Читать книгу По краю - Алена Афонина - Страница 2

Сердце билось так часто, что пульс напоминал барабанную дробь.

– Ну, готовы? – спросил Бриг. Он стоял справа от Ольги, а Ган – слева. Оба держали ее за руки. А под ногами у них был карниз крыши над девятиэтажной пропастью.

– Раз… Два… Три… Прыгнули! – выкрикнул Бриг.

И Ольга прыгнула.

На секунду она ощутила эйфорию и ужас от свободного полета. И в тот же миг – рывок вверх, сильные мужские пальцы на ладонях и запястьях, твердость и реальность опоры под ногами и пренебрежительное удивление в голосе Брига:

– Ты что, дура?… Я же пошутил!

…В этот поход собирались долго. Дня два. ЧП с Германом все составляли какие-то запутанные списки необходимых вещей, пока остальным это не надоело. Плюнув на списки и решив, что самое необходимое в походе – портвейн, спички и гитара, покидали в рюкзаки алкоголь и назначили день.

Когда Джеки подошла, на крыше собралась к тому времени уже большая и разномастная компания. Народ, свалив в кучу все рюкзаки, развлекался, как мог: кто-то уже успел откупорить бутылку портвейна и томил народ, загибая какой-то невероятный тост, кто-то бренчал на гитаре, кто-то вел богословские беседы вперемешку с непотребными анекдотами. Джеки у кого-то поинтересовалась:

– А где Ольга?

– С Бригом! – был лаконичный ответ. Брига Джеки еще не знала. Любопытно ей стало, чего уж говорить – про этого человека на крыше слагались легенды. Она нашла их за лифтовой шахтой – Ольгу, Гана, Дона и незнакомого парнишку. Поздоровалась с товарищами и протянула незнакомцу руку.

– Джеки.

– Так это ты Джеки?! – обрадовался он. – А я Бриг.

Тогда она подняла на него глаза. Он сиял ей такой обаятельной детской улыбкой, которая вкупе с трехдневной щетиной придавала ему необъяснимый шарм. «Красивый», – решила Джеки.

…Место для стоянки нашли сразу, стоило только миновать луг с непонятно как попавшим на него проржавевшим баржевым буксиром, да и небольшой лесок. За леском оказалась протока с крутым глинистым обрывом и берегом, заросшим травой и кустами. Тут же на берегу развернулась бурная деятельность: народ собирал дрова и организовывал костер, радостно ставил палатку, накрывал импровизированный стол, а некоторые уже успели опробовать и одобрить воду в протоке. Когда все было готово, все налетели на угощение. Кружек, само собой, не хватало, и портвейн пили прямо из бутылок. Это обстоятельство ровным счетом никого не смущало, даже, наоборот, прибавляло веселья: в принципе, дело такое было вполне привычным. Ган и Юна уже успели сцепиться в шутливой дуэльной схватке на вилках; спустя минуту Юна, чувствуя свое поражение, смеялась:

– Ах так? Тогда я тебе нос откушу! Ты меня знаешь, я такая, я могу!

Дон – он был любителем таких тем – затеял спор о параллельных мирах, вскоре спор разросся и захватил почти всю компанию. Кто-то авторитетно высказывал мнение специалистов, кто-то приводил какие-то факты против, кто-то упрямо повторял одну и ту же фразу, а остальные просто орали за компанию. Бриг молча и с усмешечкой наблюдал за каждым. В какую-то долю секунды он перехватил взгляд Джеки; безмолвно встал, обошел орущую и гогочущую толпу и присел рядом с ней. Она, не удивившись, просто подвинулась, освобождая ему местечко рядом с собой.

– Смешно, – сказала она ему, – нашли о чем спорить…

– А хочешь, я покажу тебе другой слой мира? – почти шепотом спросил он.

– Другой мир?

– Этот же, но под другим углом. Он настолько не похож на себя, что становится иным.

– Покажи.

– Ты будешь совсем иная, когда вернешься. Многие вещи станут проще и понятней, а кое-что откроется с незнакомой стороны. Не боишься?

– Немного.

– Не бойся. Пошли. Только тихо.

Он привел ее на крохотную круглую полянку, которую склонившиеся над ней ивы превратили в зеленый узорчатый шатер. Достал откуда-то из многочисленных карманов спичечный коробок, листок фольги от шоколада и мундштук. Джеки с любопытством и немного с испугом смотрела на него. Мимоходом Бриг подумал, что таких доверчивых глаз ему видеть еще не приходилось. Это было настолько непривычно для него, что под этим взглядом он смешался, и, чтобы скрыть это, он спросил:

– Ты же никогда не пробовала, правда?

– Н-нет, – покачала она головой, – а как ты узнал?

Он засмеялся, высыпал из коробка на фольгу какую-то бурую пыль.

– А чего это вы тут делаете? – спросил Ган, просунув длинноволосую светлую голову сквозь кусты. – Можно с вами?

Бриг кивнул, не поднимая взгляда. Тогда Ган обернулся, кому-то махнул рукой, и полянка до отказа наполнилась народом. Все расселись кружком.

Бриг священнодействовал. Он достал мундштук, разровнял им слой бурой пыли на фольге. Взял мундштук в губы, кто-то протянул ему зажигалку. Бриг зажег под фольгой оранжевый огонек, и когда над порошком закурился дымок, вдохнул его. Потом протянул мундштук Джеки.

– Просто вдохни дым и задержи дыхание, – сказал он ей. Она, охваченная предчувствием чего-то необычного, послушно вдохнула пряный, странный аромат. Передала мундштук дальше, удивляясь тому, что ничего не происходит. Мир остался таким же, как всегда; безотчетно повинуясь внезапному порыву, Джеки встала, вышла из круга, обернулась. И поняла, что ошиблась. Мир изменился. Он неуловимо сдвинулся со своей оси. Цвета стали ярче, запахи – острее, звуки – громче. Бриг показался ей невероятно прекрасным с его темными кудрями по плечам, изумрудно-карими глазами под слишком длинными для мужчины ресницами. Джеки отчетливо увидела у него над правой бровью розовый шрам в виде буквы «Y» и крохотную родинку у изгиба губ. Бриг стоял на коленях в окружении таких же коленопреклоненных товарищей, и Джеки вдруг поняла, что этих самых товарищей – ровно двенадцать, словно апостолов, и что, вдыхая из рук Брига этот дымок от бурой пыли, они участвуют в древнем и загадочном ритуале… Картина не испортилась, даже когда маленькая девочка, похожая одновременно на Наталью Орейро и Микки Мауса, застенчиво спросила:

– А можно мне?

