лазоревых тонах, изящно сочетались с дорогой антикварной мебелью под старину, сама недужная хозяйка возлежала на широкой ослепительно белой постели в белом же кружевном пеньюаре, до пояса прикрытая белейшим атласным одеялом. Волна золотистых волос обрамляла прекрасное лицо с огромными синими глазами и падала на округлые покатые плечи, такие же нежно-белые, как и открытые до плеч руки, уже без следа скалящихся тигров и злобных змеюк на предплечьях. Татуировки, пирсинги в носу и на губе вместе с ядовитой косметикой исчезли без следа. Как обстояло дело с украшением на пупке, для Глеба осталось тайной, покрытой пеньюаром. В целом картина была так очаровательна, что Панов не мог не воскликнуть, мысленно, конечно: «Ангел, настоящий ангел!» В таком виде придворные живописцы тринадцатого века, преимущественно французского происхождения, изображали неземной красоты аристократических пастушек, и для полноты пейзажа не хватало лишь овечек, которых здесь заменяли Услада, Руслана и Брут, делившие ложе со своей ангелоподобной хозяйкой. Причем собачки нежились у нее в ногах, а кот возлежал прямо на подушке, пушистым серым хвостом шевеля мягкие золотистые волосы Юлии. С умильной улыбкой Глеб приветствовал деву красоты, пожелал ей доброго вечера и выразил надежду, что теперь больная чувствует себя лучше.

– Гораздо лучше, – подтвердила Юлия и пригласила гостя присесть на мягкий пуфик вблизи ее кровати.

Разговор завязался несколько сумбурный, потому что и хозяйка, и гость немного смущались. Наладить ненатужное общение помогли эрзац-овечки. Глеб попросил разрешения погладить собачек и кота, и те отнеслись к его ласке с доверием, а Брут даже перебрался с Юлиной подушки к нему на колени и довольным мурлыканьем одобрял почесывание гостем его пушистой шейки.

– Даже Брут вас признал, а обычно он не доверяет мужчинам! – удивилась Юлия. – Животные прекрасно чувствуют, злой человек или добрый – их не обманешь! Злому они никогда не поверят, а с вами сразу подружились!

Чтобы не тревожить больную, Глеб не касался в разговоре трагического происшествия, но Юлия сама стала рассказывать об обстоятельствах гибели брата. Вначале их прогулка не была особенно приятной. Никита пытался несколько раз подстрелить ворон, но сестра своевременно толкала его под руку, и он в них не попадал. Никита на нее сердился, ругался и называл неприличными словами, но потом стал смеяться, и они помирились. У Юлии тоже улучшилось настроение, потому что все птицы остались живы и здоровы. Они доехали до озера, Никита захотел искупаться и снял одежду. Юля тоже собралась окунуться, но у нее не было с собой купальника и пришлось отойти за кусты. Ведь не очень прилично показываться в нижнем белье даже брату.

Она успела снять только блузку, когда раздался выстрел и крик Никиты. Юлия пыталась помочь раненому, а может, уже и убитому, но, когда выстрелили и в нее, так испугалась, что перестала что-либо соображать, и о последующих событиях помнит смутно. Но очень благодарна Панову за свое спасение: нога у нее запуталась в стремени, и если бы не его помощь, она наверняка вывалилась бы из седла и лошадь потащила ее головой по земле… И еще она признательна Глебу за ветровку и возвратит ее вскоре с благодарностью. В жизни ей часто приходилось разочаровываться в людях, а от мужского племени она изначально не ждала ничего хорошего. И как же приятно ей сейчас признать свою ошибку! Есть, есть еще настоящие мужчины – Рыцари с большой буквы! Она интуитивно почувствовала это еще при их первой встрече, когда Глеб охотно согласился погулять с Усладой и Русланой и собачки сразу к нему потянулись. И Юлия опять стала горячо благодарить Панова, но теперь почему-то не только от себя лично, но и от лица Услады, Русланы и всех их мохнатых, хвостатых и зубастых соотечественниц и соотечественников России. Или в этом случае следует говорить «от морд»? В заключение своей пылкой речи Юлия снова назвала Глеба «Рыцарем с большой буквы», а также «рыцарем без страха и упрека».

