Читать книгу Лето пробуждения. Сборник рассказов - Алексей Юрьевич Гергенов - Страница 1
ОглавлениеДорога к городу у залива
Почему мы все-таки и несмотря ни на что должны идти вперед?
А потому, что позади у нас – либо смерть, либо скука, которая тоже есть смерть.
А. и Б. Стругацкие, Град обреченный.
На станции на скамейке сидело двое. Оба в плащах и шляпах, ведь в полдень было всё еще прохладно в тени высокой горы, нависшей над зданием небольшого вокзала, а клочья тумана еще не растаяли над восточным перевалом, куда их должен увезти поезд, прибытия которого они ожидали.
Зимой температура в этих горах падала до нуля и заморозки как в Европе схватывали колониальную землю.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что сидевший слева мужчина выглядел немного старше своего соседа. Повернув голову к юноше, он обратился с вопросом:
– Как вы думаете, почему открытие новой железной дороги проходит без торжественной церемонии?
– Не знаю, я здесь проездом, – нерешительно отозвался собеседник. – Я вообще-то из глубин континента, с северо-востока. Мои родители были колонистами в джунглях. Наша ферма стоит в стороне и от рек, и от железных дорог.
– До океана здесь недалеко, а перевал невысокий. Но республике Санта-Катарина было невыгодно проводить через свои земли железный путь. Выход к морю у республики и так был – ведь она свободная приморская страна Восточного берега. Так же как и Рио-Гранди после войны, – мужчина вздохнул, и, переведя дух, продолжал. – Нижним провинциям, или как теперь их надобно величать, республикам Восточного берега, невыгодна быстрая связь Верхних провинций с океаном. Торговый протекционизм – знаете термин? Поэтому начатая английской концессией еще до войны узкоколейка, так и не была продолжена, хотя оставалось перевалить вот эти горы – и дальше по равнине к одному из заливов Атлантики…
Юноша неуверенно сказал:
– Знаете… Хотя живу здесь с детства, я не в курсе событий. До семи лет не знал португальского. У нас дома говорят по-немецки. Правда, я уже забыл язык родителей – нет, конечно, помню его, то есть понимаю, но уже не говорю.
– Мой дед выходец из Одессы.
– И ваш дед тоже говорил на языке своего детства?
– Он говорил на украинском… и на русском. Такая смесь родственных языков – как если бы ваш португальский смешали с испанским.
– А я владею и русским языком, – обрадовано сказал юноша. – Родители до революции жили в России. У них была ферма в Крыму – немецкие колонисты жили в Тавриде. Потом знаете… Врангель. Красные прорвали оборону полуострова, эвакуация в Константинополь. Мыкались по Европе, пока не осели здесь, приплыв на пароходе по программе переселения крестьян на плодородные земли, которые некому было обрабатывать.
– Сударь, давайте же перейдем на русский…
– И в самом деле…
После неловкой паузы юноша решил представиться:
– Кстати, мое имя Альберт.
Мужчина, помолчав, ответил:
– Зовите меня Виктор.
– А ваши родители тоже здесь живут? – опасливо спросил юноша, – в смысле, тоже колонисты?
– Нет, я совсем один в Новом Свете. Родители умерли, а друзья погибли на войне.
Раздался свисток паровоза. Оба собеседника повернули голову и вскочили со скамейки. Из багажа старший подхватил только небольшой саквояж, а юноша ловко поддев лямку, забросил за спину деревенский заплечный мешок, не вязавшийся с его плащом и шляпой.
Уже сидя в пустом вагоне, Альберт спросил:
– Скажите, Виктор, А почему же все-таки железную дорогу построили? Ведь республикам Восточного берега, как вы говорили, это невыгодно?
Виктор помолчал и произнес отстраненно:
– Именно поэтому их и нет.
– Что?
– Руководство дороги решило не афишировать первый рейс поезда, так как считает, что враги попытаются остановить поезд, свести его с рельсов.
– Что ж… Путешествие будет опасным, – задумался Альберт.
– Впрочем, после войны многое поменялось, – сказал Виктор. – Это раньше они устраивали провокации. Во время войны отряды под руководством русских офицеров, выследили всех лазутчиков противника, которые занимались подрывной работой. Белые офицеры, прошедшие Европейскую войну, а затем гражданскую у себя на родине, были очень опытны. Боюсь, у Восточных республик победа стала пирровой. Возможно, они как легендарный царь Пирр остались почти без войска.
– Но для подрыва поездов им сил хватит, – заметил Альберт.
– Могло бы хватить, – снова произнес Виктор загадочную фразу.
– А как же охрана? – спросил Альберт. – Мы едем в пустом вагоне, сзади товарный вагон, а впереди тендер и паровоз. Где бойцы, стрелки?
– Стрелок один, это я, – мрачно отозвался Виктор.
– А… почему вы один?
– А потому что их не будет. Когда перевалим хребет, вы всё поймете. Скажите лучше, что вас подвигло на такое путешествие?
– После мирового кризиса и войны, у нас туго с работой, и я решил использовать свое знание русского – устроиться корреспондентом в какую-нибудь русскую газету, основанную в Санта-Катарине эмигрантами.
– Вы едете к русским? Что же, на месте всё поймёте, – мрачно закончил Виктор. Он более не изъявлял желания продолжать разговор и откинулся на спинку сиденья, надвинув шляпу на глаза, делая вид, что дремлет.
Прошел час. Поезд катился по полям по сторону гор. Но к удивлению Альберта, не делал остановок, хотя они проезжали через множество станций. Чуть позже он понял причину – на них не было ни одного человека!
Железная дорога оказалась заброшенной.
– Что, прошла еще одна война? – спросил Альберт, выглядывая в вагонное окно.
– Хуже. Прошло полвека…
После этой оглушительной фразы Альберт замер на сиденье. А его мрачный спутник начал раскрывать карты. Загадочные недомолвки начали оживать в устах Виктора с неумолимостью кошмара, воплотившегося в жизнь.