Бриг пронес фольгу мимо нее к Ольге, и в ответ на вопросительный взгляд усмехнулся:

– Детям не положено!

– Ольге ведь тоже четырнадцать!

Бриг невозмутимо проигнорировал этот вопль. Джеки развернулась и пошла – куда, она не знала, да и было ей это в сущности глубоко безразлично. Она наслаждалась новыми ощущениями. Краски стали яркими, линии – более четкими. Джеки видела каждую травинку, каждый листок, слышала каждый звук, внимала им с безотчетной радостью и каждой своей клеткой осознавала, как прекрасна жизнь.

Вскоре перед ней открылось огромное поле, заросшее высокой травой. На травинках застыли капли недавнего дождя, и когда из-за туч выглянуло солнце, каждая из них засияла ему навстречу, и, казалось, это сотни крошечных солнц запутались в траве. Джеки шла по полю, раскинув руки, словно летела, сбивая эти капли солнца, и они, дробясь, превращались в радуги, встающие вокруг нее…

*Здравствуй, Бриг!

– сказала она, устраиваясь в середине круга, прямо перед ним. Ее длинные волосы были уложены в форме шутовского колпака, но вместо бубенчиков на нем покачивались крохотные человеческие черепа. Черты ее личика были немного резковаты, но это ни капли не портило впечатления миловидности. Движения ее порой были похожи на ломаные жесты марионетки, а порой напоминали грациозность котенка. У глаз девочка, как всегда, держала венецианскую маску.

*Как тебе нравятся твои двенадцать апостолов?

– ехидно мурлыкнула она.

*Смотри, как забавно. Тот ребенок, кажется, Катя – единственная, кто сейчас не испытывает к тебе нежности и благодарности до слез. Ведь только ее ты сейчас обделил…

Девочка хихикнула, и черепа в ее прическе качнулись.

*Жаль, что Ольга отказалась. Интересно, кто из этих двенадцати станет Иудой? Как ты думаешь, Бриг? Делаем ставки? Наверное, Чп. Хотя нет, вы же с ним такие друзья! Или Ольга? А, может быть, Ган? – вкрадчиво продолжила она.

– Уходи, – устало попросил ее Бриг.

*Не-ет.

– протянула она.

*Я не уйду. Ведь я единственная, кому ты здесь нужен, и кто нужен тебе. Я могу подарить тебе весь мир… и коньки впридачу!

Маска в ее руке согласно кивнула.

Бриг уже давно знал, что эта маска каким-то непостижимым образом жила. Жила в руке этой такой миленькой, такой хрупкой, такой злой и цинично-ядовитой девочки, которая так часто приходит к нему в последнее время.

*А ведь ты молодец! Ты купил их всех. Купил их дружбу на этот вечер с помощью ма-аленького такого спичечного коробка.

Девочка улыбнулась, и Брига бросило в дрожь от такой улыбки; это была улыбка хищного и опасного зверька.

*Имей в виду: ты сделал это с моей помощью. Ведь без меня ты никто, ничто, ноль! Зеррро…

– Убирайся!

*Фи, как грубо… Не стоит так с лучшим другом. Тем более, если друг – часть тебя. Я ведь могу обидеться.

Бриг закрыл глаза. Он больше не видел полянки и обкуренных приятелей, но в этой пустоте девочка осталась. Она наклонилась к нему и заговорщическим шепотом поведала:

*А ведь у маленькой собачки этого не было. Ничего у нее не было и никого. У нее были только одинаковые человечки.

Девочка помолчала и вдруг крикнула громко, как показалось ему, на всю планету:

*Одинаковые! На одно лицо! На один шаг! На один голос! На одну мысль! Безликие! Бездушные! Одинаковые человечки!!!

И продолжила задумчиво, шепотом…

*Ты еще не разглядел их, а ведь они вокруг… Они одинаковы даже в том, что хотят чем-то отличаться. И тем, что боятся показаться другими, не похожими на остальных… Шагают в ногу, мыслят в ногу… Ты не похож на них.

Она ласково погладила его по волосам.

*Тебе от этого еще не страшно. Я как-нибудь покажу тебе их город… В другой раз…

И девочка перестала быть.

Бриг открыл глаза и медленно обвел потухшим взглядом приятелей. Ничего утешительного для себя он не увидел, только отсутствующие взгляды, дурацкое бормотание, глупый смех. Чп и Герман вообще довольствовались малым: смотрели друг на друга и хохотали, словно в жизни не видели ничего смешнее физиономии приятеля.

Бриг вздохнул, медленно поднялся и ушел, мимоходом отметив про себя, что в круге уже нет двенадцати: куда-то делась Ольга.

Ее он нашел лежащей посреди травы на поле. Присел рядом. Они помолчали, потом Ольга с ноткой виноватости в голосе произнесла:

– Бриг, извини. Я просто струсила, Бриг.

– Зачем извиняешься, прелестное дитя? Ты правильно сделала, что отказалась. Дерьмовая это тема…

– Да? – удивилась она – А тогда зачем ты?..

– Чтобы поговорить со своим одиночеством, – пожал он плечами.

Ольга села, скрестив по-турецки ноги, сорвала несколько одуванчиков и начала плести венок.

– Ты странный, – сказала она.

– Почему?

– Просто странный и все.

Он лег, положив голову в перекрестье ее ног. Ольга приняла это как должное.

– Какое-то непонятное мироощущение… – пробормотал Бриг и закрыл глаза.

Кажется, он задремал, когда услышал голос Джеки:

– Не помешаю?

Наверное, Джеки шла долго – так ей казалось, а на самом деле она всего лишь сделала круг по полю. И наткнулась на Брига и Ольгу, плетущую венок.

– Не помешаю? – спросила она.

– Нет, конечно. Садись, – пригласила Ольга, – он спит, – ответила она на немой вопрос Джеки. Та присела рядом, глядя на тень от ресниц на щеках Брига.

– Что-то в нем есть… – сказала она, – не похож он на других… Мне бы хотелось, чтобы мы с ним стали друзьями.

– Джеки, – не поднимая головы от одуванчиков, произнесла Ольга. – Только ли друзьями?

– В смысле?

– Ты изменилась. Словно чужая. Не подойдешь, не обнимешь.

– Ру-улееееез! – протянул Бриг, не открывая глаз.

– Спи! – в один голос прикрикнули девушки.

– Оль, ты замечательная, ты милая и красивая… Но может ну их, приколы эти?

– Девчонки, а ничего, что я здесь? Не мешаю? – протянул Бриг.