Некоторую сумбурность Юлиного монолога Глеб отнес на счет девичьего смущения и застенчивости, и это еще выше поднимало Юлию в его глазах. Согласитесь, смущающаяся и застенчивая девушка (это в наше-то модерновое время!) дорогого стоит! Глеб вдруг ощутил необыкновенное сердечное волнение, словно его то возносило под облака, то опускало на дно морское. «Вот в таком состоянии охваченные любовным безумием мужики и начинают говорить стихами», – промелькнуло у него в голове.

И точно, живи он в восемнадцатом веке, наверняка бы выдал что-нибудь вроде: «Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды…» Тем более что охрана Никандровых вкупе с прочей челядью вполне тянули на приличных размеров орду, разве что не киргиз-кайсацкую. А когда дева красоты и скромности возвела его в сан рыцаря, пановская голова совсем пошла кругом и над ней окончательно сомкнулись бурные волны, не совсем морские, но зато амурские. Только пузыри пошли по поверхности… Само собой, имеется в виду не дальневосточная река, чьи волны источают запах китайского фенола, а волны романтического сиреневого тумана, напускаемого богом возвышенной любви на заболевших нежной страстью индивидуумов. Амур полноправно царил в душе Глеба и, подобно модному блатному архитектору, беспрепятственно возводил там прекрасные воздушные замки. Меж этих великолепных сооружений, с любимой женой, нежно прижимающейся щекой к его плечу, он идет по усыпанной желтым песочком дорожке, среди цветов и душистых трав, и везет детскую коляску с двумя очаровательными крошками… Нет, крошки, мальчик и девочка, уже подросли и держатся ручонками за папины брюки и мамину юбку, а в коляске гулькает еще одна голубоглазая девчурка, ужасно похожая на маму, или мальчуган, тоже голубоглазый… А бог плотской, приземленной любви Эрот притулился где-то в самом темном углу его души и завистливо смотрит на триумф своего божественного конкурента.

В общем, пока Юлия превозносила благородного героя, своим примером реабилитировавшего мужское племя, а Амур, совместив воздушную архитектуру с вокалом, торжественной эпиталамой взывал к небесному коллеге: «О, Гименей! Бог Гименей!» – а бог законного брака Гименей исполнял соло на трубе марш Мендельсона, в задуренной любовью голове Глеба промелькнули все романтические иллюзии, какие только может напридумывать себе инфицированный нежной страстью молодой человек. Все бредовые мечты, в том числе опасные для психического здоровья самого мечтателя, побывали тут. «Пусть, пусть будет даже белая фата, – в стиле караоке прошептал про себя временно помешанный антропос. – Я на все согласен».

Прекрасные опасные мечтания Пана прервала Юлия, протянув мечтателю плотный конверт, который вынула из-под подушки. Глеб машинально принял это непочтовое отправление и сразу нащупал внутри пачку чего-то, предположительно бумажного. И тут сознание его странным образом расщепилось. Разумом он понимал, что получил законвертированную бяку, никоим образом не совместимую с прекраснодамско-рыцарскими отношениями. А сердце по инерции продолжало одурманивать его любовным бредом… Мол, Юлия тоже питает к нему нежные чувства и выразила их в любовном послании, возможно, даже в стихотворной форме. Судя по толщине бумажной пачки в конверте, там была целая любовная поэма, где вместо точек только строчки и все на букву «л». Глеб вскрыл конверт и убедился, что разум, как всегда, оказался прав.

