Читать книгу История Жиль Бласа из Сантильяны - Ален Рене Лесаж - Страница 35

– Дон Алехо, – продолжал он, – знает, что, возмужав, я захотел посвятить себя военному делу, но так как у нас в то время царил мир, то я отправился в Польшу[75], которой турки перед тем объявили войну. Там я был представлен королю, который пожаловал меня офицером в своей армии. Я был одним из беднейших младших сыновей в Испании, что понуждало меня отличиться подвигами, дабы привлечь к себе внимание генерала. Я так исправно выполнял свои долг, что, когда после длительной войны наступил мир, король, приняв во внимание благоприятные обо мне отзывы генералитета, определил мне изрядную пенсию. Чувствительный к щедротам этого монарха, я не упускал ни одного случая выразить ему свою благодарность неослабным усердием. Я являлся ко двору во все часы, когда дозволено предстать перед очи государя, и, незаметно снискав таким поведением его расположение, удостоился новых милостей.

Однажды я отличился на карусели с кольцами, а также на предшествовавшем ей бое быков[76], и весь двор восхвалял мою силу и ловкость. Осыпанный рукоплесканиями, вернулся я домой и застал записку, в которой сообщалось, что одна дама, победа над которой должна мне больше льстить, нежели вся приобретенная в этот день слава, желает со мной переговорить и что для этого мне надлежит отправиться с наступлением сумерек в некое место, каковое мне было указано. Это письмо доставило мне больше удовольствия, чем все похвалы, выпавшие на мою долю, так как я был убежден, что оно написано какой-нибудь весьма знатной дамой. Легко себе представить, что я полетел к месту свиданья. Старушка, поджидавшая там, чтоб служить мне проводником, провела меня через садовую калитку в просторный дом и заперла в богато обставленном покое, сказав:

– Обождите здесь: я доложу сеньоре, что вы пришли.

В этом кабинете, освещенном множеством свечей, было немало драгоценных предметов, но я обратил внимание на всю эту роскошь только потому, что она подтверждала предположение о знатном происхождении моей дамы. Если обстановка, казалось, говорила в пользу того, что писавшая мне особа принадлежала к самому высшему кругу, то я окончательно укрепился в этом мнении, когда в горницу явилась сеньора с благородной и величественной осанкой.

– Сеньор кавальеро, – сказала она, – после того, что я сделала ради вас, бесполезно скрывать нежные чувства, которые я к вам питаю. Но не доблесть, которую вы сегодня проявили перед всем двором, внушила их мне; она только ускорила то, что я вам открылась. Мне не раз случалось вас видеть, и я понаведалась у людей; лестные отзывы, слышанные о вас, побудили меня уступить своей склонности. Не думайте, однако, – продолжала она, – что вы покорили сердце какой-нибудь сиятельной особы; я всего-навсего вдова скромного офицера королевской гвардии. Но эта победа уже потому лестна для вас, что я отдала вам предпочтение перед одним из самых знатных вельмож королевства. Князь Радзивилл любит меня и не жалеет ничего для того, чтобы мне понравиться. Но все его старания тщетны, и я терплю его ухаживания единственно только из тщеславия.

Хотя из ее речей я усмотрел, что имею дело с прелестницей, однако же не преминул возблагодарить свою звезду за это приключение. Ортенсия – так звали мою даму – была еще очень молода, и красота ее меня ослепила. Более того: мне предлагали овладеть сердцем, которое пренебрегло поклонением князя. Какое торжество для испанского кавалера! Упав к ногам Ортенсии, я поблагодарил ее за оказанную мне милость и сказал все, что галантному кавалеру полагается говорить в таких случаях. Она осталась довольна выраженной мной с таким восторгом признательностью, и мы расстались лучшими друзьями на свете, сговорившись видеться всякий вечер, когда князь не сможет ее навестить, о чем она обещала меня в точности уведомлять. Действительно, она так и поступила, и я сделался Адонисом этой новой Венеры.

Однако радости жизни не бывают долговечны. Несмотря на меры, которые принимала эта сеньора, чтоб утаить от князя наши отношения, он под конец узнал все, что нам так хотелось от него скрыть: недовольная служанка поставила его о том в известность. Этот вельможа, по природе великодушный, но гордый, ревнивый и вспыльчивый, вознегодовал на мою дерзость. Гнев и ревность ослепили ему рассудок, и, не считаясь ни с чем, кроме своей ярости, он решил отомстить мне недостойным образом. Однажды ночью, когда я был у Ортенсии, он стал поджидать меня у садовой калитки вместе со всеми своими слугами, которые были вооружены палками. Как только я вышел, он приказал этой гнусной челяди схватить меня и избить до смерти!