– Спи!!!

– Тогда поцелуй меня. Просто так.

Джеки наклонилась к Ольге и поцеловала ее. Они целовались долго, закрыв глаза, и не видели, как Бриг уселся, повернулся к ним и принялся бесцеремонно разглядывать. Со всем его богатым жизненным опытом, такого он еще не видел. По телевизору, конечно, не считается. Оказывается, это очень красиво, когда девушки целуются. Темные волосы Джеки переплелись со светло-рыжими Ольгиными прядями, ресницы обеих дрожали, губы вели какую-то ласковую игру.

– Все, девчонки, я щас кончу! – возопил, не выдержав, Бриг, и они расхохотались.

– А со мной слабо? – лукаво прищурился он, не в силах оставаться безучастным свидетелем. Джеки ответила на его прищур таким дерзким весельем во взгляде, что он рассмеялся.

– Нет! – столь же лукаво ответила она. Какую-то долю секунды они помедлили, а потом решились. Их поцелуй был похож не на ласку, а на соперничество, спор, игру в бисер, когда то чего-то недоговаривают, то жонглируют словами, не говоря лжи, но и не выдавая всей правды…

Уже, видимо, был вечер. Шумных споров поубавилось, хохота и дурацких шуточек тоже. Несколько пар уединились в лесу, кто-то пытался порыбачить, несмотря на то, что Герман и Чп весь день орали песни под гитару и, по всей вероятности, довели до предынфарктного состояния рыбу в протоке. Юна и Дон притащили в поход учебные рапиры и весь день прыгали за палаткой, упражняясь в фехтовании, а заодно и учили всех желающих.

А теперь Дон присоединился к Чп и Герману, а Юна отправилась разыскивать своего благоверного. Не обнаружив его ни рядом с гитаристами, ни на берегу, ни с героически доедающими салаты малознакомыми личностями, а также нигде в ближайших кустах, она справедливо рассудила, что он в палатке. Подходя к ней, она услышала голос Джеки:

– Бриг, знаешь что? Если тебе будет одиноко, приходи.

– Зачем ты это мне сказала?

– Я так чувствую.

– А мне говорили, что ты непробиваемая стерва.

…Они трепались полночи о чем попало, и ни о чем конкретном, кипятя в котелке смородиновый лист, потому что никто не взял заварки. Все давно расползлись кто куда – в палатке спали едва ли не штабелем, а они смотрели на искрящиеся еловые лапы в костре и по очереди отхлебывали обжигающий пахучий кипяток из единственной отыскавшейся кружки. А потом Джеки уснула, укрывшись его тяжелой косухой, пропахшей табаком, одеколоном и конопляным духом.

Утро было холодным и буйным: проснувшийся похмельный Ган обнаружил себя непотребно исписанным синим маркером. Само собой, он разозлился не на шутку и бросился искать злоумышленников. Компания хохотала, читая надписи на нем, и никто не выдавал Юну и Джеки, которые вчера собственноручно написали на впалом пузе Гана «Здесь могла быть ваша реклама», снабдив недвусмысленными иллюстрациями.

Только Бриг не принимал участия в общем веселье. Он сидел в сторонке, задумчиво перебирая струны гитары, и снисходительно взирал на всеобщий переполох. Сонная Джеки подсела к нему.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Спой что-нибудь.

– Что?

– Чего душа просит.

– Ладно, – пожал он плечами. Секунду подумал и ударил по струнам.

– Ты слышишь, слышишь,

Как сердце стучится, стучится

По окнам, по окнам,

По крыше, как дождик.

Мой нерв на исходе.

Последняя капля.

Последний луч света.

Последний стук сердца…

Ты видишь, видишь –

Умирает в огне преисподней

Сиреневый мальчик.

Он сильно напуган, подавлен.

Он пишет картину

Собственной кровью,

Своими слезами

И просит прощенья….

Я стукну в окошко

Хвостом своим

Пролетая над домом

И яркой кометой

Бороздящей вечность

И темное небо…

Ты выйдешь из кухни

В ситцевом платье

Чтобы последний раз

Со мной повстречаться…

И попрощаться…

…Я буду любить тебя вечно…1

Бриг шел чуть впереди всех остальных, ровным, быстрым шагом, настолько независимым, словно ему и дела не было ни до кого. В разговоры не вступал, хмурил брови, думая о чем-то своем. Внезапно он остановился, словно споткнулся, развернулся и, ни с кем не прощаясь, исчез за деревьями.

– Бриг! – крикнула в растерянности Джеки. Повернулась к Гану и Юне.

– Да забей, – опередил ее вопрос Ган. – У него такие закидоны бывают.

– Еще и не такие… – хмыкнула Юна.

…Джеки встретила Брига через несколько дней, прямо на улице. Он вывернулся навстречу из какого-то переулка; глаза сияют, улыбка полна лукавства.

– Привет! Гуляешь? Я тоже.

– Бриг! Привет!

– Ты вот мне скажи, как узнать, что люди любят друг друга?

– Не знаю… – растерялась Джеки, – наверное, они должны понимать друг друга.

– Понимать друг друга – это называется друзья. А если человек любит, он слышит стук сердца другого даже на расстоянии. Даже на очень большом расстоянии.

– Что это тебя на лирику потянуло? – с шутливым подозрением спросила Джеки, и Бриг рассмеялся.

– Дождь пошел, – вместо ответа сказал он, – давай спрячемся!

Они забежали в ближайшую дверь и оказались в аптеке. Обнаружив это, Бриг состроил шкодливую физиономию и выудил из кармана жвачку. Протянул ее молоденькой продавщице:

– Дайте мне, пожалуйста, три пачки презервативов.

– К-как… За жвачку?! – растерялась аптекарша.

– Ну да. Разве вы не смотрите телевизор? В рамках программы здорового образа жизни фирма Бабл Гам предлагает в любой аптеке за свою жвачку три пачки презервативов, – улыбнулся он. И для убедительности добавил, – эта реклама уже две недели крутится!

Растерявшаяся продавщица послушно положила в кассу протянутую им жвачку и, глядя в его честные глаза, выдала ему требуемое.

– Благодарю! – раскланялся Бриг снова, сгребая в карман презервативы, изящно развернулся и, прихватив по пути Джеки, покинул аптеку, оставив ее работницу в растерянности пополам с влюбленностью.

– Я тоже не видела эту рекламу. Неужели теперь и до этого додумались? Надо же, презики за жвачку! – сказала Джеки на крыльце. Она, наивная, тоже повелась на его честные очи.

– Нет, конечно! – подмигнул Бриг. – Я пошутил!