Оказалось, что перевалив через хребет, они попали в конец двадцатого века… И работы для Альберта в русской газете уж точно не найдётся. Эмигранты в свое время основали газеты для других эмигрантов, которых из России в этот южный край прибыло несколько сотен тысяч. Но прошло более полувека – и закрылись когда-то многочисленные русскоязычные газеты, русские типографии. Их стало некому читать – эмигранты умерли от старости, а их дети, внуки и правнуки уже не говорили и не читали на русском языке…
– А как же железная дорога? – спросил Альберт. На его лице мелькали тени от деревьев, росших вдоль пути.
Виктор с деланным равнодушием отвечал, вновь привалившись к спинке и надвинув шляпу на глаза:
– Поезда давно не ходят по этой дороге. Вместо них товары по долине развозят автофуры. Железная дорога осталась как историческая достопримечательность. Поэтому рельсы в рабочем состоянии. Впрочем, сегодня, первого сентября девяносто пятого года, из поездки вернётся последний поезд… Дирекция приняла решение закрыть музейный маршрут – из-за отсутствия экскурсантов.
– Мы в самом конце ХХ века? Я же в будущем, – шептал потрясённый юноша.
– Альберт, только прошу, не удивляйтесь сильно…
– Получается, я сел на первый поезд на этой ветке, ставший последним, – пытался рассуждать далее Альберт. – Так куда же мы едем? Высаживаться на станции, как я понял, нет резона – газета «Под Южным крестом» давно закрылась, сотрудники умерли…
– Мы едем до города у залива, – невозмутимо произнёс Виктор.
– Значит, я увижу море?
– И даже этого у тебя не получится, мой юный друг. Лагуна пересохла. Мы доедем до самого берега пересохшего озера – пролив до океана давно зарос тиной и забился песком.
– Да уж… теперь я не то чтобы и юный. Раз мы перепрыгнули целых полвека, я стал старше многих нынешних жителей.
– Да, Альберт. Но ты не жил эти полвека. Тебе по-прежнему двадцать три года. Ты перенёсся сюда из прошлого, минуя его. Ты не знаешь даже, что такое телевизор…
– Виктор, вы как современник этих людей, смотрите на меня свысока.
– А я не современник этого мира. Я из еще более далекого будущего… из двадцать первого века. Тогда, как и в 70-е годы, провинции Восточного берега пытались объявить самостоятельность. У них снова не получилось – это в нашем мире. А в вашей ветке реальности, провинции всё-таки стали независимыми, причем, еще в конце двадцатого века. Ну вот, я и пытаюсь кое-что подправить, поэтому я здесь – так сказать, заслан сюда. Моя миссия – проехаться на этом поезде до залива и посмотреть, к чему привела борьба за освобождение республик в параллельном мире, дабы остудить горячие головы из региональных правительств.
Поезд катился и катился. Виктор рассеянно смотрел в окно. День был пасмурным, серое небо либо свет на показавшуюся вдали лагуну. Но дно бывшего водоема отсвечивало серой тиной и соляными отложениями – вода испарилась, оставив лишь небольшие лужицы да гниющие отбросы.
Когда-то здесь должны были построить хороший порт – удобную гавань для судов. Вот и длинный мол, уходящий далеко меж сухих полей бывшего озера, а еще дальше – занесённый песком пролив, но его уже некому прочищать…
А рельсы кончаются у самой кромки бывшего берега. Отсюда прямо на суда должны были перегружать товары, привезенные поездом из глубин континента. Но свободная торговля Верхних провинций пересохла как ручей. А Восточные провинции исчезли навсегда, оставив пустые станции вдоль вымершей железной дороги – как памятник людскому тщеславию и авантюризму…
* * *
Двое в плащах, развевающихся от теплого ветра, стояли на берегу высохшего залива. За их спиной замер локомотив, перед которым заканчивались рельсы – буквально в шаге от обрыва. А двое всё смотрели вдаль, где за далеким перешейком, неразличимый отсюда, волновался океан.
Юноша произнес:
– Рельсы остались позади, и мы словно готовы вернуться домой – нет, не в родительский дом за горами на востоке, а на подлинную родину на северо-восток отсюда.
– Тебе снилась наша снежная страна? – спросил Виктор. – Впрочем, сейчас там нет снега. Пока здесь стоит прохладная субтропическая зима, там настоящее лето. Всё наоборот в южном полушарии.
– Всё наоборот, наоборот, – шептал Альберт, глядя на восток.
– Так и в нашей прежней стране однажды внушили, что всё наоборот. А потом представления людей опрокинулись еще раз – когда они, на собственной шкуре, поняли что та, якобы правда – не правда. Да и поняли эту истину далеко не все.
– Я не сказал вам… Виктор, у меня тоже никого нет. Моя мать погибла от малярии – поселенцам власти не успели выдать хинин. Старший брат погиб в стычке с индейцами. А мой отец работал на ферме день и ночь, надорвался, и быстро угас. Но ферму так и не спас, ее отобрали кредиторы. Продав вещи, оставшиеся после описи имущества, я собрал небольшую сумму на дорогу. Но она привела меня к океану смерти. И нет пути назад.
– Не бойся и не жалей. Это путь честного человека. Мы сделали всё, что могли, – произнёс Виктор.
– Это был билет в один конец… в самом ужасном значении этого выражения, – вздохнул Альберт. – У меня не осталось денег на обратный путь, да и некуда возвращаться. А здесь странная пустота.
– Таков конец параллельного мира, выведенного в лаборатории. Он как пересохшая ветка на дереве. Когда миры заканчиваются, события в них приводят к катастрофе, затем время словно бы останавливается и местность пустеет. Подожди, чуть. Сейчас меня эвакуируют на магистральную ветвь реальности. Тебе повезло – ты уйдешь со мной, Альберт.
В ГОРОДЕ УТРЕННИХ ФОНТАНОВ
1. ЛЕСНОЙ ЧЕРТОГ
Под утро я проснулся и сразу выглянул в окно.
Пустой город пробуждался, постепенно заполняясь жизнью и светом.
