Читать книгу Обыденки - Алена Дорохова - Страница 3

Мыши грызут беспросветную ночь,

думая, видно, догрызться до утра

сквозь темноту, силуэтный и смутный

угольный очерк домов; превозмочь

плотный игольчатый писк комаров;

звезды, колючие словно булавки,

вдетые в небо; и диск тугоплавкий

из серебра, как монета.

                            Но кров

крепче той зыби ночной. И, подняв

взгляд в тишину, в потолочные выси,

глубже вгрызаюсь в неспящие мысли,

смысла бессонницы все ж не поняв.

Забытый двор, как будто в школьном детстве,

Встречал прощаньем августа меня,

Качелей скрипом. В травах по соседству

Кузнечиков густая трескотня

Мурашечную память нагоняла.

И горло грел соленый, слезный ком.

Я времена с усилием сдвигала,

Как кирпичи, чтобы построить дом.

И он построен. Клацнули ворота.

Под пальцами шершавилась стена;

И сеть забора, словно медом соты,

Забилась листьями сухими. Из окна

Смотрели, как жирафы, орхидеи,

Вопросами согнувшись и забыв,

Какая я, когда я или где я,

Что в прошлое свершается прорыв.

Листья роятся, как дикие пчелы.

Я, словно в детстве, боюсь сентября,

Хоть не идти в разогретую школу

С запахом краски зеленой. И зря

Ранцем наспинным не сдавливать

                                          крылья

И не носить, как пионы, банты.

Только все так же со злобным

                                    бессильем,

Шумно кружа, умирают листы.

Фосфоресцирует гроза.

Картавит гром, и ветер бьется

Как птица в окна. И смеется

Дождь в алюминиевых тазах.

И во дворе журчит впотьмах,

Бликуя, ночь под фонарями.

И небо пыхает огнями,

Высвечивая давний страх,

Что все еще одет в пижаму,

И, подымаясь на локтях —

На детских тоненьких костях,

Зовет сквозь ночь пугливо маму.

Больничная очередь крайних, последних

Мужчин отрешенных и скуксенных женщин.

Венозная сеть разветвившихся трещин

Ползет к потолку. И с известково-бледных

И выцветших стен ошелушилась краска.

А белыми пятнами тяжко и мимо

Врачи проплывают. И шорох за ними

Все тянется по коридорам. И вязкий,

Как будто морской, увлажнившийся воздух

Колышется вслед белокрылым халатам,

Как чайкам, по плотному ветру распятым,

И пыльные лампы качает, как звезды.

И стулья качает, и стены, и двери,

Что вдруг открываются, словно при качке,

И хлопают, чавкают громко и смачно,

Жуя занавески из марли. Не верю

Во весь этот бред, и в болезни, и в горе,

И в чувства, накрытые белою тряпкой,

И в старческий шарк неподъемистых тапок

В таком прямодушном, немом коридоре.

Вновь перо в задумье притупилось,

Не найдя остроконечных слов,

Чтоб сказать, как утренне искрились

Солнечные капли куполов

Да горели свечками церквушки

Маленькие – ставь хоть на ладонь,

И надела праздничные рюшки

Бело-ледяная заоконь;

И как в этом свете ради скуки

Бьют и грабят, режут и грызут.

Ведь не зря мы левоправоруки:

Нас на обе стороны зовут.

И, сказать немыслимое силясь,

Я держала руку на весу.

В ней перо в задумье притупилось

С капелькою ночи на носу.

В терраске тихо. Только злятся мухи,

Врезаясь в стены, словно во хмелю.

И дом ведет по половицам жухлым

Меня в терраску, к своему нулю.

Ко входу или к выходу – не важно.

Порог один, и дверь всегда одна.

Но после слов сегодняшних, вчерашних

В терраске наступает тишина.

И удивительно, как глупо было злиться

На шарканье, на кашель и на речь.

Из какофонии позволено родиться,

А в тишине, должно быть, умереть.

Приезжаю опять чужой,

в новом платье и с новым запахом.

Словно веки, закрыты наглухо

два окна. Чересчур большой

одинокий, тоскливый дом,

одичавший за неприсутствие, —

словно пес, что чужинку чувствует,

позабыв, что со мной знаком,

стал заметно старей и злей,

беспощаднее в скрипах прошлого.

Но одним эта тишь хорошая —

уезжаю всегда своей.

Ступени мяукают ночью,

Как мартовские коты.

А трубы гудят и клокочут

Во тьме – голодны и пусты.

И сжавшись гармошкой скрипучей,

И трубы, и лестница враз

Играют полночный, горючий

Бессонницы плачущий джаз.

Гортанная дрожь – словно рык. Перетрухи

И шорохи крыльев у полной кормушки.

Пушинки, завязшие в сетке, как мухи.

Какие-то зернышки, семечки, стружки

Взвиваются вверх заполошною пылью.

И вдруг – суета. И в потерянном взоре

Белеют вдали голубиные крылья,

Как цепочка лодочек парусных в море.

И кот орет, и пахнет рыба