Ольга боялась и ненавидела своего отца. Отец пил. Каждый вечер он напивался, а потом с топором гонял их с мамой по квартире, пока не срубался где-нибудь на повороте. А остаток ночи мама плакала на кухне о том, что она его любит, и что не может выгнать, ведь без нее он совсем пропадет, а Ольга, как могла, успокаивала ее. По утрам отец был заискивающим и виноватым, и за это Ольга ненавидела его еще больше – ведь вечером все повторялось снова.

В одну такую ночь, помнится, в мае, когда Ольга разругалась с матерью, рыдающей от любви к вечно пьяному отцу, ушла из дома, хлопнув дверью, она долго околачивалась по своему двору, не зная, куда податься. Слишком поздно было, чтоб бежать к подружке Кате, а домой вернуться гордость не позволяла. Когда Ольга уже совсем было отчаялась, к ней подошел незнакомый длинноволосый парень с зачехленной гитарой за плечами.

– Проблемы? – без предисловий поинтересовался он.

– А твое какое дело? – ощетинилась Ольга.

– В общем-то никакого, – согласился он. – Ну, бывай.

Он развернулся и пошагал дальше. Ольга смотрела ему вслед, и чем дальше он уходил, тем страшнее становилось ей, одной, в темном ночном дворе. Он уже почти скрылся из виду.

– Подожди! – крикнула Ольга и побежала следом. Он ее ждал. В темноте светился огонек его сигареты.

– Передумала? – усмехнулся он.

– Жизнь – дерьмо, – вздохнула Ольга.

– Объективная реальность – это бред, – произнес он, – обусловленный недостатком алкоголя в крови и канабиса в легких.

Ольга переминалась с ноги на ногу. Ей не хотелось вновь оставаться в одиночестве, но что говорить дальше, она не знала.

– Что, с предками поругалась? – понимающе спросил он. Ольга обрадованно закивала головой.

– Пошли со мной, прелестное дитя, – тогда предложил он. – Если не побоишься.

– Куда?

– На небо номер семнадцать.

Бриг тогда привел ее на крышу семнадцатого корпуса одного из самых престижных районов города. Скорей всего, место было выбрано неслучайно: с крыши открывался великолепный вид. Справа переливался огнями ночной город, и его шум напоминал шум прибоя; а слева была видна речная протока. Здесь, на небе номер семнадцать Ольге показалось вдруг, что она стала свободнее, чище… Ближе к Богу, что ли.

На крыше горел уютный костерок, прыгал и веселился мальчишка чуть старше Ольги со смешным именем Чп, играла на гитаре девушка по имени Юна, и тяжело вздыхал по белым июньским ночам нескладный худой Ган.

Ольга быстро разобралась, что такое небо номер семнадцать. Оно представлялось ей необитаемым островом, куда выкинуло волной прибоя потерпевших кораблекрушение путешественников. Наверное, все сюда бежали от своих проблем, так же, как она сама. Здесь никто ничего не рассказывал о себе, мало кто откликался на реальное имя, и разговоры по душам велись редко.

А вот о самоубийстве говорили часто – деловито, как о предстоящем экзамене, и почти мечтательно, как о долгожданном отпуске.

Один из таких разговоров завела, было дело, сама Ольга. Увидела поперечные шрамы на запястьях Чп и поинтересовалась:

– Ты где это так?

– Бандитская пуля! – засмеялся он.

– Ну и дурак, – пренебрежительно заметил Бриг, – если уж взялся вены кромсать, то режь не поперек, а вдоль.

– А мне кто-то рассказывал, – вдруг сказал Ган, – что по пьяни вешаться прикольно. Вот все собираюсь напиться и повеситься, но как напьюсь – забываю. Если вспомню, то обязательно попробую!

– А еще можно пузырек воздуха в вену загнать, – поддержала разговор Юна, – и тогда разрыв сердца обеспечен.

– А можно разогреть на сковородке удобрение с фосфором – тоже мало не покажется, – встрял в разговор Дон. – Тут главное, чтоб не откачали, а то инвалидом останешься, и еще вытяжку закрыть, а то весь стояк с собой на тот свет заберешь…

– А я как-то травилась, – заявила Ольга. – Выпила упаковок пять каких-то таблеток, легла, жду, когда умирать буду… А меня тошнит прям жуть! А вены я еще не резала…

– Руле-ез… – негромко протянул Бриг, – значит, здесь одни суицидники собрались. Так какого хрена вы здесь сидите, штаны протираете и треплетесь об этом?! – внезапно закричал он на них, – мы же на крыше, на девятом этаже! Хотите с собой покончить?! Так давайте! Прыгайте вниз, чего сидите? Вперед! Раз! Два! Три!

…Он бушевал долго. Потом так же внезапно, как вспылил, успокоился, закурил, ушел от компании к самому краю крыши. За ним не пошел никто: притихшие, подавленные, они побоялись его трогать.

Юна задумчиво перебирала гитарные струны. «Скучно», – подумала она. Народ подтянулся еще не весь, а те, кто успел подойти, сидели какие-то мрачные и задумчивые. Разговор, едва начавшись, увядал на глазах. И даже никто, как обычно, не просил Юну сбацать «что-нибудь такое эдакое» на гитарке. Может быть, это погода так действовала: с сопок тянуло дымом горящей где-то тайги, он заволок весь город. «Скучно», – снова подумала Юна. Такая обстановка была ей невыносима.

– Ну что, сообразим на портвишок? – рявкнула она вдруг так, что все подпрыгнули. На секунду это оживило обстановку, но тут же все снова сникли.

– Денег нет, – простонал Герман.

– Да когда они были? – возразила Юна и распорядилась. – Выгребайте мелочь из карманов!

Вскоре у Юны в горстях оказалась увесистая горка монет.

– Ну что, добровольцы есть? – поинтересовалась она, обводя взглядом апатичных приятелей. – Чп?

– Юночка, ты представляешь себе, это же надо встать, взять деньги, спуститься с девятого этажа, пересечь двор, зайти в магазин, отдать деньги, забрать выпивку, пересечь двор, подняться на девятый этаж… А если в магазине еще и очередь? Нет, я на такой подвиг не способен!

– Ну и черт с тобой! – искренне сказала Юна. – Ган! Ган, ты же меня любишь?

– Люблю безумно, но Юночка, зайка моя, у меня ноженьки не пляшут, рученьки не машут, сердце выпрыгивает, печень вываливается, и требуется ампутация позвоночника… Ты же не отправишь меня, такого больного, в бешеную даль?