Над пятиэтажными домами и над зелеными деревьями вдоль дорог и в парках расстилалось огромное синее небо, и висело в нём летнее солнце. Все это я уже видел, – думал я. – Но теперь вижу иными глазами, вновь как детстве. Теперь это уже не моя сказка. Сейчас всё идёт по заданной программе.
Выйдя к остановке, я увидел, как по улице медленно ехал старый отечественный микроавтобус. За лобовым стеклом рядом с водителем горел маленький зеленый огонек.
Напротив меня микроавтобус остановился. Сам того не ведая как, я сел в него. В салоне никого не было. И я тронулся в путь.
Теперь уже не встретишь старых советских микроавтобусов. Но еще в конце девяностых их можно было увидеть разъезжающими по городским маршрутам. В годы детства, в восьмидесятые, я тоже видел маршрутные такси, но ими пользовались редко. Лично я в те годы никогда на них не ездил. Да и мало их было…
Микроавтобус вез все быстрее и быстрее, водитель, выезжая из центра города дал сильнее газу, и замелькали за окном привычные виды – улицы и дома города.
Наконец, проехав по широкой и пустынной автостраде, микроавтобус подъехал к длинному крупнопанельному дому и остановился. Я вышел из салона. Вокруг как будто бы играла тихая музыка. Я увидел в отдалении девушку в красном платье, шедшую мне навстречу, и еще несколько человек прохожих…
Это было как во сне, как кажется впоследствии, настолько все необычно получилось. Вот он вход в завороженное место – вход без дверей, куда не ведет ни асфальтовая дорога, ни тротуар. Надо лишь пройти по земле, покрытой бурьяном и камнями…
Я поднялся к краю горной гряды. Сквозь сосны едва проглядывала цепь новостроек. По сторонам, куда ни кинь взгляд – холмы, покрытые лесом, пожарные просеки, а в ложбинах и на пологих склонах возводят остовы красных кирпичных многоэтажек.
По этим холмам должна была пройти Окружная железная дорога, – вспомнил я. Тогда бы сотые микрорайоны получили бы новый стимул к развитию. И вместо остановки «маршруток» я мог бы дойти до ближайшей станции пригородного трамвая.
Что-то мелькнуло между соснами – на соседнем холме, справа от меня. Я решил рассмотреть поближе сооружение, на вершине, благо, холм справа был не очень высокий…
И вот я добрался киоска, стоящего на пятачке вершины. Отдышавшись от быстрого подъема, я обогнул его. «Неужели киоск работает?
Но вместо витрины или ставен на ней, я увидел нишу как на павильоне автобусной остановки. Внутри ниши у стенки протянулась узенькая скамейка. В самом деле, остановка. Поднял глаза кверху и прочитал надпись:
Ост. «Лесной чертог». Марш. № 1, 2.
И рисунок на этой же вывеске – слева от надписи… силуэт трамвая с проводами над ним!
Я взглянул по ту сторону павильона. Там и в самом деле пролегали рельсы. Они уходили вправо и влево, спускаясь по обе стороны холма. Но раньше я их не замечал!
С соседнего холма послышался шум. Оттуда спускался вагон красного цвета. Нырнув в ложбине меж холмами, трамвай стал подниматься наверх, прямо к моей остановке!
Красный цвет трамвая наиболее безопасен, издали предупреждая людей. На улицах города реклама давно закрасила борта трамваев в синие, белые и зеленые цвета. Но в лесу в любой момент из-за поворота у холма, затенённого темно-зеленой хвоей сосен, может вынырнуть вагон, обманув зазевавшихся путников, разморенных лесной тишиной…
Когда двери трамвая задвинулись, я прошел по пустому салону и занял место на двойном крытом кожей сиденье – придвинувшись ближе к окну как в детстве. Прижавшись щекой к стеклу, я смотрел на лесной пейзаж. Конечная остановка маршрутных такси почему-то совсем скрылась из вида – словно ее никогда и не было… Я даже узнал грунтовую поляну, на которой минут десять назад стояло с полдесятка микроавтобусов.
И я понял: меня взял на борт пригородный трамвай, линию которого еще не проложили по этим холмам…
Я еду в край, где увижу то, что должны были повстречать все наши сограждане – как и было запланировано четверть века назад. Но люди возжелали иного. У них отняли уже уготованное им.
2. НАД ТУМАНОМ. ГОЛОС В ДИНАМИКЕ
Трамвай ехал дальше, по вершинам холмов. Пол под ногами гудел. За синим стеклом кабины водителя смутно угадывалась чья-то фигура.
Трамвай не делал более остановок – на прочих остановках не было ни одного пассажира. Между тем вагон пролетал по мостам, изогнувшимся в небо как радуга, высоко над ложбинами востока города, над рекой и железными путями.
Внизу показался знакомый мне Новый мост и чуть поодаль – металлические пролеты железнодорожного моста.
Исполинские эстакады, по которым двигался мой трамвай оказались проложены очень высоко – раза в три выше, чем старые мосты через реку и железную дорогу. Значит, на востоке города Окружная железная дрога превращалась в надземную эстакаду.
Сам город почти не заметен – весь покрыт клубящимся белым туманом, так что я лишь едва догадывался, что внизу стоят какие-то здания и совершенно не мог понять, чем город мог отличаться от привычного мне.
А вот и хребты к северу от города. Здесь ехать удобнее. Редкими стали ложбины. Трамвай почти перестал опускаться и двигался ровно – по холмам, соединенным в длинные хребты. По их вершинам пролегал путь.
Поездка затянулась. Я поднялся с места.
– Молодой человек, – раздался женский голос в динамике. – Конечной остановки сегодня не будет. В связи с тотальной деградацией и всеобщим вымером…
– Вымером?
– Извиняюсь, вымиранием.
– А вы кто? – крикнул я вперед салона.
– А я не человек, я автопилот.
Я бросился к кабине. За синим стеклом все также маячил силуэт, в котором я теперь признал женскую фигуру – с пучком волос на затылке. Я дернул за ручку двери, и та сразу отъехала в сторону. За пультом управления сидел манекен – в строгом сером костюме с юбкой, в коричневом парике. Манекен оказался одет тщательно: на ногах даже тонкие чулки, и обут в темно-серые туфли. Я взглянул за плечо, на ее лицо – тонкие губы, обведенные прозрачной помадой. Пустые серые глаза смотрели вперед стеклянным бесстрастным блеском.
