Читать книгу К чему снились яблоки Марине - Алена Жукова - Страница 4

Наконец кончилась зима. Это произошло примерно в мае. И тут же без перехода, всяких там оттепелей и капелей шарахнуло жарой. Деревья трещали от лопавшихся почек, покрываясь буйной зеленью, трава прокалывала еще не до конца стаявший снег, а люди всех возрастов сбрасывали шерсть и мех, подставляя голые животы и коленки яркому солнцу. Все это напоминало съемку в режиме time lapse. Здорово это на экране получается – за пару минут солнце описывает дугу с востока на запад, день сменяет ночь. Цветок распускается и увядает. Листики, шевелясь, вылупляются, растут, как вдруг скукоживаются, желтеют и вот уже полетели. А тут и дождь полил, но на глазах загустел и уже крошится снежной пылью, метет, воет. Как вдруг опять солнце, и все полилось, размякло, растопило…

Зима – лето. Восход – закат. Тик-так, клик-клак. Стоп. Все, приехали. Конец фильма.

Алексей Маркин – опытный кинооператор, знал, как делаются подобные фокусы в кино. Еще он знал, как красиво выстроить кадр, куда посветить, где шторку поставить, а куда отражатель. Его глаз всегда умудрялся найти точку и угол, откуда все может выглядеть иначе – не буднично-скучно, а с эдакой изюминкой, чуть-чуть интереснее, внезапнее. Особенно ему удавались кадры, снятые одним планом, широко, долго, с рассмотренными по ходу деталями. Умел он мазнуть глазом, вроде мимоходом, а потом повернуться и пристально вглядеться в муху, сверкнувшую изумрудом на солнце, в пятно плесени на стене, похожее на карту мира. А его знаменитые «белые на белом» голуби на окне, за которым заснеженный город, стали просто хрестоматийными. В живописи, например, такого художника, как Алеша, называли бы анималистом. С пейзажами и натюрмортами у него тоже было все в порядке, а вот с портретами – беда, особенно женскими. Однажды его пригласили на съемки художественного фильма, но уже по первому отснятому материалу картины о трагической и безответной любви возникли претензии режиссера, недовольного тем, как выглядит на экране его молодая любовница. Актриса она была никакая, но мордашка, фигурка – все как надо, а Маркин умудрился испортить. Невесть откуда в лице героини, по сюжету – ангельской кротости и доброты, проступил волчий оскал, остекленевшие глаза ничего не выражали, а ноги косолапили.

Алексея вежливо попросили, и он ушел с картины. Потом опять попытался на телевидении в сериале поработать. Та же история, только хуже. Знаменитая, именитая, недавно после новой пластической операции звезда чуть ли не в суд грозилась подать на телеканал, если оставят крупные планы, снятые Маркиным. Сам Алексей не понимал, как такое происходит. И в мыслях у него не было обидеть актрис, хотел их живыми сделать, передать индивидуальность, приоткрыть душу. А в итоге – уроды. Нет, видимо, не дорос он до живой, тонкой, бесконечно меняющейся женской натуры. Надо искать, думать, работать.

В жизни тоже кое-какая проблема имелась с натурой этой неуловимой.

Женщины проходили мимо, пробегали, не повернув головы. Только если навстречу выбежать, поймать, остановить и попросить выслушать… Но удавалось это редко. Своего отражения он не помнил и потому часто не узнавал коренастого, плохо выбритого парня в растянутом свитере и дырявых джинсах, насупленно глядящего на него с зеркальных поверхностей витрин, лакированных боков автомобилей и мельхиора хорошо начищенных чайников.

«Конечно, не красавец, – думал Алеша, – но бывает и хуже. Не старый, не толстый, не лысый, как Аракелян – продюсер наш хренов. А девицы возле него какие, с ума сойти можно. И чем он их заманивает? Деньги, конечно, красят, но он же скупой как черт. Говорят, что у женщин чутье на суперсамцов, может, Аракелян секс-гигант? Да нет, в прошлом году он в киноэкспедиции на Алтае устроил скандал в аптеке, что виагра была несвежая. Так за что же его женщины любят? Ладно, любят и любят… А вот за что меня не любят?»