– Отправлю! – пообещала Юна, вкладывая в эти слова несколько иной смысл. – Бриг, сходи, а?

– У меня стоит, ходить не могу, – лениво, с обезоруживающей откровенностью произнес он.

– Я пойду, – вдруг встал Дон.

– Я тоже, – вместе с ним поднялась тихая, незаметная Катя. С их уходом, в ожидании скорого разнообразия жизни в виде портвейна, компания ожила. Герман взял гитару, провел по струнам и запел:

– В темно-синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов-колдунов

Облетает листва…

На полянке траву

Панки в полночь курили

И при этом

Напевали

Странные слова…

Припев подхватили все, воодушевляясь с каждым словом все больше. В конце концов все уже просто радостно орали слова песни, не заботясь ни о каком эстетическом чувстве, и уж тем более забыв, что в песне есть мелодия.

– А нам все равно, а нам все равно,

Твердо верим мы в древнюю молву:

Храбрым станет тот, кто три раза в год

В самый жуткий час курит трын-траву!..

На этом жизнеутверждающем аккорде крышка люка распахнулась. Но на крышу вылезли не Дон с Катей и портвейном, а дядька в майке-тельняшке, обтягивающей пивное брюхо, тренировочных штанах с пузырями на коленях и в тапочках на босу ногу. В руках он держал двустволку.

– Наркоманы! – с ходу заорал он. – Алкоголики! Тунеядцы! Водку здесь пьянствуете, наркотики курите! Ментуры на вас не хватает! Дитям гулять мешаете!

– Они у вас что, по крыше гуляют? – поинтересовалась ехидная Юна.

– Какая разница! Прыгаете здесь по головам, бегаете, как пушки!

– Пушки не бегают! – расхохотался Бриг. Это взъярило дядьку еще больше.

– Расстреляю вас на фиг, мне еще и спасибо скажут! – проорал он, наставляя на Брига свое ружье. Тот же при виде этого захлебнулся смехом, он хохотал от души, словно ему рассказали новый анекдот. Остальные ошарашенно наблюдали за этой картиной.

– Бать, да ты чего? – первым опомнился Ган.

– Я вам не батя! Ваши бати – шлюхи подзаборные, а моя дочь в аспирантуре учится!

– Мы тоже учимся, – отпарировала Юна, – и тоже не в спецшколе!

– А вы стреляйте, стреляйте! – веселился Бриг. – Вот только в дуле у вас погремушка торчит! Это ничего, да? Не помешает?

Дядька заглянул в дуло своего ружья и, действительно, извлек из него оранжевую погремушку на палочке.

– Внук, наверное, засунул, – засмущался он. Спрятал игрушку в карман, и, кряхтя, начал спускаться в люк. Однако оставлять поле боя просто так ему не хотелось, поэтому он напоследок погрозил кулаком и заявил:

– Еще хоть один звук увижу – пеняйте на себя!

– Не увидите ни звука, честное пионерское! – торжественно пообещал Бриг и снова захохотал.

– Нет, ну вы посмотрите на него! – начал дурачиться Чп, едва дядька скрылся из виду, – всех перестреляю! Еще хоть звук уви-ижу!.. А сам-то, блин, пузатый, как беременный. Да я бы его одной левой! Мышцы надо качать! Мышцы! Вот, как у меня! – он задрал рукав рубахи, согнул руку. – Смотри, какие у меня мышцы! Прямо играют! – обратился он к сидящей неподалеку Ольге. – Ведь играют же, правда?

– Во что они у тебя играют, в прятки? – с ленцой поинтересовался Бриг. От его веселья не осталось уже и следа. Чп хотел было обидеться, но тут же отвлекся, ибо на крыше, ко всеобщему восторгу, наконец-то появился портвейн. Появился, конечно же, не сам, а с помощью Дона и Кати, но на этот малозначительный факт никто как-то не обратил внимания. Бутылки, конечно же, сразу раскупорили и пустили по кругу.

– У меня тост, у меня тост! – прыгал и кричал Герман, пытаясь обратить на себя внимание.

Ольга сидела в стороне от компании. За все это время она так ни разу и не улыбнулась. Бриг же, удобно растянувшись на согретой солнцем крыше, поленился встать и выпить портвейна. В конце концов, выпивка как таковая, его не шибко сейчас интересовала. На данный момент его больше интересовало необычайно тихое поведение обычно шумной Ольги.

– Что с тобой сегодня? – спросил он у нее.

– Все нормально, у тебя что, есть проблемы? У меня проблем нет! – ответила она ровно. Даже, пожалуй, слишком ровно. Бриг заподозрил, что она сдерживает слезы, однако, ее волосы, падающие на лицо, не давали этого увидеть.

– Ну-ка, посмотри на меня, прелестное дитя. – Она повернулась, и, действительно, он увидел закушенную губу и стоящие в глазах слезинки. – Рулез, – вздохнул он. – Рассказывай.

– Да нечего рассказывать. Отец опять нажрался. Я маме говорю, чтобы она с ним развелась, а она, – и тут Ольга всхлипнула, – любит его… Любит, понимаешь? Да ни фига ты не поймешь. У тебя же нет родителей…

– Пойму… – снова вздохнул Бриг, – даже лучше, чем ты думаешь.

– Я устала, понимаешь? Он ограниченный, получеловек уже какой-то! Только и думает, как бы напиться… Алкаш старый… – Ольга замолчала, думая о чем-то своем. И вдруг добавила, – Бриг, я хочу попробовать.

– Чего? – не понял он.

– Ну эту… пыль.

– Не надо бы тебе в таком состоянии… – засомневался он.

– Надо! – оборвала Ольга. – Так у тебя есть?…

– У меня всегда есть.

Они ушли на другой конец крыши, подальше от шумных приятелей. Бриг достал спичечный коробок, высыпал из него бурую пыль на фольгу и дал Ольге мундштук. Зажег под фольгой огонек зажигалки.

– Втягивай дым, – тихо произнес он. Ольга послушалась, – представь себе, что мы идем по лестнице в небо на поляну, усыпанную земляникой. Лестница хрустальная, и ступени звенят под ногами нашими, а мы ищем тропинку меж каплями дождя…

Ольга, внимая его голосу, увлекаемая им все дальше и дальше, услышала вдруг, что, отставая от Брига на полслова, кто-то вкрадчиво повторяет за ним.