В динамике что-то засвистело, и голос сказал:
– Муляж водителя тоже можете взять с собой. Мой голос исходит не из него, а из бортового компьютера.
Трамвай остановился. Я взглянул вперед за лобовое стекло. Рельсы обрывались. Трамвай стоял на краю хребта. Далеко внизу протянулась железная дорога. За ней – полноводная река. Следующий хребет начинался вскоре за рекой. Но эстакада для лесного трамвая до него почему-то не была проложена. Хотя расстояние до противоположного хребта много меньше, чем длина эстакад на востоке города.
Двери раскрылись.
Я обошел трамвай. И увидел, что рельсы кончались, словно кто-то обрезал их спереди. Никакого поворотного круга. Всего через метр горный хребет резко уходил вниз. Было даже страшно – такой крутой склон, что по его уступам скакали лишь горные козлы.
Я знал, что внизу проходит линия железной дороги и расположена станция «Мостовая». Чуть дальше через реку переброшен железнодорожный мост с железными арками вполне современного вида, но построенный более стал лет назад при Транссибе. Напротив моста у реки в студенческие годы мы отдыхали всей группой – тогда был самый конец мая. Оттуда, из узкой речной долины между хребтов я и видел этот склон.
Теперь осталось спуститься вниз и сесть на электричку. Вряд ли трамвай поедет назад, ведь в отличие от маневрового локомотива у него нет сзади кабины.
Но когда я обернулся, трамвая не было. Исчезли и рельсы. Вершина хребта уходила вдаль, чистая от какого-либо человеческого (человеческого ли?) вмешательства.
«Вот незадача! Придется спускаться. Более часа ведь придётся, – досадовал я. – Обдеру все брюки, наберу полные ботинки камешков. И ссажу ладони. И это – еще в лучшем случае, если не сорвусь с горной кручи».
Пришлось затеять пешее путешествие обратно на восток – по верхушке высокого отрога хребта Улан-Бургасы, нависшего темной стеной над севером города…
3. ЛЕСНАЯ ПРОГУЛКА
Нет на свете человека, которому не все равно, жив я или умер…
Р. Олдингтон. Смерть героя
Часа через два я увидел, как по лесной прогалине навстречу мне шли две пожилые женщины, неуклюже размахивая длинными тонкими палками. Да у них же лыжные палки! Это скандинавская ходьба, получившая распространение у нас с середины десятых годов двадцать первого века!
Боже мой! Я никуда не уехал. Я в своем настоящем! Я не увижу маму. Я не увижу милого мне города – каким я помню его по отроческим воспоминаниям.
Я уже ничем не помогу себе. Зачем-то судьба вернула меня обратно. И куда? В пустую квартиру, полную маминых вещей…
– Здорово, парень, ты чего задумался? – над моим ухом раздался разухабистый голос. – Тебе куда?
– Э… до города, – ответил я и оглянулся.
Голос принадлежал молодому на вид парню в белом мотоциклетном шлеме. Недалеко стоял прислонённый к дереву мопед. Как он мог в редком лесу подкрасться так близко? Да еще на мопеде?
– Давай-ка я тебя подброшу. Отсюда пешком не дойдешь.
Он усадил меня сзади, и мы с натужным ревом мотора понеслись между высоких сосен.
Мопед стал спускаться с вершины хребта по отходящему от него пологому холму, который постепенно понижался – почти до самого поселка. А вот уже и первые кирпичные коттеджи на краю поселка окраины.
Я понял, что вернулся в свое настоящее. Но я не хочу быть тем, кем я стал.
– Эй, парняга, – сквозь шум мотора спросил я своего спасителя. – Какой щас год?!
Вначале он опешил, голова в шлеме дернулась назад и застыла вполоборота. Но потом совладал с собой и спокойно ответил:
– Две тыщи пятнадцатый.
Я почти без удивления рассудил: «Все-таки смещение времени имело место быть – всего на год назад.
И тут как молния ударила мысль: моя мама еще жива! Ее можно спасти. От этого я ослабил хватку и на очередном ухабе свалился на землю. Голова была без шлема, я испугался, что крепко расшибусь. Но обошлось. Голова в целости, только отшиб себе весь левый бок и почти вывихнул руку. Парень опять помог. Проверил мои суставы, мастерски взявшись за предплечье и потянув локоть. «У меня прадед костоправом был» – объяснил он. Я недоверчиво взглянул на молодое лицо Мопедиста, почти скрытое шлемом: «Слишком многое умеет. И вообще как он оказался в лесу?».
Даже если это сон (хотя, как болят синяки!), надо спросить его, к чему всё это:
– Слышь, ты к худу или к добру?
Но вместо простонародной манеры, с которой житель пригорода начал общение со мной, я услышал:
– Житие есть тайна великая. И ты, сын божий, не тщись ее разуметь. Ибо и нам она неведома, – и продолжил в другой манере. – Мы лишь управляем событиями. А вам простым смертным и того не дано. Мы действуем вслепую. А вы и того не можете. Нам вас жалко, мы делаем, что можем.
– Не поздновато ли спохватились? – не без сарказма догадался я упрекнуть его, вернее их.
– Чего? – переспросил парень.
Я понял, что бесполезно его уже о чем-то подобном спрашивать. Также я понял, что сам я стал быстро обо всем догадываться. Вот и славно, – подумал я. – Пусть сейчас, когда мне за тридцать, я стал приближаться к ним – к тем, кто правит, а точнее, управляет событиями. Впрочем, понять что к чему в мире, даже они не могут.
4. КОЛЬЦО ВРЕМЕНИ
Мы ехали на мопеде дальше. Лесная дорога, знакомая мне с детства. А вот на этом повороте я упал в шесть лет, когда мой дядя учил меня кататься на велосипеде; тогда я налетел на валун и вышиб себе передний зуб… Но мопед уже выезжал из леса.
