Читать книгу Шёл один крючок… - Алексей(Алексей) Жирафов(Есенин) - Страница 4

Это интервью состоялось в Нью-Йорке, в небольшом кафе на пересечении Пятой, Одиннадцатой и Семнадцатой улиц, в декабре 2015 года, незадолго до выхода в свет этой гениальной книги.

Журналист Боб Друкпер, старый знакомый нашего Алексея Жирафова еще по советским временам, пригласил автора за свой счет выпить кофе-виски и в свободной манере поговорить о его творчестве, последних тенденциях в мире высокой литературы и желтой нон-фикшн.

Стенограмму беседы (товарищеского, скромного ужина) вела их общая сексуальная подружка Авгурия Хотлиб, неплохая, немного крупноватая женщина, поэтесса и художник-авангардист (можно вспомнить её недавнюю инсталляцию в Гран-Опера «Глобализация: съела всё, что нашла, и этим сделала «кучку толерантности» на соседской полянке»). Сама она из аравийских друидов второго поколения американцев.

Беседу в русском ресторане после продолжительного приема неимоверного количества виски и пива, обильной горячей закуски в стиле «рюс» (с мощным, вне критики, салатом оливье, с рыбными, мясными и грибными расстегаями, вегетарианским черепаховым супом и густым борщом с чесночными сырными пампушками и вирджинской (очень жирной) сметаной, аргентинским стейком с кровью и т. д. – всё заказал Жирафов) начал известный литературный критик, талмудист и бабник, поэт и экономический диссидент, мистер Боб Друкпер.

Ω

– Дорогой, позволь мне обращаться к тебе по старой памяти – Алексис.

– Конечно, конечно. А я буду тебя звать, как в школе…

– Нет, прошу остановиться на более нейтральном!

– О'кей, тогда Боба, Бобик или Бобан?..

– Только не Бобик!

– А, понимаю!..

Алексей Жирафов, довольный, смеется, под шумок наливая себе изрядную порцию виски, со стороны может показаться, что он уже прилично «набрался».

– Извини, ты пьешь, как извозчик.

– Если старый друг Друкпер угощает, никто не имеет права отказаться.

– Пей, пожалуйста, поумереннее, нам нужно записать какое-то членораздельное интервью.

– Членовредительское…

– Не смешно… Всё, встряхнись, поехали!

– О'кей!

– Откуда это дурацкое выражение?

– Алексис, – Жирафов говорит о себе в третьем лице, – участвовал в написании сценария «Леон», мои строки – это «О'кей» и озвучка сцены животного секса между Леоном и Портман.

– Такой сцены нет в фильме!

– Её убрали продюсеры, но сцена была, литературная озвучка – моя.

– Удивил, не знал. А ты, оказывается, известный человек.

– Почему так много иронии, Бонифаций?

– Перестань называть меня этим дурацким именем! Закуси чем-нибудь!

– Всё уже съедено, (закуска еще есть, много – прим. А. Хотлиб) и думаю, что Авгурии нужно готовиться к новой инсталляции, – смеется, как ребенок, Авгурия не может удержаться и ржет в соответствии со своим избыточным весом, громко, по-лошадиному, отфыркиваясь и раздувая широкие аравийские ноздри, очень аппетитная бабёнка. Боб тоже рассмеялся.

…После небольшой паузы…

– Твоя новая книга… – о чем? Каков твой мессидж?

– Эхм… Есть много ответов, причем и физических…

– То есть?

– За такие вопросы можно и по роже получить – то есть.

– Послушай, давай вернемся к литературе, а не выяснению отношений.

После некоторого колебания:

– Согласен, пьем вообще-то на твои.

– Надеюсь…

– Что ты хочешь сказать?

– …Надеюсь, что это не деньги прихожан и нашей любимицы Авгурии, – щиплет ее за зад, Авгурия вскрикивает, как серна (серна – поэтический образ в древнеперсидской литературе).

– Поехали дальше, не зацикливайся на своих обидах.