*На этой поляне живут феи и танцуют розовые фламинго, и детство глядится в водопад счастливого смеха, и вместо тропинок на ней полоски радуги и ноги наши испачканы ими, ведь они покрыты разноцветной пыльцой и мыльными шариками, над земляничной поляной летает счастье…

Ольга вдруг поняла, что она танцует вальс, она летела и кружилась в такт словам Брига, которые повторяло непонятное эхо, она счастливо смеялась, запрокинув голову, но Брига уже почти не было слышно, его голос удалялся все дальше и дальше, уходил от нее, оставляя ее наедине со своим эхом, а оно все говорило и говорило:

*Здесь звезды играют друг с другом в прятки и русалки вплетают ветер в косы солнечного дождя…и прекрасней этой поляны ты не найдешь ничего, каждый, кто попадает сюда, остается здесь навсегда… и фонтаны радости рассыпаются над вами искрами фейерверка и песни порхают с цветка на цветок…И ЗЛОБНЫЕ ДУХИ РЕАЛЬНОСТИ КРУЖАТ НАД КРЕСТАМИ ВАШИМИ!!!!

Вдруг заорало эхо. Ольга открыла глаза и увидела себя в объятиях тьмы. Просто тьмы, укрытой плащом с капюшоном. Это было настолько странное зрелище, что Ольга отпрянула, закричала. Плащ отшвырнул ее от себя. Вокруг была сплошная темень; никого и ничего. Пустота. Ольге казалось, что плащ висит на каком-то ирреальной невидимке.

* Ты растворишься.

Шелестел плащ.

*Смотри вокруг…

И окружающая темень зашевелилась. В ней Ольге стали угадываться существа, которые поселяются под кроватями и в шкафах маленьких детей, когда в комнате выключают свет.

* Скоро минутная стрелка пойдет против часовой…

Шелестела тьма вокруг…

* И все вы пойдете туда, назад, где звезды черны, где на кострах сжигают детей, где над плоской землею встает глупый диск солнца и слепая луна улыбается, вырезая из плоти шеренги одинаковых человечков, и они идут, чеканя шаг, одинаково мысля, одинаково мыссссссля, одинаково мысссссссссссссля, одинаково мысссссссссссссссссссссссссссля…

Существа во тьме все повторяли и повторяли это слово, шипели его на разные лады, и оно давило, давило на Ольгу, прижимало ее к земле, втаптывало во тьму, она старалась сопротивляться, но существа были сильнее ее…

*Мысссссссссссссссссссля…

*Мысссссссссссссссссссля…

*Мысссссссссссссссссссля…

Это слово, этот ужасный шепот заполнил ее голову, начал просачиваться сквозь поры потом, расползся по вселенной. Когда он стал уже больше вселенной, Плащ сказал тихо, но он перекрыл своим голосом это ужасное слово, шепнул-крикнул:

* ХОЧЕШЬ К НИМ?!

И Ольга упала. Она рухнула в наступившей тишине, как подкошенная, зажмурив глаза, ожидая расправы над собой и мелко-мелко дрожа всем телом…

Плащ наклонился и погладил ее по растрепавшимся рыжим волосам…

– Привет, мамуль! – щебетнула Лада. – А папа уже уехал?

– Давно уже.

Их папа работал бизнесменом, у него была сеть магазинов, торгующих всякой всячиной и парочка крупных универмагов. Отца никогда не было дома, зато семья процветала.

– Скажи-ка мне, разлюбезная дочь моя, – произнесла красивая, ухоженная мама, накладывая на лицо питательную маску, – с кем это я вчера видела тебя на улице? Что за оборванец?

– Оборванец? – удивилась красивая, ухоженная дочка, – а, да… да так, знакомый.

– Ты со всеми своими знакомыми за руки держишься?

– Ма, прошу тебя, не начинай! Это же несерьезно!

– Надеюсь.

Оборванцем мама обозвала Брига. Он вчера как раз уходил в очередной «стоп» и одет был соответствующе: видавшие виды кроссовки, драные джинсы, немыслимая футболка и косуха вдобавок.

Они даже познакомились не как другие – нормальные – люди. Была якутская слякотная весна, город порой напоминал Венецию. Лада пробиралась к своему подъезду, стараясь не испачкать своих дорогих французских туфелек, осторожно и медленно ступала по узеньким реечкам, переброшенным через лужу. Позади нее шел парень. Он явно торопился, нервничал, что идущая впереди девушка передвигается со скоростью тормозящей черепахи, а другого пути пересечь двор не наблюдается. Наконец, видимо, истощив до предела терпение, он подхватил на руки медлительную незнакомку и побежал по рейкам. Он почти пересек лужу, лишь на последнем шаге поскользнулся и со всего размаха рухнул в грязь. С Ладой на руках.

Лада в растерянности уставилась на свой новенький костюмчик от Кардена, забрызганный грязью.

– Девушка, можно с вами познакомиться? – ляпнул Бриг первое, что пришло ему в голову.

– Лада, – пробормотала та в шоке.

Почему она стала с ним встречаться, она не знала и сама. Точнее знала, но никак не могла объяснить подружкам, таким же благополучным, как она. Это была не любовь с первого взгляда, нет, скорее интерес, как к чему-то диковинному. Бриг был настолько не похож на ее знакомых мальчиков – вальяжных, заумно рассуждающих о своем благополучном обеспеченном будущем, курящих дорогие сигареты, что она просто не знала, чего от него ждать в следующий раз. Он всегда говорил то, что думает, но выражал свои мысли либо очень меткой, резкой и ехидной фразочкой, либо туманным высказыванием с подтекстом на три километра вглубь. Он играл на гитаре и пел какие-то непонятные, наполненные наркоманской философией песни, он шутил с грустным выражением лица, он непринужденно разыгрывал окружающих, потешаясь, оставляя их в дураках, он был настолько волен и независим, что Лада порой даже терялась рядом с ним. Бывало, на него находило безудержное, необузданное веселье, он по-детски хохотал и дурачился, порой изображая ее надутых, как индюки, друзей и манерных подружек. А бывало и так, что он становился молчалив и задумчив, уходил в свои мысли и, кажется, не видел никого вокруг. Вот и вчера, когда их, скорее всего, увидела ее мама, на него напал такой же настрой. Они долго просто шли по городу, молча и медленно. Ладу это даже начало угнетать. Бриг же думал о чем-то своем. И когда они добрели до Ладиного подъезда, он вдруг остановился и спросил какую-то невероятную глупость, спросил так, словно важнее ее ответа для него не было ничего:

– Лада, ты слышишь стук моего сердца?

– Еще не хватало! – ответила она, – я свое слышу. Ну ладно, арривидерчи!