Алексею Маркину перевалило далеко за тридцать, но семьей он пока не обзавелся. Оно и лучше при его профессии. Он вроде геолога из советской мифологии – мотался по стране, забывая родной дом ради золотой жилы сюжета для документального кино. А дом его теперь пуст. После смерти мамы он сдает одну комнату в квартире на Крещатике, а другую отпирает на время своего возвращения. Комната его напоминает склад ненужных вещей, из которых половина не его, а маминых. Рука не поднялась выбросить. Он и диван ее любимый перетащил к себе. На нем он в детстве раскладывал игрушки, в юношестве валялся, сгрызая тонны яблок и зачитываясь фантастикой, а однажды чуть не разломал со своей семнадцатилетней подружкой в процессе совместного прочтения Камасутры. Пришлось срочно чинить, забивая гвозди куда попало, а потом по ночам прислушиваться, не рассыпался ли под мамой проломленный диван. Но диван выстоял мамину болезнь, смерть и до сих пор стоит. Но скоро они расстанутся, потому что Алексей Маркин переезжает на постоянное место жительства в другую страну. Почему? А почему нет? Это как при жизни заново родиться. Интересно. Хорошо заговорить на другом языке, есть другую еду, дышать другим воздухом. И потом, кто теперь говорит про постоянное место жительства? Оно постоянное для тех, кто боится, как говорят, начинать с нуля, то есть себя самого называет пустым местом. Алексей же считал самым увлекательным делом – процесс выживания в экстремальной ситуации. Еще в школе он до дыр зачитал «Робинзона» и перечитывал его до сих пор. Правда, страна, в которую он собирался, была совсем не похожа на необитаемый остров, хотя бы потому, что в ней жил его престарелый папаша, о существовании которого Алеша даже не подозревал. Только перед смертью мама открыла страшную тайну Лешкиного происхождения. Его отцом был вовсе не геолог-полярник, замерзший в снегах, а канадский гражданин украинского происхождения. Встретила она его в Киеве на конференции переводчиков. Мама переводила канадских поэтов на украинский, а он наоборот – украинских на английский. Он был женат, она не первой молодости. Влюбилась страшно. Сказала, что это были десять дней, которые потрясли ее мир. В результате этого потрясения родился Алеша, а мистер Иван Щегол до сих пор не имеет понятия, что в Киеве живет его сын тридцати семи лет от роду. Еще мама добавила, что Алеша теперь одно лицо с отцом, и рассказала о письмах, которые писала Ивану всю жизнь. Естественно, что они никогда не были отправлены по многим причинам, одна из которых – отсутствие сведений об адресате. Она даже не пыталась их раздобыть, зачем, но теперь думает, что была не права. Иван через их институт несколько раз пытался ее разыскать, но она не отзывалась. Глупость, конечно, но времена были такие, и потом он ведь женат. Нет, не имела права.

– Лешенька, – погладила она слабенькой рукой сына, – как умру, найди его, передай мои письма.

Обещание, данное маме, мучило его, не давало покоя, но все запросы через посольства, подключение наших людей за рубежом, не дали результатов. Скорее всего, что по-английски имя и фамилия канадского папы звучали как-то абсолютно иначе. Например – Иван, наверняка, мог быть Джоном, а Щегол, каким-нибудь Stchegolom. Поиски почти зашли в тупик, как неожиданно выяснилось, что Украина и Канада что-то там подписали и ценных украинских специалистов Канада принимает с распростертыми объятиями. Как говорится, «Шановно просимо, панове!». Алексей Маркин решил проверить, насколько он ценный специалист, и оказалось, что еще какой! Канада остро нуждалась в кинематографистах, наверное, ей хотелось создать свой Голливуд. Алексей готов был этому способствовать за соответствующую плату.

Та долгая зима, внезапно перескочившая в лето, о которой шла речь в начале рассказа, была первой зимой Алеши в чужой стране. Настолько чужой, что он часто вспоминал где-то услышанную или прочитанную байку про первое впечатление Бродского от Нью-Йорка. Когда Бродский посмотрел в окно, то не смог найти рифму. Может, это и вранье, но Алеша мог подписаться под этим на все сто. Он тоже смотрел в окно и ничего не видел, кроме просторного и скучного жизненного пространства. Он замечал его удобство, чистоту, но абсолютно не ощущал одушевленности людей и предметов.

– Ничего, пройдет, – успокаивал себя, – Иосиф тоже потом Нью-Йорк на всю жизнь полюбил, даже с Питером и Венецией сравнивал, значит и я «догоню» рифму эту. Торонто —…Моронто, Доронто, может быть, – Курортно? Ничего себе курортик!