– Так тебе куда? – спросил парень, чуть дернув шлемом.
– Можешь остановить здесь.
Я встал на асфальт тротуара на шоссе, ведущего от поселка.
– Дойдешь? – удивился мопедист. Белый шлем блистал в лучах клонящегося к закату летнего солнца.
Немного помолчав, он спросил:
– Ты ваще кто?
– Тот, кто правит, – нашелся я с ответом.
– Значит, командир, – решил мопедист.
– Внештатный командир? – печально усмехнулся я. – Скорее недобитый хозяин мира. Один из хозяев, но не у дел. Не от мира сего. Князь мира, но не князь. Ведь кого называют князем мира сего?
– А, понял… Так нечистая сила же гробит мир!
– Их цели иррациональны… то есть, не разумны, – уточнил я. – Результаты их деятельности вредят всем людям. Они сильнее и хитроумнее любых даже меркантильных расчетов. Нам пытаются пудрить мозги, утверждают, что войны, раздоры и кризисы выгодны финансистам или какой-либо стране. Но черти вредят всем! Всему миру. Всем людям. Это кукловоды…
– Ублюдки нами, людьми, помыкают, – отозвался мопедист на мою гневную тираду.
Парень оказался догадливым (но голос Иных в него пока не пробуждался):
– Но вы придете? Да? Мы верим. Когда-нибудь вы придете. Приходите быстрее. Мы народ, уже устали ждать. Перемены если и есть, то к худшему. Душат нас. Тоска. До чего дожили! Родители говорят: «Легче в шее резать вены, чем дождаться перемены».
– Я и сам удивляюсь, парняга, – сказал я устало, снисходительной интонацией старшего товарища. – Я настрадался поболе тебя. У меня денег нет даже на мопед. Так что ты еще неплохо устроился. А хорошие у тебя родители. Правду жизни видят.
– Знаю, вокруг тупиц вокруг много. Вроде даже умные люди, с высшим образованием. В голове бардак. А о чем с ними спорить, если ума не нажили? На нет и базара нет.
– Сам таких не переношу, – поддержал я парнишку. – И, заметь, им чаще везёт. Незнание жизни почему-то не мешает им жить. А вроде даже помогает.
– Говорят, что сейчас всем плохо. Будто не знают, что и до кризиса половина страны в бедности жила.
– Да. Ты, вижу, знаешь. Слова о том, что в «жирные» нулевые годы благосостояние населения выросло – туфта. Доходы выросли у какой-то части народа. Но за всех говорить не надо. А щас те, кто состоятелен, беднеют. А кто мало получает – вымрут. Год назад так мне охранник с моей бывшей работы сказал: «кто 10 тысяч получает, вымрут». Я при этом тактично умолчал, к какой категории населения отношусь. И в самом деле к этому всё и шло. Без мамы я не жилец во всех смыслах: и в психологическом и в материальном плане.
Мопедист, увидев, что я задумался, по-доброму напутствовал:
– Ну ладно, бывай. Здоровья тебе. Ссадины лучше зеленкой смажь. Вот тебе моя аптечка, – парень вынул из-под седла маленький белый саквояжик с красным крестом на боку. – Тут баночка с йодом, – говорил он, шаря рукой в сумочке…
Темно-коричневая склянка выпала прямо на белый бордюр. Йод брызнул во все стороны. Прочие медикаменты покатились по асфальту и земле.
Когда я собрал все веши из аптечки и отнес к Мопедисту, его и след простыл. Не осталось даже мопеда. Уехать он не мог, иначе я услышал бы звук мотора. Пригородная дорога обозревалась на десятки метров вперед и назад.
Призрачный трамвай, призрачный гонщик… Хотя ничего призрачного у них не было (кроме самого факта внезапного исчезновения). Всё выглядело вполне реально.
Интересное сегодня выдалось приключение. Кажется, я снова желаю жить.
Я держал в руках пригорошню лекарств из аптечки. Присел на траву. И залепил самые болючие ссадины лейкопластырем.
Осторожно поднявшись с зеленой травы, я побрёл вниз по склону холма
А все-таки славное сегодня выдалось приключение, несмотря на печаль, вернувшуюся ко мне, подумал я с мальчишеским оптимизмом: Красный трамвай и Белый мопедист!
Я побрёл по зеленой траве вниз по склону холма, оставив справа огромные серые глыбы Дворца культуры.
Какой нынче всё-таки год? Спущусь-ка еще ниже, на улицу с магазинами и куплю газету в киоске – надо проверить слова Мопедиста о пятнадцатом годе.
Прильнув к стеклу киоска, я разглядел на газетах дату: июль 2015 года.
Все-таки смещение времени имело место быть – всего на год назад.
И тут как молния ударила мысль: моя мама еще жива! Ее можно спасти. И сразу отлегло от сердца. Мама уже болеет, но еще вполне дееспособна. Сама ходит в магазины. Правда уже отказалась от продолжительных прогулок в парк. Но… еще можно переиграть судьбу.
Здесь, летом пятнадцатого, мама жива. Буду бороться. Я не допущу ошибок лета прошлого года, ставшего вновь настоящим. И добьюсь спасения матери. Я уже знаю, как и куда жаловаться. Маму экстренно положат в больницу… Там ее подлечат, ведь в даже в ноябре это неплохо получилось, хоть и было поздновато.
А этим летом еще не поздно. Жить она будет еще долгие годы.
Значит, и я буду жить. Красный трамвай в лесу помог мне. Значит, город тоже будет жить. Это лучше пугающей пустоты, над которой я проехал по эстакадам.
Зимние рассказы
Восьмое платье
Эдуард шел по вечереющей улице в осеннем полупальто… Северо-западный ветер пронизывал его, невольно напоминая далекую родину на востоке – его родную снежную страну, в которой он прожил почти сорок лет – до Катастрофы. И опять самым странным образом катастрофа в его личной жизни совпала – в начале с общемировым кризисом – а потом и с глобальной Катастрофой… Но об этом позже. Порывистый ветер напомнил Эдуарду похожий день в его прежней жизни, когда одевшись с иголочки, он спешил на воскресное служение в церковь – и всё ради нее.