– Где моя деточка, где моя лапочка? – мама ползала по квартире, заглядывая под шкафы и диваны. – Опять ребенка запугал, паразит, вот, теперь спряталась и не вылазит! – прикрикнула она на сына и снова начала, сюсюкая, ползать по квартире. Дон натягивал кроссовки и с раздражением наблюдал за процессом поисков.

– Где моя девочка, где моя сладкая? Почему маму не встречает? Во-от ты где! – и мама выволокла из-под дивана кошку. – Ты ее кормил?

– Кормил, кормил, – буркнул Дон.

– Чем?

– Сосисками… Ма, я на дополнительные занятия пошел.

– Опять на крышу собрался?!

– С чего ты взяла?

– Ты, сопляк, еще спорить со мной будешь? Посмотрите на него, дополнительными занятиями он занимается! Хорошо, мне баба Клава сказала, что в магазине тебя видела, как ты портвейн покупал!

– Вот карга старая, а еще улыбалась! – пробурчал Дон. Как назло, шнурок на кроссовке запутался.

– Что ты матери перечишь?! Спасибо ей сказать должен, она тебе жизнь спасла! Если она мне сейчас не сказала бы, что ты пить собрался, то ты бы спился! Университет бросил бы, пошел бичевать, всю жизнь с этими по крышам околачивался и сдох бы под забором!

– Задолбала уже… – буркнул Дон, справившись, наконец, с непослушным шнурком и выскакивая из квартиры. Несмотря на его почтенный двадцатитрехлетний возраст, мама позволяла себе орать на него, воспитывать, сажать под домашний арест… Да что там, он даже погулять отпрашивался и должен был быть дома не позже одиннадцати! Последнее правило им неукоснительно нарушалось, поскольку его вольная натура не выдерживала таких издевательств над собой. При этом он откровенно не понимал, что его матери от него лично нужно. Больше всего она любила свою кошку, на сыне и муже лишь срывала злость, накопленную за день на нелегкой работе завуча. Что и говорить, что они оба ее тихо ненавидели. Ну ладно, ну был за ним один косяк, так-то елки-палки сколько лет назад! Спасибо маменьке, вытащила тогда из ментовки… Но при чем тут девчонки, спрашивается, с которыми она ему встречаться ну никак не дает? То вроде улыбается, добренькая, привечает, как может, и чаем напоит, и конфеток предложит, и поговорит вроде с девчонкой нормально… А стоит той за порог, начинается: и волосы-де у ней неухоженные, и ногти страшные, и манеры чудовищные… Он ее маневры просекает, конечно, с ходу, но вода-то и камень точит. Вроде потом замечаешь, что и правда манеры и ногти какие-то не такие…

А что мамаша с Иркой отчебучила! И где только адрес взяла? Явилась к той среди ночи его искать. Спалила по-черному. Он тогда как раз у Чп завис, бухали там. Ирка думала, что он как паинька дома, а мамашу он вообще не посчитал нужным как-то в известность поставить.

Ну, принеслась маменька, как ведьма на помеле, к Ирке, едва двери не выломала. Иришка ей, конечно, открыла – проще разъяренная фурия в квартире, чем двери переустанавливать. И мамаша понеслась шкафы переворачивать, под кровать заглядывать в поисках его, сыночка ненаглядного. Ирка терпела-терпела, а потом, зевая, сообщила, что Сереженьку она убила, расчленила, изнасиловала и по кусочкам спустила в канализацию.

Ему об этом эпизоде рассказали обе: Ирка хохоча, а мамаша плюясь ядом. По Иркиной версии выходило, что мама побежала заглядывать в унитаз с воплями «Милиция!» и почему-то «Ограбили!». А по маминой – что она надрала уши этой юной хамке. Судя по Иркиным вполне нетронутым ушам, последняя версия не выдерживала критики.

Жалко, что вышло так по-идиотски. Клевая девчонка Ирка, да ведь мамашка такой ненавистью к ней воспылала, что страшно вспомнить. От греха подальше, Дон сам предложил разбежаться. И она, похоже, не особо огорчась, согласилась…

Кстати, о девках. Эта новенькая, Ольгина подружка, Катя – ничего вроде. Глаза огромные, губы бантиком… Чем-то на Микки Мауса смахивает. Глядит доверчиво, краснеет ушами. Втюрилась что ли? Тихонькая, черт ее разберет. Интересно, сама ему об этом расскажет, или так и будет глазенки в сторону отводить, его взгляд перехватывая?

А Бригу было хорошо. Он любил дорогу. Он шагал по ставшей уже привычной за годы трассе, в ушах были хоботки наушников, сверху чуть накрапывал дождь, под ноги послушно ложились километры. Порой мимо проезжал какой-нибудь дальнобойщик, и тогда Бриг поднимал руку. Кто-то проезжал мимо, иногда его «подбирали», и тогда километры уже не ложились под ноги, а бежали под колеса.

Ему было хорошо так жить – никому ничем не обязан, а вокруг – просто свобода. Можно просто идти, слушать любимый «Крематорий» и думать о чем-то своем.

За годы автостопа он взял за правило одну вещь: никто и никогда не подбирает на дороге путника из чистого альтруизма. Подбирают потому что, одному ехать скучно. Поэтому необходимо иметь подвешенный язык. Говорить можно о чем угодно – о погоде, о рыбалке, ругать правительство, травить анекдоты. Бриг всегда держал в запасе несколько свеженьких. Они здорово выручали – эти свеженькие, если надо было разрядить атмосферу или просто поддержать разговор.

В этот раз обратная дорога из Нерюнгри до Якутска несколько затянулась: вот уже второй день он мотал километры пешком, машин на дороге было раз-два и обчелся, да и те не хотели его подбирать. Рюкзак, наполненный тем, зачем он, собственно, и ездил в Нерюнгри, уже начал оттягивать плечи. Да и мысли в голову полезли дурные. Он всегда, сколько себя помнит, старался не задумываться ни о каких отношениях. Есть они – и хорошо, нету – ну и ладно. И девчонок он бросал как-то так, походя, не задевая сердце даже по краешку. Но Лада – капризная, избалованная Лада – с нею все почему-то было иначе. Уж очень его уязвил ее ответ на его «Слышишь ли ты мое сердце?». Так уязвил, что он даже удивился этому новому для себя чувству – обиды на девушку. Вот еще, глупости! Это же все равно, что на кошку обижаться – погладишь – замурлычет, пнешь – поцарапает.

Сзади по гравию зашуршали шины. Бриг обернулся. Рядом притормозила иномарка и из окошка водителя высунулась девушка:

– Эй, красавчик, хочешь, подвезу?