Из конверта выглядывала толстая пачка долларов. Гименей завершил торжественную трубную мелодию жалобным писклявым пуканьем, и оба бога испарились с возвышенно-любовной эстрады без следа, как поп-звезды, не поладившие с начальством телеканала. Только приземленный Эрот усидел в своем темном углу и не без ехидного торжества провещал оттуда: «Я же говорил! Я же предупреждал!» Воздушные замки в душе Панова обрушились со страшным грохотом, как небоскребы, построенные гастарбайтерами, и последний миг придавленных обломками романтических иллюзий озарило роковое откровение: «Бой-френдам прекрасные девушки не суют подачки в конвертах, а любимым женихам – тем более!» Профессиональная выдержка не подвела и помогла Пану сохранить на губах умильно-благостную улыбку, но женская интуиция все же подсказала Юлии, что происходит что-то не то. Она истолковала это «не то» в соответствии с действительностью и извиняющимся тоном объяснила Глебу, что большей суммой она в настоящее время, к сожалению, не располагает. Вот когда прилетит папа…

Несостоявшийся кандидат в бой-френды и женихи все с той же приятной улыбкой снял со своих коленей мурлыкающего Брута, посадил его на атласное одеяло вблизи Юлиной талии и туда же, в район Брутова хвоста, положил конверт с деньгами.

– Я в детстве очень любил сказки про рыцарей. В этих сказках прекрасные дамы одаривали рыцарей только своей признательностью. Я на рыцарское звание не претендую, но свои детские воспоминания хочу сохранить в первозданном виде. Вы меня поблагодарили за мою незначительную услугу, и этого более чем достаточно, – Глеб улыбнулся еще шире и по возможности искренней. – Надеюсь вскоре увидеть вас уже абсолютно здоровой и такой же энергичной, жизнерадостной и современной девушкой, как при нашей первой встрече… «С макаронами на голове и клипсой в носу», – последнее пожелание Пан, естественно, не озвучил.

В это время за спиной Панова послышался звук открывающейся двери. Он обернулся и увидел на пороге комнаты яркую брюнетку лет двадцати с небольшим и узнал в ней горничную Лиду, с которой ранее смог познакомиться лишь «орально», когда она громогласно отшила свою хозяйку, навязывавшую ей Усладу и Руслану, и визуально, но только издали. А увидеть ее вблизи ему довелось лишь сейчас. «Эффектная девица, о такой никто не скажет: “Пройдешь – и не заметишь”», – мысленно прокомментировал Глеб выдающиеся во всех смыслах прелести пикантной особы.

Небрежно постучав в уже открытую дверь, брюнетка переступила порог комнаты и сделала несколько шагов, направляясь к вычурному то ли шкафу, то ли комоду красного дерева в стиле Людовика – надцатого с инкрустацией из самоцветов тоже старофранцузского происхождения, но была остановлена хозяйкой бесценного комода:

– Лида, ты же видишь, я разговариваю с человеком. Неужели трудно подождать несколько минут за дверью? Обязательно нужно мне мешать?

– Вы же сами велели найти ветровку, – дерзко возразила строптивая брюнетка, явно не собираясь отправляться за дверь, и при этом посмотрела на Панова. – Наверное, ее засунули в этот шкаф, – и она указала пальцем на старофранцузский раритет.

– Тут ветровки нет. Я просила тебя поискать ее в гардеробной. И между прочим, два часа назад! Неужели двух часов тебе не хватило, чтобы выполнить мою просьбу?

– В этой свалке ничего не найдешь и за четыре часа! – продолжала дерзить горничная.

Бледные щеки болящей Юлии покрылись легким румянцем:

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Какая свалка?

– Вот точно такая же! – смелая Лида подошла к старофранцузскому шкафу и распахнула самоцвето-инкрустированные дверцы. Из внутренностей аристократической мебелины вывалилась беспорядочная куча предметов женского интимного туалета.

Щеки Юлии расцвели кумачом:

– Я тысячу раз просила тебя навести здесь порядок!

– Да я тысячу раз порядок наводила – на следующий день опять та же мешанина!