Понадеявшись тогда на теплую для начала декабря в Сибири погоду – всего минус пять по Цельсию, он рассчитывал, что сильный ветер стихнет, как только он выйдет из трамвая. Но нет – идя с Лерой к церкви (а с ней он повстречался в утреннем полупустом трамвае), ветер продул Эдика насквозь и вывел из числа здоровых людей: после злополучного субботнего служения, его ровно месяц не видели в церкви.
По иронии судьбы здесь, в Норвегии, большая часть церквей, особенно в сельской местности, стоит давно заброшенной…
Северо-Запад рано или поздно выигрывает, или хотя бы остаётся на плаву – это закон эмпирической физики, до сих пор необъяснённый, но наблюдаемый в экспериментах и на практике (известен факт – северо-западная конфорка на электропечах обычно выгорает последней).
Вот почему Европа – впереди планеты всей. Вот почему, даже сейчас, северо-западная оконечность Скандинавии – убежище «для мудрецов и поэтов», таких как он – Эдуард, проживший всю жизнь далеко к юго-востоку – в городе на юге Сибири.
И сейчас, когда мировая Катастрофа поглотила нашу прежнюю жизнь, именно здесь собрались немногочисленные спасенные из погибшего мира. А гибнуть ему было за что – грехи людей за преступления, которые легко можно было бы предотвратить, не будь люди так жестокосердны. Врачи… достаточно рассказать о поведении представителей этой профессии, считавшейся ранее самой гуманной… Всего за год до знакомства с красавицей Лерой, мать Эдика умерла, хотя ее еще можно было спасти – но врачи упрямо отказывались ложить ее в больницу… А он всё не мог устроиться на работу, а начинавшийся к 2015 году кризис сокращал последние вакантные места…
Эдик подходил к маяку. Сумрак спустился на узкую долину меж скалистых фьордов. Железная дверь открылась сразу, здесь нет даже засова…
Одинокая работа – когда-то он хотел стать киномехаником, а здесь еще спокойнее, так как нет шума от крутящихся лент (тогда был 2010 год и в кинотеатрах еще стояли ленточные киноаппараты). Здесь же – бесшумно, только время от времени надо поправлять светильник в фонаре.
А Лера едва ли не противоположность ему: у нее потребность каждый день куда-то спешить, общаться, быть в центре внимания…
Зато у него с ней оказалось много общего: Лера обожала носить платья и юбки красивых фасонов и расцветок. А Эдик с юности отличался стремлением найти девушку, предпочитавшую классический стиль в одежде. За естественное желание видеть в женщине женщину – он не раз был подвергнут осуждению и обсмеян, не понят и не принят… Встретив же Леру, Эдик не мог ее позабыть. Приходя каждый раз на субботнее служение, он заново влюблялся в эту моложавую женщину – его ровесницу.
Каждый раз с того момента, как в середине октября он начал посещать церковные службы, Лера надевала разные платья. В ноябре она начала повторяться: два раза подряд Эдик замечал на ней зеленое платье с расклешенным подолом. А потом и тонкое черное платье с китайским узором, в котором она встретила его во время второго визита к ней. Так что платьев он насчитал всего семь.
Но под Новый год она разместила в Сети свое фото, где сняла себя в платье им прежде не виданном – черном с белым воротником. На этом «селфи» был виден только верх платья, но Эдик осмелился предположить, что на Лере – платье, и не ошибся, написав ей в личном послании:
– Новое платье? Я его раньше не видел.
– О, у меня еще много платьев, которых я для тебя не надевала.
– Это очень хорошо. Я в предвкушении.
– Перестань!
– Прости…
* * *
Теперь же поднимаясь по крутой лестнице на самый верх маяка, Эдик вспоминал ее восьмое платье, которое ему не довелось увидеть нигде кроме снимка. И грудь стиснула тоска, ведь любимая женщина осталась далеко на востоке Евразии.
Он думал уже не о маяке и даже не об его окрестностях. Все мысли по-прежнему занимала Лера.
Сердцем и душой Эдик всегда был отсюда – с Северо-Запада, хоть и вырос посреди Сибири, за тысячи километров как от Тихого, так и от Атлантического океанов. Сейчас же Эдик вернулся на свою духовную родину. Ведь основа европейской, а следовательно, русской и советской цивилизации – это Европа.
Сама Лера была сказкой средь белого дня. Она одевалась как принцесса, невероятной прихотью судьбы занесенной в забайкальские горы – прекрасная дочь бурятских степей! А Эдик своей упорядоченностью и спокойствием был еще более близок далёкому Западу. Но в Лере он нашел для себя сказку в обычной серой жизни, перед самым ее концом…
Эдик понимал: их пути с церковью расходились изначально: он верил, что преобразовать общество можно путём насилия… даже если это насилие совершает сама Природа, само Мироздание.
«Всё-таки жаль, что я не успел увидеть на ней восьмого платья», сожалел смотритель маяка, начиная крутить ручку фонаря.
И на Атлантику пошёл свет, на тёмные волны, чтобы последние дошедшие корабли пришвартовались к порту Тромсё – города, в котором нет зимы, как и везде на побережье Норвегии: Гольфстрим даже в январе делает всю природу бесснежной.
Смотритель маяка Эдуард включил музыку. Из колонок компьютера, стоявшего на дощатом столе, раздалась баллада любимой группы из Питера, посвященная его нынешней профессии – одинокой и чудной, но такой нужной людям должности смотрителя. Правда, в балладе пелось об ирландском или шотландском маяке со странным названием Ар-Мэн. Но Ирландия – страна со сходным с норвежским климатом и тоже на краю Европы. И по причине постоянной прохлады, в будущем там могли бы располагаться серверы сайтов со всего света… Но нет уже этого света – кроме призрачного свечения маяка. Странствие в ночи для мира просветлённых только начинается – здесь, на краешке Ойкумены…
Сильный порыв ветра хлопнул по стеклам, на мгновение погас свет ламп на потолке. Но Эдик успокоил себя: в краю фьордов несмотря на частые ветра, зимой гораздо теплее, чем в его снежной стране:
«Это тебе не четыре ледяных месяца, царящие на всем протяжении от Питера до Владивостока, и тем более – не обычные для Восточной Сибири двадцатиградусные морозы. Зачем жить там, где зря мучаешься? И там, где тебя не ценят? Надо жить в краю, где нет резких перепадов температуры, у моря – здесь. Вот только как я проживу без ее восьмого платья?».