– Ты всегда подбираешь на дороге незнакомцев? – поинтересовался Бриг. Они ехали уже несколько часов, разговор давно выбился из накатанной Бригом колеи о погоде и прочих жизненных мелочах; он уже балансировал на грани флирта.

– Всегда, – засмеялась она, – если они молодые и красивые!

– Странное у тебя понятие о красоте, – заметил Бриг, представив себя со стороны – чумазого, пропотевшего, покрытого дорожной пылью с головы до ног. – Если тебе по вкусу потасканные панки, это твоя личная половая трагедия… – Не боишься, что я маньяк какой-нибудь?

– Не-ет… – лукаво протянула она, – я сама маньячка! Езжу вот, по дорогам Якутии, подбираю на трассе молодых и симпатичных автостопщиков, завожу их поглубже в лес, и там… съедаю! – Для наглядности она щелкнула белыми маленькими зубками. – Так что кто кого переманьячит…

– Руле-ез! – вскинул он брови, – а от меня еще ни одна не уползала. Я же с собой всегда дрель ношу. Поймаю вот так девчонку, очарую, в доверие вотрусь и… как задрелю до полусмерти!

– Фу, как пошло! – засмеялась собеседница.

– Это ты пошлая, а я о ремонте говорил, – отпарировал Бриг, – я же мастер укладки и полировки… а также спец по вбиванию гвоздей и ввинчиванию болтов в подходящие отверстия.

Девушка съехала с дороги на обочину и остановила машину.

– Чем докажешь?! – с полушутливым вызовом спросила она. Тут бы Бригу отшутиться, да поехали бы дальше, на крайний случай выйти из машины, да топать пешкодралом, но нет ведь, девчонка симпатичная, натура его, так ее, нехорошая, не устояла… Он поцеловал ее полуоткрытые губы и отстранился, на долю секунды усомнившись: а так ли он понял вызов симпатичной «водилы»?…

– Меня Варя зовут… – прошептала она и прильнула к нему.

К переправе они добрались лишь поздно вечером, как говорится, усталые, но довольные. Перекусили в маленькой уютной кафешке на берегу и отправились пускать по воде «блинчики» в ожидании того, что паром наполнится пассажирами. Всякий раз, как у нее получалось больше «блинчиков», чем у Брига, Варя прыгала на месте и хлопала, торжествуя, в ладоши. Бриг смотрел на нее и молча удивлялся: эта молодая совсем, смешливая, хорошенькая девчонка, как она рассказала ему по дороге, старше его лет на восемь и работает преподавателем в каком-то вузе. Вела же она себя так, словно ей было лет пятнадцать, да и выглядела соответственно. «Видел бы ты меня в универе, когда я лекцию веду!» – расхохоталась она, услышав его соображения по этому поводу. – «Расслабься и получай удовольствие от происходящего!»

Они получали удовольствие от происходящего часов до трех ночи, до той поры, пока не оказались, наконец, в Якутске.

– Благодарю тебя, моя очаровательная маньячка, за столь реактивную доставку… – начал было раскланиваться Бриг.

– Куда это ты направился, мой милый маньяк? – сдвинула бровки Варя. – А как же получать удовольствие?

– То есть?

– Ну куда ты собрался на ночь глядя? – объяснила она ему, словно неразумному ребенку. – Поехали ко мне!

А под утро, когда они прервались ненадолго, она, закурив, произнесла:

– Бриг, у меня так страшно бьется сердце… Ты не слышишь?

И он, вспомнив вдруг Ладу, помутнел и начал собираться. Он ушел, не слушая уговоров, ничего не объясняя. Он шел по городу, не глядя, куда идет, а в ушах у него звучала лишь одна фраза: «Лада, ты слышишь, как бьется мое сердце?». Лада, ты слышишь?… Ты слышишь, Лада?! Лада!!!

Он зашел в первый попавшийся подъезд, и вдруг обнаружил, что это подъезд корпуса номер семнадцать, того, где обычно собирался народ. Бриг поднялся на крышу, не осознавая, зачем – не было у него желания видеть кого-то, а ведь все-таки поднялся.

На крыше горел костер; разводили его на листе жести, поэтому пожара никто не боялся. У костра сидели трое: Джеки, Чп и Ган. Бриг подошел к костру.

– Бриг! – радостно вскинулась Джеки.

– Здорово! – обрадовались пацаны.

– Будете? – проговорил Бриг вместо приветствия, доставая лист фольги. Конечно, отказа он не услышал.

Джеки, вдыхая уже такой знакомый, такой завораживающий запах, вспоминала поле в росе. Она настолько ушла в себя, что уже не замечала ничего вокруг, как, впрочем, и все остальные. Отсутствие Брига она тоже заметила не сразу; никто больше не обратил на это внимания. Она встала и побрела по такой внезапной ставшей неохватной в темноте крыше на поиски Брига.

Он сидел на дальнем краю крыши, там, где было меньше всего света, свесив с края ноги. Ему было плохо. Ему не хватало воздуха. Он, нагнувшись, тихо хрипел, пытаясь вздохнуть, и не мог.

– Бриг! – крикнула Джеки, и этот крик словно дал ему какой-то толчок, он судорожно, тяжело вздохнул…

– Бриг… – с облегчением произнесла Джеки, садясь рядом. Заметила его бледное лицо, лоб, покрытый испариной, тяжелое, прерывистое дыхание. Тронула за плечо:

– Бриг!.. С тобой все в порядке?

Он помолчал. Медленно повернулся к ней.

– Знаешь, Джеки… Я не спал всю ночь, потому что забыл, как дышать. Я не спал и думал: что же нам всем вместе сделать, чтобы быть всем вместе?..

– А сейчас ты помнишь, как дышать?

Словно не услышав ее вопроса, Бриг медленно заговорил:

– Жила-была одна ма-аленькая собачка… – он замолчал, не отрывая от собеседницы взгляда. И когда Джеки уже решила, что он уснул или впал в летаргию, Бриг продолжил, – и была она такая маленькая, что у нее развился комплекс. Ей было так одиноко, что даже не с кем поговорить. И тогда она решила поговорить со своим одиночеством… Оно ей кое-что сказало, – Бриг снова умолк. Джеки слушала его, не понимая, к чему он клонит. Бриг словно гипнотизировал ее своим голосом. – Тогда маленькая собачка выпила и покурила. Ей стало весело, и она решила поговорить с этим весело. Оно ей тоже кое-что сказало. И тогда она попробовала святой травы.

Бриг закрыл глаза, снова помолчал.

– И тогда ей стало интересно…