– Потому что ты каждый раз все раскладываешь по-разному. Чтобы что-то найти, приходится все переворачивать вверх дном! Ты никак не можешь понять: каждая вещь должна лежать на своем, раз и навсегда отведенном для нее месте. Хотя бы брала пример с Оксаны, она все делает аккуратно.

– Ах, мне брать пример с Оксаны?! – взъерепенилась Лида. – Ладно. Тогда я тоже буду бить Усладу и Руслану мокрой тряпкой по мордам, когда они нагадят на ковер в зале. А ваши милые собачки делают это постоянно! Не зря бедняга Дэн и покойный дорогой мой… наш Никитусик называли их Уся-Руся!

– Что?! Как?! Мокрой тряпкой?! Усладу и Руслану?! – разгневанная Юлия всплеснула руками, захлебываясь в бурлящем эмоциональном потоке боли и возмущения.

Но тут в комнату вбежала Оксана, явно подслушивавшая за дверью, и набросилась на Лиду:

– Ты все врешь! Я не била Усладу и Руслану мокрой тряпкой! Я просто вытирала им мордочки, потому что ты ткнула собачек носами в их это самое! – и несправедливо обиженная Оксана разрыдалась.

Тут начался настоящий бедлам: Юлия кричала, Услада и Руслана тявкали, Брут шипел, Оксана рыдала, а Лида, пытаясь перекричать хозяйку, опровергала Оксанины обвинения и одновременно обличала разрюмившуюся коллегу в нанесении собачкам тяжкого морального вреда посредством мокрой тряпки. Только подоспевшие медики не позволили бедламу плавно перерасти в бои без правил. Они выгнали из спальни и Лиду с Оксаной, и Глеба, а сами остались успокаивать, утешать и врачевать потрясенную внезапно открывшейся неприглядной правдой больную.

Выйдя из апартаментов Юлии с руинами Амуровых воздушных замков в душе, Панов прошел по коридору и ступил на тот самый зеленый, размером с хорошую лужайку ковер, который Услада и Руслана путали с лужайкой и газоном. Там он нос к носу столкнулся с Новиковым. Лицо начальника охраны было встревоженным и мрачным, но по губам змеилась ехидная улыбка:

– Ну что, наш рыцарь удостоился аудиенции у царицы своего сердца? Выразила красавица свое восхищение его рыцарским подвигом?

«Вот так информация к размышлению! – ахнул про себя Глеб. – Начальник охраны прослушивает апартаменты дочери своего хозяина!»

Постаравшись не выдать своего удивления, он сердито буркнул в ответ:

– Какой еще рыцарь?

– Такой! – еще ехидней усмехнулся Новиков. – Рыцарь псиного образа!

– Очень дружелюбная шутка! – иронически поблагодарил бодигарда Панов.

– Не дружелюбная шутка, а настоящая дружеская услуга и помощь! – совершенно серьезно уверил приятеля Новиков. – Я же вижу, что ты, несмотря на мои предостережения, по уши врезался в Юльку. Мы, мужики, как увидим красивую мордашку и соблазнительную попку, сразу теряем голову. Тут ничего не поделаешь, инстинкт! Я и сам такой! Поэтому посочувствовал тебе и захотел по-дружески помочь. Как говорится – помоги ближнему, и ближний поможет тебе… Ты думаешь, что в Юлечкиной красивой головке зародилась симпатия к тебе потому, что ты эту самую голову сохранил на плечах? Как бы не так! Для Юлечки собачья голова дороже всех человеческих, в том числе и ее собственной! Поэтому я рассказал Оксане (со мной-то прынцесса не разговаривает) о том, как ты в горах спасал Найду. Помнишь? Оксана, естественно, передала мой рассказ хозяйке, ну а Юленька, собачья фанатка, сразу разахалась: «Ах, вот это настоящий мужчина! Ах, есть еще рыцари в наше время!»

«Горничная докладывает начальнику охраны о своих разговорах с хозяйкой. Интересно, именно докладывает или просто рассказывает», – размышлял Панов, припоминая давний эпизод из времени своего пребывания в «горячей точке».