Снега по яйца намело, раскапываться надоело. Никому ты тут на фиг не нужен со своим документальным кино, и операторов своих как собак нерезаных. В подвале жить приходится, потому как дешевле, деньги экономишь, а они рекой утекают. Ничего, прорвемся. Один мужичок предлагал протекцию на должность развозчика пиццы, а там и квартирку снимем поприличнее. А главное, уже кое-какой план имеется по поиску затерянного папаши. Мама, не горюй! Получит он твои письма чудные. Какая ты у меня была удивительная женщина! Встретить бы такую. Как же! Теперь тем более ку-ку… Живешь в логове феминизма. У них даже в столице монумент стоит «Женщина – это человек». А кто спорит? Даже можно добавить из нашей плакатной классики: «Человек – это звучит гордо». Я даже согласен объединить эти два лозунга: «Женщина – это звучит гордо» потому, что она тоже человек. О, если бы меня услышали местные дамы! Растерзали бы. «Что значит – ТОЖЕ человек!» А я бы им ответил: «Подруги, успокойтесь! «Женщина-человек», как и «мужчина-человек», – это вымирающий вид, достойный внесения в Красную книгу. Если они вымрут, останутся только особи, отличные друг от друга половыми признаками».

Так, в легкой эмигрантской депрессии Алексей Маркин пережил долгую канадскую зиму и, получив работу развозчика пиццы, перебрался в квартиру на пятом этаже многоэтажного дома, считавшегося «русским». Район тоже считался русским, но точно так же своим его считали китайцы, корейцы и, конечно, евреи. Евреи тут в основном тоже считались русскими.

Дом стоял на улице Голдфинч, что означало в переводе с английского птицу щегла и еще – золотую монетку, но, как бы там ни было, Алексей посчитал это очень хорошим знаком и снял квартиру, явно переплатив. Чуть севернее можно было поселиться значительно дешевле.

В день переезда он увидел диван, стоящий кособоко возле контейнеров с мусором. Он остановился, чтобы рассмотреть получше. В этой стране на помойку очень часто выбрасывали совсем неплохие вещи, а при условии строжайшей экономии, которую он для себя установил до возвращения в киноиндустрию, находка дивана могла сэкономить пару сотен долларов. Диван сильно попахивал котами, кое-где был расцарапан до набивки, но имел одно громадное преимущество: он раскладывался по европейскому образцу. Откинул спинку – и вот тебе двуспальное ложе. Местные собратья раскладывались гораздо мудренее. Алеша потянул и нажал. Что-то в диванных внутренностях кликнуло, но спинка осталась стоять колом.

– Э, да ты калека. Потому тебя и на помойку спровадили. Нет, такой сломанный и вонючий ты мне не нужен.

Алеша уже отошел, как вдруг опять вернулся. Он сел, попрыгал на пружинах, они отлично амортизировали. Потом лег. Даже не разложенный диван был удобен и достаточно широк. Самое удивительное, что, несмотря на, вероятно, почтенный возраст, его поверхность была абсолютно гладкой, без характерного кратера посредине, продавленного чьей-то попой. Это свидетельствовало об отличном качестве пружин или о том, что на нем, кроме кошек, никто подолгу не сидел.

Рассуждая, стоит или не стоит тащить старый диван в новую квартиру, Алеша даже не заметил, как сзади подошли двое и на русском языке стали переговариваться:

– Нет, Эллочка, не пойдет. Подумаешь: «Как дома раскладывается»… Ну почему тут тоже все должно быть как дома? Мы в другой стране, мире, а ты все хочешь, как там.

– Вадик, миленький, ну посмотри, он так похож на мамин! И обивка, и форма.

– Тем более! Слава богу, твоя мама осталась там, где ее диван. И потом, вот человек стоит, он первый пришел, может, он его забирает. Эксьюз ми…

Алеша повернулся к супружеской паре:

– Нет, это вы извините. Я его беру. Он мне очень даже нравится.

Прошел день или два после переезда. В углу комнаты еще стояли нераспакованные коробки и чемоданы, но Алеша упорно старался понять, что мешает дивану раскладываться. С механикой было все в порядке, ничего не сломано, пружинки и крючочки на месте. Ржавчину он удалил, добавил смазку, но спинка так и не откидывалась. Похоже, что прежние хозяева даже не пытались устранить поломку. Это было очевидно по мусору, который Алеша выскреб из ложбинки между двух сомкнутых половинок. На таком не поспишь. Его палец извлек несколько шариковых ручек, вязальный крючок, клоки кошачьей шерсти, прилипшие к размякшей конфете. Но самой удивительной находкой были пять копеек 1972 года с гербом и надписью «СССР».

– Вот это да! Значит, у наших людей стоял.