– Бейте! – кричал он им. – Пусть этот дерзновенный погибнет под вашими ударами! Я накажу его за наглость!

Не успел он договорить этих слов, как его люди разом набросились на меня и нанесли мне своими палками столько ударов, что я без чувств остался на месте. После этого они удалились со своим господином, для которого эта жестокая экзекуция была весьма приятным зрелищем. Остаток ночи я пролежал в том ужасном состоянии, в которое они меня привели. На рассвете прохожие заметили, что я еще дышу, и, сжалившись надо мной, отнесли меня к лекарю. По счастью, раны мои оказались не смертельными, и я попал в руки искусного человека, который в два месяца совершенно меня вылечил. По окончании этого срока я снова вернулся ко двору и продолжал прежний образ жизни, за исключением свиданий с Ортенсией, которая, со своей стороны, не сделала никакой попытки повидать меня, так как князь только этой ценой согласился простить ей измену.

Поскольку мое приключение ни для кого не было тайной и к тому же я не слыл за труса, то все дивились, видя меня таким спокойным, словно мне не было нанесено никакого оскорбления. Я не высказывал своих мыслей и, казалось, не испытывал злобы, а потому люди не знали, что им думать о моем притворном равнодушии. Одни полагали, что, несмотря на мою храбрость, высокий ранг обидчика удерживает меня в почтении и побуждает проглотить оскорбление; другие, будучи ближе к истине, не доверяли моему молчанию и считали показным то спокойное состояние, в котором я, казалось, пребывал. Король, склонявшийся к мнению этих последних, тоже находил, что я не такой человек, чтоб оставить поругание безнаказанным, и что я не премину отомстить, как только представится подходящий случай. Желая проверить, угадал ли он мое намерение, король однажды приказал позвать меня в кабинет и сказал:

– Дон Помпейо, я знаю, что с вами случилось, и, признаюсь, удивлен вашим спокойствием; вы, несомненно, притворяетесь.

– Ваше величество, – отвечал я ему, – обидчик мне не известен; на меня напали ночью какие-то мне неведомые люди; это несчастье, с которым приходится мириться.

– Нет, нет, – возразил король, – я не верю вашим неискренним отговоркам. Мне рассказали все. Князь Радзивилл нанес вам смертельную обиду. Вы – дворянин и кастилец: я знаю, к чему вас обязывает и то и другое. Вы собираетесь отомстить. Признайтесь в своих намерениях: я этого требую; и не бойтесь раскаяться в том, что доверили мне свою тайну.

– Раз ваше величество мне приказывает, – сказал я, – то считаю долгом открыть вам свои чувства. Да, государь, я помышляю отомстить за причиненную мне обиду. Всякий, кто носит такое благородное имя, как мое, ответствен за него перед своим родом. Вы знаете, как недостойно со мной обошлись, а потому я намереваюсь убить князя, чтоб отплатить ему такою же обидой, какую он мне нанес. Я вонжу ему в грудь кинжал или размозжу голову выстрелом из пистолета, а потом, если удастся, убегу в Испанию. Таково мое намерение.

– Оно очень жестоко, – отвечал король, – но я не могу его осудить после тяжкого оскорбления, нанесенного вам Радзивиллом. Он достоин той кары, которую вы ему готовите. Однако же не торопитесь приводить в исполнение свое намерение, дайте мне найти какой-нибудь другой выход, который примирил бы вас обоих.

– Ах, государь! – воскликнул я с огорчением. – Зачем принудили вы меня открыть вам свою тайну? Какой выход в состоянии…

– Если я не найду такого, который вас удовлетворит, – прервал он меня, – то вы можете выполнить свой замысел. Я не намерен злоупотребить сделанным вами признанием и не дам в обиду вашей чести: можете быть совершенно спокойны.

Мне мучительно хотелось узнать, какой именно способ собирается избрать король, чтоб уладить это дело мирным путем. Вот как он поступил. Призвав к себе Радзивилла, он сказал ему с глазу на глаз:

– Князь, вы оскорбили дона Помпейо де Кастро. Вам известно, что он человек весьма знатного рода и что я люблю этого кавалера, который служил мне верой и правдой. Вы обязаны дать ему сатисфакцию.

– Я вовсе не намерен ему в этом отказывать, – отвечал князь. – Если он жалуется на мою горячность, то я готов держать перед ним ответ с оружием в руках.

– Тут нужна другая сатисфакция, – сказал король. – Испанский дворянин слишком высоко ставит вопросы чести, чтоб биться благородным способом с подлым убийцей. Я иначе не могу вас назвать, и вы в состоянии искупить свой недостойный поступок только тем, что сами подадите палку вашему врагу и подставите спину под его удары.