Любовь позвала за собой…
Я был в раздумье. Она позвала меня за собой – путь лежал на цокольный этаж дома культуры, где я находился уже больше трех часов.
Всё закончились, люди расходились, и на пустующих стульях кроме меня и Ланы почти никого не оставалось. Она сидела рядом, в своем коротком черном платье, и спрашивала, пойду ли я на хор, в котором она пела уже в третий раз. Во время мероприятия она придвигалась ко мне почти вплотную – в облегающем платье из тонкой черной шерсти, которое она надела в тридцатиградусный январский мороз, и своим плечом она касалась меня…
Сейчас там, внизу, начиналась репетиция хора. Мне эти заботы были не ни к чему – я пришел сюда ради Ланы, чтобы ее увидеть лишний раз. Мне не нужна была какая-то самодеятельность, еще более сокращающая время отдыха в субботу после напряженной трудовой недели…
– Как ты думаешь, – спросил я ее, – нужно ли мне идти на хор?
– Решай сам. Почему ты меня спрашиваешь? Я не решаю за тебя.
На самом деле, она решала, куда мне идти, даже того не осознавая. Я был бессилен устоять перед ее чарами, и не мог покинуть ее, если оставалась хоть какая-то возможность побыть рядом с ней.
Дополнительное занятие было мне ни к чему… Но, немного подумав, я решил идти за ней вниз в подвальный этаж. И не пожалел.
Спустившись по узкой и крутой словно трап, лестнице, я увидел комнату, украшенную настенными росписями для детей – морские корабли и пираты. В следующей комнате одна стена была раскрашена в темные и светлые полосы, а другая – в приятный малиновый цвет.
Но в хоре петь понравилось – тем более энергетика детской комнаты подарила непередаваемое эстетическое удовольствие.
Так что меня позвало меня вниз, на репетицию ненужного мне хора? Любовь. Пусть безнадёжная и угасающая – но любовь.
Горная дорога
Журналист Эдик переминался студёным утром на остановке в поисках запропавшей маршрутки. Январский мороз долгой сибирской зимы, бестолковое расписание частников, давным-давно вытеснивших большие автобусы – всё это привело молодого человека к догадке: городу нужен легкорельсовый транспорт. Необходимо соединить отдалённые микрорайоны и поселки вокруг Улан-Удэ окружной железной дорогой.
Он написал зарисовку о будущей пригородной железной дороге. Свободному эссе Эдик дал название «Горная дорога».
Город со всех сторон окружён хребтами – по ним и следует провести железную дорогу. С трудными участками на горных подъемах легче справиться вагону на рельсах: там, где автомобили будут скользить в мокрый снег, пройдёт пригородный поезд. А курсировать по ветке будут облегченные локомотивы, близкие трамваю – существуют железнодорожные автобусы… К тому же обходной путь с одной окраины до другой быстрее, чем поездка через городские улицы в пробках.
Мало кто знает, что через пригороды уже собирались построить железные пути. На лесистой окраине стоит заброшенная железнодорожная станция, а рядом недостроенный апатитовый завод. Ответвление от Транссибирской магистрали выходило к станции Вознесеновка. Ведь Транссиб огибает город по правому берегу реки Селенга, а ветка должна была идти вдоль левого берега, мимо поселков Солдатский, Сотниково, Ошурково. Но помешало начало 90-х: отмена плановой экономики, крах всего и вся…
Эдик прекрасно предугадывал судьбу своего эссе, но горечь отклоненной статьи совпала с отчаянием от затухающей чувства к любимой женщине…
Когда они стояли на трамвайной остановке, он смотрел мимо Лары на белое небо, на заснеженные тротуары. И понял: Любовь догорала в скупых лучах зимнего заката, пробивающихся сквозь марево серых туч. Их роман близился к концу, ибо через неделю наступал День рождения Лары, на котором ее подруга Нюра окончательно добила Эдика в глазах Лары.
Поздним вечером Эдик сел на маршрутное такси и помчался на окраину Улан-Удэ – он спешил на день рождения к своей любимой.
К востоку от города, за холмами находился микрорайон, где живет Лара. Рабочий поселок, названный в 30-е годы Машинным заводом, построили прямо на холмах – только часть улиц находилась на небольшом плато, а остальные круто подымались вверх, создавая непередаваемый в своей суровой красоте пейзаж.
Лара позвонила и попросила приехать пораньше, так как ее дочь приболела и надо было пораньше отпраздновать ее юбилей.
Пока ехало маршрутное такси, успело почти совсем стемнеть, и он вышел в синих сумерках. На остановке, как и в октябре, когда он впервые приехал к ней, росли высокие тополя. Не заглядываясь на пейзаж, подвигнувший в декабре к стихам о первой встрече с Ларой, Эдик быстро зашагал вверх по улице – его явно заждалась, ведь маршрутка минут двадцать продвигалась через пробку от Площади Советов до Элеватора.
Зайдя в комнату, он увидел, что все в сборе: ее подруга и мама Лары уже давно приехали, но к трапезе еще не приступали… Тарелки были пусты, торт и пироги и салаты лежали в своих посудинах, дочка в неизменной причёске-каре – бродила около гостей.
И тут Эдика ждало потрясение: Лара на это раз надела платье, которого он на ней еще не видел. Девятое платье оказалось желтого цвета! Как и все остальные восемь платьев, оно тоже было облегающим и подчеркивало грудь. Но короткий подол, отороченный черной узорчатой оборкой, колоколом поднимался над ее коленями в тонких прозрачных колготках…
Она уселась напротив него и сразу закинула ногу на ногу, обнажив бедра до предела – совсем как тогда в октябре, при его первом визите к ней.