Леша перевернул его на попа и увидел надпись, которая не оставляла сомнений в том, что диван эмигрировал вместе с хозяевами… На деревянном днище после серийного номера стоял товарный знак с плохо различимым названием города, то ли Киров, то ли Киев.

– Надо же, может, ты еще и земляк! Сколько ж тебе годков? И чего это они тебя оттуда потащили?

Хотя понятно, – не переставая что-то прикручивать и откручивать, отвечал самому себе Леша. – Кто же тогда с добром расставался? Волокли мебель, сервизы, казаны и подушки, даже лампочки, а потом выбрасывали, потому как напряжение, да и вообще все другое. Это сейчас про жизнь заграничную всем все известно, никаких иллюзий, один прагматизм, а тогда: «Эх, ох! Америка!»

Диван по-прежнему не раскладывался. Алексей устал и завалился спать на одну половинку.

Утром Леша проснулся полный сил и энергии. Запах котов почти улетучился. Уходя, он вроде как попрощался с диваном и пообещал вечером продолжить ремонт, а когда вернулся, ремонтировать уже было незачем. Две створки его теперь находились на одном уровне, образовывая довольно широкое лежбище, которое во времена его молодости называли «cексодром».

– Здорово, а как это? Cам, что ли? Наверное, смазочка подействовала. Ух!

И Леша с разбегу плюхнулся животом на упругие пружины. Диван теперь легко складывался и раскладывался. Леша расстелил широкую постель, вынув из чемодана новенький набор простыней и наволочек.

В эту ночь ему снились неразборчиво-приятные сны, какой-то лужок, ручеек и собачка рыженькая, маленькая такая, на лисичку похожа, шустрая, все бегает туда-сюда.

«Собаки – это вроде к друзьям, – подумал Алеша, хлебая за завтраком йогурт, – а что к деньгам снится? Говно вроде, не к столу будет сказано».

– Слышишь, друг, – он повернулся к дивану, – ты мне к деньгам, того самого, и побольше.

На следующую ночь ему опять приснилась рыженькая собачка. Она жалобно скулила, виляла хвостиком, а из-под хвостика выпрыгивали кучи, размером с коровьи лепешки. Лужок был почти весь загажен.

Леша проснулся среди ночи от страшной вони. В его туалете что-то клокотало, бурлило. Он открыл дверь и увидел, как по стенкам унитаза стекает на пол темно-коричневая жижа. Казалось, что чашу с фекалиями держат на огне, а она урчит и хлюпает, доходя до кипения. Надеяться на чью-то помощь в это время суток было безумием. Пришлось самому барахтаться в дерьме, тыча скрученной железкой в зловонное нутро унитаза. Наконец, прощально булькнув, пошел процесс всасывания, и вскоре от всего остался только гадкий запах и паскудное настроение. Остаток ночи Леша провел в душе, а утром, даже не позавтракав и не застелив постель, убежал на работу. Весь день его клонило в сон, и он еле дожил до вечера. Когда, вернувшись домой, подошел к лифту, увидел объявление о пропаже собачки. На фотографии был точь-в-точь тот же пес, что снился накануне. Объявление было написано по-русски и по-английски, а в конце обещано щедрое вознаграждение. Он зашел в лифт, поднялся до своего этажа, но, передумав, поехал вниз. Он вдруг понял, что знает точно, где надо искать собачку. За домом был парк, в парке ручеек, за ручейком полянка или лужок. Там по выходным народ собирается, сосиски жарит. Возле ручья много расщелин и коряг всяких. Может, куда провалилась или застряла среди валежника.

Алексей пошел в парк. Искать пришлось долго, но он точно помнил, что во сне собака бегала вокруг большой елки. Там он ее и нашел. Провалившись в яму между корней, песик поскуливал, теряя последние силы без еды и воды. Алеша освободил собаку и отнес на девятый этаж их дома, там она жила до своего исчезновения в шумной семье цирковых артистов. Еще в квартире, кроме папы-канатоходца, мамы-гимнастки и сына-клоуна, жил толстый кот и попугай. Радости не было границ. Алексея кормили, поили и вручили конверт. Он слабо отнекивался, но хозяин грозно предупредил, что обидится, и Леша подчинился. Его провожали всей семьей к лифту и твердили, что всегда рады и готовы помочь, если что.

Уставший и немного захмелевший, он еле дошел до дивана. Заснул без задних ног. На этот раз ничего не снилось, а если и снилось – не вспомнил бы.