– Я тебя не обижал, в смысле – не трахал.

– Мы будем сегодня говорить о твоем творчестве или нет?

– Еще как. Американские домохозяйки ждут наших сказок. Русских, заметь.

– На что ты намекаешь?

– Ладно… О чем книга… так?

– Да!

– Это сборник сказок, историй, написанных в разной манере, но объединенных одной идеей.

– В чем идея?

– Банальная борьба за мир и защиту тропических лесов.

– Очень оригинально.

– Да, этот посыл отличает мою книгу от других великих.

– Ну, если внимательно посмотреть – в книге много взято от обэриутов…

– Не протри взглядом дырку – американская народная поговорка. Только очень примитивный критик может поставить знак равенства между Жирафовым и ОБЭРИУ. Мы в свое время были дикими, и я, например, первый раз прочитал стихи и рассказики Хармса, Заболоцкого и Олейникова уже в солидном возрасте, лет в двадцать-двадцать пять. Мне всё понравилось, но это не имело влияния на мою писанину: как писал сам до этого, так и писал позже. Парадоксальность восприятия жизни, доведенная до абсурда, у Хармса, например, не делает это чем-то исключительно персональным. И, кроме того, мне этот облитературенный абсурд кажется смешным, но поверхностным и идиотическим, в смысле, лишенным всякого смысла, но имеющим, конечно, право на существование, как всё в этом подлунном мире. Все великие, мои учителя и товарищи, великий русский язык, литература, кино – Гоголь и Пушкин, Мандельштам, Пастернак, Уильям Йейтс, Окуджава и Бодлер, Ада Якушева, Есенин, лирика Маяковского, Ежи Лец, Гончаров со своим «Обломовым», Толстой (один), Сетон-Томпсон, Чехов, Уайльд, Аверченко и Женя Шварц (других таких нет), извращенец Набоков (наш человек), Майн Рид, Платонов, Киплинг, ещё тот сказочник Андерсен, По, Сэлинджер, Торнтон Уайлдер, братья Гримм, Конан-Дойль «Затерянный мир», Булгаков, Куприн, Бальзак, Герберт Уэллс, Шекспир, Лермонтов, Хемингуэй, Фитцджеральд, «История рассказчика» Шервуда Андерсона, Стейнбек, Марк Твен, иронист О'Генри, Гашек, Чапек и Лем, Александры – Беляев и Грин, марафонец Том Вульф, «Пять вечеров» Володина, Борис Виан, Джеральд Даррел, отдельные вещи Воннегута, Трифонова и Шукшина, ранний Апдайк, великий Брэдбери, Винни Пух, Пятачок, Моэм, Айрис Мердок, Шекли, Саймак, Чаплин и Бенни Хилл, фильмы Кустурицы, «Большой Лебовски» Коэнов, фильмы 60-х и отчасти 70-х годов СССР, Чехословакии, Польши и Венгрии, вся мировая культура и жизнь 60-х годов, Адамс Дуглас («…по Галактике»), Вудхауз, Буковски, наш ужасный Сорокин и некоторые другие, что сейчас на ум не приходят, были парадоксальны и одновременно точны, именно поэтому им удалось гениально запечатлеть правду жизни и красоту искусства через свой извращенный, с точки зрения обывателя и примитива, глаз. Мы читаем, переживаем, смеёмся-плачем, чувствуем, понимаем через иронию или сарказм, простоту или изощренность, через тепло или жестокость или мучительно или радостно начинаем понимать себя – это литература моих учителей. Обэриутчики немного добавили в несмазанные колеса мирового искусства, но они интересны, и жаль, что мало пожили. То есть им не дали пожить…

– Позволь с тобой не согласиться, в истории литературы…

– Моего согласия не будет! Для некоторых продвинутых оригинальный вздор – в прозе или поэтических кунштюках – это прием прикрыть собственную несостоятельность или на каком-то этапе своего развития, или недоразвитости в целом. Хотя, признаюсь, формально я – продолжатель Хармса, но только внешне, кое-где…