И так же как в ту первую встречу, комната была полна теплого желтого цвета стен, над которыми висели две красивые люстры…
Лара что-то говорила гостям, но Эдик понял: она опять кокетничала.
Она привстала, и он увидел: ее ноги под широким подолом с нарядною каймой были бесподобны как и грудь с приколотой над ней подаренной подругою брошкой, усыпанной к блистающими камнями… Глядя на всё это великолепие, сами собой пришли мысли: на ней надо жениться и воспитывать ее дочь.
Эдик не пожалел, что приехал: Лара своим внешним видом подарила ему счастье.
Нюра опять пустила пару колкостей в его адрес. А уже после Дня рождения, как видно, опять принялась рассказывать про Эдика небылицы и преувеличения. И легковерная Лара внушилась домыслами своей неугомонной подруги и прониклась еще большим недоверием к своему любимому.
А во время последнего телефонного разговора Лара отказала ему в браке. Она находила всевозможные отговорки, не останавливаясь даже перед откровенной ложью: «Я тебя никогда не любила». И даже: «Ты мне не нравишься как мужчина». А когда он напомнил, как в конце октября она выражала свою страсть к нему, ни мало не заботясь о присутствии окружающих, лукавая владычица его грёз вновь нашлась с ответом:
– Это было наваждение.
Королева его мечтаний оказалась недоступна и неприступна. Он думал раньше, что она его любила – но это только лишь ему казалось…
После злополучного зимнего разговора, разрушившего последние его надежды, Эдик не общался с Ларой почти три месяца. Он дотянул до весны…
* * *
В начале апреля журналист ступал по оттаявшей коричневой земле. Вот и здание недостроенного вокзала. Сквозь щели меж бетонных плит перрона выглядывает прошлогодняя пожухлая трава…
А вот и старые ржавые рельсы… Железнодорожная ветка начиналась здесь, у Оленьей горы… Но что это?
Под желтым весенним солнцем блеснули стекла локомотива – глаз радовала желтая и красная расцветка кабины машиниста. В тени горных сосен, подступивших к депо, стоял поезд и словно до сих пор ждал сигнала к отправлению!
Журналист опасливо ступил на подножку вагона. А там – в пустом салоне на одной из скамеек – сидела женщина в бежевом полупальто. Красный берет был украшен цветком! Он узнал ее – это Лара! Женщина, страсть которой угасла к середине зимы, сейчас приветливо улыбалась, держа черную сумочку на коленях, обтянутых тонкими черными колготками…
Поезд ехал вверх по таёжному склону, недавно освободившемуся от снега, который в лесу сходит гораздо позже, чем внизу, в городе. Дорога поднималась всё выше, между сосен: на короткий миг из окошка вагона Эдик увидел весь город, разместившийся в котловине среди гор словно в синей чаше. И ему стало хорошо – как в далеком детстве…
Когда строят необходимый людям проект, он уже воздвигнут в мире мечтаний и грёз. Там – в прекрасном горном мире живут наши возвышенные планы и мечтание о лучшей Ларе, готовой разделить с Костиком отчаянно невозможное путешествие, поверившей в Мечту – в отличие от Города, не принявшего его труды.
P.S. Дорога к мечте… Пусть она кажется неосуществимой, надо верить в нее. И когда-нибудь для вас наступит Весна и исполнятся сокровенные желания.
Счастье за холмами
– Могу ли я проехать за эти горы? – было моим первым вопросом на перроне станции узкоколейной железной дороги.
– Да, вы будете нашим первым и единственным пассажиром, – ответил мужчина в черном форменном пиджаке с позументами, стоявший на подножке красного вагона. Не давая раскрыть мне рта, он продолжил:
– Сегодня первый день нового маршрута. Обходимся без торжественных церемоний, поскольку дорогу через горы проложили вопреки пожеланиям муниципалитета, – закончил он речь загадочным упоминанием неведомого мне конфликта.
– Где ваш багаж? – спросил железнодорожник.
– Он весь со мной – ответил я, прижимая к себе черную деловую сумку.
– И еще одна формальность – просим ответить на вопрос. Наша компания строила дорогу через горы и хотела бы узнать, почему вы выбрали именно наш маршрут?
Я замялся. Но решил сказать правду:
– Я торопился, так как мне надо был успеть к любимой женщине. Она живет за этими холмами, а маршрутные такси в час пик всегда стоят в пробках почти полчаса… Видите ли, у Лады день рождения и она просила приехать пораньше. Я так торопился, что даже не стал отпрашиваться с работы и фактически сбежал. Зато, надеюсь, выкроил лишнее время…
Через 15 минут я завершил головокружительный вираж через мосты путепроводов, протянувшиеся над городскими улицами, по горным вершинам и через узкую долину, по дну которой течет ручей Березовка, стоит сосновый лес и тянется шоссе на север Республики. И вот эстакады привели на окраину, где живет она…
Проводник, перед тем как задвинулись двери поезда, сказал:
– Итак, вместо часовой поездки на маршрутке из центра города до Загорска, вы прибыли сюда за четверть часа, причем, в несравненно большем комфорте – без толкотни и тряски.
– И без прочих пассажиров, – добавил я озадаченно, начиная о чем-то догадываться, ибо я с трудом узнавал остановку…
Да, я сэкономил время, сев на вагон надземной железой дороги в 16.40 и попав на окраину города без пяти пять. Но не в этот же день, а спустя ровно 10 лет. Не было в 2017 году надземной железной дороги. И не могло быть – меня посадили в вагон несуществующего поезда!
Зато в 2027 году я увидел в добром здравии себя и Ладу – но старше на десять лет. Мой двойник нашел свое счастье, оставшись в прошлом, так как выбрал традиционный способ передвижения – тесную невозможно неудобную маршрутку!
Я же в мире Будущего оказался лишним. Оставалось, правда, одно преимущество – я был еще молод. И больше ничего. Вот если бы я попал из будущего в прошлое, то мог бы предсказывать события. Но сейчас я был беспомощен, не зная, что произошло со страной и моим городом за 10 лет…