В конверте оказалось две сотни. Леша улыбнулся, восстанавливая ход событий.

– Надо же, собачка точно такая же приснилась, и елка, и даже какашки ее – к деньгам. Ну, прямо вещий сон!

Он посмотрел на расстеленный диван и усмехнулся:

– Это как же понимать? Может, ты совсем не простой диванище, а Вещун? Ладно, больно ты много места, братец, занимаешь. Надо бы тебя собрать. Мне пока двуспальный вариант ни к чему, а когда понадобится, тогда и распахнем на всю ширину.

Алеша сложил диван и завалился на него перед телевизором. Сегодня можно было никуда не спешить. Это был его законный выходной. Но расслабиться не удалось.

В дверь постучали. Он нехотя поплелся к двери и, открыв, растерялся. На пороге стояла хозяйка рыжей собачки. На ее стройное гимнастическое тело было наброшено легкое кимоно, не скрывающее длинных ног и упругой груди. Она томно посмотрела на Алексея и попросила разрешения войти. Алексей посторонился, пропуская в комнату грациозно виляющую бедрами женщину. Она объясняла свое неожиданное появление тем, что только что испекла пироги и решила принести. Ведь мы так благодарны, так благодарны! Так хочется сделать ему что-то приятное. Гимнастка села на диван, изящно откинувшись на спинку, и в тот же момент ее ноги взлетели к потолку. Диван резко принял горизонтальное положение, продемонстрировав обалдевшему Леше прозрачные трусики на мускулистых ягодицах соседки.

Леша бросился к ней со словами: «Вы не ушиблись?» Но беспокоиться было не от чего. Циркачка продемонстрировала ловкость и быстроту реакции, а потом целый час удивляла Лешу выносливостью, гибкостью и хорошим чувством ритма.

После, еле отдышавшись, Леша искоса поглядывал на лежавшую рядом взмыленную партнершу.

«Ничего себе, – думал он, – давно такого не припомню. А чего это она вдруг завелась? Неужели из-за собачки? А может, с мужем поссорилась? А муж у нее, кстати, опасный тип – горячий кавказский мужчина. Зарежет, глазом не моргнет. Вот влип! Надо бы как-то намекнуть, что, мол, пора ей домой. Вот если бы муж уехал куда-нибудь далеко и надолго…»

Алеша ерзал, складывая в мозгу вежливую фразу-напоминание, что, мол, не заждалась ли ее семья, как Эльвира (наконец он вспомнил ее имя), заговорщицки подмигнув, сообщила, что завтра муж улетает в Тбилиси, а потом в Москву и раньше чем через полгода не вернется. Алексей почти не удивился.

Когда за Эльвирой захлопнулась дверь, Алексей подозрительно осмотрел диван. Раскладывался и складывался тот абсолютно нормально, но не покидало ощущение, что иногда он делает это самопроизвольно, причем словно читая Алешины мысли. Он еще раз попытался проанализировать события последних двух дней.

– Приснилась собака, скорее всего, не случайно. Объявление висело у лифта три дня, значит, когда я переезжал, то просто не обратил внимания, но глаз запомнил и спроецировал в подсознание. Вот она и приснилась. Хорошо – а почему в парке, у елки? Откуда я мог знать? Дальше – шутил по поводу говнеца, которое к деньгам снится, так на тебе… Всю ночь выгребал. А секс? Ведь только сказал – разложу постель, когда понадобится, так сразу и… Что за чертовщина! И про мужа ее, стоило подумать… Чепуха! Обычная мебель – диван как диван. Может, уже головой еду от эмигрантской жизни, будь она неладна!

Он прилег, закрыл глаза, и мрачные мысли, вроде ядовитых змей, обвились вокруг души. Они шипели и жалили, отравляя ностальгической тоской. Алеша, как живьем, увидел крымское побережье, Коктебель, молодую маму и себя, маленького мальчика, бегущего с фотоаппаратом за разлетающимися от него сварливыми чайками. Всегда он хотел только одного – остановить мгновение бесконечно меняющегося мира. Удержать то, что уже никогда не повторится. Не будет точно такого же рассвета и заката, той же игры света в воде, той же птицы на ветке. И людей уже тех же не будет. Все неповторимо, но можно прокрутить пленку…

– Раскисать не надо, – сказал самому себе, – можно поехать на озера, взять камеру и самому снимать, для себя, чтобы глаз работал. Неужели опять пролет по всем предложениям и объявлениям?! Им же нужны были квалифицированные специалисты! Ну вот он я, замечательный кинооператор, с кучей призов и заслуг. Берите. Хоть фильмы мои посмотрите, ленивые бюрократы!

Алексей заснул с мокрыми глазами. Сквозь сон он слышал, как звонит телефон, но просыпаться не хотелось, иначе, максимально приближая трансфлокатором притаившегося в кустах тигра, он упустит момент броска, молниеносного нападения на жертву, и потеряет роскошный кадр.

Уже был глубокий вечер, когда Алексей продрал глаза. Сначала ему показалось, что за окном раннее утро, но часы свидетельствовали обратное. На автоответчике было сообщение. Алеша нажал кнопку и от услышанного текста опустился на пол. Ему звонили из офиса крупного телевизионного канала Discovery, его любимого, на котором шли круглосуточно фильмы о природе, и предлагали интервью на вакантную позицию кинооператора в сериале «Сафари». Он вскочил, забегал вокруг стола, немножко пошлепал себя по щекам, опять прослушал сообщение. Взял карандаш, бумагу, записал телефон, имя. Понял, что теперь пиццу будет развозить кто-то другой и что его прекрасное Завтра началось уже сегодня. И тут от этой мысли про завтра, которое начинается сегодня, голова его развернулась к дивану.

– Понедельник начинается в субботу – так, что ли? Ты что же, тот самый?

Так, не надо путать – тот транслятором был, преображал обычную реальность в сказочную – русалки там, коты говорящие. А ты что делаешь, не врубаюсь. Желания исполняешь? Да нет. Засорения канализации я не просил, и не больно нужна была эта аэробика постельная. Ты чего вытворяешь? Стоп, что-то крыша совсем съехала. Глупости. Ряд совпадений. При чем тут диван – мебель как мебель. Знаем, где все чудеса происходят, – в голове больной. А жаль, неплохая была бы история. Лег, приснилось, что мульон выиграл – утром получите и распишитесь.

Но больше ничего волшебного не происходило. Собранный диван тихонько стоял в углу. Снилась на нем обычная невнятная чепуха, зато в реальной жизни все было удивительно здорово.

Интервью с руководством телеканала прошло замечательно. Один из сотрудников, правда, был шибко любознательный, вероятно, потому, что его бабушка и дедушка когда-то, лет сто назад, приехали в Канаду из Одессы. Он долго объяснял Леше, что Одесса – это где-то недалеко от Киева, может, знает город такой? Леша возбудился: да кто ж не знает! Тогда этот потомок обрадовался и сказал, что его любимый писатель Айзек Бобель тоже из Одессы. Нравится ли он Алексу? Алеша оторопел, он знал Айзека Азимова, но Бобеля – не имеет понятия. Любознательный загрустил. Ну как же, он – мировая знаменитость! Вы не любите литературу? Алеша покрылся испариной. Нет, очень любит. А этот Айзек что писал? И только когда в потоке английских слов он уловил знакомое сочетание Беня Крик, понял, о ком идет речь. Господи, Исаак Бабель, родной и любимый! Как все же странно они произносят наши имена и фамилии! Вот с отцом, наверное, та же петрушка. Пойди, выуди из моря фонетических несовпадений Ивана Щегла, зашибешься….

Несмотря ни на что, Алекс Маркин произвел хорошее впечатление, а о фильмах и говорить нечего. Через неделю он уже работал в съемочной группе канала Discovery.

После первого дня работы он возвращался домой, проезжая мимо знакомых улочек. Закатное солнце стекало апельсиновым соком на кирпичные стены домов, поджигало листву и вспыхивало огнем в окнах высоток. Он раньше не замечал, какой красивый город пролетает за окном автомобиля и сколько в нем улыбающихся людей. Он купил большой букет цветов, торт и шампанское. Решил так – если муж Эльвиры не уехал, то ничего страшного – вместе посидим, отметим. А если его нет, то тогда тоже посидим и отметим, но уже у меня.

Эльвира обрадовалась сразу двум обстоятельствам: тому, что Алеша зашел, но больше тому, что они сейчас уйдут. Муж уже дней пять как уехал, а сынишка, ясное дело, спит и видит, чтобы мамка пореже дома сидела.

Когда, наконец, после шампанского и Эльвиркиного коньяка они разложили диван, в голове у Алеши набирала обороты хмельная карусель. Почему-то слышался цокот копыт, ржание лошадей и мотив «цыганочки». Ему казалось, что он лихо отплясывает вприсядку, выделывая диковинные коленца, а потом взлетает в седло и с гиканьем уносится в степь.